Текст книги "Интеллектуальная история России: курс лекций"

С датой основания Киева, приведенной Стрыйковским, украинские ученые были знакомы задолго до Сафоновича и Гизеля. Нами был замечен такой факт. В Хронографе западнорусском, написанном в кругах Петра Могилы, указан иной год основания города. Там говорится, что Киев был заложен «по Христе лет семсот девятдесят шестаго»[147]147
  См.: БАН. Отдел рукописей. Родословие от Адама. 1725 г. 33.12.10. Л. 24 об; Родословие от Адама. 1745 г. 32.15.22. Л. 28 об.


[Закрыть]. Этот интересный факт требует дополнительного исследования, пока же мы можем сказать, что он свидетельствует о первоначальном неприятии украинскими писателями даты, названной польским историком.

Выводы Рыбакова были подхвачены рядом ученых, и на них до сих пор строятся некоторые учебники[148]148
  Синопсис. С. 23, 27.


[Закрыть], хотя прямые археологические факты говорят против них. Если уже в XVIII в. некоторые отечественные историки говорили, что сочинения польских хронистов и Гизеля не являются историческими источниками, а в XIX в. на них уже вовсе перестают ссылаться, то в последней четверти XX столетия мы наблюдаем иное. Ряд ученых, не найдя иной поддержки в письменных и археологических источниках, стали опираться на сомнительные сообщения о Кие и его родне в польско-украинской историографии XV–XVII вв.[149]149
  Там же. С.23.


[Закрыть]

Следующая историческая конструкция «Синопсиса» тесно связана с предыдущим, так как рисует альтернативу «наследия» легендарного Кия. Именно альтернативу, потому что древнерусские летописи ничего не говорят о наследниках братьев и сестры. Но идея генетически связать их с другими известными летописи героями, чьи имена связаны с Киевом, витала в головах как позднесредневековых польских и украинских книжников, так и у некоторых представителей отечественной историографии нового и новейшего времен. Автор «Синопсиса» назвал наследниками Кия киевских князей Аскольда и Дира, убитых Олегом. Гизель заимствовал эту историю у Стрыйковского, на которого он и ссылается[150]150
  См.: Грушевський М.С. Iсторiя Украiни-Руси. Т. 1. Киев, 1991. С. 405–409.


[Закрыть]. Впервые же о родственных связях Аскольда и Дира с легендарным Кием упомянул Ян Длугош.

Как и в некоторых других сомнительных местах, Гизель указал, что имеются разные мнения по этому вопросу. Летописцам родственная связь данных героев была не известна, «неведоми бяху писанием», «токмо Стрийковский род их сице изъявляет: Яко по смерти тех трех братий Князей Росских, сыны и наследники их по них долгие веки, всяк на своем уделе, господствоваша. Даже потом на их места Осколд и Дир Князи от ихже народа наступиша…», – написал Гизель[151]151
  См.: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества… С. 305–308.


[Закрыть].

Известие популярного в XVIII–XIX вв. «Синопсиса» поддержали в первую очередь те историки, которые пытались доказать развитие древнерусской государственности с доваряжского периода. Уже в начале XX столетия сведения Длугоша – Гизеля использовал М.С. Грушевский, пытавшийся через династию Кия обосновать раннее появление независимого украинского этноса[152]152
  Сахаров А.Н., Буганов В.И. История России с древнейших времен до конца XVII века. С. 41.


[Закрыть]. В Аскольде и Дире увидел потомков Кия и Б.А. Рыбаков, нарисовав, тем самым, гипотетическую картину возникновения с середины I тыс. н. э. государственного образования в Приднепровье[153]153
  Синопсис. С. 25–26.


[Закрыть]. Обновленный Рыбаковым польско-украинский исторический конструкт в настоящее время принимается авторами учебников по истории Украины, и именно с тем идеологическим подтекстом, который придавали ей Длугош, его компиляторы и Грушевский. Российские учебники истории также несут на себе эту сюжетную печать. Как иначе интерпретировать слова А.Н. Сахарова и В.И. Буганова: «…В Киеве утвердилась местная Полянская династия»[154]154
  Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992. С. 3.


[Закрыть]? Таким образом, к летописному тексту, не удовлетворявшему представлениям о восточнославянском прошлом, была придумана альтернативная историческая конструкция.

Вслед за описанием событий, происходивших у днепровских славян, взор Гизеля и его источников поворачивается к славянам ильменским. «Синопсис» начинает рассказ о Новгороде (который, как мы увидели выше, был построен ближайшими потомками Кия и братьев) и о призвании варягов, которые «языка Славенска бяху»[155]155
  ПСРЛ. Т. 5. СПб., 1851. С. 83.


