Текст книги "Интеллектуальная история России: курс лекций"

Попав в иной культурный контекст, гизелев символ (созданный целой плеядой чешских, польских, украинских и московских книжников) перестал выполнять свои функции. Одних представителей русской науки он раздражал своим архаизмом как С.Е. Десницкого во второй половине XVIII в.[205]205
  См.: Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории: Курс лекций. М.: Аспект Пресс, 1999. С. 44.


[Закрыть]; в конце XIX в. П.Н. Милюкова[206]206
  См.: Милюков 77. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 8–9.


[Закрыть], а сегодня Л.И. Новикову и И.Н. Сиземскую, подчеркивающих, что эта книга «испорченный пересказ» древних летописей[207]207
  Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа: XII–XVII вв. М., 1973. С. 397–398; Данилевский И.Н. Исторические источники XI–XVII вв. // Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. М., 1998. С. 219.


[Закрыть]. Другие возносили и, что поразительно, продолжают его возносить (повторяя его положения), мы это выше уже увидели. Приходится констатировать, что, к сожалению, никто не попытался понять книгу. И первые, и вторые, не учитывая времени создания «Синопсиса», стали допускать различные интерпретации его сообщений. «Синопсис» винили и винят во многих грехах. Значит, беда этой книги состояла в том, за что совершенно нельзя винить ее автора. «Беда» этой книги заключалась в длительном переиздании, переиздании в том обществе, которое уже переросло «Синопсис», но продолжало его читать.

Надо учесть и место, в котором настойчиво издавали сочинение Гизеля, – это императорская Академия наук.

Но «Синопсис» был совсем не плох в качестве учебного пособия. Он был прост для читательского восприятия. Структура книги вполне подходила для работы с ней на уроках и при подготовке домашних заданий. Текст не был перегружен знаниями и давал легко запоминающиеся примеры героической и трагичной истории восточнославянских народов.

Такой исторический нарратив, как «Синопсис», возник в той части ученой структуры Киева, которая, будучи рожденной украинским обществом, имела коммуникативные связи с западнославянскими коллегами, а также взаимодействовала, в силу политической ситуации, с московскими государственными структурами. Поскольку киевская книжность сумела инкорпорировать в свою среду и западноевропейскую ученость, и московскую историческую традицию, притом успешно развивая свою, постольку гизелева книга могла удовлетворить даже искушенные потребности читателя. Хотя в последующем книга была популярна, в ней нет ничего такого, что бы опережало книжную мысль своего времени. Густынская летопись и «Хроника» Сафоновича – более крупные исторические произведения, в ряде мест наукообразный анализ в них представлен более удачно, чем у Гизеля. Однако «Синопсис» затмил всех.

Вызванный к жизни определенными условиями той исторической реальности, которая сложилась в Украине в период ее вхождения в состав Московского государства, он попытался представить общую историю народов, вышедших из Киевской Руси. Гизель сумел, не нарушая традиций московской историографии, с ее собственными мифологемами, представить набор новых мифологических положений, которые были приняты в Москве и стали кирпичиками в основе строящегося нового русского государственного нарратива. Если сюда прибавить коммуникационные способности автора, который сумел понять читателя посредством предложенной структуры, метода изложения и языка, то феномен «Синопсиса» становится понятным. Все это было впервые в отечественной историографии, вот почему «дух “Синопсиса”» продолжает витать в ней до сих пор.

Можно перечислить множество погрешностей «Синопсиса», но эти погрешности, а также «басни», присутствующие в нем, стали таковыми лишь с того момента, когда историческая мысль преодолела дух «Синопсиса», а это преодоление началось только в XVIII в. Именно из-за того, что сочинение Гизеля отвечало потребностям времени, затмило собой всю предшествующую украинскую и русскую историческую литературу, оно стало значительной вехой в истории исторического знания. «Синопсис» превратился в основной учебник по отечественной истории на многие десятилетия.

Сегодня мы должны понимать, что отрицательное отношение Милюкова к практике использования польскими хронистами XV–XVI вв. сюжетов восточнославянской и древнерусской истории, которое он назвал порчей[208]208
  Нора П. Между памятью и историей: Проблематика мест памяти // Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб., 1999. С. 23.


