Текст книги "Интеллектуальная история России: курс лекций"

Лекция № 6
Конструирование социально-политической истории Древней Руси в «Записках по русской истории» Екатерины II

План

1. Историографическая культура XVIII в.: социально ориентированная и научная история.

2. Попытки конструирования национального прошлого императрицей Екатериной II в сочинении «Записки касательно российской истории».

3. Критика сочинений Екатерины II в исторической мысли XX – начала XXI вв.

Ключевые слова: историографическая культура, социальная – политическая история, научная история, национально-государственная история.

Историописание как процесс исследования прошлого состоит из разных по целеполаганию историографических культур – научно ориентированной и социально ориентированной. Причем если в социально ориентированной практике историописания социальные функции доминируют над научными, то историографическая культура, представленная научным исследованием, признает приоритет научной функции над социальной. Первое не стремится быть нейтральным к прошлому, как того требует наука, и поддерживается и/или актуализируется историческим сознанием общества, а также навязывающей обществу «нужный» образ прошлого властью[310]310
  См.: Маловичко С.И. Историописание: научно ориентированное vs социально ориентированное // Историография источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин: материалы XXII междунар. науч. конф. / отв. ред. М.Ф. Румянцева. М.: РГГУ, 2010. С. 15–21.


[Закрыть].

Социально ориентированное видение прошлого связано общественным сознанием, и оно появилось ранее самой научной истории. Представители этой историографической культуры изучали историю не ради нее самой, а для объяснения настоящего и преследовали цель конструирования или «изобретения» национального прошлого. Делая предметом своих изысканий это прошлое, они транслировали его в современную им жизнь для поучения читателя.

В период начала строительства национальных государств актуализируется историографическая культура, тесно связанная с общественным сознанием и выполнявшая практические задачи конструирования национального прошлого, а также контроля над национальной памятью. Практика историописания, ориентированная на политические вкусы общества, в XVIII в. распространяется по всей Европе.

Так, в России уже со второй четверти XVIII в. устои российской социальной памяти, включившей набор московских и польско-украинских мифологем XVI–XVII вв., с рационалистических позиций все сильнее стали колебать Г.З. Байер, В.Н. Татищев, а затем Г.Ф. Миллер, М.М. Щербатов и А.Л. Шлёцер. Они, говоря словами Ницше, начали «оскорблять некоторые национальные святыни» ради нового знания[311]311
  См.: Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 175–176.


[Закрыть], ради научной истории, рационально добивавшейся «истины».

Практика изучения истории у представителей научно ориентированной историографической культуры несла в себе черты рационализма, и именно она закладывала основы нормативного (для того или иного времени) образца исторического исследования и комплекс правил оформления исторического письма. Уже начиная с XVIII в. решение о «научности» и «не-научности», «рациональности» и «нерациональности» той или иной практики историописания стало принадлежать как раз научно ориентированной историографической культуре, которая в процессе своей профессионализации все сильнее отрывалась от ожиданий общественного сознания. Поэтому социально ориентированное историописание так и не было вытеснено сугубо научной историографией.

Объектом своего исследования мы выбрали несколько примеров конструирования социально-политической истории Древней Руси императрицей Екатериной II в «Записках касательно российской истории». Сконструированные ею сюжеты прошлого рассматриваются нами как социально ориентированная практика историописания. В связи с этим считаем важным отметить, что с точки зрения «рациональной» (научной) историографии исторические конструкции прошлого, выстроенные Екатериной II, должны казаться «нерациональными», «ненаучными» и «ошибочными», так как они противоречили не только сообщениям исторических источников, но и выводам иных (современных ей) исследователей.

В России, в первую очередь у М.В. Ломоносова, а затем и Екатерины II, мы находим желание организовать определенную российскую национальную память. Екатерина II защищала и оберегала национальное прошлое от «злобных толков» и проводила такую политику памяти, которая могла бы представить обществу «правильную», «нужную» историю. В одном из писем к М. Гримму от 1783 г. она написала про свое занятие историей так: «Я пишу историю в мои часы досуга <…> Эта история печатается в русском журнале, который <…> выходит каждый месяц <…> и я не могу отрицать, что она имеет успех; она считается за самую сносную из бывших до сих пор, и в ней находят внушение ревности к отечеству, которым согревается чувство»[312]312
  Пынин А. Введение: Исторические труды императрицы Екатерины II // Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей, с объяснительными примечаниями академика А.Н. Пыпина: в 11 т. Т. 11. СПб., 1906. С. XX.


