Текст книги "Мрак тени смертной"

Глава девятнадцатая и последняя, которая бы могла стать прологом. Агасфер

Он посмотрел вверх.

Небеса были чисты и безмятежны.

В пронзительную синеву из новенькой толстой трубы, выложенной из красного кирпича, полз густой желтый дым. На уставшую землю оседала копоть сгоревших человеческих надежд.

И тогда он закричал в тоске и смятении:

– Я вспомнил, Господи! Я вспомнил!

Он вспомнил.

Песок.

Жаркий ветер облизывал угловатые глыбы известняка вдоль извилистой тропы на Голгофу. Иисус остановился, облизывая пересохшие и жаждущие губы. Несший за ним крест, также остановился.

Легионеры не торопились, с ленивым любопытством они наблюдали за происходящим. Один из них опирался на копье.

– Воды, – попросил Иисус.

Толстый сонный сапожник, скрестивший пальцы на поясе, отвернулся.

– Иди! – сказал он. – Не накликай беды на мое жилище! Проходи, проходи, пес! Скоро тебя не будет мучить жажда! Там ты напьешься вдоволь.

Иисус не слушал его.

За спиной сапожника белее пшеничной муки маячило испуганное, но полное любопытства лицо Иуды. Приоткрыв рот, бывший апостол смотрел на того, кого он предал так глупо.

Два разбойника с крестами уже ушли далеко вперед.

Один из римских легионеров легонько кольнул Иисуса копьем в спину, показывая, что надо поторопиться.

– Идите, равви! Идите! – против воли прошептал Иуда, стараясь не смотреть на крест.

Иисус понимающе улыбнулся ему.

– Я иду, – сказал он. – Легко ли будет идти тебе, дожидаясь моего пришествия?

Евно Азеф задрал голову и с надеждой смотрел в небеса. Легкий ветерок трепал его седые волосы, ласково сушил слезы на глазах. С пониманием истинного своего предназначения на земле горло Азефа перехватила горькая струна, она натянуто дрожала, и в воздухе стояла тоскливая рыдающая нота, которой в жизни Иуды предстояло длиться до нового Пришествия.

Второе пришествие завершилось, и теперь ему надлежало блуждать до третьего своего появления в полной неизвестности, когда оно будет и в чьем обличье он явится в мир.

– Я вспомнил!

Где-то в невидимой бездонной высоте, где остывали, готовясь к падению на землю, звезды, кто-то печально вздохнул:

– Ну, что ты кричишь, мой Сын? Это хорошо, что ты вспомнил. Радуйся, ты теперь ЗНАЕШЬ.

Утром Евно Азефа вывели за ворота. У ворот стоял автобус, который должен был отвезти его на станцию. Фон Пиллад сказал, что он может вернуться в свой дом и жить там до самого дня Страшного Суда, которого, впрочем, ждать оставалось не так уж и долго, и вернул ему прежние документы. Евно Азеф исчез и вместо него появился добропорядочный немецкий пенсионер Рюгге, которому предстояло вновь продолжить странствия, начатые при распятии на Кресте. Йоганн Рюгге повернулся к решетчатым воротам, к кажущемуся бесконечным колючему периметру лагеря, за которым белели опустевшие бараки. Новая труба только что законченного и опробованного в деле крематория уже еле дымила.

«Прощай», – сказал Иуда, вновь ставший немцем по имени Рюгге, а до того носивший имя Азефа, а еще раньше – сотни иных имен, не вызывавших у людей ничего кроме ненависти и презрения. «Прощай», – сказал Сын Божий, собираясь в свою бесконечную дорогу, которой предстояло продлиться до третьего, теперь уже последнего пришествия.

Тысяча с лишним лет лежали у него за спиной, тысячи лет беспокойства и смятения оставались впереди. Теперь он завидовал тем, кого больше не было. Всю свою жизнь он завидовал им и мстил за эту зависть. Мстил, мстил, мстил, предавая и протягивая руку тем, кого предал. Отныне он знал причины своей зависти, и знание это стягивало скулы и заставляло слезиться глаза.