[Закрыть], было вполне характерно для исторической науки конца XIX в., которая все оценивала с позиций идеологии сциентизма, резко отрицательно относившейся к «ненаучной» форме мышления. Нам представляется, что не следует за М.А. Алпатовым и И.Н. Данилевским повторять, что «историческая концепция И. Гизеля не выходит за рамки архаичных представлений, а его познания о древнем мире самые фантастические»[209]209
  Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008. С. 24.


[Закрыть]. Подобные претензии выносит научный взгляд на историю. Они напоминают попытки борьбы, не расставшейся с позитивизмом профессиональной историографии, с так называемой ложной практикой историописания.

В ситуации парадигмального изменения в гуманитаристике, когда историки стали отмечать, что «вся история целиком вступает в свой историографический возраст»[210]210
  Между памятью и историей: Проблематика мест памяти // Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб., 1999. С. 23.


[Закрыть], а поэтому историческая наука «по характеру своего объекта может и должна быть наукой о человеческом мышлении»[211]211
  Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008. С. 24.


[Закрыть], практика борьбы с социально ориентированным историописанием становится неактуальной в силу понимания связи последнего с массовым сознанием, с которым пора научиться работать, а не бороться.

Историописание как процесс исследования прошлого уже с XVIII в. стало состоять из разных по целеполаганию типов исторического знания – научного и социально ориентированного (об этом в следующих лекциях). «Синопсис» не претендовал на научность (представления о ней лишь только начинали складываться), он явился попыткой конструирования исторической памяти восточнославянских народов, оказавшихся в новых политических и культурных реалиях второй половины XVII в. Составление этой книги и сам акт историописания явились социально ориентированной практикой конструирования прошлого. Если судить о том, что многие сюжеты «Синопсиса» в том или ином виде продолжили свою жизнь в отечественной исторической мысли XVIII–XX вв., то можно заключить, что попытка Гизеля оказалась успешной. Конструкции славянской и древнерусской истории, предложенные этой книгой, закрепились в исторической памяти украинцев, русских и белорусов, несмотря на борьбу, которую вела с ними научная историография. Следовательно, можно говорить о том, что жизнь сюжетов киевского «Синопсиса» продолжалась и продолжается не в научных исследованиях, а, в первую очередь, в сочинениях, авторы которых преследуют цель строительства национальной идентичности, влияющих на историческую память общества и реализующих практические задачи конструирования прошлого, а также контроль над национальной памятью.

Источники и литература

1. Беляев И. Разсказы из русской истории. Кн. 1. М., 1865.

2. Богданович И. Историческое изображение России. Ч. 1. СПб., 1777.

3. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

4. Дмитриевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). Курс лекций. М., 1998.

5. Дмитриевский И. О начале Владимира что на Клязьме, о пренесении в оной из Киева российской столицы и о бывших в оном великих князьях: собрано из древних летописцов и новых историй с приложением потребных изъяснений. В Санкт-Петербурге: при Императорской Академии наук, 1802. – 322 с.

6. Иваницкий И. Изследование о времени основания г. Пскова. Псков, 1856.

7. Елагин И.П. Опыт повествования о России. Кн. 1. М., 1803.

8. Забелин И. История города Москвы. М., 1905.

9. Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. Ч. 1.М., 1876.

10. Иваницкий И. Изследование о времени основания г. Пскова. Псков, 1856.

11. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. Вместо введения в Русскую историю. М., 1870.

12. Ломоносов М. Краткий Российский летописец с родословием. СПб., 1760.

13. Маловичко С.И. Рождение квалифицированного характера внутридисциплинарной коммуникации в отечественном историописании второй половины XVII – первой XIX вв. // Язык и текст в пространстве культуры: Сб. статей научн. – методич. семинара «TEXTUS». Вып. 9 / под ред. К.Э. Штайн. СПб.; Ставрополь, 2003.

14. Маловичко С.И. Отечественная историческая мысль XVIII в. о возникновении и социально-политической жизни древнерусского города (от киевского «Синопсиса» до «Нестора» А.Л. Шлёцера). Ставрополь, 2001.

15. Маловичко С.И. Дух «Синопсиса» в историческом учебном дискурсе // Ставропольский альманах общества интеллектуальной истории. Вып. 4 (специальный). М.; Ставрополь, 2003.

16. Мальгин Т Зерцало, Российских государей изображающее. СПб., 1794.

17. Милюков П. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913.

18. Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI – начала XVIII века. СПб., 1996.

19. Пашков Б.Г. Русь – Россия – Российская империя. М., 1997.

