Текст книги "Мрак тени смертной"

Вокзал в Сальте был вычурным сооружением, более приличествующей Мадриду или Севилье, где оно выглядело куда более естественным. Метисов и мулатов здесь было даже больше, чем в Буэнос-Айресе, поэтому, выходя из вагона, Бертран Гюльзенхирн уделил больше внимания единственному чемодану с пожитками, еще оставшемуся у него. Впрочем, большой пользы бдительность Бертрана не принесла – чемодан украли на входе в вокзал, когда от вагона, который они только что покинули, послышался душераздирающий вопль, и по перрону заметались взбудораженные карабинеры во главе с черноусым и властным коменданте. Бертран не стал останавливаться и смотреть назад, он уже точно мог сказать, что произошло в поезде. Зря, что ли его спутник любезничал с молодой блондинкой, единственной обитательницы шестого купе, которая ехала в Сальту после окончания учебного семестра в столичном университете. Ранним утром, погруженный в угрюмые размышления Бертран видел, как в их купе скользнул отсутствовавший Ганс Мюллер. Был он озабочен и одет был в странный передник из черной резины, а руки держал выставленными перед собой, как хирург во время операции. Господин Мюллер скрылся в туалетной комнате, где сразу же зажурчала вода, и не было никаких сомнений, после чего моет руки его жутковатый попутчик. Через некоторое время господин Мюллер появился из комнаты уже без передника и, мурлыкая «Лили Марлен», принялся протирать ручки двери и саму дверь куском полотна. Был он совершенно спокоен, а Бертрана долго трясло при одной только мысли, что происходило в соседнем купе. Больше всего его поражало, что женщина не кричала, наверное, предусмотрительный господин Мюллер надежно заткнул ей рот.

– Зачем? – пробормотал Бертран, не глядя на спутника.

– Трудно бороться с искушениями, – так же тихо сказал господин Мюллер и просительно обратился к Бертрану. – Только не говорите дяде, мой дорогой Бертран. Не выдавайте меня. Ваш дядя наказывал мне, чтобы в дороге я не увлекался женщинами. Как видите, я его ослушался. Искус оказался сильнее.

Он беспомощно улыбнулся, горбя худые плечи.

– Вы называете это увлечением? – Бертран был поражен.

Господин Мюллер качнул головой.

– А разве это можно назвать иначе? Вы осуждаете меня. Имеете право, милейший Бертран. Но имейте в виду, в последнем случае вы тоже были повинны.

– Я? – потрясенно воскликнул Гюльзенхирн, останавливаясь.

– Ради Бога, – Мюллер потянул его за руку. – Не привлекайте внимания, до Паризии еще далеко. Конечно же, вы тоже виноваты, Бертран. Не упомяните вы о Марике Рёкк, бес искушения, быть может, оказался бы не столь настойчивым и я смог бы преодолеть его зов. Сюда, Бертран! – спутник ловко подтолкнул его к стоящему на привокзальной площади автомобилю. Собственно, их стояло несколько, но только салон этой машины был пуст. – На остальные авто не обращайте внимания, это всего-навсего ваша охрана.

– Я хотел бы заехать в магазин, – сказал Бертран. – У меня похитили все вещи. Я остался голым, господин Мюллер.

– Вещи вам приготовлены, – сказал спутник. – А что касается Ганса Карла Мюллера, мой дорогой Бертран, то сегодня он умер. Я герцог де Роган. И не смотрите на меня так, Бертран. Я ваш настоящий друг. Просто я не хотел бы, чтобы вы удивлялись, когда водитель и охрана в дороге станут называть меня моей светлостью.

Захлопнув за ошеломленным Бертраном дверцу, Ганс Мюллер, неожиданно превратившийся в герцога де Рогана, сел рядом с водителем. Метаморфоза, похоже, коснулась не только его имени, новоявленный герцог, казалось, стал шире в плечах, обрел еще большую властность и даже взгляд его обрел холодное высокомерие аристократа, которому волею судьбы приходится общаться с быдлом.

– Можете ехать, – резко приказал он.

Водитель в кожаном шлеме, в занимающих пол-лица очках взялся за руль руками в больших коричневых крагах, и отчеканил:

– Слушаюсь, ваша светлость!

Господин Мюллер (у Бертрана не поворачивался язык, чтобы назвать герцогом этого патентованного убийцу, называющего свое жуткое ремесло увлечением) повернулся к Бертрану:

– Скоро, пообещал он, – очень скоро, мой милый принц Бертран, вы сможете узрить наше королевство. Можете не сомневаться, королевство потрясет вас. Ваш дядя ждет вас с великим нетерпением, он уже выслал вам навстречу почетный кортеж, он встретит нас в Лимо.

