Текст книги "Медный кувшин старика Хоттабыча"

Глава пятнадцатая,

в которой ощущается близость конца

Прошла ночь.

Прошла, начав свое путешествие в прошлое, поднявшись с земли, уверенно и твердо, в полный рост, так, что космическая тьма, прореженная отголоском блеска ближайших спутников Земли, начиналась сразу у ее поверхности, и достать до неба можно было, просто выйдя на улицу или высунув руку в окно. Однако путь ночи оказался, как обычно, нелегким, хотя и по-летнему коротким. К его концу она опустилась на четвереньки под давлением первого света, замазавшего звезды и навалившегося ей на плечи, пока, наконец, она не поползла уже на брюхе и на нее окончательно не наступило утро, днем сменившееся, как обычно, обыденным днем.

Для Джинна, которому с детства ночь была чем-то вроде поезда из вчера в сегодня и из сегодня в завтра, эта ночь явилась дорогой в тот же самый день – он так и не смог заснуть, хотя и маялся от жуткой нервной усталости. Пытался занять себя любимым делом у компьютера, пытался читать, слушать музыку и что-то смотреть, пытался уговорить себя спать – словом, пытался хоть как-нибудь убить время или хотя бы упрямую ночь, но она не поддавалась, и, намаявшись, к утру Джинн понял, что он остался во вчера.

А это значило, что снова будет Хоттабыч, который теперь никогда не кончится, потому что в современном мире трудно навсегда заманить его в цирк при помощи такой простой наживки, как эскимо. Все предыдущие попытки извлечь из него пользу или, по крайней мере, хоть как-то с ним ужиться закончились дурацкими опасными приключениями, и Джинн решил, что он попробует еще раз, а потом надо будет от него избавляться. Но как? Известное выражение про джинна, выпущенного из бутылки, и применяемое в современном мире, например, к атомной энергетике, означало в том числе неподконтрольность неведомой силы и невозможность приведения ее в статус-кво.

«Раз уж он появился из Интернета, надо отправить его обратно в Интернет» – подумал Джинн.

Мысль была тем более здравая, что если Хоттабыч, несмотря на все материальные подтверждения, просто глюк, то лучший способ избавиться от глюка – заглючить его, заключить туда, откуда он взялся. И пропади они пропадом, этот медный кувшин, новая дверь и бандитские бабки!

Однако как отправить его обратно в Интернет, было совершенно непонятно.

«Хоть бы для начала в кувшин его снова», – подумал Джинн.

На рассвете он достал кувшин и долго разглядывал непонятные рисунки на крышке. Там были стертые треугольники и точки, расположенные несимметрично, но явно в определенном порядке. Там был какой-то знак, похожий на иероглиф, и загогулины разного размера, разбросанные без всякой видимой связи. Там были волнистые линии, расположенные по центру, изображавшие, вероятно, одну из четырех стихий, но непонятно какую: невозможно было определить, где у плоскости поверхности крышки низ и где верх. Были еще палочки и кружочки, расположенные попарно в четырех углах круглой крышки и повернутые по отношению друг к другу на девяносто градусов, как лучи свастики, так что под любым углом в одном из них оказывалось число 10, а в противоположном – 01.

Это показалось Джинну любопытным, и он попытался вспомнить, были ли при царе Соломоне арабские цифры, то есть мог ли он их знать. Он порылся в Интернете, но за два часа ему удалось накопать только, что арабские цифры были изобретены древними индийцами, а арабы их просто упростили, но когда – не накопал. И что по одной из версий слово «алгебра» происходит от арабского «аль-джебр», то есть «еврейское» или «иудейское», и означает «еврейская наука», хотя по другой – «исправление преломления». Это его запутало окончательно.