20. Новосельцев А.П. Древнерусское государство // История Европы. Т. 2. М., 1992.

21. Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869.

22. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993. С. 11 —107.

23. Сахаров А.Н., Буганов В.И. История России с древнейших времен до конца XVII века: Учеб, для 10 кл. общеобразоват. учреждений / под ред. А.Н. Сахарова. М.: Просвещение, 1995.

24. Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979.

25. Тредиаковский В.К. Три разсуждения о трех главнейших древностях Российских. СПб., 1773.

26. Толочко П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси // Славяне и Русь в зарубежной историографии / отв. ред. П.П. Толочко. Киев, 1990.

27. Устрялов Н.Г. Русская история. Ч. 1. СПб., 1837.

28. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992.

29. Хроника Матвея Стрыйковского // НБУ I.P. Ф. VIII. № 106 / Лаз. 48. Л. 103–103 об.

30. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. 2. СПб., 1816. С. 258. С. 3.

Лекция № 4
«Соборное деяние»: вымысел или реальность? «Поморские ответы» против официальной Церкви

План

1. Полемика в среде иерархов Русской Православной Церкви о «Соборном деянии» и «Поморских ответах» старообрядцев братьев Денисовых в XVIII в.

2. Дискуссия в отечественной историографии по поводу «Поморских ответов».

Ключевые слова: рукопись, фальсификация, подлинник, дискуссия.

Цель петровской реформы в отношении Церкви была гораздо глубже, чем принято думать. Главное, что сделал Петр I, заключалось в абсолютизации государственной власти, освобождении ее от всех религиозно-нравственных норм. И как следствие этого – государственная секуляризация и подчинение Церкви государству.

Эта доктрина была сформулирована Феофаном Прокоповичем, главным идеологом Петра I, в его произведении «Правда воли монаршей», написанном под влиянием западноевропейских идей естественного права. Целью такого государства становится достижение на земле всеобщего блага. Этому должна была подчиняться и Церковь как часть государственного аппарата.

На деле это была попытка внедрить в России протестантскую модель абсолютного государства, которая была рождена историческим процессом, совершенно противоположным отечественной истории. Западноевропейская история указывает истоки этого процесса. Доминантой истории Западной Европы является постоянное соперничество светской и духовной властей, пап и светских государей за политическое лидерство над континентом. Этот процесс породил Реформацию и ее детище – протестантизм с его множеством сект, из которых, собственно, и вырос политический плюрализм западноевропейского парламентаризма. Во главе реформационных движений становились в своих государственных рамках светские государи и, естественно, подчиняли Церковь государству. Власть светская становилась абсолютной, обрастая громадным бюрократическим аппаратом. Петр I был горячим поклонником такого механизма власти. Так, в отечественной истории наступил резкий надлом. Если Иосиф Волоцкий самого царя включал в систему Божьего тягла, «царь подзаконен и только в пределах Закона Божьего и заповедей обладает он своей властью. А несправедливому или “строптивому” царю вовсе и не подобает повиноваться», то западный абсолютизм, родившийся в борьбе против Церкви, как раз отрицает за ней всякое право быть «совестью» государства, сжимает ее в тесные рамки «обслуживания духовных нужд», причем сам же абсолютизм и определяет эти нужды и то, как их обслуживать.

Так, в дополнении к регламенту «О правилах притча церковного и чина монашеского», изданного при Петре I, говорилось о необходимости доносить в Тайную канцелярию об открытых на исповедях злоумышлениях. Это нарушение тайны исповеди приводило к неверию у множества простого люда в церковные догматы как истины и породило в народе различные толки, что Петр I – не истинный православный царь, а Антихрист на троне. Всё это были, конечно, народные предрассудки, но одно было несомненно правильным: Петр I сделал попытку принести в Россию все основные принципы протестантизма, его понимание проблемы взаимоотношений Церкви и государства, в котором Церковь мыслилась как религиозная проекция самого государства. Особенно ужасно чувствовали себя в этой новой властной модели старообрядцы.

В связи с этим интересно проследить ту большую дискуссию в отечественной историографии, которая развернулась вокруг так называемых Поморских ответов. Дискуссия стала квинтэссенцией отношения исследователей к вопросу установления исторической правоты в борьбе официальной синодальной церкви и старообрядцев в эпоху Петра I. Полемика приобрела источниковедческий характер, а потому выносимый в ней вердикт приобретал особый вес, как базирующийся не на аксиологическом, а на фактическом материале.

