Текст книги "Медный кувшин старика Хоттабыча"

Глава восемнадцатая,

вкоторой с той стороны тоже люди

Потому что Гена спал, радости и скука полета остались наяву – в другой, параллельной жизни. Там же остались несовершенными и телефонный звонок родителям, и и-мейл Этне, и размышления о реальности происходящего, и преодоление звукового барьера, и главный вопрос: почему, какого черта Гена понадобился Биллу Гейтсу, да еще настолько, чтобы задействовать все самые исполнительные механизмы планеты? И только курить во сне хотелось так же сильно.

Когда самолет набрал высоту. Гену аккуратно переложили на небольшую кровать в спальном отсеке самолета – он даже не проснулся. Через пять с половиной часов Костя разбудил Гену, чтобы тот принял душ, а после душа нагрузил его новыми дарами: с точки зрения Кости, появление Гены в его обыкновенной одежде перед хозяином всесильной корпорации свидетельствовало бы о его, Костиной, недостаточной внимательности к деталям. Поскольку времени на хождение по магазинам не было, Костя заказал в московских бутиках подходящую, по мнению Кости, одежду и обувь разных размеров: костюмы Нино Черрути, сорочки братьев Брукс, галстуки Валентино, носки и белье Хьюго Босс и туфли Баркер.

«Эх, жалко, рубашки „Пинк“ у нас не в почете и „Черчес“ не сумел достать, – сокрушался Костя, – не успели бы привести из Лондона, а здесь только „Баркер“, „Ллойд“ и „Раппорт“, да „Почетти“ с лоховскими бляхами-мечами – приличной обуви не найдешь».

Старую Генину одежду поместили в небольшой «Самсонайт» на колесиках, специально предусмотренный Костей, туда же Гена определил «десятки». Теперь он путешествовал с багажом.

Пока Гена быстро завтракал, стараясь не особенно налегать на икру, над его головой трудился парикмахер, что вообще-то, откровенно говоря, было не особенно удобно – волосы падали на еду и попадали в рот; а после завтрака ему сделали маникюр – уже пристегнутому, в кресле, когда самолет шел на посадку. В новом костюме Гена себя чувствовал как в футляре. Вся его сонная самоуверенность исчезла в чемодане, вместе с привычной одеждой. Туманность восприятия действительности растаяла с остатками сна, душ обострил нервные окончания для ощущений приближавшегося со сверхзвуковой скоростью почти вчерашнего утра и дня, завтрак придал ему сил для тщательного понимания происходящего, и теперь, наблюдая в чистейшем хрустальном прозрачном воздухе поднимающиеся к его самолету горы, пляжи и синий океан с белой каемочкой прибрежной пены, он нервничал, не зная, чем придется расплачиваться за всю эту роскошь, поданную ему как на блюдечке, и хватит ли у него активов, чтобы обеспечить сделку.

Как только самолет остановился и стюардесса разрешила всем отстегнуть ремни, в него, самолет, вошел толстый смуглый индус в болотного цвета униформе и хрупкая молодая японка в легком белом платьице и кроссовках. Японка говорила по-английски с явным калифорнийским акцентом, изобиловавшим неприятными и резкими звуками «йе». А индус говорил по-английски на хинди – во всяком случае, в звуках, которые издавал он. Гена не разобрал ни одного английского слова. Зато молчаливый американский дядя из посольства, который за всю дорогу не проронил ни слова, моментально нашел с ним общий американский язык: вместе они колдовали над паспортом Гены, вклеивая туда какие-то бумажки и фотографию – очевидно, индус был обо всем предупрежден, потому что у него был с собой клей.

Пока они возились с паспортом. Гене была представлена японка – оказалось, что это личный секретарь Гейтса. Звали ее Соня.

– Пойдемте, – сказала она, беря Генин чемоданчик. – Иммиграционный офицер привезет ваш паспорт, когда они закончат все формальности.