[Закрыть]. Екатерина не считала нужным подходить к прошлому «нейтрально», как того начинала требовать зарождающаяся историческая наука и, как справедливо заметил С.Л. Пештич, она рассматривала историю как «могучее средство идеологического воздействия, больше преследуя не научную, а общественно-политическую цель»[313]313
  Пештич С.Л. Русская историография XVIII в.: в 3 ч. Ч. 2. Л., 1965. С. 261–262.


[Закрыть].

«Записки касательно российской истории» первоначально печатались в журнале «Собеседник любителей русского слова» (№ I–XV., СПб., 1783–1784), а затем вышли отдельным изданием. В этом сочинении императрица пыталась совместить теорию естественного права как с современной ей политико-правовой сферой, так и с историей русского государства, причем с большим желанием представить его прошлое в соответствии с принципами разума. Поэтому социально-политические отношения в Древней Руси она также представляла разумными, однако, как мы ниже увидим, разумными императрица изображала их сама.

Самым важным признаком, отличающим социально ориентированное историописание от научно ориентированного, является целеполагание. Например, Ломоносов ставил целью «соблюсти похвальных дел должную славу», поэтому воспоминание или забвение тех или иных страниц прошлого у него подчинялось формуле «не предосудительно ли славе российского народа будет»[314]314
  Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым, статским советником, профессором химии и членом Санкт-Петербургской императорской и Королевской шведской академий наук. СПб., 1766 [Репринт]. С. 3–4; Его же. Замечания на диссертацию Г.Ф. Миллера. «Происхождение имени и народа Российского» // Для пользы общества… М., 1990. С. 197.


[Закрыть]. Научно ориентированная практика историописания требовала иного – стремления к истине. Так, Г.Ф. Миллер отмечал: «Должность истории писателя требует, чтоб подлиннику своему в приведении всех <…> приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее есть, тем не затмевается, и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает»[315]315
  Миллер Г.Ф. Описание Сибирского царства и всех произшедших в нем дел от начала, а особливо от покорения его Российской державе по сии времена. Кн. 1. СПб., 1750. С. 121.


[Закрыть]. Научную цель перед исследованием ставил и М.М. Щербатов, когда отмечал, что он старается не вступать «ни в какие неподлинные системы» и стремится к «безпристрастному повествованию»[316]316
  История российская с древнейших времен. Сочинена князем Михайлом Щербатовым: в VII т. Т. I. СПб., 1770. С. IV.


[Закрыть].

Екатерина II перед своим трудом поставила сугубо практические цели. Исследование она посвятила подрастающему поколению, которому следовало читать «правильные» истории, написав: «Сии записки касательно Российской Истории сочинены для юношества в такое время, когда выходят на чужестранных языках книги под именем Истории Российской, кои скорее именовать можно сотворениями пристрастными…». При этом в качестве основной функции истории она указала на ее воспитательное значение: «она учит добро творить и от дурного остерегаться»[317]317
  Екатерина II. Записки касательно российской истории. Ч. 1. СПб., 1787. С. I, 1.


[Закрыть].

Работа с источниками (документальная фаза исторического исследования) у Екатерины II не обязательно предшествовала объяснению того или иного сюжета. Если для Миллера и Щербатова «буква» исторического источника (чаще всего) имела приоритет над общей схемой объяснения, то для императрицы, наоборот, смысл заключался в нарративизации своей объяснительной схемы. В ее модели историописания объяснение превалировало над сообщениями исторических источников.

Например, объясняя поход Олега на Киев и «свержение» Аскольда и Дира в 882 г., она по-своему рационализировала, взвалив вину за эту операцию на летописного киевского князя Аскольда, написав: «…Олег, слыша от Киевлян жалобы на Оскольда, и нашед оныя знатно основательными, и ведав о неудаче его в походе на Царьград и о потере многих людей и кораблей, сам пошед в Киев»[318]318
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. Все дело в том, что этой трагической (для Аскольда и Дира) развязке предшествовала, на наш взгляд, интересная и довольно стройная конструкция распространения княжеской власти, выстроенная Екатериной. Теорию общественного договора ей понадобилось распространить не только на север (Новгород), но и на юг, в Киев. И вот как она это сделала: поляне, жившие в Киеве, писала Екатерина II, прислали к великому князю Рюрику именитых мужей или старейшин «просити, да пошлёт к ним сына или свойственника Князя княжити. Он же дал им Оскольда и войска с ним отпустил»[319]319
  Там же. С. 34.