Он не знал, кем явится в мир в третьем пришествии, Он только догадывался, что однажды это Ему предстоит. А пока Ему предстояло странствовать. Странствовать – предавая, чтобы таким образом познать метафизику человеческого зла, как когда-то Он понял страдания. Выпив чашу страдания, Он должен был понять причины этих страданий. Догадка билась в Сыне, как бьется ребенок в теплом чреве матери, который, еще не родившись, осознает неизбежность своего вхождения в безжалостный мир.

Шофер нетерпеливо посигналил.

Йоганн Рюгге тяжело двинулся к воротам.

– Стой! Стой! – от ворот бежал длинный капрал, размахивая нескладными руками. Достигнув Рюгге, он остановился и протянул ему тоненькую пачечку купюр.

– Можете не проверять, – сказал он, переводя дыхание. – Здесь ровно тридцать марок. Гауптштурмфюрер фон Пиллад сказал, что расписка ему не нужна.

Не последнее оскорбление и не последний удар.

Люди больше богов знают о предательстве, и не богу состязаться в этом с человеком. Уже на выходе, когда впереди замаячили белые постройки пригорода, водитель остановился и сказал, что дальше Йоганну Рюгге придется идти пешком.

Едва только Сын Человеческий начал спускаться на землю, повернувшись спиной к водителю, тот достал парабеллум и, точно следуя инструкциям гауптштурмфюрера фон Пиллада, выстрелил своему пассажиру в седой затылок.

Волгоград, июль – декабрь 2000 года

Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

Памяти Станислава ЛЕМА

Кто не знает, что человек смертен, но ведь иногда бывает и так, что со смертью человека безвозвратно рушатся созданные волшебные чары, а саму волшебницу вихрь уносит куда-то далеко-далеко, в бесконечность. И вместе с нею навсегда исчезают и подземные духи, не оставив после себя ничего, кроме запаха серы.

Томас Карлейль. Французская революция

Часть первая
Посланник безумной судьбы

Быть кельнером в ресторане – профессия не из престижных.

Особенно если этот ресторан располагается на окраине, хотя и в крупном отеле, а потому приличных людей в нем бывает мало, разве что клиенты гостиницы и их гости, которые расплачивались каждый за себя. Но в основном постоянно посещала ресторан темная шантрапа из предместий, заполучившая средства на кабак ночным преступным ремеслом, или офицеры оккупационных армий, которые пили много, шумно и зачастую забывали расплатиться, а по самому ничтожному поводу устраивали скандалы. Пусть и получили немцы определенную государственность, но чего уж таить – завоеватель всегда остается завоевателем и не преминет напомнить об этом побежденному в любой форме, пусть даже безнаказанным мордобоем в ресторане.

Как раз позавчера такая шумная драка и случилась, правда, на этот раз немецкие посетители оказались парнями не робкого десятка, здоровые и крепкие, как на подбор, наверняка, в годы войны в ваффен СС служили. С буянившими американцами они поступили вполне справедливо – ножами их резать не стали, но разделали на отбивные по всем правилам кулинарного искусства. И смылись прежде, чем приехала полиция и парни из соответствующих служб американской оккупационной армии.

Поэтому неприметного остроносого человечка, появившегося в ресторане ранним утром этого дня, Бертран принял за сотрудника криминальной полиции. Посетитель этот появлялся и вчера. Полагая, что незваный гость пришел вынюхивать детали произошедшего накануне и искать виновных, Бертран принял его крайне неприветливо, а когда посетитель назвал его по фамилии, Бертран испытал крайнее раздражение – ишь, осведомленность свою показывает!