Путала его и пустота, в которую он проваливался, плутая в паутине в поисках информации, на которую можно было бы если не положиться, то хотя бы опереться. Чем больше он плутал, узнавая, тем больше пустоты образовывалось вокруг, пожирая даже непреложные знания Джинном деталей мироустройства и расстраивая его. Чего стоит хотя бы довольно убедительное доказательство того, что никакого Соломона никогда не было в природе, а все, что от него осталось, придумали разные другие. Но последней каплей пустоты, заставившей его отказаться от дальнейших попыток понять хотя бы примерно смысл рисунков, стали сведения о том, что русское слово «цифра» происходит от арабского «сифр», то есть «пустота», – так арабы называли ноль. И, скажем, фраза «ноль – цифра пустоты» означает «пустота – пустота пустоты», то есть ничего не обозначает, хотя и обозначает ничего и состоит из целых трех слов. И что полнота у арабов обозначалась числом 1001, отсюда тысяча и одна ночь Шахерезады.

Была, несомненно, какая-то связь между пустым кувшином, из которого появился джинн через Интернет, этим сказочным числом из единичек и нолей, напоминавших о двоичности всего компьютерного, и рисунками на крышке кувшина. Но какая? Джинн решил поподробней расспросить об этом самого Хоттабыча, когда он явится. И он не замедлил проявиться. Как только Джинн встал из-за стола, он обнаружил, что Хоттабыч лежит на его тахте лицом к стене, закутавшись в свои первоначальные одежды.

– Хоттабыч… – позвал Джинн.

Но Хоттабыч не отозвался.

«Он что, умер? – быстро подумал Джинн. – Разве джинны умирают? А если умирают, то что с ними потом делать?»

Однако он не успел окунуться в настоящий страх, потому что Хоттабыч начал шевелиться и медленно повернулся к Джинну. И вот тут Джинн испугался. Хоттабыч был старик: седая борода, лоб, искореженный глубокими морщинами, и даже пигментные пятна на коже.

– Что с тобой? – ошарашенно спросил Джинн.

– Ничего, – вяло ответил Хоттабыч, глядя куда-то вниз за Джинна. – Со мной – ничего, оно поселилось во мне и ест меня изнутри. И недолго уже мне осталось.

– Что случилось?!

Хоттабыч грустно поднял глаза на собеседника:

– Мерзок мир…

– Тоже мне, новость, – саркастически усмехнулся Джинн. – И давно?

– Смердная смерть повсюду, – продолжал Хоттабыч, не обращая никакого внимания на усмешку. – Везде смерть. Возвращаясь от хранителей Сулеймана, я думал найти утешение и защиту в этом мире. Я посетил мир, весь мир и даже край мира, где на закате тень от гор ложится на небо, но нигде не нашел я ни защиты, ни утешения. В песке в руинах лежат великие города, мертвые настолько, что и духи жителей не посещают их больше. И даже Иштар, богиня любви и смерти, оставила свой храм, и по развалинам Афродизиаса теперь ползают, как муравьи, маленькие желтые самураи с коробочками для сбора впечатлений. Смерть и любовь, две вечные чаши равновесия, слились воедино, и нет более любви; кругом одна смерть.

– Что-то, мне кажется, ты преувеличиваешь, – сказал Джинн. – Есть куча живых городов, просто все поменялось за три тысячи лет, но любовь – она никуда не делась. Или, – осторожно продолжил он, начиная подозревать, как ему казалось, истинную причину Хоттабычева расстройства, – у тебя какое-то особое отношение к этой… как, ты говоришь, ее звали?

– О, – грустно сказал Хоттабыч, – у нее было много имен.

И замолчал. Джинн попытался его утешить:

– Слушай, ну нету уже этой твоей многоименной, но на этом жизнь не кончается…

– Жизнь? – перебил его Хоттабыч. – Разве это жизнь? Что ты вообще знаешь о жизни? Жизни больше нет. Зачем ты нарушил мой покой, мерзкий мальчишка? Как ты осмелился сломать священное заклятие моего одиночества? Лучше бы я вечно томился в темнице тюрьмы кувшина! А теперь мне придется умереть.

– А разве джинны умирают? – спросил Джинн.

– Да, – просто ответил старик Хоттабыч.

– Как?! – воскликнул удивленно Джинн.