Гена, открыв рот от изумления, сделал робкую попытку взять чемодан сам, но его остановил Костя.

– Ты все-таки не забывай, у них тут полная эмансипация, она может подумать, что ты не хочешь, чтобы она его несла, потому что она женщина, – сказал Костя по-русски и добавил: – Придурки, что с них взять. Но ты все же поосторожней. – И он протянул руку: – До скорого.

– Как, а вы со мной не поедете? – удивился Гена.

– Нет, я возвращаюсь. Все, что мог, я сделал. Дальше тебя курирует Соня. Всех благ.

Расставание с Костей было неприятным сюрпризом. «Впрочем, – подумал Гена, – пропасть они мне не дадут».

Выходя из самолета, он пытался представить, какие машины будут в эскорте на этот раз: наверняка «Ролле-Ройсы», как раз в Калифорнии находился гараж Гейтса с самой большой коллекцией самых пафосных английских автомобилей, старинных и современных, – Гена видел фотографии в Интернете, он бы не удивился, даже если бы их сопровождали нарядные мотоциклисты в белых крагах и шлемах и/или вертолет. Однако машин у трапа было всего две: темно-вишневый MPV «Додж Караван» и скромная белая «Тойота Карина Е» – обе далеко не последних моделей. В «Додже» одиноко скучал водитель, «Тойота» была пуста, и на поле никаких людей тоже не было, если не считать морского пехотинца и двух механиков у переднего шасси «Конкорда». Там же стояла по-военному пятнистая автоцистерна-заправщик.

– Вы, конечно, не курите, – сказал Гена Соне, которая открывала багажник «Тойоты», чтобы положить в него чемодан. – Мы не могли бы зайти в аэропорт? Мне нужно купить сигарет.

– В какой эйеерпорт? – певуче удивилась японка на своем калифорнийском английском, акцентируя слово «аэропорт» с таким надрывом, что внутри этого слова, казалось, не только взлетали самолеты, но и шли какие-то воздушные бои. – Это военный аэродром, здесь нет никакого эйеерпорта.

– А-а. – Тут только Гена заметил, что на поле вдалеке стоят несколько истребителей и что их «Конкорд» – единственное здесь гражданское воздушное судно. – Это военная база, да?

– Ну, что-то вроде.

– Тогда здесь должен быть магазин…

– Магазин есть, – Соня открыла переднюю правую дверцу «Тойоты» и кивком пригласила Гену сесть, – только сигареты в нем вряд ли продаются.

– Почему это? – Гена подавленно опустился на продавленное сиденье.

– В армию США уже давно практически не берут курящих, – пояснила Соня, захлопывая за ним дверцу.

Гена уперся затылком в подголовник, обитый дешевым поношенным велюром, и тихо застонал. Соня села за руль, пристегнулась и попросила гостя пристегнуться тоже. Машина медленно тронулась; вопреки ожиданиям Гены, «Додж» не последовал за ними. Они миновали пропускной пункт и вяло покатили по узкой дороге, утыканной по обеим сторонам желтыми ромбами дорожных знаков с надписями Speed Limit 30.

– Ну, может, магазин какой-нибудь будем проезжать, – не унимался Гена.

– Зачем магазин?

– Сигарет купить.

– Магазин… – Соня задумалась. – Ближайший молл находится в двадцати милях, это полчаса езды, а у нас совершенно нет времени, мы очень торопимся.

Гена посмотрел в боковое стекло, мимо которого медленно проплывали калифорнийские пейзажи, потом на спидометр, стрелка которого жестко стояла чуть ниже цифры тридцать – спидометр был в милях, это означало менее пятидесяти километров в час, – и недоуменно пожал плечами. – Почему тогда мы так плетемся?

– Здесь нельзя быстрее, видите – знаки, – спокойно ответила Соня, держа левой рукой руль, а правой поднимая пластиковый термостаканчик из подставки подлокотника. – Кофе хотите? Горячий…

– Без сигареты – не хочу, – разозлился Гена.