Больше всего Бертрану хотелось прекратить это безумие. Рассудок его сопротивлялся происходящему, но кортеж следующих за ними машин не давал окончательно отринуть все, что говорил новоявленный герцог. Как его? Де Роган? Бертран посмотрел на своего спутника и вновь поразился произошедшей с ним метаморфозе. Хищный и боязливый паучок, опасающийся света, исчез. На переднем сиденье сидел хозяин жизни, ощущающий свое полное превосходство над окружающими.

Оставалось только надеяться на встречу с дядей. Бертран очень надеялся, что Зигфрид Таудлиц сумеет рассеять все наваждения и представить жизнь такой, как она есть. В конце концов, представления о жизни господина Мюллера вполне могли не совпадать с реальным положением дел в силу его, мягко говоря, психической неадекватности.

Машины мчались вперед, разгоняя встречных хриплыми звуками клаксонов. Дорога была плохой, их сильно трясло, но новоявленный герцог, казалось, совершенно не замечал этого. Вид у него был такой, словно он и в самом деле был властелином этого мира, наделенным правом казнить и миловать, а следовательно, убийства женщин, совершенные им на долгом пути из Европы в неведомую Паризию, были не преступлением, а всего лишь невинными шалостями, призванными скрасить дорогу и немного развеять скуку господина, оказавшегося вдали от своего дома. Бертран посмотрел на шофера. Очки скрывали большую часть вытянутого лица водителя, видны были лишь его упрямо сжатые губы.

Городские строения закончились, и потянулась степь, в которой возвышались колючие кактусы сине-зеленого цвета, среди песка и ржавой жесткой травы. Бертран понял, что это и есть те самые пампасы, о которых упоминалось в книгах.

Впереди неровной полоской темнела горная гряда, выше ее, сливаясь с небесной синевой и облаками, белели снежные пики.

Спустя некоторое время однообразной гонки по дороге машины остановились.

Пейзаж снова изменился – пампасы сменили густые заросли, которые делали дорогу почти невидимой. Лес окружал машины со всех сторон, он жил непостижимой жизнью, загадочные крики, доносящиеся из его глубины, только еще больше укрепляли сознание, что в сердце этого мира живет тайна.

Селение, около которого они остановились, выглядело россыпью травяных хижин, около которых толпились угрюмые индейцы в пестрых и ветхих одеяниях. Единственный деревянный домик в глубине селения выделялся своей добротностью. Около домика стояло несколько вооруженных двуручными мечами людей, одетых в старинные камзолы, которым полностью соответствовали и иные одеяния, включая шляпы с пышными перьями… Люди эти были европейцами, более всего они походили на древних рыцарей, какими их изображали иллюстраторы старинных книг и художники на картинах. Рядом с полуголыми индейцами эти рыцари выглядели неуместно, как выглядел бы украшенный татуировками туземец с Соломоновых островов в кабине мессершмитта.

– Бертран, – сказал Мюллер (или это сказал герцог де Роган?) – Вы когда-нибудь ездили верхом?

– Никогда, – признался Гюльзенхирн, с жадным любопытством наблюдая за рыцарями. Похоже, что здесь они исполняли обязанности надсмотрщиков. В руках у некоторых были бичи, которыми рыцари пользовались весьма умело. Вскоре индейцев у хижин не было, все они скрылись в густых зарослях сельвы. Остались только рыцари, которые в свою очередь с непонятным жадным любопытством наблюдали за Гюльзенхирном и низко кланялись ему, едва только замечали, что взгляд Бертрана останавливается на ком-нибудь из них.

– Жаль, – равнодушно сказал герцог. – Ну, ничего. Все мы однажды учимся чему-то новому. Это не так уж и трудно, клянусь святой Эльзой!

Он внимательно оглядел Бертрана и остался недоволен увиденным.

– А теперь, любезный Бертран, – сказал герцог де Роган, – теперь мы с вами оденемся в подобающие одежды. Эй, кто там? Одежду родственнику нашего короля!

Господа, кто из вас и когда в первый раз ездил на лошади?

