Текст книги "Истоки русской души. Обретение веры"

В 1015 году, после смерти великого киевского князя Владимира Святославича, между его наследниками разгорелась борьба за княжеский стол. Династическая ситуация оказалась очень запутанной, так как у Владимира еще с языческих времен было, по славянскому обычаю, несколько жен и двенадцать сыновей от них (некоторых из них ко времени смерти Владимира тоже уже не было в живых). Следовательно, сыновья от разных жен могли одинаково претендовать на киевский престол.

Наибольшей силой располагали двое – Святополк и Ярослав. Святополк не был родным сыном Владимира, ведь Владимир взял себе в жены его мать-гречанку уже беременной, после того как убил ее первого мужа и своего брата Ярополка (в 978 г.). По приказу Святополка, стремившегося уменьшить количество своих соперников, были убиты другие сыновья Владимира – Святослав, а также братья Борис и Глеб, дети Владимира от жены-болгарыни. За эти свои преступления Святополк навсегда вошел в русскую историю под именем Святополка Окаянного.

Ярослав, сын Владимира еще от одной, и скорее всего первой по счету, жены – Рогнеды, княжил в те годы в Новгороде. В результате упорной борьбы, продолжавшейся до 1019 года и закончившейся гибелью Святополка, Ярослав завоевал киевский престол и утвердился на великом княжении, получив впоследствии за свое правление прозвание Мудрого.

Как уже говорилось, первые упоминания о почитании Бориса и Глеба относятся ко времени княжения Ярослава Владимировича. В их честь 24 июля был установлен церковный праздник, который был причислен к великим годовым праздникам Русской Православной Церкви. По мнению некоторых современных исследователей, в последние годы правления Ярослава Мудрого (в середине XI в.) возникло и «Сказание о Борисе и Глебе» неизвестного автора, повествующее о христианском подвиге князей-братьев. Впрочем, другие исследователи оспаривают эту точку зрения и относят время создания «Сказания» к началу XII века (после 1115 г.). Необходимо также отметить, что на рубеже XI–XII вв. возник еще один памятник, посвященный тому же сюжету, – это «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба», написанное Нестором. Кроме того, сюжет о Борисе и Глебе присутствует в «Повести временных лет» (под 1015 г.). Какой из памятников возник раньше другого и какое влияние они оказали друг на друга, неизвестно, а дискуссии по этому поводу еще не окончены.

Сам факт возникновения такого количества памятников, посвященных гибели Бориса и Глеба, свидетельствует о том, какое большое значение придавали в XI–XII вв. вопросу о святости князей-братьев. Например, почитание Бориса и Глеба имело важное государственно-политическое значение – святыми были признаны князья-братья, принявшие мучительную смерть, но не поднявшие руку на старшего брата. Тем самым освящалась идея родового старшинства в системе княжеской иерархии.

Святые благоверные князья Борис и Глеб.

Икона. XIV в.

Но дело было даже не в этой, несколько утилитарной трактовке подвига Бориса и Глеба. Наибольший и наиглубочайший смысл их поступок получал в системе христианской символики. Стоит напомнить, что мать обоих братьев была болгарыней, а следовательно, христианкой. Оба они крестились в Киеве, вместе с другими сыновьями Владимира, сразу же после принятия их отцом новой веры и получили христианские имена: Борис был наречен Романом, а Глеб – Давыдом. И в летописи, и в других памятниках особо отмечается христианское благочестие братьев, свято исполнявших свой долг сыновей при живом отце и долг младших братьев после его смерти.

Таким образом, мученическая смерть Бориса и Глеба становилась одним из первых примеров христианского благочестия и смирения в Киевской Руси, означавших, что нравственные идеалы, проповедуемые христианством, нашли полный отклик в сердцах русских людей. Более того, поведение Бориса и Глеба во время братских междоусобиц становилось образцом христианского поведения вообще, ибо именно они, погибшие, но не преступившие Христовых заветов любви и смирения, были признаны святыми и, следовательно, обрели надежду на вечное спасение. И недаром неизвестный автор «Сказания о Борисе и Глебе» восклицает: «Не знаю… какую похвалу воздать вам, и недоумеваю, и не могу решить, что сказать? Нарек бы вас ангелами, ибо без промедления являетесь всем скорбящим…»[42]42
  Перевод Л. А. Дмитриева.