– Как угодно. – Соня отхлебнула из стаканчика водянистый напиток. – Вы знаете, я должна вам сказать кое-что важное. – она неторопливо сделала еще глоток. Гена посмотрел на нее с испугом. Соня наморщила лоб, как бы собираясь с мыслями и сомневаясь, выдавать Гене ужасную военную тайну или повременить, но все же решилась: – Курить – очень вредно, можно заболеть ужасными болезнями, даже смертельными, такими, например, как рак легких. Ну, не пугайтесь так, если бросить курить прямо сейчас, риск существенно снижается.

Гена облегченно вздохнул:

– Ну ладно, а бар какой-нибудь деревенский или заправка есть здесь рядом?

– Зачем вам заправка?

– Да сигарет купить, вот зачем! На заправках продаются сигареты?

– Продаются, но… неужели вы совсем не хотите потерпеть?

– Да сколько можно терпеть-то! Я со вчерашнего дня не курил!

– У нас так мало времени, я не знаю… В этом районе… У меня должна быть карта в перчаточном ящике, вас не затруднит мне ее передать?

– Не затруднит, – буркнул Гена, полез в бардачок и увидел там красно-белую картонную пачку с надписью «Marlboro».

– Можно? – радостно выпалил он. Соня густо покраснела. Для японки это выглядело особенно забавно.

– Не знаю… Это… это не мое… это… это, наверное, моя подруга оставила…

– Ну ладно, она не обидится, я возмещу, – торопливо пробормотал Гена, открывая, почти разламывая пачку. Сигарета в пачке была одна. Вернее, там было примерно три четверти сигареты – бумага на кончике была закручена колбаской, а вместо фильтра вставлена свернутая короткой трубочкой тонкая картонка. Гена присвистнул.

– Странная такая сигарета… – ухмыльнулся он.

– Она, наверное, плохая, – промямлила Соня, нервно покусываю нижнюю губу – Может быть, ее лучше выбросить?..

– Ага, выбросить… Не дождетесь. Табак-то там хоть есть? Правда, курить очень хочется…

Если бы Гена не хотел курить так сильно и давно, он бы, конечно, никогда не стал бы рисковать. Во-первых, ответственная встреча, а во-вторых, жизнь в государстве, где запрет на любую связь с каннабиолом являлся колоссальным источником доходов винтиков государственной машины, приучила его не выказывать либерализма к косякам в присутствии незнакомцев; в случае, когда винтики должным образом не подмазывались, машина съедала любителей неалкогольного восприятия реальности.

– Есть там табак?

Соня неопределенно пожала плечами:

– В каком смысле?

– Да ладно, не мнись, все свои, вижу, что есть. Вообще почти один табак. Там гашиш? А то подсунете крэк какой-нибудь, я в газетах читал… Ну колись, колись, у тебя на лице все написано… гашиш?

Соня кивнула:

– Совсем чуть-чуть, – и добавила: – Может, лучше не надо, потом…

– Да лучше потом, но курить-то хочется сейчас. Как я, по твоему, табак-то отделю… Прикуриватель работает?

– Работает.

Гена посмотрел на свои часы и понял, что время на них – без двадцати одиннадцать – московское, вечернее. Зелененькие электронные часики на панели под лобовым стеклом показывали десять сорок.

– Нам во сколько нужно быть там?

– Встреча назначена на одиннадцать пятнадцать. Вы уверены, что с вами все будет в порядке?

– Уверен, – Гена глубоко затянулся, – или не уверен – какая разница. Да не волнуйся, я выспался, поел – сильно не торкнет.

Докурив сигарету до фильтра так, что она погасла сама. Гена на минуту задумался.

– Слушай, – сказал он, – а Монтерей отсюда далеко?

– Да нет, – ответила Соня, – рядом. А что? У вас там друзья?