Есть такие? Следовательно, обязательно найдутся те, кто будет сочувствовать Бертрану Гюльзенхирну всеми силами своей души. Пусть даже лошадь ему досталась смирная, можно даже сказать ленивая, на разные пакости не слишком способная, все равно после первой же стоянки Бертран начал двигаться, как истинный кавалерист. Его до этого прямые ноги обрели замысловатую кривизну, соответствующую бокам гнусного животного, чья неровная иноходь способствовала обретению если не геморроя, то, несомненно, нечто родственного ему. В общем, все было по той самой немецкой поговорке, которая гласит, что мастерство рождается преодолением трудностей.

Одет он сейчас был более чем странно. Даже не странно, а скорее непривычно, потому что, если говорить честно, одежда его имела определенное изящество. На нем был короткий синий камзол, представляющий собой длинный жилет с баской, достигающей до половины бедер. На баске были карманы, но, к сожалению, сейчас они пусты. Под камзолом надета была батистовая рубашка и кружевной галстук. Рукава заканчивались широкими обшлагами-раструбами. Тесные штаны бежевого цвета доходили до колен. На штаны внизу были натянуты чулки, которые стягивались алыми подвязками. Сам бы одеться Бертран вряд ли сумел, но ему помогали люди, в которых даже взрослевший в люмпенизированной военной Европе тотчас узнал лакеев. Не то, чтобы они были в ливреях, нет, он узнал их по выражению лиц и подобострастной угодливости, с которой они одевали его. Надо ли говорить, что лакеи были мулатами?

Сейчас из узкого кармана кафтана торчала изящная шпага, которая внушала Бертрану серьезные опасения. Он всегда с опаской относился к холодному оружию, подозревая в кровожадности даже кухонные ножи. Необходимость носить тонкую смертельно звенящую полоску металла, специально предназначенную для убийства, всерьез беспокоила Гюльзенхирна. Пожалуй, старый и испытанный фаустпатрон, пусть он был тяжелее и неудобнее, Бертран принял бы с большим спокойствием.

– Вы великолепны, принц, – воскликнул герцог де Роган, впервые увидев одетого в новые одежды Бертрана. – Более того, боюсь, что знатные девицы будут драться между собой из-за обладания вашим платком!

Бертран чувствовал себя попугаем, опереньем которого восхищаются знатоки.

Герцог был по-прежнему одет в темное, правда, одежды стали значительно более старинного покроя и не уступали по фасону одеждам Бертрана. На герцоге по-прежнему была широкополая шляпа с легкомысленным пером.

Ловко восседая на своем коне, герцог продолжил свои безумные поучения:

– Как я уже говорил вам, уважаемый принц, совсем скоро мы будем в Паризии. Это монархическое государство, и королем в нем является ваш дядя. Боже вас упаси называть его прежним именем, он это имя отверг. Но разве имеет кто-нибудь из нас моральное право осудить своего короля? Теперь его зовут Луи, и он из славного рода французских королей, являясь в этом ряду шестнадцатым по счету. Как к каждому монарху, обращаться к нему следует соответственно – Ваше величество. Особо доверенные лица и те, кого король удостоил своей царственной дружбы, могут обращаться к нему – «сир». К остальному дворянству следует обращаться, именуя их «Ваша светлость», но вы, как принц и наследник вашего дяди, можете именовать их просто по имени или по титулу.

Государственным языком Паризии является французский язык. Но это вовсе не значит, что вы должны изъясняться именно на французском языке. Французским языком считается тот язык, на котором изъясняется подавляющее большинство дворянства. Надеюсь, вы уже догадались, что это за язык? Главное, не следует подчеркивать, что вам известно, чем этот язык отличен от французского. Вы понимаете меня? За этим следят очень сурово, очень, принц. За это можно поплатиться головой.

И ради Бога, не называйте Аргентину ее именем. Мы, жители Паризии, именуем ее Испанией. Дипломатических отношений у нас по вполне понятным причинам нет. Можно сказать, мы пока существуем инкогнито.

Герцог тонко улыбнулся.

– Бедный мальчик! У вас омлет в голове! Это пройдет, Бертран, однажды это пройдет. Не задумывайтесь над моими словами, любуйтесь окружающим миром. Видите, как суетятся викуньи на склонах вон той горы?

Легко сказать, любуйтесь! У Бертрана были веские причины думать о совершенно иных вещах, от которых кружилась его бедная голова. И ведь было от чего закружиться голове молодого Гюльзенхирна! Он был окружен сумасшедшими, и эти сумасшедшие явно ставили своей целью свести с ума его самого! Для этого они придумали несуществующее королевство, обрядили его в старинные вещи и объявили принцем. Для этого и только для этого они устроили сумасшедший марафон, финишем которого для Бертрана могла стать лишь палата психиатрической клиники. Господи всемилостивый! Как он уповал теперь на встречу с дядей, единственнм человеком, который мог избавить его от безумцев и вновь убедить Бертрана, что мир рационален и прост в своем устройстве.