К парням из ваффен СС Бертран относился с уважением, знал, как солдатики отчаянно дрались на Восточном фронте и под Прагой. Сам он в конце войны добровольно пошел на фронт, прямо из гитлерюгенда, где формировали отряды самообороны «Верфвольфа». И ничего, научился стрелять из автомата и фаустпатрона, принял участие в драке за Берлин и даже получил из рук самого фюрера простой Железный крест за сожженный русский танк. Времена, конечно, пошли не те, чтобы разгуливать по городу с крестом на груди, но этой наградой, полученной в тринадцать лет, Бертран очень гордился и вечерами, поставив на виктролу пластинку с речью фюрера, надевал награду и подолгу стоял перед зеркалом, тайно отмечая, что выглядит довольно мужественно и подтянуто. Сложись судьба по-другому, служил бы Бертран в ваффен СС и был бы там не на последнем счету.

Но вместо этого приходилось прислуживать наглым и развязным оккупантом, для которых все немцы были Гансами, а немецких девушек эти сволочи покупали за чулки, сигареты и шоколад. За что Бертрану было их любить, если Эльза Паукер, в которую он был тайно влюблен, пошла на панель и стала развязной и накрашенной девкой, отсасывающей в подворотнях за десять долларов?

Сегодня этот человек появился вновь и, похоже, вовсе не был обескуражен приемом, который ему оказали накануне.

– Бертран Гюльзернхирн? – человечек поднял темную шляпу в приветствии. – Мне необходимо поговорить с вами.

– Я уже вчера сказал все, что знал, – неприветливо буркнул Бертран. – В момент драки я был на кухне. Ничего я не видел. Ничего. Понимаете? И, пожалуйста, не надо грозить мне увольнением. Думаете, я держусь за эту работу?

Человечек (росту в нем было от силы метр шестьдесят, и телосложения он был, как написали бы в старинном романе – деликатного) вежливо улыбнулся тонкими бледными губами.

– Вы меня не поняли, – сказал он, присаживаясь за столик напротив Бертрана. – Я не из гес… не из полиции. И поговорить я с вами хочу совсем по другому поводу. Я очень долго искал вас, Бертран Гюльзенхирн.

Вид у человечка был странный и торжественный, но Бертрана это не смутило.

– Тем более, – хмуро сказал он. – Здесь не место для разговоров. Здесь я работаю. Хотите поговорить, приходите вечером, когда я заканчиваю работать. Тогда и поговорим. А у меня работа такая, что в ней, господин хороший, минута марку бережет. Хотите поговорить? За день я зарабатываю шестьдесят марок. Кладите их на стол, тогда мы поговорим. Нет, так проваливайте, не мешайте человеку зарабатывать деньги. Ясно?

Человечек молча кивнул, не спуская с Бертрана глаз, достал из кармана странный мешочек, похожий на чехол для печатей. Мешочек был красного цвета, и на красном фоне были вытканы скрещенные лилии и корона над ними. Из мешочка незнакомец достал стодолларовую бумажку и положил ее перед Бертраном.

– Пожалуйста, – сказал он. – Вот вам сто та… долларов. Вижу, вы деловой человек. Тогда мой рассказ заинтересует вас. Меня зовут Ганс Карл Мюллер, и я восемь месяцев искал вас по поручению вашего дяди Зигфрида Таудлица. Вы помните своего дядю?

– Смутно, – честно признался Бертран, пряча деньги в карман. Неожиданная щедрость незнакомца произвела на него должное впечатление. – Последний раз мы виделись, когда мне исполнилось девять лет. Он тогда вернулся после ранения с Восточного фронта и проходил реабилитационное лечение в военном госпитале. Я его плохо помню, господин э-э…

– Мюллер, – не смущаясь, сказал незнакомец. – Ганс… э-э… Карл Мюллер, доверенное лицо вашего дяди, если хотите – управляющий его имением. Что с вашей матерью, господин Гюльзенхирн?

– Она умерла в сорок девятом, – сказал Бертран. – Родственников у нас не было, дядя исчез, и меня отдали в сиротский дом в Дюссельдорфе. А после того, как я окончил школу, господин директор помог мне с работой.