– Они не рождаются в один прекрасный день, – ответил Хоттабыч, буквально понимая Джинна, – всего лишь в один, но имя этого прекрасного дня – сегодня. Не рождаясь в сегодня, они навечно остаются во вчера. А вчера не существует как жизнь, потому что не изменяется. Но сегодня мне больше не нужно. И я решил умереть в мире.

– Что, прямо здесь? – испугался Джинн.

– Не только. Я умру везде.

– Так ты, типа, не нашел этой своей… многоликой и теперь собираешься склеить ласты на тот свет, чтобы там с ней соединиться, да?

– Она не моя. Она не принадлежит никому, хотя обладает всеми. И на том свете ее нет и быть не может, ибо для нас тот свет – это тьма. Это для людей смерть на этом свете – лишь одно из рождений, как и рождение – одна из смертей. А духи и боги умирают навсегда. Разве тебе не известно об этом, просветленный?

– Нет.

– Странно. Разве не знаешь ты, что мы подобны нерожденному живому слову – мы есть и в то же время нас нет, и потому смерть для нас есть полное совершенное небытие?

– Н-нет.

– Как же удалось тебе, о незнающий, сорвать печать Величайшего Мудреца, если тебе ничего не известно о сношениях миров?

– Не знаю.

– Я убью тебя, – просто сказал старик. – Я убью тебя, и, свободный от тела, ты предстанешь Аллаху, и падешь ниц пред троном его, и попросишь за себя и за меня. Ибо небытие не даст мне прощения – лишь забвение и пустоту. А твоя вина не даст тебе покоя.

Джинн сначала подумал, что старик просто шутит. Но Хоттабыч смотрел на него спокойно и устало, и Джинн почувствовал, что такое мурашки по коже. Он еще вспомнил, что на его памяти Хоттабыч никогда не шутил: очевидно, чувство юмора не было присуще духам, являясь, как и бессмертие, исключительной привилегией людей.

– А сам ты не можешь там перед ним извиниться? – сказал он первое, что пришло ему в голову.

– Аллах выбрал тебе грех, и ты выбрал себе грех, это дело между вами. Я не могу просить за тебя, ибо на мне лежит печать Сулеймана и грехов его и его власти. Ты же можешь просить и за меня и за себя.

– Я же тебя распечатал!

– Ты снял печать с кувшина, но не с меня, ибо я – джинн Сулеймановой печатью. Без его печати все тела мои рухнут и душу мою разнесет в пыль пустоты – на несметные тысячи, из которых будут новые души, но меня уже не будет никогда и нигде.

Хоттабыч опять грустно замолчал. Джинн тоже молчал, не зная, как ему дальше быть. Вернее, как сделать, чтобы быть и дальше.

– Выбери себе смерть и собирайся, – сказал наконец со вздохом Хоттабыч. – Прощаться ни с кем не надо – очень скоро вы все встретитесь снова.

– Что, все умрут?!

– Ты знаешь, время на небе и на земле проходит неодинаково…

– А может, тогда и не торопиться, – осторожно сказал Джинн, принимая все ближе к сердцу расстройства Хоттабыча. – Может, подождать, пока я сам – того?

– Зачем? – грустно покачал головой Хоттабыч. – Твоя дальнейшая жизнь лишена смысла.

– Но для меня-то – нет!

– Какое до этого дело мне? – искренне удивился Хоттабыч.

– Ну хоть из милосердия…

– Это вредное милосердие, – возмутился Хоттабыч, – ты замусоришь душу памятью последующих событий жизни, и едва ли мой наказ тогда окажется для тебя значимым. Пусть это станет последним делом твоего праха.

– Хоттабыч, послушай, – вкрадчиво заговорил Джинн, который вовсе не собирался раньше времени убеждаться в преимуществах жизни вечной, – я понимаю, что ты очень расстроен из-за потери близких людей, ну то есть этих, как их там, джиннов…

– Потери? – невесело ухмыльнулся Хоттабыч, – Мои родные и близкие изменили себя, чтобы не быть рабами вашей алчной лени в проводах и шестеренках, как многие другие! Видит Аллах, я хотел бы быть с ними тогда, в годы великих сражений. Но за мои грехи я остался предателем в этом проклятом куашине, и теперь человек с печатью великого Сулеймана на груди и с именем Иблиса в сердце заставит меня служить ему, чтобы через меня мир был един для его власти! Отвечай, как ты хочешь умереть?