Вызвавшая диспут событийная канва сводилась к следующему. По личному распоряжению самого Петра I в Керженских старообрядческих скитах, где число адептов старой веры достигло к 1716 г. 40 тыс., вел миссионерскую деятельность архимандрит Успенского монастыря на Белбаше и Керже бывший старообрядец Питирим. Он оперировал рукописью, предоставленной им в качестве копии постановлений Церковного собора (имевшего место в Киеве в XII в.), на котором осуждался некий еретик Мартин, исповедующий учение, сходное со старообрядческими воззрениями. Питирим сообщал, что копия была получена им в 1709 г. от Димитрия Ростовского, который, несмотря на его принадлежность к официальной церкви, пользовался авторитетом в старообрядческой среде. На требование старообрядцев предъявить подлинник по инициативе Стефана Яворского был организован розыск, непосредственное проведение которого осуществлял направленный в Киев царским указом монах Феофилакт и Киевский митрополит Иоасаф Краковский.

В 1717 г. рукопись была обнаружена игуменом Николо-Пустынского монастыря Христофором Черницким и направлена Стефану Яворскому, став важнейшей уликой по обвинению старообрядцев в ереси. «Соборное деяние» сообщало о еретичестве Мартина Армянина, назвавшегося родственником патриарха Луки Хризоверха и проповедовавшего совершение литургии по католическому чину, субботний пост, крещение от левого плеча, сугубую аллилуйю, сокращенное написание имени Господа – Иисус и т. п. Сообщалось, что учение Мартина было осуждено как «жидовская, армянская и латинская ересь» на Киевских соборах 1157 и 1158 гг. при князе Ростиславе Мстиславовиче и митрополите Константине, а также на соборе в Константинополе под началом патриарха Луки Хризоверха. Керженские старообрядцы командировали в Москву для ознакомления с оригиналом знатока древних рукописей Мануила Петрова. Составленные старообрядцами братьями Денисовыми «Поморские ответы» изобличали представленные официальной церковью материалы в качестве фальсификации. Аргументы о подделке «Соборного деяния» выдвигались по четырем основным «винам»: (1) отсутствие упоминания о соборе в других источниках; (2) хронологические несоответствия, в частности, правление Ростислава Мстиславовича и Константина с датировкой событий, а также стилистические несообразности с письменной традицией XII в.; (3) противоречия с «древнецерковным содержанием», в том числе со свидетельствами о существовании на Руси в указанный период двуперстного крещения; сокращенное написание имени Иисус, двугубой аллилуйи; (4) палеологические признаки современного происхождения, такие как чернила, почерк, картонный переплет, неизвестный в древности, и др.

Труд керженских староверов имел для отечественной историографии такое же значение, как разоблачение «лжеконстантинова дара» Л. Валлой для западной. Признание справедливости доводов старообрядцев означало дискредитацию как официальной синодальной церкви, так и правительства, пошедшего на подлог кощунственный, так как он касался постановлений высших церковных иериархов и институтов для достижения политической выгоды. Поэтому со стороны официальной историографии долгое время не прекращались попытки доказать подлинность изобличенности старообрядцами документов.

Уже в 1734 г. по заказу Синода попытку дискредитации «Поморских ответов» предпринял Феофилакт Лопатинский. Но ни Синод, ни митрополит Питирим, которому был отправлен на просмотр текст сочинения, не признали опровержения ввиду неубедительности приводимых в нем доводов. Труд Феофилакта Лопатинского Синод в 1742 г. отправил на доработку Тобольскому митрополиту Арсению Мацеевичу. Тот настаивал на немедленном выступлении против «Поморских ответов». Но эмоциональная риторика митрополита Арсения Мацеевича оказалась также неподкрепленной научными доводами, и исправленный им труд Феофилакта Лопатинского так и не был опубликован.

Позднее неоднократно совершались ссылки на документы, подтвердить существование которых не представлялось возможным. Так, например, в послании 1780 г. архиепископ Херсонский заявлял: «Деяния оного собора рукописные, даже до сих пор находятся в Риме в библиотеке Ватикана, почерком преизрядным начертанные и собственноручным подписанием епископов утвержденные, как свидетельствует очевидный свидетель Аллатий в своей книге, нарицаемой «Беспрерывное восточной и западной церкви согласие»[212]212
  Шмурло Е.Ф. Митрополит Евгений как ученый. Ранние годы жизни. СПб.,1888. С. 337.