– Друзья… – пробормотал Гена, устраиваясь в кресле поудобнее, чтобы расслабиться.

Минут через пять торкнуло, правда несильно, но все-таки торкнуло – вместе с чувством глубокого удовлетворения никотинового голода появилось внимание к несущественным деталям. Например, Гена обнаружил, что из его рукава торчит кончик картонной бирки – их было так много на одежде, что обрезать все у Кости не хватило терпения. Гена потянул за кончик и вытащил черную карточку с белыми, похожими на паучков вензелями в виде кириллической буквы "я" и симметрично к ней прилепленной отраженной кириллической буквы "я" в разомкнутом круге лаврового венка и надписью латиницей «Cerrutti 1881». Он почему-то заметил, что восьмерки были похожи на сдвоенные нули. Гена откусил пластиковую нить, державшую картонку за рукав, и, покрутив ее в руках, положил в нагрудный карман рубашки – все карманы пиджака были зашиты.

Еще одна несущественная деталь всплыла у него в голове. Он немного поразмыслил, не пробило ли его просто-напросто на измену, но решил, что так быстро – вряд ли.

– Слушай, Соня, – заговорил он. – Ты знаешь, в Москве ко мне приставили охрану, везли в бронированной машине… Костя сказал, что мне что-то угрожает. Я даже думал, что и здесь будет так.

– Лучшая безопасность – это конфиденциальность, – ответила Соня. – Никто ведь не знает, что ты здесь, поэтому и охрана не нужна. Аэродром закрытый, самолет частный, машину мы специально взяли старую. А с охраной было бы заметно со спутников. Не волнуйтесь, здесь вам нечего бояться.

– А я и не волнуюсь, – заволновался Гена. – А в Москве мне чего было бояться?

– Я не имею права говорить, скоро вы все сами узнаете. – Соня с визгом затормозила на пустом перекрестке перед знаком «стоп», секунду постояла и резко тронулась. – Или не узнаете, все зависит от вас.

– Это в каком еще смысле?

– В прямом.

И Соня замолчала.

Гена понял, что она ничего больше не расскажет, и решил потерпеть. Потом, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, он спросил:

– А ты кто по национальности?

– Как – кто? – удивилась Соня. – Американка, разумеется.

– Да нет, не в этом смысле.

– А какие еще бывают смыслы?

– Ну это, как его, ну корни там, предки…

– Происхождение?[3]3
  Имеется в виду «Origins» или «Legacy».


[Закрыть]

– Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить.

– Я – японская американка. А ты?

– А я русский русский.

Соня засмеялась.

– Так не говорят. Американские американцы называются, например, кавказцы…[4]4
  Имеется в виду «Caucasian».


[Закрыть]

Теперь засмеялся Гена. Вполне понятно, что смеялся он несколько дольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась.

– Американские американцы, – выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, – называются индейцы.

– Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов – американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей?

Новый приступ бешеного смеха овладел Геной.

– Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. – От смеха он еле мог говорить. – Ка-ка-кавказцы – че-че-черные.

– Надо же, – Соня удивленно покачала головой, – как у вас в стране все наоборот, черное и белое.

– Это у вас все наоборот, даже время, – веселился Гена. – Вы какие-то антиподы просто… – Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: – А почему у тебя имя русское?

– Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа – японский француз…

Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила:

– Я вас предупреждала.

Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу.

– Ну ладно, не обижайся, – наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: «Частная собственность, доступ запрещен».

– Я не обижаюсь, – дружелюбно улыбнулась Соня. – Только пусть это останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто мы оба можем иметь осложнения.

– А как же демократия? – лукаво улыбнулся Гена.

– Демократия, – серьезно сказала Соня, – не значит вседозволенность.

Она вручную опустила стекло и просунула магнитную карточку в прорезь столбика, оказавшегося прямо напротив ее двери. Прорезь съела карточку, задумчиво пожевала ее где-то внутри себя и выплюнула обратно. Шлагбаум поднялся, и они покатили дальше, навстречу могущественному властителю – владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи.