Вечером, когда они закончили переход, Бертран с трудом добрался до постели. Седалище его было натерто до такой степени, что Бертран ненавидел всех существ на Земле, которые когда-то ходили под седлом или запрягались в упряжки. Бессильно раскинувшись на постели, он слушал, как у его комнаты ежечасно меняются часовые, о чем легко догадывалось по церемониальному постукиванию алебард и лязгам скрещиваемых караулом шпаг, Бертран лихорадочно обдумывал происходящее. Надо ли говорить, что все случившееся с ним, Бертраном, воспринималось не иначе, как безумная игра, ставки в которой были не обозначены, а потому непонятны.

О каком государстве на территории суверенной Аргентины могла идти речь? Тем более созданном проклинаемым миром племенем несчастных немцев, чье имя после газовых камер Освенцима и Дахау стало едва ли не нарицательным для обозначения тех, кто стремится к мировому господству и способен ради этого господства воздвигнуть горы трупов, едва ли уступающих Монблану?

Вокруг была сельва. Она жила и дышала на маленький деревянный домик, принявший путников на ночь. В таинственных шорохах, вскрикиваниях обезьян на верхушках ночных деревьев, в далеком реве ягуара слышалась смертельная угроза тем, кто осмелился вступить под сень деревьев, составляющих единое и неразделимое существо.

И еще одна причина не давала заснуть Бертрану Гюльзенхирну. Быть может, эта причина была гораздо существенней его размышлений. Москиты! Чертовых насекомых, казалось, не могла остановить ни одна преграда на свете, писк этих насекомых вызывал внутренний трепет, а укусы были болезненны, и от них нельзя было укрыться даже под душным одеялом. Бертран понял, что ему предстоит бессонная ночь. Эту неприятность тоже следовало отнести на счет господина Мюллера, ставшего в одночасье герцогом де Роганом.

Ближе к полуночи Бертран не выдержал.

Распахнув двери, он обратился к неподвижно застывшим у входа гвардейцам:

– Эй, кто-нибудь! Нельзя ли принести какое-то средство от москитов?

Никакой реакции на слова Бертрана не последовала. Одетые в черные одеяния гвардейцы были в украшенных перьями шляпах, с которых на их лица свисали густые противомоскитные сетки, поэтому лица гвардейцев не были видны. Гвардейцы опирались на алебарды, украшенные у их рубящей части разноцветными лентами.

– Я хочу получить что-нибудь против москитов! – капризно вскричал Бертран. – Я не могу уснуть из-за этих всесущих тварей!

Дежурившие у дверей караульные никак не отреагировали на обращение Бертрана. Они были похожи на манекены, которых выставили на ночь в витрине магазина. Сходство было столь разительным, что Бертран едва удержался от желания приподнять сетку одного из них, чтобы увидеть лицо охранника, но рукоять «парабеллума» за поясом у того удержала Гюльзенхирна от опрометчивого и, быть может, смертельно опасного поступка. Он вновь пытался воззвать к милосердию охранников. Бесполезное занятие – охранники оставались недвижимыми.

Однако отворилась дверь напротив, и из нее выглянул герцог де Роган в длинной до пят ночной рубашке. В руке герцог держал канделябр с тремя неярко горящими свечами.

– Что случилось, мой милый Бертран? – поинтересовался герцог.

Узнав о причине бессонницы, герцог взволновался.

– Сейчас, мой дорогой Бертран, – сказал он, направляясь на выход из дома. – Ложитесь в постель, меры будут приняты незамедлительно!

И в самом деле, едва Бертран вернулся в постель, в комнате его появились два мулата, держащие в руках опахала, которыми они, встав в изголовье, принялись отгонять москитов от постели. Под нежные дуновения воздуха Бертран и заснул, с облегчением заметив сонно, что в любом человеке, даже в закоренелом убийце, забывшем Бога, живет все-таки иной раз сострадание к ближнему своему.

Сон, который ему приснился, был бредовым продолжением сумасшедшего дня. Иного и быть не могло, слишком много Бертран испытал и услышал в этот день.

Именно потому ему приснился дядя.