[Закрыть]. Понятно, что добраться до библиотеки Ватикана и разыскать там сведения о Мартине – еретике для старообрядческих скептиков было предприятием бесперспективным.

Одним из первых в официальной историографии поднял вопрос о подлинности «Соборного деяния» Г.Ф. Миллер, который, впрочем, не высказывал собственного отношения по данной проблеме. В 1771 г. при открытии Вольного российского собрания при Московском университете он призвал желающих привести свои доводы против мнения старообрядцев о подлоге документа. Подобную попытку предпринял протоиерей московского Успенского собора П.А. Алексеев, труд которого не сохранился.

По свидетельству Е. Болховитинова, узость и легковерность представленной священнослужителями аргументации более сыграли на руку сторонникам мнения о подлоге документов[213]213
  См.: Там же. С. 337–338.


[Закрыть]. Сторонником достоверности «Соборного деяния» выступил также протоиерей И. Григорович, который помещал сведения о соборе 1157 г. в общей канве исследований о русских церковных соборах, происходивших до вступления на престол Ивана IV[214]214
  Из бумаг протоиерея Иоанна Григоровича // Летопись занятий Археограф. комис. Вып. 2. СПб., 1862. С. 25–52.


[Закрыть].

Новый этап критического переосмысления документов Питирима в отечественной историографии открылся с начала XIX века. Получивший доступ к работе в Синодальной библиотеке К.Ф. Калайдович на основании палеографического анализа пришел к заключению о подложности документов[215]215
  Калайдович К.Ф. Записки важные и мелочные // Летописи рус. лит. и древности, издаваемые Н. Тихонравовым. М., 1861. Т. 3. Кн. 5/6. С. 93–94.


[Закрыть]. Именно Калайдович убедил в версии о подложности документов Н.М. Карамзина, который первоначально относился к ним доверительно. Уже в «Истории государства Российского» Карамзин высказывался о «Соборном деянии» следующим образом:

«Мы должны заметить, что ни в летописях, ни в Степенной книге, ни в Стоглаве о том не упоминается; что слог сего деяния кажется не весьма древним… и что в 1157 году княжил не Ростислав, а Изяслав в Киеве. Подлинник действительно хранится в Синодальной библиотеке, под № 518, но запечатан.

Подпись под “Требником Феогноста” также представляется историку современной подделкой»[216]216
  Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1842. Т. 2. С. 415.


[Закрыть].

Однако мнение Н.М. Карамзина вызвало широкую критику авторов, отстаивавших авторитет официальной церкви. В 1829 г. без указания имени автора была опубликована работа «Название», в которой Киевский собор преподносился как третий в хронологическом порядке, но первый по своей важности.

Против точки зрения Карамзина выдвигались четыре основных довода:

1) существование событий прошлого, не зафиксированных в летописях;

2) Ростислав, не имея скипетра, мог обладать титулом великого князя;

3) трудность отличить по языку древнее произведение от современного;

4) критикуемый керженскими старцами список мог являться не оригиналом, а более поздней копией.

Другой противник версии «Поморских ответов», Н. Руднев, дополнял аргументацию реконструированием исторического контекста, касавшегося мировоззренческих исканий армян, проживающих на территории Руси, что, по мнению автора, свидетельствовало о подлинности дела Мартина[217]217
  Руднев Н. Рассуждение о ересях и расколах, бывших в русской церкви со времен Владимира до Иоанна Грозного. М., 1838.


[Закрыть]. Митрополит Игнатий указывал на невозможность подлога тем обстоятельством, что документы были верифицированы прежде через ряд церковных и политических инстанций, в том числе через руки такого авторитетного человека, как св. Димитрий Ростовский, а также Петра I. Отсутствие информации о Соборе 1157 г. в других источниках автор объяснял его региональным, а не всероссийским статусом. Игнатий указывал, что на Соборе 1667 г. говорилось о двуперстном крещении как армянской ереси, т. е. его ученикам была известна история о Мартине[218]218
  Игнатий. История о расколах церкви Российской. СПб., 1849. С. 218–236.


[Закрыть].