[Закрыть]. Таким образом, Гизель начинает восточнославянскую историю с юга, с Киевской земли. На первый взгляд, ничего странного. Нам давался учебный материал в школах и в вузах, построенный именно таким образом, мы просто привыкли к нему. В отечественной историографии стало аксиомой начинать древнерусскую историю с племени полян и основания ими города Киева. О северном союзе племен, как и о самом городе Новгороде, исследователи первый раз упоминают лишь в связи с призванием Рюрика. Как указал в начале 90-х гг. XX в. петербургский профессор И.Я. Фроянов, «вряд ли обоснованы попытки новейших историков отдать целиком в созидании государства первенство Киеву, отодвинув Новгород на второй план. Исторические источники, находящиеся в научном обороте, скорее склоняют к мысли об известном паритете двух великих городов России в формировании отечественной государственности. Это по-своему сознавали уже древнерусские политики и интеллектуалы»[156]156
  ПСРЛ. Т. 4. Вып. 1. Пг., 1915. С. 8–9; Т. 7. СПб., 1856. С. 266.


[Закрыть]. Мы можем добавить к словам нашего учителя, что древнерусские летописи вообще начинали восточнославянскую историю с Новгорода.

Софийская первая летопись начинает рассказ о расселении восточнославянских племен словами: «Словене же пришедше съ Дуная седоша около озера Илмеря… и съделаша градъ и нарекоша Новъгородъ…»[157]157
  ПСРЛ. Т. 22. Ч. 1. СПб., 1911. С. 345.


[Закрыть]. Более того, Новгородская IV и Воскресенская летописи добавляют: «и гради почаша бывати по местомъ, прежде Новгородцкая волость и потомъ Киевъская…»[158]158
  ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. СПб., 1908. С. 60–61.


[Закрыть]. Хронотраф редакции 1512 г. сообщает: «Словене же, пришедше с Дуная, седоша около езера Ильмеря и нарекошася своимъ именемъ и создаша градъ и нарекоша и Новъградъ…»[159]159
  Соловецкий вид «Сокращенного свода» последней трети XV в. // Летописи и хроники. 1980 г. М., 1981. С. 148.


[Закрыть]. С прихода в Новгород Рюрика – «сродника» римского императора Августа – начинает русскую историю Степенная книга[160]160
  См.: Федора Грибоедова История о царях и Великих Князьях земли Русской. СПб., 1896. С. 7.


[Закрыть]. Интересный сюжет содержит «Соловецкий список», написанный во второй половине XV в. Там нет упоминания о Кие как князе, а начавшаяся в Приильменье история русской государственности распространяется южнее, сопровождаясь такими словами автора: «И прииде Днепромъ подъ Киевъ (князь Олег. – С.М.) и три браты убивъ, Кия, Щека, Хорива и поча княжити в Киеве…»[161]161
  См.: Записки касательно российской истории. Ч. 1. СПб., 1787. С. 5—17.


[Закрыть].

В XVII в. московская историография также не мыслила иного начала русского прошлого, кроме как с истории Новгорода. В этом можно убедиться на примере «Истории» дьяка Федора Грибоедова, где Киев первый раз назван в связи с вокняжением в нем Владимира Святославовича[162]162
  См.: Беляев И. Разсказы из русской истории. Кн. 1. М., 1865. С. 14–21.


[Закрыть]. Среди московских книжников стал популярен сюжет о построении города Славенска – предшественника Новгорода. Северорусская мифологема о Славене и его брате Русе в какой-то мере противостояла западнославянской о Чехе, Лехе и Русе и, естественно, потомку последнего Кию. Если московская историческая традиция вела происхождение славеноруссов от Иафета, через Скифа к Славену, то польская от Иафета через Мосоха – прародителя (сарматов) славян, в честь которого названа Москва, к Русу и его потомку Кию, построившему Киев и затем «Нов град». Таким образом, польская историческая мысль, отдавая первенство очень дальнего и туманного политогенеза «московитам», через общего праотца Мосоха, начинала все же детально рассматривать восточнославянскую историю с Кия и его потомков, правивших в его городе. Окончательно утвердил новую традицию Гизель, поместивший колыбель древнерусской государственности в Киев.

Легенды о Мосохе, Славене, Русе и Кие были инкорпорированы российской историографией XVIII в., а названных культурных героев мы можем встретить на страницах многих исторических сочинений того времени. Но отечественную историю русские исследователи начинали с Севера, с земли Новгородской. Так, в «Записках касательно российской истории» императрица Екатерина II сначала рассказала о Славене и Русе, Вандале и Изборе, потом перешла к рассказу о Новгороде, Ладоге, Холмгарде скандинавских источников, и лишь затем сообщила, как в 430 г. Полянская родня возводила города на берегу Днепра[163]163
  См.: Устрялов Н.Г. Русская история. Ч. 1. СПб., 1837. С. 25–37.