[Закрыть]

Необходимо отметить еще один очень важный момент в трактовке древнерусскими книжниками образов святых Бориса и Глеба. Дело в том, что они, первые русские святые, сразу же стали восприниматься одними из самых главных заступников за Русскую землю. В том же «Сказании» говорится: «Вы наше оружие, земли Русской защита и опора… Вы небесные люди и земные ангелы, столпы и опора земли нашей!.. Вы не о едином граде, не о двух, не о каком-то селении печетесь и молитесь, но о всей земле Русской!» Именно к Борису и Глебу возносит автор «Сказания» слова своей молитвы: «Блаженные страстотерпцы Христовы, не забывайте отечества, где прожили земную жизнь, никогда не оставляйте его… Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями за нас».

Святые благоверные князья Борис и Глеб.

Икона. Москва. Сер. XIV в.

Примечательно, что канонизация первых русских святых не была простой. Так, в 1072 году, когда по инициативе киевского князя Изяслава Ярославича совершилось перенесение мощей Бориса и Глеба, это торжество вызвало противодействие митрополита-грека Георгия. Видимо, определенные «прозападные» настроения самого Изяслава Ярославича и желание русских властей утвердить собственных святых – все это, вместе взятое, совсем не вызывало энтузиазма в Константинополе и у его ставленника митрополита Георгия. Но если Константинополю удалось заблокировать канонизацию Владимира, прославление которого являлось стержнем всей литературной деятельности служителей Десятинной церкви, то в данном случае митрополит-грек смирился. И, как сообщает летопись, убедившись в святости Бориса и Глеба, «падъ ниц, прося прощения».

Обретя первых своих святых, Русь обрела и первых своих заступников перед Господом, которые могут вымолить у Него прощение грехов русских людей. Поэтому утверждение почитания Бориса и Глеба как заступников за Русскую землю означало и то, что Русь уже не мыслила свое дальнейшее развитие вне христианского вероучения. Основной смысл своего существования на земле русский народ начинал осознавать в исполнении Божиих заветов, Божиего Промысла. А цель движения по будущим историческим дорогам виделась на Руси в достижении вечного спасения.

Поэтому вполне закономерным оказался тот факт, что образы святых Бориса и Глеба получили самое широкое распространение в произведениях отечественной религиозно-философской мысли. При этом русские книжники на протяжении нескольких веков использовали сюжетные ситуации, поэтические формулы, отдельные обороты и целые отрывки текста «Сказания». Не менее популярны были Борис и Глеб как святые князья-воины и в древнерусском изобразительном искусстве.

Как можно видеть, Русская Церковь начала отсчет своих святых именно с мирян, причем князей – княгиня Ольга, братья-князья Борис и Глеб. Все они приняли крещение совсем недавно, но, как верили их современники и ближайшие потомки, Господняя благодать сразу и глубоко проникла в их души. И эта сразу и навсегда установившаяся традиция – канонизация святых правителей – заметно отличала Русскую Церковь от иных Православных Церквей. Впоследствии эта традиция только укрепится и на Руси будут канонизированы десятки святых князей, будут прославлены и некоторые цари, в том числе из рода Романовых. И характерно, что изначально и поныне Церковь чтит Бориса и Глеба как страстотерпцев, т. е. в чине святости, в котором канонизируются христианские мученики, подражавшие Христу и потому с терпением и смирением переносившие физические, нравственные страдания и смерть от рук своих гонителей. Следовательно, идея святости в русском духовно-политическом сознании с самого начала связывалась не только с аскетическим подвигом иноков, но и с жизненным подвигом князей, вождей народной жизни, об аскетических подвигах которых ничего и не известно. Интересно, что образ святых Бориса и Глеба, заступников за Русскую землю, позднее превратился в образ святых-воинов. Особую популярность этот образ получил в произведениях, посвященных воинским темам.

Впрочем, в XI–XIII вв. далеко не во всех землях Руси Борис и Глеб почитались первыми святыми. Об этом сохранились сведения в «Киево‑Печерском патерике», и связаны они с именем святителя Леонтия Ростовского. Сведения о жизни святителя противоречивы. Житие Леонтия Ростовского, написанное в 60‑е гг. XII в., сообщает, что Леонтий был греком, родился в Константинополе, откуда и был направлен в Ростов. В 60‑е или 70‑е гг. XI в. Леонтий стал ростовским епископом и прославился утверждением христианской веры в Северо-Восточной Руси. До него это пытались делать два предыдущих епископа, но вынуждены были бежать. Готовясь стать епископом, Леонтий хорошо изучил язык народа меря, населявшего ростовские края. Проповедь христианства вызвала противодействие местных жителей. Язычники вознамерились убить нового епископа. Тогда произошло чудо. Леонтий и другие священники с крестами вышли навстречу возмущенной толпе, и все, увидев его, упали замертво. Но Леонтий своей молитвой оживил умерших. После этого события местные жители уверовали во Христа и приняли крещение. Согласно Житию, Леонтий, совершив многие чудеса, с миром отошел ко Господу.