[Закрыть]. Вот почему, по мнению императрицы, Олег имел право наказать Аскольда на проявленное «нерадение».

Своей идеей, которая легла в основу созданного исторического конструкта, Екатерина II хотела продемонстрировать легитимный характер власти, который выражается в согласии между властью и обществом. Более того, императрица в конструируемом древнерусском прошлом предусмотрела еще и то, чего не было в летописях: Олег не убивает Аскольда и Дира (например, у Татищева читаем: «и рек Олег Оскольду и Диру: ты не князь, ни роду княжа… и уби Оскольда и Дира, и погребоша их»[320]320
  История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым: в 4 кн. Кн. 2. М., 1773. С. 14.


[Закрыть]). Власть Олега, по мнению императрицы, была более разумна, чем сообщают источники и историки, поэтому она заметила, что Олег поступил с Аскольдом как с подчиненным князю Игорю[321]321
  [Екатерина II] Записки касательно российской истории. С. 43.


[Закрыть].

Этот пример дает возможность понять, что Екатерина II не стремилась выстраивать свою историческую конструкцию на сообщениях исторических источников и обобщениях историков. Таким образом, перед нами вырисовывается не научная, а практическая цель исторического письма сочинительницы «Записок касательно российской истории».

Императрица на исторических примерах старалась демонстрировать, что не любое «самодержавие» может являться легитимным. Для последнего нужна любовь подданных. Таким завоевавшим безграничную любовь киевлян, по мнению Екатерины, был Изяслав Мстиславич. Именно за это он импонировал ей как императрице. В достижении всенародной любви Екатерина видела важнейшее условие, позволяющее управлять подданными. Даже жестокое убийство киевлянами свергнутого князя Игоря (что произошло в годы правления Изяслава Мстиславича) императрица вынужденно оправдала тем, что собиравшимся на сражение горожанам было опасно оставлять в городе пусть и постриженного в монахи, но все же князя (им «нужно подумать о безопасности внутренней»)[322]322
  Там же. Ч. 2. СПб., 1787. С. 124–125.


[Закрыть]. Можно предположить, что императрица увидела в этом событии хронотоп событиям своего века (мотив дворцовых переворотов). Значит, убийство Игоря было дорогой ценой, но оно не могло перевесить общественного спокойствия города, последнее было дороже. Тем более что до этого императрица указывала, как киевляне его не любили: «он не выполнил своего крестоцеловального обещания» перед горожанами. А раз так, то исследовательница без большого сожаления отнеслась к городской трагедии, это было «народным нечаянным смятением»[323]323
  Екатерина II] Записки касательно российской истории. С. 86, 128.


[Закрыть].

Подчеркнула Екатерина любовь горожан к Изяславу и в тот момент, когда он уходил с киевлянами биться против Юрия Долгорукого, претендовавшего на киевский стол. Киевские вой покидали город, «и тако, помолясь Богу, пошли со всеми полками», то есть против неугодного претендента встала вся община киевская. Императрица этот мотив усилила еще и следующими фразами: «…оставя в Киеве престарелых, больных и младенцев, и не только тем, но и женам, велели вооружаться и быть к обороне готовым»[324]324
  Там же. С. 229–230.


[Закрыть].

Уважаемый многими историками XVIII в. и последующего времени князь, основатель Москвы Юрий Долгорукий (правда, по мнению императрицы, ее построил еще Олег, а Юрий только «разширил»), сильно проигрывал в глазах исследовательницы. Проигрывал в главном – он был нелюбим горожанами: «Киевляне наивяще не возлюби его и желали вообще, чтоб из Киева выехал, понося его непорядочное житие и правление»[325]325
  Там же. С. 203.


[Закрыть]. Именно такие слова киевлян Екатерина II адресовала князю Юрию Долгорукому, несколько раз пытавшемуся утвердиться на киевском столе.