– Я вижу, вы не слишком довольны своей жизнью, – тон Ганса Мюллера был скорее утвердительным, чем вопрошающим. – Я хотел бы сообщить, что ваш дядя жив. Он сейчас живет в Южной Америке, владеет прекрасным поместьем, у него все хорошо. Но он бездетен и беспокоится о том, кто наследует его имущество. Вот почему он послал меня сюда, чтобы я нашел вас. Ваш дядюшка приглашает вас к себе. Он хочет посмотреть на вас, да и вам не мешало бы освежить память о дядюшке и посмотреть, каким он стал за эти годы.

– Это дорогое удовольствие, – суховато сказал Бертран. – Тащиться через океан на противоположную часть земного шара, чтобы только посмотреть друг на друга… Дядюшка Зигфрид или спятил, или он действительно так богат, что может позволить себе роскошь пригласить в гости племянника, который уже и забыл о его существовании.

Глаза маленького человека загадочно вспыхнули.

– Ваш дядя не просто богат! – восторженно сказал Мюллер. – Он сказочно богат. В его поместье вы все увидите сами.

Бертран вздохнул.

– Конечно, все это очень завлекательно, – сказал он. – Но боюсь, это невыполнимо. Как я оставлю работу? У меня ведь определенные обязательства перед моими работодателями. И директор сиротского дома господин Пфейфер был бы очень недоволен, узнав, что я оказался непостоянным и так легко нарушил свои обязательства.

Ганс Мюллер развел руками.

– Если это единственное, что вас останавливает, – благодушно сказал он тонким голосом, – то эти препятствия легко устранимы. С вашими работодателями решу все вопросы я, господин Пфейфер от них не узнает ничего, что могло бы опорочить вас. А что касается дороги, то деньги на нее вашим дядюшкой выделены в достаточном количестве, нуждаться в дороге не придется, это я вам могу гарантировать. Но перспективы! Вам нужно думать о перспективах, молодой человек. А они, я вас уверяю, радужны и прекрасны!

Если бы этот человек знал, сколько раз перед Бертраном Гюльзенхирном открывались эти самые радужные и прекрасные перспективы! И каждый раз мир жестоко обманывал его.

Бертран вздохнул.

– Вы словно демон-искуситель, – сказал он. – Появляетесь, словно черт из табакерки, обещаете невозможное… Выпить хотите? – и, видя, что посетитель откровенно замялся, торопливо добавил: – За счет заведения.

Мюллер пил шнапс как горькое лекарство. Да и неудивительно, шнапс этот был гадким, по утрам от него голова разламывалась, видимо, сивушных масел в нем оставалось слишком много.

– Подумать дадите? – спросил Бертран.

– Молодой человек, – сдавленно сказал Мюллер. – Да что думать? Решайтесь, это ваш шанс на выигрыш. О, майн гот, что вы мне налили? Я едва не задохнулся! Еще немного и вы потеряли бы своего благодетеля, господин Гюльзенхирн. Ваш адрес в Ис… Германии знаю только я, и только я в Германии знаю, как добраться до поместья вашего дяди. Ну, что? Будем заказывать билеты, господин Гюльзенхирн?

– Не знаю, не знаю, – продолжал сомневаться Бертран, машинально натирая до блеска бокал. – Так вы говорите, дядя богат?

Мюллер снова изогнул в улыбке тонкие бескровные губы. Так могла бы улыбаться пиявка.

– Богат? Что бы вы сказали о человеке, вздумавшем посчитать песчинки на пляже? По сравнению с вашим дядей, сам Крез покажется нищим!

– И все-таки я подумаю, – сказал Бертран.

Да о чем было думать! Уже к полуночи он понял, что должен ехать. Дяде Зигфриду по его подсчетам было пятьдесят девять лет. В таком возрасте возможны любые неожиданности, тем более что молодые и зрелые свои годы дядя провел отнюдь не в безмятежном спокойствии. Бертран не знал, какое ранение было у дяди Зигфрида, но полагал, что ранение это было тяжелым – не зря же его с фронта отправляли на излечение в Германию. Да и возраст у него был уже не малый. По молодости собственных лет Бертран полагал дядюшку глубоким стариком. Кончина дяди без оставления наследства Бертрану казалась последнему глубочайшим несчастьем. Ближе к утру Бертран окончательно убедил себя, что появление посланника дяди в тяжелое для него время есть знак благосклонности к нему Судьбы. Разумеется, судьба благоволила Бертрану Гюльзенхирну, сейчас она показывала, что не намерена оставить его своими милостями и богатство придет к нему не в конце жизни, а гораздо раньше, дав ему возможность в полной мере насладиться прелестями жизни.

