Текст книги "Крах династии"

Кажется, только в это мгновение меня что-то кольнуло в сердце. Я вскочил, сбросил с головы шлем, отшвырнул, чтобы не мешал, пояс с ножнами, и помчался через двор к бане. Расстояние было небольшое, метров сто. Если считать по максимуму: неровный, мокрый после дождя двор, бурьян, неудобная для спринта обувь, длиннополый кафтан, – преодолел я его за пятнадцать секунд. Однако этого времени оказалось слишком много.

Из бани выскочил мальчишка. Вслед ему выбежал, держась за грудь, отец Алексий. Он бросился на мальчика, пытаясь схватить его свободной рукой. Тот легко отпрыгнул в сторону, оглянулся и увидел, что я уже преодолел половину пути. Кажется, это его смутило, он сделал несколько суетливых движений, видимо, не зная, на что решиться. Алексий уже приближался к нему какой-то странной расхлябанной походкой. Левая его рука по-прежнему была прижата к груди; правой он тянулся к пацану.

Я не бежал, а стелился над землей. Мальчик заметался на месте. Потом он бросился к тыну. Бежал он не к заранее подготовленному лазу, который находился метрах в тридцати от бани, а напрямую к забору. Я изменил направление, чтобы встретиться с ним в одной точке. Однако он внезапно сильно увеличил скорость, Короткого разгона ему хватило, и он, как ниндзя из тайваньского боевика, легко вбежал вверх по вертикальной стене. Вверху забора мелькнуло маленькое тело, а я едва успел затормозить, чтобы всем телом не врезаться в частокол.

– Держи его! – прохрипел сзади знакомый голос.

Я быстро повернулся к товарищу. Отец Алексий стоял на коленях, повернув лицо в мою сторону. В его груди торчала рукоятка кинжала, он бережно поддерживал ее левой рукой. Одним прыжком я подскочил к нему. Священник смотрел виноватыми глазами.

– Что, что случилось! – закричал я, уже вполне понимая и что случилось, и что случится через несколько минут. – Держись, друг, держись, – беспомощно бормотал я, – сейчас что-нибудь придумаем...

– Помоги мне лечь, – неожиданно тихо, даже как-то нежно попросил он. – Мне холодно!

Я обнял его за плечи и осторожно опустил на спину. На торчащую из его груди меленькую, детскую рукоятку ножа старался не смотреть.

– Подвел я тебя, – извиняющимся голосом сказал он. – Видно, по грехам моим помирать пора.

– Какие у тебя грехи, Господь с тобой! Сейчас я попробую вытащить нож...

– Потом вынешь, когда отойду, – болезненно усмехаясь, тихо сказал он. – Вот незадача, стал попом, а самому грехи отпустить некому... Придется тебе...

– Да, да, конечно, – торопливо проговорил я, – как смогу...

– Грешен я перед богом и людьми, – заговорил умирающий, – не по божьим законам жил, кровь людскую лил, бражничал сверх меры...

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – бормотал я знакомые слова отпущения грехов.

– Сирот не обижал, чужого не брал, таких грехов на мне нет...

– Я знаю...

– Там в бане клад великий зарыт, я, пока сидел, откопал. Передай церкви на храм Божий, там, думаю, не на один хватит...

– Исполню.

– Тогда прощай, Алеша, долгой тебе жизни. Если чем обидел, прости.

– И ты меня прости, – сказал я, сжимая его слабеющую руку. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь.

Глава 20

На мой крик сбежались все работники кожевенной мастерской. Следом, отдуваясь, поспешал хозяин. Подходя к недвижному телу отца Алексия, снимали шапки, крестились. Люди жадно смотрели в лицо смерти, как будто стремились понять тайну жизни. Я дал Геннадию Александровичу денег и попросил отнести отца Алексия в ближайшую церковь. Четверо его подмастерьев осторожно подняли большое, недавно сильное, полное жизни тело, и скорбная процессия направилась к переднему двору.