Следует обратить внимание на слово «правление» в последней процитированной фразе Екатерины II: киевлянам не нравилась не только бытовая сторона жизни знаменитого князя, но и его «правление». Позволяя горожанам выражать такое отношение к князю, императрица должна была найти и отразить в своих «Записках» причину такой людской неприязни к князю. Наиболее приемлемой областью поиска в данном случае мог стать характер князя, какая-либо его отрицательная черта. И императрица нашла такую черту характера князя Юрия Долгорукова – его «неограниченное властолюбие»[326]326
  Там же.


[Закрыть]. Вот за что его также не признавали киевляне, и это, по ее мнению, было вполне справедливым. За такое же недостойное разумного правителя качество был убит его сын Андрей Боголюбский. Императрица без лишнего сожаления заметила о нем: «.. последнее время жизни его возгордился зело, и гордостию многие неистовы изъявил, также добраго распорядка не доставало» в правлении[327]327
  Екатерина II] Записки касательно российской истории. Ч. 3. СПб., 1787. С. 103.


[Закрыть]. Тогда за что же киевские жители любили князя Изяслава? Екатерина указала эту причину, причем нашла ее вполне достаточной. За то, что Изяслав «советуется с народом Киевским»[328]328
  Там же. Ч. 2. С. 124–125.


[Закрыть].

Не стоит принимать буквально слова императрицы: «советовались» завоевавшие ее любовь князья не со всеми. Если обратиться к примеру сконструированного ею образа князя Владимира Святославича, то обращает на себя внимание ее указание, что он на совет «созвал <…> вельмож своих и старшин градских»[329]329
  Там же. Ч. 1. С. 121.


[Закрыть]. В другом месте она заметила: «Великий Князь Владимир любил весьма вельмож мудрых и простосердечных, и с ними о устроении государства, войнах и правосудии советовал, разсуждая, что сими государство силу, богатство и славу приобретает»[330]330
  Там же. Ч. 4. СПб., 1787. С. 163.


[Закрыть].

Можно предположить с определенной долей уверенности, что императрица, скорее всего, воспользовалась татищевским текстом, так как именно у него летописное сообщение о любви князя к своей дружине подано так, что вместо «дружины» значатся «вельможи»[331]331
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… Кн. 2. С. 83.


[Закрыть]. Это говорит о том, что, с одной стороны, исторические соответствия своим идеалам прошлого Екатерина находила в исторической литературе. С другой стороны, летописных княжих дружинников она понимала как служилых людей – вельмож – и с такими «вельможами» в ее конструкциях древнерусского прошлого мы еще встретимся.

По мысли Екатерины II, «правильные» древнерусские князья советовались по вопросам о своих начинаниях не только со своими вельможами, но и с представителями городских общин (ими были старцы градские, или старшины). Впервые о киевских старейшинах императрица упомянула при описании осады города печенегами, в отсутствие князя Святослава. Именно «старейшины Киевские» искали человека, которого можно послать к воеводе Претичу за помощью, а после устранения угрозы отослали послов с укором князю[332]332
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… Ч. 3. С. 98.


[Закрыть]. Конечно, в летописном сообщении упоминания о «старейшинах» мы не находим. В изданной Никоновской летописи (известном императрице издании) читаем: «И въстужиша людье въ граде и реша <…> И послаша Княне к Святославу послы, гллголюще: Княже, чюжня земли ищешъ и блюдешъ, а своея ся охабивъ; мало во невзяша Печенези матери твоей и детей твоихъ и насъ»[333]333
  Руская летопись по Никонову списку изданная смотрением Императорской Академии Наук: в 2 ч. Ч. 1. СПб., 1767. С. 52–53.


[Закрыть]. Вероятно, императрице показалось, что укорять князя имели право только городские старейшины, а не все «кияне». Поэтому она воспользовалась сообщением, в котором упоминаются «старейшины киевские» применительно именно к этому сюжету. Такое сообщение можно найти только у Татищева[334]334
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… Кн. 2. С. 46.


[Закрыть].

Это говорит о том, что Екатерина подходила к известным летописным событиям с вполне сформировавшимся взглядом: важнейшие политические решения принимали избранные, в данном случае старейшины градские. Поэтому она пользовалась не сообщениями летописей, а «Историей Российской» Татищева, которая в большей степени, нежели сообщения древнерусских летописей, подкрепляла созданный парадигмальный конструкт. В связи с этим вызывает интерес вопрос: а как отнеслась императрица к вечевым собраниям в Древней Руси? В качестве примера представляется возможным обратиться к описанию Екатериной II киевских событий 1068 и 1113 гг.