Краткое содержание восемнадцатой главы

Прибыв в Америку, Гена с удивлением обнаруживает, что страна, расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в производимом там кино. Однако косяк, найденный в машине по пути к Гейтсу, помогает не только примириться с действительностью, но и мягко изменяет последнюю.

Глава девятнадцатая,

в которой завтрак – на траве

– Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, – Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, – началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память – ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся – это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно – реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять…

С точки зрения Гены, Гейтс говорил невероятно долго и много. Хуже Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и ему было жарко – лето все-таки. Кроме него, в костюмах были только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку за его спиной, и помощник Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке, были в смокингах, а сам Хозяин – в болотного цвета шортах, шлепанцах и простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно причесаны, а небольшие очки в тонкой золотой оправе придавали образу задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на возраст ч спортивный вид, немолодым грузным человеком – свободная майка не скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился.

– Связался сразу лично с Дайвой, – продолжал он, неторопливо раскачиваясь на стуле, чем невероятно раздражал Гену, – но она все стрелки на тебя перевела – программа-то на тебя тоже зарегистрирована.

– Как это – зарегистрирована? – удивился Гена.

– А ты не в курсе, что ли? Ну, там авторское право, распространение, коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче.

Это было приятно и неожиданно. Неожиданно было то, что Дайва сразу обозначила принадлежность программы и тем, вероятно, спасла ее от судьбы легкой воровской добычи «Майкрософта» или любой другой агрессивной компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала ее на двоих; она, конечно, априори была порядочным человеком, но кто испытывал искушение или обман, знает, что порядочным быть просто в отсутствие соблазнов.

Гена уже понял, каким будет продолжение разговора, и перевел вектор своего внимательного зрения Гейтсу в глаза. Гейтс, смотревший до этого прямо на Гену, глаза сразу спрятал куда-то под стол – то есть спрятал он, конечно, взгляд, но чего стоят глаза без взгляда? Вряд ли больше, чем одноразовые контактные линзы Баушера и Ломба. То есть доллар двадцать за пару. Или по шестьдесят центов каждый. Оценив таким образом глаза. Гена вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в той книжке, один из героев продал Главному Злодею свои глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого острый на восприятия мозг рождал диковинные образы реальности, вдруг подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена, сейчас будет продавать не какую-то программу, основанную на ангельском машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру.

А еще он подумал, что раз уж все молчат, то надо срочно что-то сказать, потому что, пока он думал и глючил, прошло уже очень много времени, пауза затянулась, сейчас все заметят, что он тормозит, поймут, что он обкурился, что с ним нельзя иметь дело, вызовут полицию и попрут из Америки на фиг.

Он стрельнул глазами в сторону Сони. Вид у нее был явно подозрительный, вернее – подозревающий. А вдруг это все подстава? И косяк они специально подбросили и держали его без сигарет, чтобы он купился, а он, как мальчик, повелся на труху. Объявят его невменяемым, программа легко перейдет к «Майкрософту». Да фигу она перейдет, они же принцип наверняка не раскусили, а то бы уже давно мягко откусили софт себе, выпустили бы под каким-нибудь другим именем, и судись потом с Биллом Гейтсом. А может, он для того и заманил к себе Гену, чтобы секрет выведать, обласкал, накурил, разговор такой затеял, вроде ни к чему, а сейчас как пойдет про черточки-нолики, ну так, как бы невзначай…

Тут Гена похолодел: на белой майке Гейтса, прямо на том месте, где под тканью и кожей билось в ребрах грудной клетки нездоровое тяжелое сердце самого богатого в мире организма, он явно увидел вышитую белыми же нитками эмблему – паучок отражавших друг друга русских букв "я" в разомкнутом круге, а под ними – две пары вертикально сдвоенных нолей с черточками единиц по краям, замаскированных под число 1881.