[Закрыть]. Вера историков в большинство средневековых мифологем была разрушена во второй половине XVIII – начале XIX в. критикой Г.Ф. Миллера, А.Л. Шлецера и Н.М. Карамзина. Некоторые исследователи продолжали отдавать пальму первенства новгородцам, конечно, уже без упоминания легендарных братьев, как это сделал И.Д. Беляев[164]164
  См.: Греков Б.Д. Киевская Русь. М.; Л., 1944. С. 24—157.


[Закрыть]. Другие стали выводить становление русской государственности параллельно из двух центров, из Приильменья и из Приднепровья, как например, Н.Г. Устрялов[165]165
  Фроянов И.Я. Указ, соч.; Новосельцев А.П. Древнерусское государство // История Европы. Т. 2. М., 1992. С. 197–200; Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). Курс лекций. М., 1998. С. 41—181.


[Закрыть]. Значит, влияние «Синопсиса» в последнем случае уже сказывалось.

Об одновременном политогенезе в Киевской и Новгородской землях писали отечественные историки вплоть до 50–60 х гг. XX столетия, пока не появились новые гипотезы развития феодализма в Древней Руси, для которого необходим пашенный уклад земледелия и расслоение общества на классы. За решение этой задачи взялся Б.Д. Греков, логично рассудивший, что такое земледелие могло быть только в благоприятных для него районах. Это Приднепровье[166]166
  Синопсис. С. 25.


[Закрыть]. Вслед за тем возобладал взгляд, выводивший становление древнерусского общества из Черняховской культуры, а параллельно с ним родилась и известная гипотеза академика Б.А. Рыбакова, повторяющая (конечно, на новом методологическом уровне) выводы позднесредневековой польско-украинской историографии. Примечательно, что отход от этой традиции наметился с конца XX в., что видно по работам И. Я. Фроянова, А.П. Новосельцева, И.Н. Данилевского и др.[167]167
  См.: ПСРЛ. Т. 5. С. 83.


[Закрыть]

Следующий спорный вопрос, поднятый «Синопсисом», касается достоинства летописного Гостомысла. «Инии же Россы страною, естеством же едини, в полунощных странах над езером Илменем широко населишася, а прочий над Волховом рекою идеже создаша Новград великий, и Гостомысла некоего мужа нарочита от самих себе в Князя избраша», – сообщает Гизель[168]168
  Хронограф третьей редакции. Л. 26 об.


[Закрыть]. Спорен вопрос потому, что в ранних дошедших до нас списках летописей Гостомысл назван старейшиной: «и посадиша старейшину Гостомысла», – говорится в Софийской первой летописи[169]169
  См.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. С. 64.


[Закрыть]. В Хронографе третьей редакции, составленном в XVII в., роль Гостомысла показана уже иной, точнее сказать не вполне определенной: он и старейшина, он и князь. Там читаем: «поставиша старейшину князя отродуже своего именимъ Гостомысла»[170]170
  Татищев В.Н. История Российская. Ч. 2. М., 1995. С. 32, 203.


[Закрыть].

Путаницу можно обнаружить и в других поздних московских произведениях. Как заметил И.Я. Фроянов: «В преданиях, сочиненных большею частью в XVII в., произошло совмещение ролей Гостомысла, а проще сказать – возникла путаница, обычная для поздних произведений, удаленных от описываемых событий на многие сотни лет». Кроме старейшины и старейшины князя, некоторые источники называли Гостомысла посадником и воеводой[171]171
  Синопсис. С. 25.


[Закрыть]. Как и в «Синопсисе», роль князя Гостомысл выполняет в Иоакимовской летописи В.Н. Татищева, но в последнем случае его не выбирали, «он по отце наследовал»[172]172
  См.: Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 9; Елагин И.П. Опыт повествования о России. Кн. 1. М., 1803. С. 143; Мальгин Т. Зерцало, Российских государей изображающее. СПб., 1794. С. 7.


[Закрыть]. Разница существенная, но, как мы сейчас увидим, идея у украинского и московского книжников была одна. Ссылаясь на Стрыйковского, Гизель дает понять, что выборная система ведет к «нестроению» в земле, в которой она практикуется. Вот как он указал на причину приглашения Рюрика с братьями: «Егда же в великом междоусобии и многом нестроении Российстии народи быша не согласующеся во избрании от самих себе властелина, советоваше он же нарочит и разумен муж, в великом Новеграде живущ Гостомысл, да пошлют к Варягом, и триех братий, иже бяху Князи изящнейший, и в храбрости воинской изряднии, на княжение Росское умолять»[173]173
  См.: Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 62–67.