В изданной в 1767 г. Никоновской летописи сообщается, о том, что в 1068 г. «Изеславуже со Всеволодомъ привегшу к Киеву, а Святославу к Чернигову, и сотворнша вече на торговище, п рѣша людп Кневстип ко князю: се Половцы разсыпались по земли взлгонехъ; дай намъ, Княже, оружие и кони, еще биемся снимн»[335]335
  Руская летопись по Никонову списку… Ч. 1. С. 157.


[Закрыть]. Летописец указал, что киевляне собрались на вече, которое устроили в торговой части города. Екатерина поведала этот сюжет иначе. Коалицию князей Изяслава Киевского, Святослава Черниговского и Всеволода Перяславского разгромили половцы. «Киевские же войски прибегли в растройстве в

Киев, – писала она, – начали роптать и, согласись между собою, послали к Великому Князю сказать тако: “Ныне Половцы разсеялись по земле и делают разорение, просим, чтоб нам даны были оружие и кони, которые естьли получим, можем оборониться”»[336]336
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… Ч. 1. С. 209–210.


[Закрыть].

Можно сразу заметить, что в приведШных словах Екатерины II отсутствует упоминание о вече, но, кроме того, в отличие от слов летописца, у нее действуют не «люди Киевстии», а «войски». Кто это такие? Так как императрица выборочно пользовалась татищевским текстом, необходимо посмотреть, как там описывается это событие: «Киевляне же прибегши в Киев учинили обсченародный совет на торговище, и согласясь, послали ко князьям и объявить тако…» Дальше есть упоминание о народе: «начали народ роптать», но слово «войски» у Татищева мы не находим[337]337
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… Кн. 2. С. 120.


[Закрыть].

Может быть, под этим словом Екатерина подразумевала дружины Изяслава и Всеволода, которые после поражения прибежали в город просить оружия для продолжения борьбы с кочевниками? Однако это маловероятно, надо вспомнить, что вслед за Татищевым императрица назвала дружину «вельможами». Таких «вельмож» мы встречаем и в этом сюжете русского историка. Татищев отличал «народ» киевский от «вельмож». Последние делали все возможное, чтобы спасти ситуацию в Киеве в пользу их князя Изяслава. Народ, как указал историк, «видев Изяслава стояща с вельможи его…»[338]338
  Там же. С. 120–121.


[Закрыть]. И снова у Татищева мы обнаруживаем «вельмож» там, где в летописи значатся дружинники, например, в Никоновской летописи читаем: «…и дружине стоящи у князя»[339]339
  Руская летопись по Никонову списку… С. 158.


[Закрыть]. Екатерина, следуя за историком, также указала на князя, «стоящего с Вельможи»[340]340
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… С. 210.


[Закрыть]. Значит, можно снова убедиться в том, что «вельможи» у императрицы, как и у Татищева, – это дружинники. Однако ситуацию с «войски» это полностью не объясняет.

В киевском «Синопсисе» Гизеля в событиях 1068 г. действовали «бояре», они же в изложении Ф.А. Эмина подстрекали к возмущению против князя народ. А.И. Манкиев участниками этого конфликта сделал «дворян»[341]341
  См.: Синопсис [1674]. СПб., 1810. С. 90–91; [Манкиев А.И.] Ядро российской истории. М., 1799. С. 93; Эмин Ф. Российская история жизни всех древних от самого начала России государей до Екатерины II: в 3 т. Т. 2. СПб., 1768. С. 15.


[Закрыть]. Однако и Эмин, и Манкиев следовали за построением Гизеля. Их связала общая идея, заключавшаяся в недовольстве Изяславом, порожденным заточением им в «поруб» Всеслава Полоцкого. Но при внимательном прочтении текста этого сюжета в екатерининских «Записках», выборочным порядком скомпилированного из «Истории Российской» Татищева, мы обнаруживаем намеки на гизелевскую идею. Только в чистом виде эта идея не была заимствована императрицей у автора «Синопсиса», в новую конструкцию его преобразовал М.М. Щербатов. В «Истории Российской» князя Щербатова можно найти указание на то, что киевское событие 1068 г. начали именно «войска». Историк писал, что после поражения пришедшие «же войска в Киев учинили собрание между собой»[342]342
  Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. 2. СПб., 1771. С. 12.