«Неспроста все это – ох неспроста!» – подумал он.

– Да ты расслабься, – заметил наконец его состояние собеседник. – Чего ты так напрягаешься-то. Я тебя не съем.

И он засмеялся. От этого смеха Гена вздрогнул, но действительно расслабился. Гейтс смеялся вполне по-человечески, настроен был дружелюбно, а все эти бредни – от неадекватного Гениного состояния.

«Дурак я, – подумал Гена, – мне такая пруха, а я на измене сижу. Надо расслабиться и получать удовольствие».

Заметив Генину улыбку, Гейтс заметил:

– Тебе дело предлагают, деньги большие и славу. Если ты еще не въехал. А ты пугаешься. Ну, ничего. Это с непривычки.

И, не прекращая раскачиваться, он начал теребить тоненькую золотую цепочку на шее.

– У нас сейчас много таких работает, – продолжал он, вытаскивая за цепочку небольшой кулончик, похожий на древнюю монету с выдавленными рисунками, – молодых, никому ранее не известных. А сейчас живут как люди. Хорошие деньги поднимают. Ты чего молчишь? Я все хочу, чтобы ты сумму назвал. Давай не стесняйся, только не зарывайся.

Но Гена не мог назвать сумму. Он вообще не мог произнести ни слова, даже если бы очень хотел. Он просто молча разглядывал знакомый рисунок на кулоне.

Гейтс поймал его взгляд и улыбнулся:

– Нравится? Это мой талисман. Я верю, что он удачу приносит.

– Откуда? – выдавил Гена, не сознавая многослойности своего нечаянно двусмысленного вопроса. Гейтс ответил верхний пласт:

– О, это целая история! Когда-то давно, когда я еще был никому не нужным студентом, я обменял ее на серебряный доллар у одного старьевщика… Но мы об этом как-нибудь потом поговорим. Я, знаешь ли, довольно занятой человек, – хмыкнул Гейтс, – и раз ты не хочешь сам называть сумму, я ее назову: должность называется руководитель проекта. Триста пятьдесят тысяч в год. Плюс – пятьсот тысяч подписной бонус. На обустройство. Плюс – годовой бонус по итогам работы компании. У нас его, должен сказать, далеко не все программисты имеют. Жить можешь где угодно, хотя я не вижу смысла оставаться с такими деньгами в России. У меня есть небольшой домик в Майами, в Майами многие русские живут, которых я к себе взял. Можешь его использовать – это подарок. И самое главное… – Гейтс поднял вверх нож, – мы открыли тебе номерной счет в «Кредит Суисс». На шесть миллионов долларов. Никаких налогов. Чистыми. Неплохо, а? Это за программу.

Гена молчал.

– Один ваш какой-то русский купец… – сказал Гейтс после паузы. – Как его фамилия? – спросил он у костюмированного Сониного помощника, который на мгновение задумался.

– Третьяков, – улыбнулась за него Соня.

– Так вот, этот чувак, когда торговал покупки, сначала называл максимальную сумму, а потом, когда с ним не соглашались, все время ее опускал. Каждое новое предложение было меньше предыдущего. И чем дольше шли торги, тем ниже становилась сумма. Какие у тебя предложения?

– А если не деньгами? – неожиданно зло сказал Гена.

– Как это? – удивился Гейтс.

– Мир во всем мире. Победа над СПИДом. Гейтс быстро и недоуменно переглянулся с Соней и ее помощником, который внезапно перестал писать, и даже с лакеем, который замер в неестественной позе, нагнувшись поменять приборы.

– Шутишь, – облегченно вздохнул Гейтс, и все рассмеялись. Даже лакей позволил себе скромную улыбку.

– Кстати, на борьбу со СПИДом, – сообщил Гейтс, поигрывая вилкой, – я в прошлом году перевел им денег. Много. А что касается мира – то это, ты, конечно, хватил… Тут уже никто не в силах повлиять. – Он пожал плечами. – Что поделать?!