[Закрыть].

В словах Гизеля важен не риторический слог с применением оценочных тропов по отношению к братьям-варягам, а его мысль о том, какие последствия следуют по «избрании по самих себе властелина». Вот эта идея и объединяет авторов Иоакимовской летописи и «Синопсиса». Отечественным историописателям XVIII в. сочинение Татищева (с его Иоакимовской летописью) и «Синопсис» дали возможность строить гипотезу об исконности княжеского достоинства у восточных славян. Такие источники сослужили службу для построения своей концепции истории Древней Руси Екатерине II, И.П. Елагину, Т. Мальгину, Ф.И. Янковичу де Мириево и др.[174]174
  Синопсис. С. 26.


[Закрыть] Споры о ролях Гостомысла продолжаются в науке и в последнее время[175]175
  Там же. С. 30.


[Закрыть].

Вызвало длительную дискуссию еще одно место из сюжета «Синопсиса», на этот раз уже связанного с призванными братьями-варягами, и разделу между ними земли. Прежде всего, Гизель заложил сомнения в головы русских историописателей насчет истинности московской «сказки» о родстве Рюрика и императора Августа, ничего не сказав на этот счет. Кроме того, следующее сообщение автора «Синопсиса» также противоречило утвердившейся среди московских книжников традиции. Дело в том, что, рассказывая, как Рюрик «столицу свою на острове езера Ладоги заложи», а Синеус «над Белым езером… град и столицу созда», Гизель закончил сюжет такими словами: «А Трувор восприял княжение Псковское, столицу же свою заложи в Сворцах или во Изборску»[176]176
  Хроника Матвея Стрийковского. Л. 104 об.-105.


[Закрыть].

Замешательство в кругу русских историков было вызвано привязкой младшего брата-варяга к Псковскому княжению. Это не являлось оговоркой Гизеля: буквально через несколько страниц, сказав о смерти князя Олега, он еще раз настойчиво указал на Псков, теперь уже отдельно от Изборска. Умер Олег, «совершив лет 38 на государстве Киевском, Новгородском, Псковском, Изборском, Белозерском и всея России», написал он[177]177
  ПСРЛ. Т. 1.С. 12.


[Закрыть]. Его основной источник – «Хроника» Стрыйковского – также называет Псков, в связи с призванием варягов замечая, что «Трувор взял княжество плисковское албо псковское»[178]178
  См.: Болтин И. Критические примечания генерал-майора Болтина на первый том Истории князя Щербатова. Т. 1. СПб., 1793. С. 179.


[Закрыть]. Польские историки, вероятно не случайно, указывали на Псков, так как Изборск, куда по сообщению летописей прибыл Трувор, в последующем находился в области Пскова, прекрасно известного в Речи Посполитой. Полякам не хотелось вносить путаницу, имевшую бы место в результате уточнений.

Воспринятая Гизелем польская корректировка не являлась большой ошибкой, хотя это был отход от рассказа летописей. В них первое упоминание о Пскове находится под 903 г. Молодому Игорю Олег «приведоша… жену отъ Плескова, именем Ольгу», говорится в Лаврентьевской летописи[179]179
  См /.Ломоносов М.В. Замечания на диссертацию Г.-Ф. Миллера «Происхождение имени и народа Российского». С. 178; Щербатов М. История Российская от древнейших времен. Т. 1. СПб., 1770. С. 192; Шлецер АЛ. Нестор. Т. 2. С. 593; Иваницкий И. Изследование о времени основания г. Пскова. Псков, 1856.


[Закрыть]. То есть древнерусский летописец указал только на место, откуда была родом в будущем знаменитая княгиня, но не сказал, когда оно (город Псков) появилось. Московские писатели сочинили целую легенду о пророчестве блаженной Ольги (после ее крещения в Константинополе), о городе и скорой его закладке. Эту же легенду рассказывает Иоакимовская летопись. Привел ее на рубеже XVII–XVIII вв. Дмитрий Ростовский, и она была принята даже некоторыми украинскими книжниками. Большинство русских исследователей первое время с большим доверием относились именно к московской легенде. Но в этом случае историкам приходилось критиковать «Синопсис» и его источниковую базу, как это, например, сделал И.Н. Болтин[180]180
  Синопсис. С. 31.


[Закрыть]. Достоверность сообщений о существовании Пскова до крещения княгини Ольги (как указывал «Синопсис») отстаивали М.В. Ломоносов, князь М.М. Щербатов, А.Л. Шлецер, И. Иваницкий и др.[181]181
  ПСРЛ.Т. 1.С. 23.