– Мне нужно два мешка, – сказал я хозяину, – и прикажи привести сюда наших лошадей.

Тот как-то замялся и не сразу отдал соответствующее распоряжение. Я догадался, что мешки тоже стоят денег, и заплатил ему московками. Только тогда Геннадий Александрович послал за ними мальчишку-ученика. Пока тот выполнял приказ, я рассматривал нож, убивший моего друга. Он был явно сделан по индивидуальному заказу. Оружие, надо сказать, было страшное. Такой формы клинки мне еще не случалось видеть, как и сорт стали. Рукоять, видимо, подогнанная под маленькую руку Версты, была вырезана из какой-то не известной мне цельной кости и снабжена мелкой насечкой.

Только теперь, когда я смог хоть как-то соображать, я понял, что отец Алексий фактически спас мне жизнь Не знаю, как ему удалось помешать убийце вырвать из своей груди нож и тем обезоружить его. Если бы у того осталось оружие, то трудно сказать, чем бы кончился наш бой. Я так отчаянно бежал, что на излете сил вряд ли сумел бы отразить молниеносную атаку такого грозного противника.

– А зачем тебе мешки? – спросил хозяин, когда мальчик подвел лошадей и передал мне два стареньких пеньковых мешка.

– Покойный завещал передать деньги церкви, – ответил я.

– Какие еще деньги? – насторожился Геннадий Александрович.

– Награбленные, – ответил я и зашел в баню. Там было сыро и прохладно. Посередине помещения стояли четыре солидного размера керамические горшка из обожженной глины, два из которых оказались без крышек.

– Чего там? – взволнованно спросил хозяин, появляясь в дверях и заслоняя своей коротконогой тушей дневной свет.

– Выйди, – грубо приказал я, – и жди за порогом.

Тот хотел возразить, но сабля была не в его, а в моей руке, так что пришлось повиноваться. Я заглянул в распечатанные горшки и даже присвистнул от удивления – они были доверху полны монет.

Я обошел тесное помещение и у стены увидел ямы, вырытые священником. Скорее всего, там и хранились сокровища. Кому они принадлежат, можно было не гадать.

– Ну, скоро ты? – опять вопросил нетерпеливый кожевник.

– Давай сюда мешки, – распорядился я.

Геннадий Александрович втиснулся в низкую, узкую дверь и протянул мне мешки. Со света он не сразу заметил горшки, а когда разглядел – потерял дар речи.

– Это еще что такое?

– Награбленные деньги, – ответил я.

– Нет, правда, – начал говорить он и, наклонившись над бесценными горшками, остолбенел. – Золото, столько золота, – шумно прошептал он, будто проткнутая шина, выпуская из себя воздух.

– Не только золото, там есть и серебро, – хладнокровно уточнил я.

– А кому? Куда? Зачем? Почему? – заговорил он без голоса, одной душой.

– Что, «кому»? Покойный завещал деньги на постройку храма.

– Но ведь столько денег, – как загипнотизированный бормотал кожевенник, – на всех хватит, и нам, и нашим детям. Внукам останется, Давай... Хочешь, пополам, а то, женись на Дашке!

– Нельзя, это деньги кровавые, их можно только святым делом отчистить.

– Ты подумай, какие мы с тобой дела будем делать! Одной семьей! – лепетал Геннадий Александрович. – Всех осчастливим!

– Не получится, – коротко ответил я.

– Не хочешь на Дашке жениться, просто так живи...

– Все, разговор окончен, помоги мне их пересыпать в мешки.

– Тебе не нужны, мне отдай, а я за тебя буду век Бога молить! Такое богатство, – говорил он, тонкой струйкой всыпая монеты в мешок.

– Ты с этими деньгами и трех дней не проживешь, придет за ними хозяин и всех вас зарежет, – попытался я унять лихорадочное состояние кожевника.

– Сегодня же все брошу, в Калугу, Тверь, Нижний, в Ливонию... Никто не найдет... Богом молю!

– Ладно, я подумаю, – пообещал я. – Те, залитые смолой, горшки так клади, не нужно их открывать.