Но вот «Киево‑Печерский патерик» сообщает совершенно иные сведения о святом. Согласно «Патерику», Леонтий был не греком, а русским, принявшим иноческий постриг в Киево‑Печерской обители. Став Ростовским епископом, Леонтий отдал все силы христианскому просвещению. Повествуя о последних днях Леонтия Ростовского, «Патерик» сообщает о мученической кончине епископа: «Егоже невернии много мучивше и бивше». Современные специалисты отдают предпочтение сведениям «Киево‑Печерского патерика». Полагают, что Леонтий погиб во время антихристианского восстания около 1074 г. Мощи ростовского епископа были открыты в 1164 г. при великом князе Андрее Боголюбском. С этого времени начинается официальное прославление Леонтия Ростовского как святого.

Обретение святых мощей Леонтия Ростовского в 1164 г.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568–1576 гг.

Но сведения «Киево‑Печерского патерика» интересны еще тем, что здесь Леонтий Ростовский называется третьим в списке русских святых. А вот первыми двумя русскими святыми называются не Борис и Глеб, а отец и сын варяги, мученически погибшие в 983 г. О Леонтии Ростовском так и говорится: «Это третий гражданин Русского мира, с теми двумя варягами увенчанный от Христа, ради которого пострадал». Больше того, Леонтий Ростовский называется первым русским святым в чине святителей: «Великий святитель, которого Бог прославил нетлением, он был первопрестольник»[43]43
  Перевод Л. А. Дмитриева.


[Закрыть].

Преп. Сергий Радонежский, святители Ростовские: Игнатий, Леонтий, Исаия, преп. Авраамий Ростовский.

Икона. Кон. XVI в.

Иначе говоря, в этом случае перед нами открывается совершенно иная традиция рождения русской святости, не связанная с официальной киевской традицией, но идущая от прославления двух варягов. Эта традиция опирается на сведения «Летописца старого Ростовского», упоминаемого в «Киево‑Печерском патерике», и, видимо, существовала в Ростове, в летописании которого князья-братья Борис и Глеб даже не называются мучениками. В то же время эта традиция поддерживалась и частью иноков Киево‑Печерского монастыря, раз она сохранилась в составе «Киево‑Печерского патерика». Впрочем, в дальнейшем эта традиция была забыта.

Чудеса от святых мощей Леонтия Ростовского.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568–1576 гг.

* * *

Подводя краткие итоги показанных процессов развития русской религиозно-философской мысли в первые века ее существования, необходимо сказать следующее.

В XI–XII вв. русские мыслители интенсивно и глубоко осваивали христианское вероучение, его религиозно-философскую сущность. Самые главные вопросы, поставленные христианством, уже в этот период стали предметом свободного и, что очень важно, творческого обсуждения в произведениях древнерусских мудрецов. Причем многие из них проявили глубокие знания, широчайший кругозор, способность к тонкому анализу, не говоря уже о литературных талантах. Рассуждения на богословские темы помогали русским мыслителям найти решение важнейших мировоззренческих проблем, и прежде всего проблемы смысла жизни, которая решалась, конечно же, в русле православного вероучения, ибо главной целью верующего христианина виделось посмертное спасение.

Однако уже в XI–XII вв. в русской религиозно-философской мысли возникло то особенное, что впоследствии стало одной из важнейших проблем на протяжении всего периода ее развития. Стремясь осмыслить место Руси в христианском мире (начиная с библейских времен), русские книжники оказались перед дилеммой, которую в современных понятиях можно выразить так: национальное или вселенское? Греческая Церковь, осознававшая себя именно как Вселенскую, стремилась распространить свои устои и традиции и на Русь. И эти принципы были поддержаны рядом древнерусских книжников (Феодосий Печерский, Кирилл Туровский и др.). Однако некоторые русские мыслители (митрополит Иларион, Иаков Мних, Климент Смолятич и др.) сразу же стали искать собственные пути Руси в стремлении к христианскому спасению. И в этом находили поддержку у ряда русских князей.