Утром он торопился. Господин Мюллер обещал прийти за ответом с утра, и невежливо было бы мучить старого человека ожиданием.

Уже выходя на улицу, Бертран столкнулся в дверях с соседкой. Двадцатилетняя девица по имени Лора Грабенштерн нравилась молодому человеку. Она была довольно мила и отличалась завидной строгостью поведения, к тому же имела прекрасную работу в филиале конторы Ллойда, солидного заведения, которому никогда не угрожало закрытие. Жаль, что сама Лора Грабенштерн не обращала на Бертрана ни малейшего внимания.

Они поздоровались.

– А вы знаете, Лора, – неожиданно для себя сказал молодой человек. – Я уезжаю в скором времени в Аргентину.

– Нашли себе работу? – с вежливым равнодушием поинтересовалась девушка.

– У меня там объявился очень и очень богатый дядюшка! – с гордостью объявил Бертран, внимательно следя за реакцией Лоры.

К его сожалению, девушка не проявила любопытства и не стала донимать его вопросами. Разочарованный Бертран внимательно посмотрел на нее. Теперь он смотрел на девушку глазами человека, наследующего большое состояние. Этому человеку Лора Грабенштерн не показалась очень уж симпатичной, тем более симпатичной до такой степени, чтобы с ней можно было связать свою жизнь. Подспудно Бертран ожидал от своей дальнейшей жизни захватывающих приключений, поэтому едва только субтильная фигура господина Мюллера показалась на пороге заведения, Бертран выпалил, что он согласен поехать с ним к дядюшке. Несомненно, это сообщение доставило удовольствие господину Мюллеру, он расцвел в бледной улыбке и, похлопывая бледной веснушчатой лапкой крепкую мускулистую руку Бертрана, похвалил его благоразумие.

– Я не сомневался в вашей рассудительности, дорогой Бертран, – сказал он. – Эта рассудительность у вас в роду, недаром ею отличается и ваш родной дядя. – Ну, а теперь, когда мы с вами пришли к соглашению, давайте мне ваши бумаги, чтобы я все устроил. Пароходом будет слишком долго, боюсь, будет трудно выдержать такое путешествие, но из Франции в Буэнос-Айрес летит рейсовый самолет, и мы благополучно сократим наше путешествие на несколько суток.

Оставшись один, Бертран почувствовал радостное волнение. Итак, он отправляется к дядюшке. К любимому дядюшке Зигфриду, угадать бы его только среди тех, кто будет встречать!

К Бертрану подошел официант Курт. Глаза его масляно и скабрезно блестели.

– Ты уже слышал? – вместо приветствия поинтересовался он.

– Я беру расчет и уезжаю к дяде! – гордо объявил Бертран, не слушая его. – К оч-чень богатому дяде. Детей у него нет, вот старик и вспомнил обо мне.

– Поздравляю, – сказал официант Курт. – А у нас весь отель опять стоит на ушах. В двадцать четвертом номере кто-то зарезал классную сисястую блондинку. Помнишь она позавчера пила кофе?

Блондинку Бертран помнил. Выглядела она достойно запоминания. Жопастая, сисястая и длинноногая. А лицом немного напоминала юную Марику Рёкк.

– И кто же ее? – тревожно спросил Бертран.