[Закрыть]

Иначе, чем московские книжники, подал автор «Синопсиса» сюжет об убийстве древлянами князя Игоря. Гизель писал: «И наложи Игорь дань на Древлян тяжчайшу Олеговы, еюже отягчи, и опечали их зело. Сего ради убита его Древляне»[182]182
  ПСРЛ.Т. 21. Ч. 1.С. 8.


[Закрыть]. То есть князь был убит из-за того, что захотел взять дань еще более тяжелую, чем установленная прежде князем Олегом, а затем и им самим. Приведенные слова по смыслу не противоречат более пространному изложению данного сюжета древнерусским летописцем. Однако в летописном тексте вина за случившееся в большей степени возложена на жадность Игоря. Лаврентьевская летопись сообщает, что после выдачи Игорю дани он под давлением дружины решил вернуться и взять еще больше. «Слышавше же Древляне, яко опять идетъ, сдумавше со княземъ свомимъ Маломъ: “аще ся въвадить волкъ въ овце, то выноситъ все стадо, аще не убьють его; тако и се, аще не убьемъ его, то вся ны погубить”, послаша къ нему гляголяще: “почто идеши опять? поималъ еси всю дань”. И не послуша ихъ Игорь, и вышедше изъ града Изъкорестеня Деревляне, убиша Игоря и дружину его»[183]183
  Синопсис. С. 41.


[Закрыть].

Московские книжники, не без влияния Степенной книги, убийство Игоря древлянами начали подавать не иначе как сущее злодейство, учиненное по отношению к князю. «Древляне же со княземъ своимъ ему же имя Малъ, злое умысливше глаголяху къ себе: сей есть наследникъ, приидете убиемъ его и супружницу его Ольгу премудрую возьмемъ за нашего князя и сыну его (Святославу. – С.М.) сотворимъ, яко же хощем»[184]184
  Там же. С. 47.


[Закрыть]. Идеология московской книжности уже не могла себе представить, что виновным по отношению к народу может быть князь, каковым бы он ни являлся. Таким образом, «Синопсис» передал русской историографии сюжет об Игоревой дани более приближенный к летописному, нежели пронизанный идеей непогрешимости власти этот же сюжет в московской редакции.

«Синопсис» довольно подробно изложил легенду о мести Ольги древлянам, о ее поездке в Константинополь и принятии святого крещения, о военных походах Святослава и борьбе за власть между его сыновьями. Причина этой борьбы состояла в «разделении Княжении Святослава сыном своим»[185]185
  См.: Там же. С. 47–50.


[Закрыть]. Далее, переходя к рассказу об идолах, установленных князем Владимиром в Киеве, Гизель попытался рационально объяснить этот поступок. По его мнению, Владимир сделал это под влиянием прошедшей братоубийственной борьбы за киевский престол. «Поминая же братию убиенную, нача ставити богомерзские идолы в Киеве, и по окрестным горам и полям Киевским», – писал он[186]186
  См.: Афанасьев А.Н. Живая вода и вещее слово. С. 207.


[Закрыть]. Вслед за тем ученый посвящает целую статью язычеству древних славян, назвав ее «О Идолех»[187]187
  См.: Отрывок из путешествия Ходаковского по России // Русский исторический сборник. Т. 3. Кн. 2. М., 1839. С. 165.


[Закрыть]. Одно из приведенных в ней божеств, а именно «четвертый идол Ладо», вызвал долгую дискуссию среди мифологов и фольклористов. Это была компиляция из трудов польских писателей, но некоторые отечественные исследователи не считали зазорным опираться непосредственно на указанную статью «Синопсиса», как, например, А.Н. Афанасьев[188]188
  См.: Гейщор А. Митология на славяните. София, 1986. С. 164–166.


[Закрыть]. Одни из первых русских археологов З.Д. Ходаковский (Чарноцкий) и А.Ф. Рихтер даже посчитали, что город Ладога получил название в честь славянской богини любви Лады[189]189
  См.: Рыжков Л.Н. Были и небылицы о Древней Руси // Мифы древних славян. С. 311, 312.


[Закрыть]. Несмотря на то что это божество отнесено специалистами к вымыслам Яна Длугоша[190]190
  ПСРЛ. Т. 1.С. 52.


[Закрыть], некоторые современные ученые продолжают о нем писать[191]191
  Руская летопись по Никонову списку. Ч. 1. СПб., 1767. С. 104.


[Закрыть].

Остановившись на ратных подвигах Владимира и рассказав о его женах, киевский ученый подвел читателя к пространному повествованию о выборе киевским князем веры, его крещению и крещению Руси. В этом месте мы находим интересное сообщение Гизеля, которое будут повторять несколько поколений русских историков: «Владимир святый с присланными от святейшаго Патриарха Цареградскаго Сергия тремя Епископы, Иоакимом, Феодором и Фомою, пойде из Киева во страны Суждальския и Ростовския, и заложи тамо град над рекою Клязмою, и нарече его первым своим именем Владимир (после крещения ему дали имя Василий), в негоже бе и престол свой царский из Киева перенес», – указано в «Синопсисе». В данном случае Гизель повторился: о городе Владимире на Клязьме он уже имел место говорить.