[Закрыть], т. е. он не указал, как летописец, что «кияне», весь город, собрались на совет (вече), а поставил слово «войска».

Однако не следует думать, что, создавая образ этого события, Екатерина полагалась только на тексты Татищева и Щербатова. Нет, далее у князя Щербатова написано: «…Тогда народ, возлагая всю вину на воеводу Косняча… пошел с яростию на двор его, но не нашедши его в доме, половина народу на двор Княжеский устремилась» и призвали на княжение освобожденного из темницы Всеслава[343]343
  Там же. С. 12–13.


[Закрыть]. В приведенных историком словах уже нет его произвольно внесенного слова «войска», теперь действует «народ», так же как в летописях и в «Синопсисе». Екатерина же поместила щербатовские «войска» и в ход дальнейших событий. Она давала тем самым понять, что «войски», а не «народ» были недовольны поражением, «безпорядочным предводительством» и в этом обвиняли княжеского воеводу Коснячко. Более того, именно этот мотив императрица усиливает в том месте, когда, по ее словам, «войски», а не народ оказались рядом со злополучным «порубом», где содержался полоцкий князь. Недовольные «стали у двора, где содержался в заточении князь Всеслав Полоцкий <…> и начата некоторые поговаривать и посоветовать, чтоб содержащегося Князя Всеслава освободить и, его яко искуснаго в воинстве начальника, противу неприятелей (половцев. – С.М.) отправить»[344]344
  Екатерина II. Записки касательно российской истории С. 210.


[Закрыть]. Значит, приведенным императрицей «войскам» нужен был полководец. Это подтверждает мысль Екатерины, коротко сформулированную в другой исторической работе: «Всеслав освобожден в Киеве войсками яко храбрый воин»[345]345
  Екатерина II. Выпись хронологическая из истории Руской. СПб., б.г. С. 42.


[Закрыть].

Остается только одна версия: загадочные «войски» – это незначительная часть горожан, они не собирались изгонять своего князя и на его место ставить другого. Им нужен был не князь, а «храбрый воин» – полководец. Такими «войсками», как и в тексте Щербатова, могло быть только народное ополчение – вой. Здесь Екатерина отошла и от татищевского, и от щербатовского текста, так как в первом нарисована картина всеобщего выступления горожан, а во втором указано, что начало событиям было положено воями, а затем к ним присоединился весь город. Императрица не привела и татищевского эпитета, данного той категории киевлян, которые хотели избавиться от Изяслава (Татищев их назвал «подлыми»)[346]346
  Татищев В. Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… Кн. 2. С. 120.


[Закрыть]. Екатерине незачем было так называть киевлян, так как, по ее гипотезе, никто Изяслава изгонять не собирался, он ушел из Киева «поверя слабым» – части своих неразумных «вельмож» (дружинников)[347]347
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… С. 211.


[Закрыть].

Можно сделать следующий вывод: Екатерина II не признала никакого вече в Киеве, так как все замешательство произошло по причине недовольства воев своим поражением и поисками храброго полководца, а таким был полоцкий князь. Но в этом логическом построении не все так гладко, как хотелось бы…

Напрашивается вопрос: по какой причине покинул Киев Изяслав и его брат Всеволод Переяславский? И, кроме того, когда на следующий год Изяслав с польским войском подошел к Киеву, то перед ним каялись не «войски», а все горожане. Отвечая на это «возражение», императрица пишет: они «учинили совет»[348]348
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… С. 213.


[Закрыть]. Видимо, усмотрев это логическое несоответствие, в другой работе она замечает, что «войски Киевские начали приходить в раскаяние». Но тут же повторяет свою прежнюю версию, основанную на сообщении летописей, в которых не было места, подтверждавшего ее построения. В связи с этим она замечает: «Изяслав прощает Киевлян», не уточнив, в чем был виноват весь город[349]349
  Екатерина II. Выпись хронологическая… С. 43–44.


[Закрыть].

В конструкции киевских событий 1113 г. Екатерина II представила активную политическую роль двух социальных групп киевлян. Это «вельможи» и «народ многочисленный». Она указала, что «по смерти Великого Князя Святополка Изяславича вельможи Киевские немедленно послали Князьям Руским объявить о сем произшествии»[350]350
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… С. 358.