– Ну, раз ничего не поделать… – твердо сказал Гена. – Тогда… – Он сглотнул слюну. – Спасибо за предложение. Я не могу его принять.

Гейтс перестал раскачиваться на стуле. Встал. Взял двумя руками свою тарелку. И изо всей силы грохнул ее об стол. В разные стороны разлетелись осколки и какая-то изящная питательная пища.

– Было очень приятно иметь с вами дело, – еле сдерживая ярость, вежливо сказал Гейтс. – К сожалению, мне надо идти. Вы мне можете позвонить. Один раз. Чтобы сказать «да». И я подумаю, что я смогу для вас сделать. Наслаждайтесь едой.

Он развернулся и быстро зашагал по дорожке к дому, коротко бросив Соне:

– Зайди ко мне.

– Я сейчас вернусь и отвезу вас в гостиницу, – сказала Соня Гене, – на своей машине.

Через двадцать минут она вернулась с его паспортом и обратными билетами – Гена как раз допивал кофе, стараясь не обращать внимания на взгляды лакеев и охранников.

Ее машиной оказалась открытая темно-красная «БМВ» третьей серии.

– Хорошая машина, – сказал Гена. Ехали они молча.

– Слушай, – прервал наконец молчание Гена, – ну теперь-то можешь рассказать, ради чего вы затеяли всю эту клоунаду с моим приездом. Могущество демонстрировали? Или хотели, чтобы я красивой жизни вкусил?

– Да нет, – ответила Соня, – конкурентов боялись. Босс в таких ситуациях не стесняется. Правда, наш русский офис немного перестарался. Он когда увидел счет, чуть с ума не сошел. Мы, конечно, всегда знали, что у вас все очень дорого, – смущенно улыбнулась Соня, – но не настолько.

– Все дорого, – согласился Гена. – Все, кроме людей. Помолчали.

– Да, и еще, – сказала Соня, – это, конечно, неприятный момент. Вы от нашего представителя получили деньги – их надо вернуть.

– О'кей, – спокойно сказал Гена. – Все, или можно на еду и дорогу оставить?

– В дороге они вам не понадобятся, – неловко сказала Соня. – Все оплачено, самолет завтра утром, и вас отвезут. В гостинице вы можете всю еду записывать на номер комнаты. Вы же читали предварительный контракт?

– Нет, не читал.

– Как же вы его подписали, не читая?

– Ручкой, – усмехнулся Гена, – С чернилами.

– По контракту, все, что вы получили, удерживается из общей оплаты, – сказала Соня тихо и грустно. – Раз вы не подписали большой контракт – придется все вернуть.

– Хорошо, только доедем до гостиницы – мне нужно переодеться.

– Я куплю вам сигареты… – сказала Соня.

Гена промолчал.

Они въехали на парковку небольшого серо-бежевого кубика «Holiday Inn». Соня помогла Гене донести чемодан до номера и купила в автомате в конце коридора две пачки «Vantage» с угольным фильтром и пачку «Carlton».

– Вот, – сказала она, протягивая сигареты, – «Карлтон» – очень легкие сигареты. В них самое маленькое содержание никотина и смол. Очень помогает бросить курить.

Гена ухмыльнулся.

– Деньги, компьютер и телефон я должна забрать сейчас, – продолжала Соня. – А остальное завтра отдадите тому, кто вас повезет.

– До скорого, – улыбнулся Гена.

– Если вдруг понадобится помощь – вот мои телефоны, – сказала Соня, – Я буду рада вам помочь. Простите.

– Не грузись, – сказал Гена по-русски. – Take care.

– .Если хотите, – сказала Соня, – мы могли бы поужинать после работы. Я бы познакомила вас со своими друзьями. Мне бы не хотелось, чтобы у вас осталось плохое впечатление о нашей стране. Можно, я позвоню?