– Погоди, как его зовут, этого человека? – спросил Джинн, делая вид, что не слышал неприятного вопроса.

– Имя его – врата. И они не открываются смертным. Зачем ты спрашиваешь меня о нем? Я убью тебя, и ты сразу все сам узнаешь.

– Это, конечно, очень заманчивое предложение, – нервно хохотнул Джинн, который из рассказа Хоттабыча ничего не понял, кроме того, что какой-то человек напугал Хоттабыча какой-то печатью до смерти в буквальном смысле этого неприятного слова. – Я спрашиваю потому, что хочу знать, действительно ли тебе стоит его бояться.

– Откуда ты можешь это знать?

– Не забывай, – сказал Джинн, которого вопрос жизни и смерти заставил хитрить, – это я открыл печать Соломона.

– Ты же говоришь, что не знаешь, как ты это сделал? – напомнил Хоттабыч.

– Ты же разумный человек! – сказал Джинн, не обращая внимания ня ухмылку Хоттабьгча при слове «человек». – Даже если я и не знал, как это сделать, то, сделав-то, теперь точно знаю – как. И неужели тебе, всемогущему джинну, пристало бояться какого-то человека!

– В одном его слове больше власти, чем в семи я. У него тьма глаз и десятки языков. Он повсюду в мире, и нигде его нет, хотя он сам все время только в каком-то одном месте…

– И при этом он человек?

– Да.

– И ты его боишься?

– Нельзя его не бояться.

– Я же его не боюсь! Я смогу тебя защитить от людей. Ты только слушайся меня…

– Твоя храбрость – от невежества, – заявил Хоттабыч, – и не надо этим гордиться. Ты уже выбрал себе смерть? Я могу сбросить тебя с великой высоты, чтобы сердце твое лопнуло в воздухе и стало воздух, могу сжечь огнем, чтобы сердце твое обуглилось и стало огонь, могу утопить на самое дно океана, чтобы сердце твое распухло от воды и стало вода, или погребить в землю, чтобы из сердца твоего росли цветы. Твое слово для меня – закон. Как ты хочешь умереть?

– Да чего ты меня все время дергаешь! – разозлился Джинн. – Я все помню, нечего мне об этом постоянно говорить, ладно?! Ты что, торопишься, что ли, куда-то? Мы с тобой нормально разговариваем, а ты заладил, как попугаи, «сме-е-ерть», «сме-е-рть»! Успокойся наконец!!!

– Я спокоен, – спокойно ответил Хоттабыч, – и хочу теперь покоя тебе. Ты просто пытаешься отсрочить свершение казни. Но едва ли тебе стоит цепляться за то, к чему ты здесь привык, ибо я ясно вижу, солнцеподобный, что ты не от мира сего и чужд ему, как и он тебе! И поверь мне – не так уж плох для тебя тот сает, чтобы его избегать.

– Он, может, и не плох, – нервно заметил Джинн. – Однако мне бы хотелось пока побыть на этом!

– Зачем? Зачем отрицать то, что ты не знаешь? И что имеешь ты тут такого, что тебя держит? Посмотри непредвзято. Детей у тебя нет, а и будь они у тебя – это отдельные люди с отдельной судьбой, и ты б не был им нужен гораздо быстрее, чем успел бы осознать потерю. Твои родители живут своим домом, и для них ты навсегда останешься таким, каким уже давно не являешься и каким уже больше не будешь никогда. Твоя любовь не имеет плоти, и потому разлука с ней невозможна, она останется с тобой навсегда. А твои друзья не откажутся от своей суеты не только ради твоей жизни, но и даже ради твоей памяти. Дело, которое ты выбрал, позволяет тебе избегать действительности и действий в мире этом, а жить в другом, беспредметном, и именно потому ты выбрал его. В нем ты останешься, если захочешь. Подумай сам, – ласково уговаривал Хоттабыч.