– Подумай, а? Ведь пока никто не знает! Или давай вдвоем, вместе, ну их всех, пусть...

– А как же твоя Агриппина Филаретовна, дочь, сыновья?

– Пропади они все пропадом, не нужен мне никто!

– Это кто тебе не нужен, шельмец! Это кто – пропади пропадом?! – послышался снаружи неповторимый голосок Дашиной матушки.

Геннадий Александрович разом сжался, помертвел лицом и заметался по бане. Мне, после всего, что случилось, было не до чужих семейных отношений. Я связал мешки в виде вьюка, вынес наружу, взвалил на лошадь Алексия.

Из бани выполз Геннадий Александрович, лицо его было мокро от пота, глаза горели:

– У меня нашел, значит, все мое! – угрюмо сказал он, отворачиваясь от гневно взирающей на него супруги.

Я не ответил, сел за своего донца и, не прощаясь, поехал к воротам. Как бы не было мне горько от гибели друга, но времени на скорбь сейчас не было. До вечера нужно было успеть сделать массу дел, чтобы не упустить убийцу и не оставить безнаказанной смерть замечательного человека.

Тогда, как и сейчас, все самое важное решалось в Кремле, туда я направил своего коня. У Патриаршего подворья я спешился и пошел прямо в покои патриарха. Там толпилось человек двадцать клириков, одетых в церковные облачения.

Приход «гражданского лица» привлек к себе внимание, и ко мне тотчас подошел молодой инок, вероятно, секретарь патриарха. Я ему поклонился и попросил испросить у главы церкви минутную аудиенцию. Мое пребывание в окружении царя не осталось незамеченным церковью, монах не отказал и не придумал отговорку, а конкретно спросил, что мне нужно от его святейшества.

– Сегодня утром патриарх рукоположил в священники моего друга, а тот несколько минут назад погиб, – начал объяснять я, – мне нужно поговорить об этом с его святейшеством.

Инок перекрестился и произнес по этому случаю приличествующую ритуальную фразу, но звать патриарха не спешил.

– Брат мой, – проникновенно сказал он, – его святейшество в своих покоях молится за всех нас, если ты не настаиваешь, то я сам завтра с утра передам ему скорбную весть.

– Можно и завтра, но убитый священник завещал церкви деньги на строительство храма...

– Пожертвование можешь оставить привратнику, оно не пропадет, – перебил меня секретарь, явно теряя ко мне интерес.

– Могу, но мне одному столько денег не донести, может быть, брат, ты сам мне поможешь.

– Что помочь? – не понял он.

– Внести сюда золото и серебро. Только думаю, что лучше бы ты обеспокоил патриарха, чтобы потом не сказали, что ты украл часть казны.

– Такое пожертвование, – растерянно спросил монах, – где оно?

– В мешках, так что иди за его святейшеством и пошли кого-нибудь из служек принести вьюк с лошади, она на вашей коновязи.

Парня как ветром сдуло. Все долгополые, слышавшие наш разговор, так засуетились, что стало ясно, ничто человеческое им не чуждо.

Когда два монаха внесли в приемную мешки с деньгами, из внутренних покоев показался патриарх. Судя по смятому лицу, он отдыхал.

– Ты меня искал, сын мой? – спросил он, протягивая руку для лобызания. – Что еще случилось?

Я коротко рассказал старику всю историю. Тотчас любопытные развязали мешки и все, кто оказался поблизости, застыли при виде груды золотых и серебряных монет.

Посчитав свою миссию выполненной, я, не прощаясь, вышел из резиденции и направился в Разбойный приказ. Этот визит был для меня важнее, чем передача ценностей церкви. Нужно было любыми способами убедить полицейские власти оказать мне содействие, иначе возможность поймать убийцу становилась равна нулю.