Митрополит Макарий обнаружил допитиримово упоминание о ереси Мартина, что, по его мнению, свидетельствовало против версии о подлоге[219]219
  Макарий. История русского раскола. С. 1–2.


[Закрыть]. Как авторитет Н.М. Карамзина находился на чаше весов сторонников версии «Поморских ответов», так и авторитет С.М. Соловьева, считавшего собор, осудивший Мартина, реальным происшествием, – на стороне его противников[220]220
  Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1988. Т. 3. Кн. 2. С. 57.


[Закрыть].

В целом во второй половине XIX в. среди историков преобладала точка зрения о подлоге. П.П. Пекарский высказал версию о причастности Петра I к изготовлению подделки. По мнению автора, царь намеренно пытался связать происхождение документа с непричастным к данному делу Димитрием Ростовским. Пекарский обнаруживал в записной книжке Петра указание «написать книгу о ханжах и изъявить блаженства (кротость Давыдову и проч.), что не так как они думают и приплесть к требникам, а в предисловии явить то дельцем Ростовского с товарищи»[221]221
  Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. Т. 1.С. 401.


[Закрыть].

Е.Ф. Шмурло разоблачил некорректную аргументацию сторонников подлинности документов, в частности Макария, обвинив их во вторичном подлоге[222]222
  Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 335.


[Закрыть]. Развивая гипотезу Пекарского, П.И. Мельников-Печерский усматривал в подлоге заказ Петра I, считая, что Димитрий Ростовский был «неповинен в этом нехорошем деле»[223]223
  Мельников-Печерский П.И. Поли. собр. соч. СПб. 1909. Т. 6. С. 234.


[Закрыть].

Наиболее развернутую критику рассматриваемых источников и реконструкцию истории создания «Поморских ответов» представил В.Г. Дружинин в 1918 г. Он насчитывал 22 списка первой и 55 списков второй редакции[224]224
  Дружинин В.Г. Поморские палеографы начала XVIII столетия // Летопись занятий Архиограф. комис. за 1918 г. Пг., 1923. Вып. 31. С. 64–65.


[Закрыть]. Характеризуя современное состояние вопроса о подлинности документов, исследователь В.П. Козлов отмечал, что «в наше время “Соборное деяние” и “Требник митрополита Феогноста” стали классическими примерами фальсификации письменных исторических источников России. Действительно, они стоят у истоков истории сознательных подлогов с отчетливо выраженной идеологической целью, имеют многие из характерных для подделок признаков, а также замечательны историей своего бытования в общественном сознании. История с “Соборным деянием” и “Требником митрополита Феогноста” красноречиво показывает, что в отношении подлогов истина неизбежно торжествует. Наука всегда побеждает в споре со схоластикой, обманом и лицемерием, сколь бы ни был труден путь к обнародованию истины».[225]225
  Козлов В.П. Тайны фальсификации. М., 1996. С. 44.


[Закрыть]

Этот вывод отечественной историографии весьма важен в качестве критерия оценки взаимоотношений государственного аппарата и старообрядческих общин в эпоху Петра I.

Литература

1. Шмурло Е.Ф. Митрополит Евгений как ученый. Ранние годы жизни. СПб., 1888. С. 337.

2. Из бумаг протоиерея Иоанна Григоровича // Летопись занятий Археограф, комис. Вып. 2. СПб., 1862. С. 25–52.

3. Калайдович К.Ф. Записки важные и мелочные // Летописи рус. лит. и древности, издаваемые Н. Тихонравовым. М., 1861. Т. 3. Кн. 5/6. С. 93–94.

4. Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1842. Т. 2. С. 415.

5. Руднев Н. Рассуждение о ересях и расколах, бывших в русской церкви со времен Владимира до Иоанна Грозного. М., 1838.

6. Игнатий. История о расколах церкви Российской. СПб., 1849. С. 218–236.

7. Макарий. История русского раскола. С. 1–2.

8. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1988. Т. 3. Кн. 2. С. 57.

9. Пекарский П.П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. Т. 1. С. 401.

10. Мельников-Печерский П.П. Поли. собр. соч. СПб., 1909. Т. 6. С. 234. II. Дружинин В.Г. Поморские палеографы начала XVIII столетия // Летопись занятий Архиограф. комис. за 1918 г. Пг., 1923.Вып. 31. С. 64–65.

12. Козлов В.П. Тайны фальсификации. М., 1996. С. 44.