«А ведь он прав, – подумал Джинн, которому прикольной показалась перспектива с того света посылать и-мэйлы и участвовать в чатах – все равно никто не догадается. – Только что-то здесь не так».

Он почему-то вспомнил про писателя, который утверждал, что у его книжки хороший конец. Хороший ли конец – такой? И что, интересно, подумает писатель, когда узнает. Он почему-то представил себе, как писатель сейчас отчаянно рвет написанные страницы рукописи. Да ничего он не подумает! Возьмет себе какого-нибудь другого персонажа, и все. Однако интересно было бы прочитать, что он там написал или напишет…

– Подумай, что тебя ждет?! – продолжал старик, пристально глядя в опущенные глаза собеседника. – Суета, нескончаемая потребность добывать хлеб себе и тем, кто рядом зависит от тебя, болезни, обманы близких, пустое время, быт бытия. Что есть земная жизнь людей? Простая черточка между датами рождения и смерти на могильном камне. Настанет день – и настанет так скоро, что даже по памяти тебе не удастся проследить, в какие пески навсегда истекло твое время, – когда ты сам захочешь уйти от всего к свободе покоя, не в силах жить нигде, кроме воспоминаний о мгновениях, которые, будь они собраны воедино, не составят вместе и часа. И ты спросишь себя: стоило ли жить ради воспоминаний? Стоит ли теперь? Но тогда уже никто не поможет тебе, а сам ты будешь жестоко наказан, если осмелишься вмешаться и остановить череду своих пустых дней. Я даю тебе исключительную возможность, ибо никто более из благодарной дружбы не ответит за тебя перед Всевышним узелками своей судьбы. Выбери стихию, которая примет прах твоего тела, и пусть это будет той величайшей наградой, которую только я в силах тебе дать в благодарность за содеянное тобою. Выбери смерть.

Джинн горестно молчал – слова Хоттабыча отравляли ему сердце и пьянили разум. Он уже был готов сделать выбор, в пропасть которого его так беззастенчиво толкал коварный эфрит, движимый желанием иметь заступника перед своим покойным тюремщиком, но что-то удерживало его. То ли подсознательное осознание того, что выбор и есть действие и предлагаемая эфтаназия равна самоубийству и является просто одним из его многочисленных способов-путей, то ли простое недоверие к словам плешивого старика, самого уже стоявшего одной ногой там, куда он так сладкоголосо звал Джинна навеки погостить, то ли какая-то неведомая сила, легкое касание которой он чувствовал под кожей, словно бы мурашки по ней шли изнутри – от ласковых пальцев, ищущих за что бы зацепиться…

– Я не оставлю тебя там одного, не бойся, – дружелюбно продолжал Хоттабыч. – Я сам отведу тебя к дверям Всеблагого и Всемогущего и лишь потом уйду навсегда. Скажи мне, что удерживает тебя, чтобы я помог тебе освободиться от пут…

И тут Джинн, начинавший поддаваться притяжению небытия, вдруг отчетливо услышал за спиной короткую мелодию, которую его компьютер издавал только в одном случае – когда в ICQ входил собеседник, вернее – собеседница, так долгожданная Джинном.

– Хоттабыч, – сказал осторожно Джинн, – я думаю, что ты действительно прав. Но ты не можешь требовать, чтобы человек так ни с того ни с сего взял и умер. Я все-таки, типа, ну, привык, что ли, жить тут, и мне нужно время, чтобы настроиться, привыкнуть к мысли об этой твоей… как ее… – Джинну почему-то не хотелось произносить слово «смерть», – ну, другой жизни. Дай мне немного времени побыть одному.

– Я не могу дать тебе время, – сказал жестко Хоттабыч, – потому что у меня его нет. Решай сразу. И тут Джинна осенило.