Гена кивнул.

И Соня ушла.

Гена распечатал «Карлтон» и закурил. Содержание смол и никотина было настолько маленьким, что ему показалось, что он курит воздух. Он отломил фильтр, но это не помогло.

– Кругом одна подстава, – громко сказал Гена вслух.

«Вантаж» оказался нормальным.

Гена неторопливо принял душ и переоделся. Денег и шмоток было не жалко. Жалко было, что он оказался без Интернета и не знал, как ему связаться с Дайвой: номеров ее телефонов у Гены не было.

«У меня же были дома деньги! – вдруг вспомнил он. – Надо было взять. Да этот Костя так меня огорошил».

«Пойду, что ли, прогуляюсь, – тоскливо подумал он, – хоть посмотрю живьем, что там на улице за Америка…»

В этот момент в дверь постучали.

– Да, – сказал Гена по-русски.

Вошла девушка и оказалась Дайвой.

Слова, конечно, не бессильны описать гамму чувств, охватившую встречу двух дистанционно влюбленных и их самих. Однако воспоминание о любой любимой мелодраматической киновстрече такого рода даст эффект гораздо быстрее и надежнее, тем надежнее, что возникнет наверняка в мелодическом сопровождении какой-нибудь нежной нужной щемящей музыки, никак не воспроизводимой в книжном тексте и любимой, потому что интимно собственной. Ни тени сомнения, ни облачка разочарования – это была любовь с первого взгляда, совпавшая с длительной виртуальной прелюдией. Как только руки их коснулись друг друга, тлен земной любви коснулся их душ, и эта совершенная любовь… Ну, и так далее…

Они бросили чемодан с вещами рядом с кроватью, и Дайва сказала, что сама позвонит потом в «Майкрософт» сообщить, что отвезет Гену в аэропорт.

Что было дальше?

Дальше было время, растянувшееся до бесконечности и сжатое до одного мгновения. Они узнавали друг друга, как ребенок узнает мир, – одновременно по звуку, запаху и цвету; и все внешние проявления процесса этого узнавания не стоят слов. Они все время разговаривали, бродили по каким-то улицам и каменистым побережьям, целовались под лохматыми деревьями джошуа, а на закате руками ели рыбу в ресторанчике на берегу океана и занимались любовью на диком пляже. Они… впрочем, это все бесполезно описывать – у каждого свое представление о счастье. К тому же это не имеет прямого отношения к сюжету.

Из того, что имеет: Дайва рассказала, как ей предлагали работу в ЦРУ, что программа зарегистрирована под именем «Кувшин Джинна», что их сайт с демоверсией программы за два дня посетило около ста человек и что самым большим удивлением был перевод на русский фрагмента Корана, который она, как и полагалось правоверным при любом цитировании, начала: «Бесм Илля ар-Рахман аль-Рахим!», что, как известно, означает: «Во имя Аллаха, Всемилостивого, Всемилосердного!» Хоттабыч, не дожидаясь продолжения, сразу же выдал: «Бог есть Свет, и нет в нем никакой тьмы». Такой весьма вольный и даже спорный перевод заставил ее отказаться от дальнейшего цитирования и задуматься о том, насколько Хоттабыч вообще пригоден для переводов.

Еще она рассказала, что по некоторым причинам, о которых расскажет потом, она собирается попробовать жить в Праге, где у нее много друзей-американцев, которые не могут найти себе свободного места в свободной Америке. Она улетает уже послезавтра и будет теперь очень близко от России и Гены. И что, если, конечно, Гена захочет, он тоже может приехать к ней, для него даже есть работа в фирме по программированию – там не очень большие деньги, около миллиона крон в год, это меньше тридцати тысяч долларов, но в Чехии на них можно нормально жить, к тому же можно продавать их программу. Не говоря уже о .том, что у нее есть кое-какие семейные сбережения.