Дядя был в форме штурмбанфюрера СС, на голове у него желтела корона. Дядю окружали обнаженные женщины. Лица у них были привлекательными, но было в них и какое-то уродство, причины которого Бертран Гюльзенхирн вначале не мог понять. Только приблизившись ближе, он увидел, что груди женщин расположены не там, где им надлежало быть от природы, они располагались в два ряда по три соска в каждом на животах женщин.

– Дядя! – радостно сказал Бертран. – Милый дядя, как я рад вас видеть!

Штурмбаннфюрер Таудлиц хмуро и неприветливо оглядел племянника.

– Материал прибыл, милейший де Роган, – сказал он. – Только осторожнее, это все-таки наследник. Вы должны проявить все свое мастерство, дорогой герцог. И ради Бога, не используйте пересадочных материалов от черномазых.

Бертрана схватили за руки и уложили на операционный стол. Свет мощных ламп слепил его, но все-таки Бертран видел прелестные лица женщин, разглядывающих его с хищной радостью. Еще он чувствовал, как его раздевают и руки то ли герцога де Рогана, то ли Ганса Мюллера исследуют его пах.

– Да-да, – прогудел над головой дядюшка Зигфрид. – В два ряда по всему животу!

Бертран вскрикнул и провалился в черную бездну, из которой доносилось злорадное женское хихиканье.

Естественно, что за ночь он не выспался, а потому проснулся в скверном настроении. Одна только мысль, что придется вновь садиться на лошадь, приводила Бертрана в ужас. Уныло он смотрел, как к домику подводят лошадь.

– Не могу, – стонущим голосом сказал он. – Честное слово, не могу!

– Терпите, дорогой Бертран, – елейно сказал герцог де Роган. – Я понимаю, с непривычки это нестерпимо, но не сидеть ведь вам в седле по-женски? Я распорядился о паланкине, но это будет не скоро. Еще шестьдесят лье придется проделать верхом.

Бертран уже смирился с тем, что расстояние отныне измерялось в лье, с внезапным превращением господина Мюллера в герцога де Рогана, с тем, что из простого немецкого обывателя он неожиданно превратился в важную, хотя и непонятную ему самому персону при королевском дворе неведомо какого государства, но не мог смириться с тем, что ему вновь придется набивать синяки на седалище и под мерную трусцу лошади выслушивать нудные и бредовые поучения новоявленного герцога. Тем не менее именно это пришлось ему делать уже с утра.

– Не вздумайте, – поучал герцог, небрежным движением руки заставляя свою лошадь держаться рядом с лошадью Бертрана, – не вздумайте дать понять окружающим, что язык, на котором они говорят, является не французским, а немецким. За подобную вину можно лишиться головы. Априорно полагается, что все мы говорим на французском языке, но где можно было найти столько немцев, в совершенстве владеющих французским языком?

Послушайте, милейший Бертран, как-то вы инертно держитесь. У вас что, нет никаких вопросов?

Вопросы к спутнику у Бертрана имелись, но он был слишком углублен в собственные переживания, а потому этих вопросов не задавал. В другое время он был бы даже рад этому невероятному путешествию, ведь он никуда дальше Гамбурга не выезжал. Но теперь, когда каждое резвое движение лошади отзывалось болью в натертом седалище, а тем более в компании с сумасшедшим, Бертран Гюльзенхирн не обращал внимания на красоты природы. Более всего ему сейчас хотелось вновь жить в своей небольшой, но такой уютной квартирке, с легким стеснением души приветствовать по утрам миленькую соседку Лору Грабенштерн и забыть встречу с Гансом Мюллером, столь неожиданно оказавшимся герцогом из неведомого королевства. Забыть ее, как страшный сон. Даже профессия кельнера, которой Бертран ранее немало тяготился, сейчас казалось ему спокойной и достойной, а события, время от времени сотрясавшие отель, выглядели детскими шалостями в сравнении с кровавым кошмаром, в который его окунули против воли. Вместе с тем он словно бы уходил в прошлое – девственная природа, постепенно сменившая цивилизованные места, смена современного Бертрану транспорта на допотопные средства передвижения, постоянные переодевания, избавляющие Бертрана от последних оболочек современной ему цивилизации, – все это походило на странное путешествие во времени, конечная точка которого оставалась непонятной и потому страшила молодого Гюльзенхирна.