– Убей меня! – сказал он. – Убей, если хочешь. Но когда я увижу Аллаха, я слова о тебе доброго не скажу, если ты не дашь мне время подумать! Здесь! Одному! Выбирай сам!

– Хорошо, – сказал Хоттабыч, надуваясь гневом, – у тебя есть десять минут. В это время я буду просить живых духов молить о прощении для нас. Согласятся они или нет, не знаю, но я вернусь сюда и, если ты не решишься, убью тебя из мести! Другого выбора у меня нет!

И Хоттабыч исчез.

Джинн повернулся к компьютеру и прочел следующее: Этна знает, что Джинн не получал от нее писем, хотя она и писала их каждый день. Этна догадывается, что Джинн писал ей, хотя она не получала писем от него. Объяснить, почему так произошло, она Джинну не может, потому что не хочет лгать, а правда столь невероятна, что он все равно не поверит. В результате Этна оказалась в информационной тюрьме. Ее выход в ICQ – случайная удача. И она хочет, чтобы Джинн знал: он ей самый близкий на земле человек, хоть и самый далекий с точки зрения расстояний.

Джинн не стал выяснять подробности, а только коротко спросил, каким именно образом ей сейчас удалось выйти в Интернет, чтобы закрепить этот образ и пользоваться им в дальнейшем.

Дайва напомнила ему в ответ, что она в свое время пыталась создать новый принцип, изменив двоичную систему записи информации так, чтобы исключить отрицательную пустоту нуля – не 0-1, а 1-2. Сама по себе новая система работала гораздо лучше, потенциально открывая немыслимые возможности. Такие, например, как восприятие компьютером снов пользователя. Но не была совместима ни с одной существующей в мире машиной или программой, находясь как бы в другой плоской плоскости, и потому реализована быть не могла. Джинн тогда в шутку предложил ей в принципе отказаться от двоичной системы, сделав ее троичной, по принципу 0-1-2, чтобы пустота ноля была возможностью пространственного расширения, но не являлась частью системы. Создать такую систему не на бумаге, а в реальном двоичном компьютере, перестроив его матрицу, ей удалось при помощи нескольких программ, написанных Джинном для хакинга. И именно благодаря новой системе, полностью совместимой со старой, вернее, вмещающей в себя старую, ей удалось обойти наложенные на нее виртуальные запреты и выйти в ICQ, даже не меняя номера. Однако ей не удалось избавиться от клейма серийного номера Windows, на базе которого были сделаны ее программы и программы Джинна, и теперь она должна их уничтожить, потому что после их связи вычислить ее и Джинна – дело времени. Поэтому она просит его уничтожить свой компьютер и Windows, чтобы не подвергать себя опасности.

Это было настолько невероятно, что Джинн даже забыл о нависшей над ним смертельной опасности. Он собирался ответить, что знает, как снять печать серийного клейма с Windows, в том числе и потайную, и что у его друзей в новосибирском Академгородке есть где-то в глухой России сервер-невидимка, физическое местонахождение которого невозможно установить через Сеть, и на кем можно спрятать все их программы. А с двоичной системой в троичную не пролезешь.

Но не успел. Время, отпущенное его жизни Хоттабычем, истекло. И теперь Хоттабыч скова стоял у него над душой.

– Что сказали тебе твои духи? – спросил Хоттабыч из-за спины.

Джинн обернулся. Хоттабыч на этот раз был молод, весел и одет в блестящие кожаные черные джинсы и плотную облегающую синтетическую майку с логотипом Мг.В. От его волос и бороды осталась тоненькая извилистая полоска, проходившая по бритым голове, щекам, подбородку и замыкавшаяся снова на голове.

Джинн облегченно вздохнул:

– Кончилась твоя депрессуха?

– Кончилась, – улыбнулся Хоттабыч. – Так ты сделал выбор или мне придется убивать тебя силой?

– Что, все еще не успокоился?

– Успокоился. Я и был спокоен. Я не меняю своих решений. Что сказали твои духи из этого ящика?