Собственно говоря, указанное противоречие заложено в самом христианском вероучении. Провозгласив принцип «ни эллина, ни иудея», христианство изначально противопоставило природной разделенности человечества на племена и народы его же единство во Христе. Святое Предание устами святых отцов закрепило этот принцип в учении о единстве Церкви.

Однако в исторической реальности жизни народов и самой Церкви эти принципы, которые можно также считать идеалами, не исполнялись. И в реальной жизни Церковь оказалась разделена, более того, внутри разных конфессий существовали свои оттенки. Во многом причиной такой разделенности были именно национально-государственные особенности жизни тех или иных народов. Иначе говоря, многие народы, приняв христианскую веру, со временем начали осмысливать свою национальную жизнь как вселенскую. Так произошло и с Греческой Церковью, и с Римской, и с другими Церквами.

Подобный путь освоения христианской традиции оказался близок и многим русским мыслителям. Во всяком случае, они довольно рано увидели, что и Греческая, и Римская Церкви приравняли земное единство Церкви к внешнему государственному единству и пытались распространить свои вселенские притязания на все другие народы. Так почему же и Русь не могла искать истину на этих дорогах? Тем более что само раннее русское христианство изначально отличалось и от греческого, и от римского.

Осмысление Божиего Промысла в отношении Руси вполне естественно развивалось по мере освоения библейской традиции. Поэтому смысловые и целевые установки существования России формулировались по аналогии с библейскими сюжетами и символами. Сама тема возникла уже в середине XI века в «Слове о Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона. Здесь Русь осмысливалась в контексте заповедей Нового Завета как освященная Христовой Благодатью, а Ветхий Завет, почитание которого могло бы привести, по мысли древнерусских книжников, к иудаизму, хотя и не отрицался, но к нему сохранялось осторожное отношение. Кстати, интересно, что и в Киево‑Печерском монастыре увлечение Ветхим Заветом не поощрялось, и по той же причине – из опасения склонности к иудаизму.

Стремление Руси найти свои пути к спасению выразилось и в своеобразном прочтении темы святости. И это не случайно, ведь в идее святости концентрировались все основные смысловые и целевые установки земного бытия русского народа. С самого начала признаваемые на Руси святые становились символами не только политической, но и духовной самостоятельности (почитание св. Климента Римского, св. Николая Мир Ликийского, свв. Бориса и Глеба). Причем можно сказать, что в установлении культа святых князей, по сути дела, проявилось новое, отличное от греческого, понимание самой идеи святости – святость теснейшим образом начинает связываться с идеалами именно национальной жизни. И недаром позднее тема святости станет одной из главных во всей системе русского религиозного философствования.

Однако нельзя сказать, что сама дилемма – национальное или вселенское? – была решена в XI–XII вв. Нет, эта дилемма была лишь поставлена, и были предложены определенные пути ее решения. Сама же дилемма будет сопровождать русскую религиозно-философскую мысль на протяжении всего времени ее существования.

Глава 2
«Единомыслие друг с другом храните» (XIII–XIV вв.). Общая характеристика периода

Одним из самых страшных в истории России стал XIII век. Сначала Русь раздирали многочисленные княжеские усобицы, а затем последовало монголо-татарское нашествие, поработившее Русь на долгие двести пятьдесят лет. В эти же годы, пытаясь воспользоваться бедственным положением Руси, усилили давление на ее границы и западные державы. Их агрессивные действия всячески поддерживала Римско-католическая Церковь, которая надеялась подчинить русские княжества своему духовно-политическому влиянию. Например, галицко-волынским князьям была обещана всемерная поддержка в борьбе с монголами и даже королевский титул за переход в католическую веру.

В этих сложнейших условиях перед русским народом встали новые исторические задачи и, как следствие, появляются новые тенденции в общественной и религиозно-философской мысли.

По-прежнему важнейшей остается тема места Руси во всемирной истории, но в новой трактовке. Так, возникает и получает широкое распространение идея гибели Руси. Ранее, когда Русь была могущественной державой, этой идеи просто не могло существовать. Лишь в отдельных литературных памятниках – например, в «Слове о полку Игореве» (XII век) – прослеживались похожие мотивы, но они все же не имели столь глобального и всеобъемлющего значения.

Начиная с XIII века идея гибели Руси становится одной из главных в отечественном общественном сознании. Даже позднее, когда Русское государство вновь вернуло себе могущество, всегда подспудно подразумевалось, что существует возможность новой гибели Русской державы. И уже исходя из этой возможности, выстраивалась иерархия других общезначимых идей.