В Разбойном приказе самого боярина, в просторечье, министра Внутренних дел, на месте не оказалось. Это меня не смутило, даже напротив – обрадовало: у нас в России испокон века повелось, что чем выше начальник, тем больше от него маразма и бестолковщины. Я попросил какого-то подьячего вызвать для разговора приказного дьяка. Опять помогла близость ко двору, дежурный чиновник энтузиазм не проявил, но дьяка позвал. Звали его Иваном Прозоровым. Ко мне подошел ладно одетый человек с неуловимым выражением лица. Посетителей, кроме меня, в палате не было, и он сразу обратился ко мне:

– У тебя ко мне дело? – спросил он, ласково улыбаясь одними губами, в то время как глаза насторожено ощупывали лицо и одежду.

– Недавно на Поганых прудах произошло убийство, – сказал я, – убили священника, нужно задержать преступника, пока он не убежал из города.

– Да, народ совсем потерял стыд и совесть, ничего не осталось святого! Уже попов убивают! Ладно, спасибо, что донес, мы непременно поймаем разбойников!

– Каких разбойников? – не понял я.

– Тех, что попа убили. У нас не побалуешь! Ты можешь идти, все будет хорошо.

Мне такой общий подход к проблеме не понравился. Наша милиция, та хотя бы для вида проявляет интерес и составляет протокол, а эти ловкачи успокоили неотвратимостью наказания, и все дела.

– Но я знаю убийцу! – попытался я заинтересовать в своей персоне дьяка. – Вы ведь даже не знаете, кого ловить!

– Ничего, сами как-нибудь разберемся. У нас такие люди служат, что от них муравей в лесу не спрячется.

– Этот человек вырезал дворянскую семью на Яузе, – попробовал подойти я с другого бока.

– Все знаю, – не очень стараясь подавить зевок, сообщил дьяк, – мы его все равно поймаем, никуда он от нас не денется!

Разговаривать с профессионалом, знатоком своего дела было приятно, но кое-какие сомнения в компетентности здешних компетентных органов, у меня все-таки оставались.

– Кроме того, на нем еще очень много убийств, он настоящий маньяк! Поймать его будет чрезвычайно трудно!

Соответствующий эпохе синоним к слову «маньяку» я подобрал с трудом, мешало отсутствие в старорусском языке такого понятия.

Чиновник сочувственно-снисходительно покивал головой, заученно улыбнулся и, явно тяготясь назойливым посетителем, посоветовал ничего не бояться, запастись терпением и верить в справедливость. Я, как и положено, не усомнился, что Бог, в конце концов, накажет любого преступника, но захотел внести и свою долю в процесс справедливого возмездия.

– Сегодня городские ворота уже закрыты, он не сможет выбраться, а завтра с самого утра нужно проверить всех покидающих город! – настойчиво говорил я.

– Да, обязательно будем всех поголовно проверять, – с ухмылкой сказал дьяк. – Каждого осмотрим!

Выхода у меня не было, пришлось применить самое мощное оружие:

– Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал я, потом добавил уже как бы не по протоколу, а приватно, в частном, доверительном разговоре. – Меня что беспокоит, этот разбойник поклялся всех московских дьяков убить.

– Ну да! – ухмыльнулся собеседник. – Так-таки всех?!

– Я своими ушами слышал. Всех не всех, первым он хотел убить посольского дьяка Екушина, надо бы его предупредить, а то недолго до беды.

– Кого, говоришь, обещал, Екушина? – спросил дьяк, разом теряя прежнюю веселость. – А еще кого грозился, знаешь?

– Говорил, но я не отчетливо запомнил, – начал вспоминать я, морща лоб, подкатывая глаза и даже помогая себе пальцами. – Имя на языке вертится, а вспомнить не могу. Кажется, какого-то Присмотрова или Призорова...

– Может Прозоров? – неуверенно подсказал он.

– Точно! Ты как в воду глядел! Прозорова! Его тоже нужно предупредить, погибнет человек ни за что, ни про что.

– А что это за разбойник такой? – совсем иным тоном спросил дьяк. – Откуда он взялся?

– Этого я не знаю, только многих людей убил и столько золота награбил, что когда я вез – у коня спина прогибалась.