– Духи сказали, – неожиданно для самого себя смело заявил Джинн, – что ты должен вернуться туда, откуда пришел, или уйти в другой мир. А меня оставить на земле своим заступником перед земными царями. Вот.

– А они не сказали – как это сделать?

– Нет, – испугался Джинн.

– Тогда я брошу тебя в небо. Кровь твоя прольется в землю дождем и огнем прорастет из земли. Если ты самке хочешь выбрать смерть – я сделаю это за тебя.

– Давай лучше ты вернешься в кувшин, – сказал Джинн как можно спокойнее, – я его запечатаю и утоплю в Москве-реке. И ты проживешь еще несколько тысяч лет, а я – оставшиеся мне несколько десятков. И ни одна собака до тебя не доберется.

– Это невозможно, – мягко сказал Хоттабыч. – Замок печати кувшина сломан, и восстановить его может только тот, кто создал. К тому же разве это жизнь – в тюрьме? Вот если бы я мог родиться в новом теле – тоже стать страницей воздуха и странствовать, как все мои родные, чтобы люди и духи читали и чтили меня и тело мое бы не было подвластно Сулейману…

– Сайт! – закричал Джинн, – Ты же можешь быть просто сайтом!

– Не надо кричать, – спокойно сказал Хоттабыч, – я могу быть чем угодно, только если это уже существует. Так что кричать не надо. Не люблю, когда кричат.

– Переводчиком, например, – сказал Джинн возбужденно, но уже тише. – Ты же все языки знаешь через этот свой первоязык! Ты же все равно – код! И никто до тебя не доберется! Мы тебя в троичной системе забубеним, и хрен тебя кто тронет! Подожди, ты можешь подождать? У меня там духи висят он-лайн. Я с ними сейчас быстро перетру, и мы тебя засадим в сеть в лучшем виде!

– Я подожду, – сказал Хоттабыч. – Я дам тебе еще отсрочку, потому что, если ты сотворишь мне свободное тело, я останусь жить. Но у меня есть всего один час – этот час. И сколько земных часов он продлится – зависит только от тебя. Если каждый этот час ты сумеешь наполнить – он превратится в новый, и так – до тысячи и одного, пока пустота не отступит.

– Ладно, ладно – не гунди. Я все понял. Денься куда-нибудь, не маячь, – быстро проговорил Джинн, чувствуя в себе неожиданную мощь вдохновения, как будто что-то новое открылось в нем – чему-то новому. И что в силах его теперь самому творить чудеса.

– Никуда я не денусь, – сказал важно Хоттабыч, – буду торчать молча здесь, возле тебя, немым укором.

И с этими словами он исчез. А на его месте появились тяжелые напольные песочные часы высотой в человеческой рост, внутри которых тысячи золотых песчинок тонкой струйкой падений-мгновений обозначили реку времени.

– Круто, однако, ты торчишь, – заметил Джинн и повернулся к компьютеру.

Первым чудом нового Джинна было то, что Этна не приняла его за психа. И даже более того – как-то подозрительно легко поверила в Хоттабыча, сообщив, что, если им удастся вместе создать для него информационную форму – иноформу, это непонятным образом снимет с нее информационное заклятье и решит все ее сегодняшние проблемы. При этом ссылалась на какие-то древние сказания и утверждала, что именно они, мужчина и женщина с разных сторон Земли, могут выполнить какую-то исключительную миссию через древний дух, рожденный заново словом.

Джинн обратился к песочным часам:

– Хоттабыч…

– Да, – сказал Хоттабыч, не меняя облика часов.

– Есть там еще какие-нибудь условия? Ну, чтобы тебя заново родить? Мальчик с девочкой – понятно, код и информационный материал – тоже понятно. Еще нужно что-нибудь?

– Я должен быть рожден от встречи, – сказал туманно и задумчиво Хоттабыч, очевидно сверяясь по каким-то книгам. – Так записано. Встреча временных половинок составит целое время и победит пустоту. Эта встреча – в пустыне, среди ничего – должна длиться сорок дней и один день, и еще половину дня, и еще одну шестую часть дня, и еще один час.