– Кто же его знает? – удивился официант Курт, хитровато улыбаясь. – Одно ясно, маньяк самый натуральный. Он ее не просто убил, а груди отрезал и на живот перешил. Очень, между прочим, искусно. Только она все равно кровью истекла. Теперь полиция всех допрашивает. Только ни хрена они не найдут, эти крипо. Помнишь убийства докеров в порту? До сих пор они их не раскрыли и теперь уже никогда не раскроют. А куда ты уезжаешь, Берт?

– В Южную Америку, – важно сказал Гюльзенхирн. – Заделаюсь фазендейросом.

Оформление документов не заняло много времени.

– Друзья в министерстве, – объяснил свои успехи господин Мюллер. – Для того, кто имеет талеры и друзей, все двери открываются быстро, а проблемы перестают быть проблемами. – Вы уже готовы?

– Собираюсь, – сказал Бертран. – Не оставлять же вещи здесь!

– Как раз лучше их оставить здесь, – сказал Мюллер. – Климат там мягкий, к тому же грядет лето, а лишний багаж вам будет только мешать. Все необходимые вещи мы купим в дороге.

Как уже пришлось убедиться Бертрану Гюльзенхирну, посланец дяди не был скупым человеком. Порой это даже вызывало легкое раздражение Бертрана – слишком легко тратил их с дядей деньги этот маленький невзрачный человечек. Ну, скажите на милость, зачем нужно было брать билеты в экстра-класс, вполне можно было доехать до Парижа вторым классом, тем более что путь этот был не столь уж и длинным. Да и за продукты господин Мюллер платил не глядя, выбирая лишь самое дорогое. Но кто сказал, что самое дорогое это еще и самое вкусное? Нет, немецкой бережливостью этот господин не отличался, скорее уж можно было его отношения к деньгам назвать французским легкомыслием и расточительностью. Но в том-то и дело, что господин Мюллер был чистокровным немцем и, Бертран в этом мог поклясться, ранее проживал где-то в высокомерной Восточной Пруссии.

Однако надо было честно признать, путешествие в экстраклассе спального вагона имело свои прелести. Одно зеркало чего стоило! Не удержавшись, Бертран даже надел свой Железный крест и, покрасовавшись в нем, гордо повернулся к попутчику.

– Как вы думаете, господин Мюллер, я произведу впечатление на дядю, появившись перед ним с этой наградой? Мне ее вручил сам фюрер!

Мюллер в сомнениях пожевал тонкие губы.

– Не знаю, что вам сказать, Бертран. В последнее время эти знаки доблести не в ходу. К тому же ваш дядюшка стал записным пацифистом и нервно реагирует на любые предметы, напоминающие ему о его боевом прошлом. Знаете что? Давайте мы с вами сориентируемся на месте. Когда приедем в поместье.

Он зевнул и только тут Бертран обратил внимание, что бледное лицо господина Мюллера выглядело усталым, а белки его глаз прорезали красные прожилки полопавшихся капилляров.

– Вы устали, господин Мюллер? – вежливо спросил Бертран. – У вас очень усталый вид.

– У меня это постоянно, – признался Мюллер. – Достаточно не поспать одну ночь.

– И что же вы делали по ночам? – с вежливым любопытством поинтересовался Бертран.

– Развлекался, – сказал господин Мюллер, укладываясь в постель и накрывая глаза шорами из черной бумаги. – Что же еще можно делать в Европе? Мы ведь так редко сюда выбираемся, что глупо было бы тратить время на что-то иное, помимо развлечений.

Колеса мерно постукивали на стыках.

За окном смеркалось. Бертран включил свет и попытался читать газету, купленную господином Мюллером на перроне вокзала, но шрифт слипался в серое единое пятно, да новости и не показались Бертрану интересными. Какое ему дело было до того, что русские в очередной раз показали свою несговорчивость в Организации Объединенных Наций? Они всегда были несговорчивыми, после поражения Германии не дали ей единого жизненного пространства и теперь в Восточной зоне, именуемой Германской Демократической Республикой, строили свой коммунизм, но уже для немцев, ничуть не интересуясь, хотят ли этого сами немцы. Да и поездки генерала де Голля Бертрана Гюльзенхирна абсолютно не интересовали. Пусть этот долговязый лягушатник катится, куда ему вздумается!