Причину гибели Руси отечественные мудрецы видели в одном – это Божия кара за нарушение Его заповедей, за то, что русские люди предали забвению христианские нормы морали и правила жизни. Подобная трактовка, конечно же, была достаточно жесткой, однако она внушала и надежду.

Дело в том, что, согласно православному вероучению, Господь насылает Свои кары и страх Божий для того, чтобы очистить человека от скверны и избавить от грехов. Результатом же такого очищения является обретение премудрости и познание Божиих тайн. Следовательно, убеждение в том, что испытание страхом Господним – это один из важнейших путей к спасению, возникшее в предшествующие времена, постепенно укореняется в сознании древнерусских книжников.

Поэтому наряду с идеей гибели сразу же возникла и идея спасения Руси. Путь к спасению видели прежде всего в единении всех сил – и духовных, и политических. Конечно же, призывы к единству существовали и ранее – во времена политической раздробленности. Монгольское завоевание, с одной стороны, подтвердило пророческую истинность этих призывов, а с другой – показало, что теперь необходимость единения становится самой насущной жизненной потребностью, условием выживания всего народа.

Битва на р. Калке.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568–1576 гг.

Главное условие спасительного единения – духовное очищение и моральное совершенствование. Более того, именно восстановление христианских добродетелей в сознании всего народа отечественные мудрецы рассматривали как основу и политического единения. Иначе говоря, в общественном сознании утверждалось совершенно определенное убеждение – Русь избавится от ордынского ига, если вернется к христианскому благочестию.

Монгольский пир после битвы на Калке: «А русских князей положили под доски и сели сверху на них обедать, и так князья задохнулись».

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568–1576 гг.

Начиная с XIII–XIV вв. православие становится главной составляющей всей общенациональной идеологии, играет определяющую роль при формировании всех значимых общественных идеалов. Ведь сохранение собственной веры, по убеждению мудрецов той поры, означало и сохранение независимости духовной жизни народа. А независимость духовная неизбежно должна была привести и к восстановлению независимости политической. Логика здесь была вполне однозначна: Господь послал русским людям испытание в виде «ордынского плена», но если православный русский народ сумеет выдержать это испытание, то Господь не только освободит свой народ, а и одарит его небывалыми дарами. Поэтому идея защиты православия крепко и непосредственно стала связываться в сознании людей с идеей национально-государственной независимости. И недаром именно в этот период понятия «русский» и «православный» становятся синонимами, а из именослова русских князей практически исчезают языческие имена, но утверждаются только христианские. В XIII–XIV вв. происходит еще одно очень значимое явление: основное население русских земель – смерды-земледельцы – сами себя начали называть «крестьянами», т. е. христианами. Крупнейший отечественный лингвист, акад. О. Н. Трубачев, указывая на этот факт как уникальный в мировой истории, писал: «Случай этот довольно оригинальный, так как из всех языков народов, охваченных христианизацией, как будто только в русском обозначение христианина превратилось в обозначение землепашца, потеснив исконное славянское селянин (в украинском и белорусском языках крестьянин по-прежнему называется древним словом селянин)»[44]44
  Трубачев О. Н. В поисках единства. Взгляд филолога на проблему единства Руси. 3‑е изд. М., 2005. С. 28.


[Закрыть].

В литературно-философских памятниках XIII–XIV вв. появляются новые герои, чьи образы стали рассматриваться и как важнейшие общественно значимые идеалы, и как примеры для подражания в личной жизни. Во‑первых, это новые мученики, погибшие за веру. Во‑вторых, князья-спасители, способные силой освободить Русь (например, великий князь Александр Невский). Нередко эти образы объединялись в одном лице, как произошло, например, с образами князей Михаила Черниговского и Михаила Тверского, мученически погибших в Орде.

В реальной жизни духовно-политическое единство Руси означало прежде всего единство церковно-политическое, когда светская княжеская власть имеет полную поддержку со стороны Православной Церкви. В этот период центры церковно-политической жизни Руси смещаются на северо-восток – во Владимир была перенесена резиденция митрополита, а князья Твери и Москвы боролись за обладание ярлыком на великое княжение. В этой борьбе победило Московское княжество, чему в немалой степени способствовала позиция Церкви. Недаром впоследствии особо почитались и прославлялись именно те митрополиты, кто своим деятельным участием помогал восстановлению утраченной Русью независимости. В первую очередь это митрополит Кирилл (ум. в 1281 г.), сподвижник и соратник великого князя Александра Ярославича Невского, третий митрополит из русских после Илариона и Климента Смолятича. Из митрополитов, способствовавших объединению земель вокруг Москвы, особым авторитетом и славой пользовались митрополит Петр (ум. в 1326 г.), перенесший свою резиденцию в Москву при великом князе Иване Калите, и митрополит Алексий (ум. в 1378 г.), воспитатель и руководитель великого князя Дмитрия Ивановича Донского.