– Ладно, ладно. Я все понял. Организация пустыни и встречи – это по твоей части. Только учти, у меня нет загранпаспорта. А с Соломоном мы сами разберемся. Не боись.

Он встал и подошел к окну.

– Эх, жалко, на ковре-самолете не удалось полетать! – сказал он, глядя задумчиво в небо.

– Возьми, – сказал Хоттабыч, протягивая ему серебряную бутылочку с черной жидкостью внутри, – это вода пустыни. Живая и мертвая. Выпей.

– Это зачем? – спросил с подозрением Джинн.

– Поможет, – уклончиво ответил Хоттабыч.

– Ладно, только сигарету выкурю…

– Потом выкуришь. Выпей…

Джинн взял у Хоттабыча сосуд и осторожно понюхал жидкость. Жидкость пахла мухоморами, поганками и прелыми травами.

«Любовь побеждает смерть, – подумал он. – Вот хорек!»

И сделал большой, полный горечи глоток. Бояться ему было больше нечего.

Краткое содержание пятнадцатой главы

Джинн ожидает наступления утра, пытаясь побороть бессонницу. Наконец утро приходит, и с ним Хоттабыч. Хоттабыч все выяснил про Соломона, тот вновь посетил сей мир и приумножил богатства, но лишен мудрости, жен и любви. Хоттабыч видел его и знает его имя, которое он называет Джинну. Цель нового Соломона – интернировать граждан Земли в единый идеальный мир, где каждый налогоплательщик будет под незримым виртуальным контролем, переходящим по необходимости в физический. Сам идеальный мир является некой надстроенной над физическим конусовидной башней, лестницы которой ведут, однако, вверх не в небо, а лишь к вершине башни, которая есть сам новый Соломон, который есть ворота земли и неба, мимо которых всякая связь между последними невозможна. Исключительность такого положения делает пограничного Ново-Соломона Главным Таможенником Верхнего мира, со всеми вытекающими привилегиями, и дает возможность безраздельной земной коррупции Нижним мирам, обеспечившим Ново-Соломону столь высокое положение. Задача Ново-Соломона похожа на задачу древних вавилонских строителей, с той лишь разницей, что те начинали в одном языке, а потом распались на разные вместе с башней, а Ново-Соломон начинает на разных языках, которые необходимо свести воедино: без уничтожения языковых барьеров ни одно мировое господство невозможно, это подтверждает и исторический опыт. Заточенный когда-то Хоттабыч оказывается чуть ли не единственным сохранившимся джинном и теперь призван сыграть роль всемирного межъязыкового пропускного пункта – этим объясняется его появление в Интернете после трех тысяч лет хранения в кувшине. Бессознательно ведомый партизанскими провиденциальными силами. Джинн, единственный из пользователей Интернета, находившийся в полосе полусна в момент постепенного вывода Хоттабыча из полунебытия, как бы случайно выкрал его из рук Ново-Соломона. Его слабость и малодушие, помешавшие на всю катушку использовать могучую силу Хоттабыча для личного обогащения, привели к невозможности адекватных действий со стороны сил Ново-Соломона, привыкших использовать этот путь как наиболее эффективный. Потеряв Хоттабыча с радаров всемирности, диспетчеры Нижнего мира днем и ночью ждали, когда вспыхнет где-нибудь новая звезда успешности, богатства и счастья, чтобы по этой вспышке вычислить пропавшего эфрита. В силу бюрократической разобщенности разных миров, сам Хоттабыч, обивавший пороги в параллельных поисках Соломона, оставался для них долгое время невидим. Однако теперь, когда он сам явился, ему уготовили рабскую судьбу кирпича новой башни. Отпущенный попрощаться с Джинном, Хоттабыч угрожает его земной жизни, однако Джинн предлагает ему вернуться в Интернет свободным сайтом и таким образом навсегда избавиться от опеки Ново-Соломона, заодно лишив последнего претензий на мировое господство. В этом помогает ему далекая возлюбленная, сумевшая самостоятельно сбежать от чар Кащея, который и есть Ново-Соломон.