Еще до принятия важнейшего для судьбы Руси решения, сразу после выслушанной «речи философа» о христианской вере, как пишет историописатель, «созва к себе Владимир боляр своих и советников, во град Владимир над Клязмою рекою лежащь, егоже созда во свое имя, и в той столицу, или престол свой Царский от Киева пренесе». И в первом, и во втором случаях Гизель сделал ссылку на Стрыйковского. Перед нами результат многочисленных переписываний этого сюжета польскими и украинскими книжниками и использование ими параллельно двух видов источников – древнерусских летописей (древнейших списков) и московских сочинений.

В летописях под 988 г. имеется указание на город Владимир, который в ряду других городов был дан князем своим сыновьям. «И посади Вышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске… Всеволода Володимере…», – сказано в летописи, но сказано о городе Владимире Волынском[192]192
  Книга Степенная царского родословия. Ч. 1. С. 109.


[Закрыть]. Именно на данном сообщении летописи построен рассказ «Синопсиса», а значит и Стрыйковского, о совете князя с боярами и «советниками». Другой рассказ, о крещении Владимиром Святославичем с «епископы» суздальцев и основании одноименного князю города, имеет иной источник. В изданной под редакцией А.Л. Шлецера Никоновской летописи город Владимир указывается при совершенно других событиях. Там под 991 г. сообщается: «Хода Володимер в Суздальскую землю, и тамо крести всехъ; бе еже с Володимеромъ два епископа Фотея Патриарха. И заложи тамо градъ всвое имя Володимеръ и нареце на Клязьме…»[193]193
  См.: Краткое родословие от Адама. 1745. Л. 28 об.; Ломоносов М.В. Древняя Российская история // Для пользы общества… С. 277; Богданович И. Историческое изображение России. Ч. 1. СПб., 1777. С. 92–93; Дмитриевский И. О начале Владимира что на Клязьме, о перенесении в оной из Киева Российской столицы и о бывших в оной Великих Князьях. СПб., 1802. С. 9—13. Иваницкий И. Изследование о времени основания г. Пскова. Псков, 1856.


[Закрыть]. Автор Степенной книги говорит, что этот город построил тот же князь, но на год раньше. «И паки въ лето 6498 (990. – С.М.) отъ Киева подвижеся блаженный Владимиръ шествовати въ Суждальскую землю, вземъ съ собою дву епископовъ… и въ земли Суждальской вся люди крестиша. Тамо же и градъ заложи светелъ же и красенъ и во свое имя…»[194]194
  Синопсис. С. 72–75.


[Закрыть].

Схожесть приведенных сообщений с текстом «Синопсиса» видна сразу, разница состоит лишь в количестве епископов, взятых Владимиром для миссионерской деятельности. Таким образом, Стрыйковский воспользовался кроме известия древнерусского летописца (неверно или умышленно понятое, именно так) еще и московским источником, содержащим приведенный сюжет, после чего тот автоматически был перенесен на страницы «Синопсиса». Два разных известия гизелева сочинения не смутили некоторых русских историков, которые хотели видеть такую древность города. Кроме того, приведенные сообщения «подтверждались» рядом московских источников, где были аналогичные, притом, как мы убедились, генетически связанные исторические конструкции. О городе Владимире на Клязьме, основанном в конце X в., писали автор «Краткого сообщения от Адама» 1745 г., М.В. Ломоносов, И.Ф. Богданович, И. Дмитриевский и др.[195]195
  См.: Ломоносов М.В. Для пользы общества… С. 277–278.


[Закрыть]

Важно отметить, что Гизель не просто описал известные (и вымышленные) сообщения о крещении Руси, но и отдельно выделил итоговый раздел, посвященный перечислению периодов принятия «россами» христианства. Он выделил пять периодов: «Первое убо крестися Славенороссийский народ еще от Святаго Апостола Андрея Первозваннаго, егда бо прииде к горам Киевским, и благослови их»; «Второе крестися Русь лета от Рождества Христова осмь сот шестьдесят третияго… по прошению Князей Славенских Святополка, Ростислава и Коцела, присланы бяху Славяном учители веры Христовы, Мефодий и Кирилл» (Гизель имеет в виду крещение Моравской державы); «Третие крестишася Россы от Рождества Христова осмь сот осмьдесят шестаго… прислан бысть крещения ради Россов, обладающу князю Ольгу (Олегу. – С.М.), Михаил Митрополит», показавший славянам чудо, после чего «мнози вероваше во Христа, и крестишася»; «Четвертое крестися Русь лета от Рождества Христова, девятьсот пятьдесят пятаго, в княжение Великия Княгини Ольги…»; «Пятое совершенно и оконечне крестишася Россы, такожде от Константинополя, княжащу Святому равноапостольному Великому Князю Владимиру».