Становится необходимостью сохранение единства и в самой Церкви. В XIII–XIV вв. на второй план отходит большинство религиозно-философских споров предшествующего времени, а православное учение в его византийской трактовке постепенно приобретает доминирующее положение. Византийская трактовка христианского вероучения соответствовала самому духу времени. Ведь именно в византийских учениях придавалось огромное значение вопросам морального самосовершенствования, поискам путей спасения души, в том числе и идее мученичества за веру как способу спасения. Именно в византийском христианстве особо сильны были мистико-аскетические настроения.

Христианские мистические учения постепенно получают достаточно большое влияние в русской религиозно-философской мысли. Это было не случайно. Мистические учения открывали православному человеку некие сверхъестественные способы осмысления Божиего Промысла, что было столь необходимо в условиях, когда Божия кара постигла Русь. В русском монашестве вновь возрождается аскетизм как важнейшее средство очищения души, как идеал жизненного бытия инока. А одной из самых популярных книг в это время становится «Киево‑Печерский патерик» (XII в.), рассказывающий об аскетических подвигах печерских иноков.

Немалую роль в усилении византийского влияния в Церкви сыграло и то, что опора на Константинопольскую патриархию сохраняла для Руси выход на международную арену, ибо ее союзником оказывалась еще влиятельная тогда Византийская империя. Не стоит, правда, забывать, что Византийская империя в XIII–XIV вв. была намного слабее, чем на сто лет ранее, ибо после завоевания Константинополя в 1204 году крестоносцами так и не смогла восстановить своего былого могущества. Более того, и империя, и патриархат теперь постоянно нуждались в материальной поддержке из русских земель, и в этом тоже состоял их немаловажный интерес – в сохранении влияния над русскими княжествами.

Отношения Руси с Византией продолжали оставаться сложными, ибо Константинополь старался проводить собственную политику в отношении Руси, Орды и Литовского княжества и в той или иной степени навязывать эту политику русским князьям. Когда же в конце XIV века московские князья стали набирать силу, между Москвой и Константинополем опять возникли трения по поводу назначения митрополитов – в Москве хотели видеть митрополитов из русских людей, понимающих и поддерживающих борьбу за национально-государственную независимость. Самым ярким примером этого стала борьба Москвы и Константинополя вокруг фигуры назначенного в Византии и долгое время не принимаемого Москвой митрополита Киприана.

Однако в этих противостояниях следует видеть и более глубокие причины, нежели чисто политические. В XIII–XIV вв. еще более обострилась дилемма, возникшая еще в предыдущий период: национальное или вселенское? Вселенское православие предлагало искать спасения на путях аскетического отречения от мирских проблем, в мистических откровениях, в отречении, в конце концов, от Родины. Ибо еще праотцу Аврааму было заповедано Господом: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, и иди в землю, которую Я тебе укажу» (Быт. 12:1). И многие русские монахи в этот период отправляются в поисках истины на Восток – в Палестину, Афон… А Греческая Церковь, которая на Руси и воспринималась как Вселенская, вообще требовала подчинения своим правилам и интересам во всех вопросах, включая политические.

Реальная же историческая жизнь Руси требовала как раз сплочения и единства на основе национально-государственных интересов, ибо именно в этом виделся залог освобождения из «ордынского плена». И русская религиозно-философская мысль продолжала поиски своего пути в постижении Божиего Промысла. Теперь, все глубже осваивая опыт и учения, в том числе мистические, пришедшие на Русь из Византии, русские мыслители стремятся к тому, чтобы этот опыт служил и интересам Русского государства. Например, в проповеди аскетического образа жизни русскими мудрецами и книжниками основное внимание придавалось теперь идее «осветления души», что особенно ярко проявилось в жизни и подвиге преподобного Сергия Радонежского. И в практическом опыте великого старца идеи византийского православия приобретали явные национальные черты. Хотя стоит помнить, что и сам Сергий Радонежский не избежал конфликтов с великим князем Дмитрием Ивановичем именно на почве разного понимания сущности дилеммы – национальное или вселенское.