[Закрыть]. То есть она не стала писать о том, что сразу после смерти Святополка киевляне собрались на совет (вече) и выбрали себе в князья Владимира Мономаха, как, например об этом написал Татищев: «…Киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодича»[351]351
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… Кн. 2. С. 212.


[Закрыть]. Не последовала императрица и примеру Ф.А. Эмина, который коротко отметил, что «Владимир по прошению всех киевлян, с общего князей согласия был избран князем киевским»[352]352
  Эмин Ф. Российская история жизни всех древних от самого начала России государей до Екатерины II. Т. 2. СПб., 1768. С. 310.


[Закрыть].

В сложившейся ситуации Екатерине необходимо было пояснить, почему на киевский стол не мог сесть кто-либо из ближайших родственников умершего. Текст Татищева не представлял возможности это сделать, так как в примечаниях автор отметил: «сие избрание Государя погрешно [в летопись] внесено: ибо по многих обстоятельствах видим, что силы Киевлян в том не было; брали сущие наследники по закону или по заветам или силою». Правда, Татищев намекнул, что «по старшинству имел преимущество» Олег, но он был беспокойным, властолюбивым и свирепым[353]353
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… С. 458–459.


[Закрыть].

Свое объяснение императрица представила так: «Князи Олт и Давид Святославичи, яко дети старейшаго брата Великого Князя Всеволода, родителя Князя Владимира, могли требовать престол Киевской, но большая часть Киевлян слышать не хотели о поколении Святославли <… > в самом городе Киеве ненависть дошла до того, что разграблены были домы тех, которые старались о доставлении престола Киевскаго Князьям Святославичам <… > Потом напали на Жидов, коим под Святополком разные выгоды даны были»[354]354
  Екатерина Л.Записки касательно российской истории… С. 359–360.


[Закрыть].

В данном случае следует внимательно отнестись к описанию киевского события Щербатовым, но не к той его части, где он указал, что большинство летописей молчат о происшедшем в 1113 г.: «и только обретаю единого (список одного летописца в моей библиотеке), который описывает о бывших возмущениях в Киеве после смерти Святополка». Для нас актуальность представляет замечание историка о том, «что жители сего града по самой кончине их государя кинулись сперва на жидов, живущих в Киеве, оных пограбили, и желали далее простирать свои беспорядки, чего ради мудрейшие люди, из искреннего почтения» послали за Владимиром Мономахом[355]355
  Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. 2. СПб., 1771. С. 87.


[Закрыть]. По мнению Щербатова, «беспорядки» были прекращены правильным решением «мудрейших».

Как можно заметить, Екатерина II не повторила осторожное описание события Щербатовым (ведь он признается, что у него недостаточно источников). Ей требовалась иная пространно описанная конструкция прошлого. Все перечисленные действия осуществлялись киевским народом, и естественно, на фоне подобного неустройства должна была выступить сила, которая стремилась к порядку. У Щербатова такой силой были «мудрейшие», Татищев писал о «вельможах» («Вельможи же Киевские, видя такое великое смятение, и большего спасаясь, едва уговорили народ, послали второе ко Владимиру»)[356]356
  Татищев В.Н. История Российская с древнейших времен неусыпными трудами через тридцать лет собранная… С. 212.


[Закрыть]. Теперь императрица уже использует мысль Татищева, вводя в киевское действие «вельмож». «Вельможи Киевские, – писала она, – видя такое неузтройство во граде послали ко Князю Владимиру, прося, чтоб немедленно пришел возстановить спокойствие». Владимир откликнулся на призыв «вельмож» и пришел в город[357]357
  Екатерина II. Записки касательно российской истории… С. 360.


[Закрыть].

Таким образом, в екатерининской конструкции события 1113 г. вечевых сходок киевляне не устраивали, но в построении императрицы место простым киевлянам отведено было. Екатерина предусмотрела все или почти все. Она расписала эти события как сценарий к своим многочисленным пьесам: не вывела горожан на киевскую сцену 1068 г., так как им некого было противопоставить как силу, которая внесла бы порядок, поэтому в тексте «Записок» действуют одни «войски», они вроде и киевляне, но, однако, не все, а лишь небольшая их часть. В конструкции события 1113 г. действующих лиц больше. Кроме того, у Татищева оказалось упоминание о киевских «вельможах». В этих условиях Екатерина изобразила киевский люд не просто силой, мстящей ставленникам ненавистных Святославичей, но разумным обществом, желающим для себя добродетельной власти, которую можно уважать и любить. «Киевляне вообще, – писала она, – желали видеть на Киевском престоле Князя Владимира Всеволодича… ибо паче прочих Князей Руских, современников его, украшен был добродетелями»[358]358
  Там же. С. 358.