В последнем случае Гизель, верный своему методу изложения материала, при возникновении спорного момента привел две даты крещения Руси. Первую (988 г.) он взял из летописи и тут же отметил наличие иного мнения: «а по Стрийковскому лета от Рождества Христова, девять сот осмьдесятаго»[196]196
  См.: Синопсис. С. 125. В целом книга Гизеля свободна от провиденциализма.


[Закрыть]. Как видим, рассуждая «коль краты Россы прежде Владимира… крестишася», автор «Синопсиса» привел известные ему сведения о крещении славянских народов до 988 г. вообще, тем самым показывая не только единство их происхождения, но и взаимосвязанность исторической судьбы. Приведенная в «Синопсисе» периодизация принятия славянами христианства, видимо, понравилась М.В. Ломоносову, так как он ее поместил в свою «Древнюю российскую историю», убрав только «чудо», происшедшее при князе Олеге[197]197
  Там же.


[Закрыть].

Составитель «Синопсиса» включил в книгу большой блок рассказов о подготовке и ходе Куликовской битвы, занимающий около 50 страниц. Само монголо-татарское нашествие он определил как наказание Божье за грехи человеческие[198]198
  См.: РНБ. Отдел рукописей. Погод. 1569. Л. 33—118 об.


[Закрыть]. Блок рассказов о Дмитрии Донском своим стилем сильно отличается от других тем, включенных в сочинение. Главное отличие заключается в постоянной ссылке на божественный промысел, который вел московского князя к победе над татарами.

Сюжет о Мамаевом побоище нарушил хронологически связанный текст «Синопсиса». Уже после него следует рассказ о Киеве под татарским игом и о «прилучении Княжения Киевскаго до Литовскаго». Между двумя блоками автор вынужден был поставить нарушающую строгую хронологичность рассказов информацию: «Потом и Князь Литовский Ольгерд

Татар победив, все поля до Киева от древних лет прислушающия от поганския лютости очисти»[199]199
  См.: Синопсис. С. 224.


[Закрыть]. По всей видимости, временная точность была не столь важна для писателя, сколько важно было посредством общих для русских и украинцев врагов – татар – перейти от рассказа о московских событиях к событиям киевским. Но сомнение: редактировалась ли эта часть «Синопсиса» Иннокентием Гизелем или была внесена в книгу без его участия?

Все дело в том, что эти тексты, в том числе и Сказание о Мамаевом побоище, были включены в «Синопсис» начиная с его третьего издания, то есть в 1680 г. Значительная вставка была взята не из «Хроники» Сафоновича и, кроме того, имеется ее аналог – рукописный сборник из собрания М.П. Погодина, находящийся в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге[200]200
  Дмитриев Л.А. Книга о побоищи Мамая, царя татарского, от князя владимерского и московского Димитрия» // ТОДРЛ. Т. XXXIV. Л., 1979. С. 69–71.


[Закрыть]. В указанном сборнике есть все статьи, которые, начиная со Сказания о Мамаевом побоище, вошли в «Синопсис». Записи заканчиваются 1679 г., как и в разбираемом произведении (конечно, кроме первых двух изданий)[201]201
  Синопсис. С. 204.


[Закрыть]. Статью о Мамаевом побоище Погодинского сборника Л.А. Дмитриев сличил с так называемой Распространенной редакцией этого Сказания и аналогичной статьей «Синопсиса». Исследователь пришел к выводу, что составитель третьего издания «Синопсиса» использовал два указанных источника и «на их основе составил свою компиляцию, в которой мы видим то соединение двух редакций – источников его сочинения, то переработку одной из них на основе текста другой, то (правда, очень редкие и незначительные) собственные пассажи». При этом он менял на церковнославянские некоторые западнорусские разговорные слова[202]202
  См.: Дмитриев Л.А. Указ. соч. С. 71.


[Закрыть].

В заключающую часть «Синопсиса» включен ряд рассказов, охватывающих большой хронологический отрезок истории Киевщины с середины XIII в. до 1679 г. В основном это довольно сухое перечисление киевских князей и воевод, создание параллельной с московской киевской метрополии и «возвращение» Киева под руку московского царя. Последняя сноска сделана на сочинение Стрыйковского, и отмечено: «Лета от Рождества Христова 1577, бысть Воеводы Киевский православный Князь Константин Константинович Острозский»[203]203
  См.: [Десницкий С.Е.] Детская Российская история, изданная в пользу обучающегося юношества. С. 5.