– Золото?! Вез?! – разволновался дьяк.

– Сейчас только по завещанию убиенного священника передал патриарху.

– Золото патриарху, – тупо повторил за мной Прозоров. – Что же ты не сразу сюда, – начал он, но только махнул рукой. – Теперь говори толком, какой он из себя твой разбойник.

Когда разговор сделался конструктивным, я даже получил удовольствие от беседы с умным, опытным профессионалом. Мы совместно разработали план действия, и дьяк приказал разослать со своими приказными чиновниками приказ ловить на всех московских заставах замаскированного под мальчика взрослого мужчину с желтым лицом, ростом дав аршина без вершка и непонятным акцентом.

После этого мы душевно распрощались и договорились встретиться рано утром, до того, когда начнут открывать городские ворота, После чего я отправился в Оружейную палату, добывать себе подходящее оружие на случай встречи с Верстой. Вступать с ним в рукопашную схватку я не хотел ни под каким видом. А особой надежды, что его смогут задержать обычные стрельцы, у меня не было.

Самым простым способом получить казенное оружие было испросить повеление царя. Однако обратись я к Федору, меня бы неминуемо задержали на Царском дворе выслушивать стенания Федора, выяснять отношения с Ксенией, на что в тот момент не было ни сил, ни времени, ни желания. Потому пришлось пойти не прямым, честным путем, а общеизвестной, скользкой дорожкой, Она привела меня все в ту же Оружейную палату, только не с парадного, а заднего, служебного, входа.

Там по причине позднего времени оказался только один человек, мирно спавший на скамье в сенях. Его добыл, точнее, будет сказать, разбудил по моей просьбе стрелец-охранник, с которым я как-то перебросился парой слов.

– Здорово, боярин! – поприветствовал я заспанного сторожа.

От такого уважительного обращения тот слегка припух, но быстро справился с удивлением от странного визита и обращения и напустил на себя важность ночного директора.

– Ты кто такой, и как сюда попал? – строго спросил он, переводя взгляд с меня на стрельца.

– Это царев любимый слуга, – сообщил он, крепко сжимая в кулаке невесть как попавшую в руку ефимку, – ты, Анисим, поговори с ним, может, на чем и столкуетесь. Он мужик надежный, не подведет.

Такая аттестация явно стоила суммы, зажатой в его кулаке, потому стрелец, выполнив свой долг с чистой совестью, удалился, Мы же с Анисимом остались с глазу на глаз.

– Чего разбудил? – без прежней враждебности спросил он. – По делу или так?

– По делу. Хочешь заработать?

– Так кто же не хочет, все хотят, но не у всех получается, – рассудительно заметил сторож. Видимо, как человек свободной профессии, он был склонен к философским обобщениям, что в данный момент мне было на руку. Общаться с ограниченным педантом было бы значительно сложнее.

– Мне нужны два франкских пистолета и малогабаритный самострел. Плачу черным налом, – объявил я. Естественно, это было сказано на понятном языке.

– Нет, так дела не делаются, – задумчиво сказал сторож. – У нас сам знаешь, какой здесь товар, можно сказать, редкой ценности, а ты только говоришь, что нужно тебе, а не спрашиваешь, что нужно мне.

– А что тебе нужно?

– Сначала выпить, а уже потом будем разговоры разговаривать. Может, я тебе все и так отдам. Здесь, сам погляди, всякого оружия навалом.

Оружия в палате действительно было много, причем, в основном, дорогого, иноземного. Пришлось опять идти по знакомым стрельцам добывать выпивку. Впрочем, мне это и самому было кстати, – помянуть отца Алексия.

С Анисимом мне повезло. Я с его помощью не только подобрал себе компактное оружие, но и нашел ночлег и дружеское участие. Он даже согласился завтра днем сходить к кожевнику, узнать, в какую церковь отнесли тело отца Алексия и, если я не успею освободиться, проследить, чтобы его достойно похоронили. Возможно, я был не прав, но на участие в погребальном обряде патриархата у меня надежды не было. Большие чиновники умеют только брать, а не заботиться о своих менее удачливых собратьях.