[Закрыть]. Получается, что разумно поступили не только простые киевляне, но и «вельможи» киевские, так как выполнили волю населения, пригласили пользующегося любовью князя. «Князь Владимир Всеволодович по кончине Святополка II был призван Вельможами Киевскими для возстановления спокойствия», – вернувшись во второй раз к своему выводу, заявила императрица[359]359
  Там же. Ч. 4. С. 379.


[Закрыть].

Следует заметить, что в конструкциях социально-политической истории Древней Руси императрица ничем не ограничивала права князя, но предъявляла к нему требования, и требования не только морального характера. Эти требования складывались из ее понимания правила разумного правления. Князь должен был советоваться не только со своими ближними или «вельможами» – дружиной, то есть служилой знатью, но и с представителями народа. Представители от народа были выделены ею в лице старейшин и старцев градских. Последние связаны с горожанами, которых, как реально действующую силу, Екатерина II и выводила на сцену истории в те моменты, когда в управлении что-то не ладилось, когда княжеская власть не в силах была разумно управлять. Другое дело, что волю народной стихии императрица ограничивала действием третьей силы. Эта сила была ближе к князьям, и именно с ней последние вели диалог. Они помогают князьям устанавливать разумную «законную монархию». Именно их, «вельмож» и старейшин, можно наблюдать во всех, за редким исключением, созданных Екатериной II конструкциях прошлого.

Императрица не хотела упоминать о вече, поэтому вместо вечников выставляла то «войски», то благоразумных «вельмож», однако она не замалчивала происходившие в древнерусских землях социально-политические конфликты, что делали многие другие исследователи того времени, не защищала князей от «подлых» горожан, если те, по ее мнению, проявляли «неограниченное властолюбие».

Данное наблюдение идет вразрез с мнением А.Н. Пыпина о том, что применительно к периоду древнерусской истории Екатерина II выводила на историческую авансцену только князей[360]360
  Пыпин А. Исторические труды императрицы Екатерины II // Вестник Европы. 1901. № 12. С. 790.


[Закрыть]. Эту же мысль, причем более категорично, повторил С.Л. Пештич, написав: «Творцами истории в представлении автора “Записок касательно Российской истории” были только князья, а не представители городского сословия»[361]361
  Пештич С.Л. Указ. соч. С. 262.


[Закрыть]. М.А. Алпатов окончательно закрепляет эту мысль, говоря о том, что Екатерина II взялась «доказать, что первые русские князья были полновластными правителями Киевского государства, что власть в России исторически родилась как власть абсолютного повелителя…» и т. д.[362]362
  Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII – первая половина XIX в.). М., 1985. С. 161.


[Закрыть]

Кроме того, что эти замечания не совсем соответствуют сконструированным Екатериной II социально-политическим практикам Древней Руси, они еще и являются замечаниями к ней как к историку. Однако Екатерина была «другим» историком. Не надо искать в ее работе «настоящей истории», это другая социально ориентированная история. Поэтому и вывод И.Я. Лосиевского о «Записках касательно российской истории», что это – «фундаментальное научное сочинение», но «полностью уйти от современности Екатерине-историку не удалось»[363]363
  Лосиевский И. С пером и скипетром // Екатерина II. Российская история. Записки великой императрицы. М.: Эксмо, 2008. С. 22.


[Закрыть]выглядит очень спорным. Ее сочинение не было научно ориентированным, а поэтому автор «Записок» и не ставил целью «уход от современности».

Выбранная императрицей парадигма «разумного прошлого» заняла высшее место в иерархии правил оформления письма истории. Именно она являлась тем фактором, который способствовал выбору направленности описания социально-политических практик Древней Руси. Целью Екатерины было не желание приблизиться к истине, чего можно было достичь посредством соблюдения правил, вырабатываемых зарождающейся классической европейской моделью историографии, а «реализация» своей идеи в прошлом.