Бертран прилег на постель и, глядя в потолок, принялся размышлять о будущем. Будущее ему нравилось. Правда, немного тревожила встреча с дядей. Мать всегда говорила, что у брата тяжелый характер. Но ведь Бертран ему не навязывался, дядя сам нашел его. Значит, это он, Бертран, нужен дяде, а не дядя ему. Интересно, а большое у него имение? И неплохо было бы знать доход, которое это имение дает. Господин Мюллер сказал, что дядюшка богат, как Крез. Бертран надеялся, что он не оставит милостями своего бедного племянника, который с детских лет не знал родителей и скитался по сиротским домам.

Он покосился на попутчика.

Господин Мюллер лежал в постели спокойно и бледностью лица напоминал покойника. Даже руки его были скрещены на груди. Черные шоры не давали увидеть его глаз, и оттого трудно было понять, спит ли господин Мюллер или размышляет о чем-то своем. Хорошо было бы поговорить с ним, выяснить что-то дополнительное о дядюшке, но заговорить Бертран Гюльзенхирн не решился.

Он повозился в постели еще немного и незаметно для себя задремал. Сон ему приснился очень хороший. Они с дядей Зигфридом ехали по лугу на породистых тонконогих жеребцах. Дядя, обводя рукой окрестности, добродушно басил: «И это все твое, Бертран. Надеюсь, ты сможешь вдохнуть в это жизнь? Я уже стар и ни на что путное не гожусь. Покажи дяде, что в тебе кипит жизнь! Преврати это плодородие в полновесные марки!»

Проснулся он ближе к полуночи оттого, что поезд остановился.

Открывать глаза не хотелось, и некоторое время Бертран Гюльзенхирн лежал в постели, смакуя сладкие детали приснившегося сна. Легкий стон окончательно разбудил его. Бертран открыл глаза. В спальном салоне горел лишь ночник, и оттого в салоне царил полумрак. Господин Мюллер сидел на постели, закатав левый рукав рубашки, и, найдя на сгибе вену, вонзил в нее шприц с тонкой длинной иглой. Содержимое шприца медленно перетекало из шприца в руку господина Мюллера, и он вновь показался Бертрану оживающим вурдалаком. Тонкие бескровные губы господина Мюллера медленно шевелились, словно он словами помогал содержимому шприца перетечь в вену.

Бертран испуганно закрыл глаза.

Неожиданная мысль, которая раньше почему-то не приходила в голову, испугала Бертрана. Собственно, а с чего он решил, что господина Мюллера послал его дядя? Это сказал сам господин Мюллер, но кто сказал, что все это правда? Где доказательства, что его попутчика послал именно Зигфрид Таудлиц?

Бертран осторожно открыл глаза и покосился на постель попутчика.

Господин Мюллер лежал в прежней позе. Глаза его закрывали черные шоры, вырезанные из плотной бумаги и снабженные тонкой резинкой. Господин Мюллер был абсолютно спокоен, более того – он улыбался. Сцена со шприцем могла показаться продолжением сна, если бы не комочек ватки, что лежал сейчас на столике подле постели Мюллера. Было довольно темно, но если присмотреться, можно было заметить капельку крови, которая украшала белый комочек.

Остаток ночи Бертран уже не сомкнул глаз.

Конечно же, его тревожили самые обыденные вопросы – в какую историю он влип, и выйдет ли из этой истории живым. До воображаемого наследства дяди Бертрану Гюльзенхирну уже не было никакого дела.

Деньги ничего не значат, когда встает вопрос о том, останешься ли ты живым. Да, жадность и беспечность сыграли с ним злую шутку. Доверился словам совершенно незнакомого человека. Правду говорил официант Ганс, для того, чтобы стать взрослым, мало обзавестись профессией и семьей, надо еще понимать жизнь и разбираться в людях.

Если в жизни Бертран Гюльзенхирн еще что-то понимал, но вот в людях он абсолютно не разбирался.