Короче говоря, после затянувшихся поминок мы с Анисимом проснулись на соседних лавках. Было еще рано, но впереди меня ждали большие дела, и пришлось заставить себя встать. Скоро должны были открыться городские ворота, и мы с Прозоровым договорились вместе ждать вестей от специально назначенных им нарочных.

Разбойничий приказ еще не открылся, а мы с Ваней Кнутом уже были готовы к ратным подвигам. Мой оруженосец держал под седлами наших коней, моего донца и свою лошадку. Осиротевшую кобылу священника мы оставили в царской конюшне.

Я с нетерпением ждал, когда явится мой новый напарник, но его все не было. О том, куда девался дьяк, не знал никто из служащих приказа. Я уже начал волноваться, не случилось ли с ним чего-нибудь плохого. Утро кончалось, богомольный народ разошелся по домам после заутренних служб, а дьяка все не было. Наконец, ближе к обеду Прозоров все-таки явился. Вместо того, чтобы извиниться за опоздание, он небрежно кивнул, в упор не заметив стоящего рядом со мной Ваню.

– Что ты так поздно? – спросил я, чувствуя, что невольно начинаю раздражаться.

Дьяк удивленно на меня посмотрел, видимо, не представляя, что ему кто-то может осмелиться сделать замечание. Видимо поговорка, что начальство не опаздывает, а задерживается, имеет очень глубокие исторические корни. Другое дело, что Прозоров был не моим начальником, и таких деятелей, как он, я видел в одном тесном и скорбном месте в тапочках белого цвета.

– Смотри, паскуда, если убийца уйдет по твоей вине, – негромко сказал я, наклонившись к его волосатому уху, – то я спущу с тебя шкуру!

Сделал я это не столько потому, что был зол на бессмысленную потерю времени, сколько в профилактических целях, показать, кто в этом деле главный. Иначе даже угроза собственной жизни не смогла бы заставить чиновника выполнить свои служебные обязанности.

– Да ты знаешь, с кем говоришь! – набрав в легкие воздух, даже как-то раздулся от уязвленной гордости дьяк, но я так свирепо наступил ему на ногу, что бедолага в прямом смысле взвыл, напугав своих подчиненных.

– Ты что, меня не понял? Не знаешь, что я друг царя? – тихо, но с нескрываемой угрозой спросил я. – Хочешь повисеть на дыбе? Я тебе это устрою!

– О чем ты? – тотчас сник и даже как-то съежился Прозоров. – Все в порядке, ни о чем не беспокойся, мое слово верное!

– Стрельцов на городских воротах предупредили? – перешел я к конкретной части операции.

– Все сделали в лучшем виде, ни о чем не беспокойся. Как только убийцу увидят, сразу же задержат.

– Стражникам сказали, что он очень опасен?

– Конечно, все сделал, как надо.

Мне оставалось только поверить на слово, но лицо у дьяка было какое-то ненадежное. Прямо-таки наше современное лицо, лик, так называемого, госслужащего: сытый, равнодушный и лживый. Такой, если что и захочет хорошо сделать, все равно перепутает.

– Рассказывай подробно, что приказал и кому! – потребовали.

– Чего рассказывать-то, – обиженно ответил он, неприметно отстраняясь от меня, – Ваське Бешеному приказал, он должен был на все ворота передать.

– То есть как это ты Ваське приказал! Приказал, и все? Даже не проверил?

– Мне что, нужно было самому по заставам ездить? – искренне удивился Прозоров.

– Хорошо, тогда зови этого Ваську! Будем разбираться!

Пришел Васька Бешеный, человек с маленькими злыми глазами, волчьей челюстью и отвисшими, как у брылястой собаки, мясистыми губами.

– Ты передал мой приказ на заставы? – спросил его дьяк.

– Передал.

– Вот видишь, а ты не верил! – повернул ко мне довольное лицо Прозоров.