[Закрыть]. Описание последующих событий дается без указания источников. Автор этих текстов неизвестен, но текстологический анализ статьи о Мамаевом побоище Погодинского списка, проведенный Л.А. Дмитриевым, позволил ему предположить, что ее составителем был Феодосий Сафонович[204]204
  См.: Милюков П. Главные течения русской исторической мысли / П. Милюков. СПб., 1913. С. 7–9.


[Закрыть]. Его труд, как было указано, явился одним из источников, каким пользовался редактор третьего издания «Синопсиса». Поэтому можно предположить, что этим редактором был близкий к игумену Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве Феодосию Сафоновичу архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий Гизель, решивший дополнить свое первоначальное сочинение. Но и статьи Погодинского сборника, и текст «Синопсиса» заканчиваются 1679 г., когда Сафоновича уже не было в живых. Значит, следующие за статьей о Мамаевом побоище материалы были составлены иным лицом. В данном случае имеется место для интересной исследовательской деятельности.

Иной методологический прием написания дополнений, а также их стилистическая мозаичность (в ряде мест идет официально-деловой стиль) можно оправдать спешкой, а отсюда и небрежностью их подготовки. Но думается, это не совсем так. Все сюжеты «Синопсиса», рассказывающие о событиях, произошедших после XIII в., имеют второстепенное значение относительно основного замысла книги. Этот замысел указан на титульном листе сочинения – «краткое описание от различных летописцев, о начале Славенскаго народа». Вот первая задача, стоявшая перед автором «Синопсиса». Следующая задача, также вынесенная в заглавие, звучит: «о первых Киевских Князех, и о житии Святаго Благовернаго и Великаго Князя Владимира, всея России первейшаго Самодержца». И уже последняя задача автором обозначена: «о Его Наследниках (Владимира. – С.М.), даже до Благочестивейшаго Государя Царя и Великаго Князя Феодора Алексиевича, Самодержца Всероссийскаго».

Репрезентацию прошлого Гизель провел, решая именно первую задачу. Не случайно в заглавии она представлена более крупным шрифтом. Если говорить об эпистемологическом аспекте проблемы, проблемы соотношения текста «Синопсиса» с исторической реальностью, то можно убедиться в том, что Гизель свою «реальность» даже не пытался защищать. Его рассказ о происхождении славян далек от «объективной» реальности прошлого не только для нашего восприятия, но и для авторского. Он не утверждал истинности, а рисовал только общий образ прошлого. Однако и в этом случае он чаще всего закрывал свой субъективный взгляд на вопросы прошлого аргументами к авторитетам, к древнерусским летописцам, польским и чешским хронистам и даже сталкивал друг с другом их мнения.

Материалы о древностях славян, которые как стереотипы подавались в источниках, то есть в сочинениях, в первую очередь западнославянских книжников, приводились автором «Синопсиса» как некая данность. Именно в этой части произведения мы находим много «мифов», но не следует забывать, что эта страница истории многих народов Центральной и Восточной Европы переписывалась и переписывается соответственно потребностям настоящего. Осознавал ли Гизель, что он подменяет «реальную» историю мифологизированной? Мы думаем, этот вопрос его мог совсем не интересовать, во всяком случае, при решении такой частной задачи, как написание текста «Синопсиса». Потому что в первой части сочинения, там, где описывалась судьба славянства, вплоть до первых древнерусских князей, нет «беспристрастной», трезвой истории. Эта история писалась киевским ученым, как и его западнославянскими и московскими коллегами, для выполнения определенной социальной функции, для прославления определенного этноса и оправдания сомнительного прошлого.

Мифологемы формировали склад ума и социальные устои (например, теория сарматизма у польской шляхты), поэтому имели неоценимое значение для просвещенных кругов населения, будучи явлением исторической культуры своего времени. Эта культура еще была под влиянием библейского сознания. Если обыденное сознание у такого видного представителя восточнославянского просвещения, как Гизель, было уже в немалой степени рациональным, то книжная традиция диктовала ему и его коллегам определенные условия, правила, по которым они должны были писать, и только в случае следования которым ученых и могли принимать в обществе как ученых. Только с помощью устоявшейся христианской книжной традиции вместе с ее мифологемами и мог в то время ученый изобразить образ славянского прошлого, включенный в мировую историю. Поэтому для него самого это был символ истории любимого им народа. И он таковым являлся только в контексте культуры его времени. Любой исторический нарратив всегда создавался и создается не для прошлого, а для своего настоящего, и только рефлексия о такой стороне исторического письма может ослабить зависимость исследователя от практического отношения к прошлому.