– А что ты передал? – спросил я. Бешеный вызывал у меня еще меньшее доверие, чем его начальник.

– Все передал, – так же кратко ответил он.

– А что именно?

– Чего?

– Что ты передал?

– Что было приказано, то и передал.

– А что тебе было приказано? – упорствовал я.

Бешеный недоуменно посмотрел на дьяка, не понимая, что я от него, собственно, хочу.

– Чего приказано? – уточнил он.

– Отвечай, пес смердящий! – закричал я, окончательно потеряв терпение.

В маленьких глазах мелькнуло холодное бешенство, челюсть еще дальше выдвинулась вперед, но я устоял, выдержал взгляд и шепотом пообещал:

– Говори, тварь, а то запорю.

Я уже готов был сорваться и для наглядности поднес к его лицу кулак с зажатым в нем кнутом. Лед в глазах мгновенно растаял, они стали мягче, добрее, веки приветливо заморгали белесыми ресницами.

– Велел смотреть в оба! – приятным голосом сообщил он.

– Как так, в оба! – теперь уже возмутился сам дьяк. – Я тебе велел желтого задержать, а не в оба смотреть!

Прозоров развел руками и, ища сочувствия, жалостливо посмотрел на меня: вот, мол, с какими болванами ему приходится работать!

– И насчет желтого тоже передал, – неуверенно ответил Васька.

– С кем передал? – потребовал точности я.

– Так вот, – ответил он, косясь на кнут, и неопределенно повел рукой, на общий интерьер приказа.

– Кого посылал? – вперил в него огненный взор Прозоров. – Отвечай, сам проверю!

– Говоришь, кого посылал-то... А кого пошлешь? Считай, что посылать-то и некого. У нас, чай, людей нехватка, и жалованье не всегда платят.

– Ну, Васька! – строго сказал дьяк. – Смотри у меня!

– Так я что, надо, значит, пошлю, что передать-то?

– То, что я тебе вчера говорил, забыл уже? – возмутился Прозоров.

– А, ну да, – вспомнил Бешеный и неожиданно закричал раскатисто и грозно, – Петька, твою мать, мигом скачи на заставу и прикажи ловить мужика в желтом кафтане!

В глубине приказа со скамьи вскочил какой-то парень, видимо, тот самый Петька, и стремглав бросился к выходу. Едва он исчез, как в приказ вошел нарядно одетый мужчина. Он, как только увидел Прозорова, сразу же направился к нам.

– Чего это Петька? Чуть с ног не сбил, шельмец! – подойдя, спросил он.

– Совсем распустились, никто ничего делать не хочет, – начал отвечать дьяк, но пришедший его перебил:

– Слышали, на Калужской заставе стрельцов поубивали?! – радостно сообщил он, так, как будто выиграл главный приз в лотерее.

– Каких стрельцов, кто поубивал? – послышалось со всех сторон.

– Известно каких, обыкновенных. Восемь человек на воротах разбойник заколол, забрал коня и бол таков! – с непонятной гордостью сообщил он.

– Это он! – только и нашелся сказать я. – Ну, вы и...

– Вот видишь, – довольно воскликнул Прозоров, – все-таки сбежал! А ты говорил, что ой меня хочет зарезать! Нет его больше в Москве, теперь ищи свищи ветра в поле!

И тут я взорвался. И совершил один из самых некрасивых поступков в своей жизни. Я поднял кнут и начал бить по лицам. Причем не по простым, а по должностным: сытым, наглым, льстивым, подлым, всем, которые попались под горячую руку. Этот поступок оказался таким неожиданным, странным, неоправданно жестоким, что никто в приказе не сумел даже защититься. Чиновники как будто окаменели, только шарахались от меня по углам и закрывались руками.

– Вот вам за все! За все! – истерично выкрикивал я и продолжал неистовствовать, пока не сломалось кнутовище. Тогда я бросил опозорившее меня, как человека гуманного, орудие насилия на пол, вышел вон, вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал вон из этой цитадели власти и порядка.