– Запомните, – продолжал скрипуче наставлять его герцог. – В Паризии имеют хождение лишь луидоры с изображением вашего блистательного дядюшки Луи. Все остальные деньги объявлены фальшивками. Кроме, разумеется, талеров. Не вздумайте называть эти деньги франками, а тем более, упаси вас Боже, марками. Несомненно, на первых порах король встретит ваши ошибки с определенным пониманием и учтет, что вы долгое время жили и учились за границей. Но ведь великодушное терпение короля не беспредельно. Однажды наш Солнцеликий может прийти в ярость, а это, знаете ли, не слишком приятное зрелище, чтобы добиваться его умышленно.

Солнце медленно ползло по синему едва тронутому облаками небу. Постепенно становилось жарко и душно, поэтому привал он воспринял с восторгом христианина, чью молитву случайно услышал господь. Он свалился с лошади и на негнущихся ногах отправился к ближайшей поляне.

– Осторожнее, Бертран, – предостерег его герцог де Роган. – Здесь водятся змеи.

Змеи?! Бертран резко остановился, разглядывая зеленое пространство перед собой.

– Бушмейстеры, – кивнул герцог. – Ужасные создания, Бертран. Представляете, они так агрессивны, что нападают на любого, кто нарушает их покой. И метятся, негодяи, в верхнюю треть бедра.

– Их укусы и в самом деле опасны? – Бертран сам поразился сиплости своего голоса. На мгновение ему показалось, что в зеленой траве мелькнула змеиная голова, и он поспешил вернуться.

– Опасны? – поднял тонкие брови герцог. – Их укус запросто валит быка. Порою бык даже хвостом не успевает махнуть. Будьте внимательны, Бертран. Мы уже почти добрались до замка, и я бы не хотел вместо живого и невредимого племянника привезти его хладный труп. Боюсь, что королю это не понравится.

Уже спешившаяся охрана торопливо устанавливала рядом с тропинкой плетеные складные стулья, около которых тут же возникли угрюмые мулаты с опахалами в руках. Рядом со стульями охрана сноровисто поставила шатер голубого шелка, но Бертран был слишком измучен и даже не сделал попытки заглянуть в него. Любопытство покинуло Гюльзенхирна.

– Вина? – светски поинтересовался герцог. – В прошлом году удалось доброе анжуйское. Сами понимаете, виноград был местным, но король назвал вино добрым анжуйским, следовательно, быть по сему. Воля короля даже вино заставляет стать таким, как хочется королю.

Бертрану показалось, что в последних словах его спутника кроется откровенная насмешка. Он внимательно посмотрел на собеседника, но герцог оставался невозмутимо серьезным.

Вино и в самом деле оказалось неплохим. Быть может, все объяснялось недостаточным опытом Бертрана, а вино было самым обычным, ординарным, но, скорее всего, Бертрану очень хотелось пить. Он жадными глотками осушил вместительный кубок два раза подряд и вскоре ощутил приятное возбуждение, что было следствием несомненного опьянения, впрочем, довольно легкого для того, чтобы Бертран от этого потерял рассудок и был не способен выслушивать дальнейшие поучения герцога де Рогана. Сейчас герцог казался Бертрану Гульзенхирну нудным лектором, читающим скучную, но обязательную лекцию.

– Запомните, – брюзгливо продолжал герцог. – Не вздумайте упоминать о фюрере и рейхе. Это тема при дворе – безусловное табу. Как и само существование Германии. Сами понимаете, в доме повешенного не говорят о веревке. Ваш дядя не любит вспоминать о том времени. По сути дела, Бертран, мы с вами едем в прошлое. В далекое прошлое.

– Я это заметил, – ядовито сказал Бертран, поднимая обе руки и выразительно оглядывая свое одеяние.

– Это часть плана, – философски заметил герцог де Роган. – Надо было постепенно подготовить вас к тому, что вы узрите. Все сделанное лишь цепочка выполненных пунктов заранее продуманного плана. Сменить вам одежду, заставить пересесть с самолета на поезд, а с поезда на машину и далее довести дело до верховой езды… Надеюсь, вы не очень огорчаетесь, дорогой Бертран?

– Я проклинаю тот час, когда вас встретил! – с непосредственной живостью, присущей молодости, вскричал Бертран. – Будь проклят Гамбург и все его гостиницы, в которых имеются рестораны! День, когда я согласился разговаривать с вами, был самым несчастным в моей жизни!

Он злобно посмотрел на спутника, который в своем одеянии и в самом деле напоминал французского рыцаря времен короля Людовика XV, как его представляют любительницы исторических романов. Или учителя фехтования из тех же романов.

Повинуясь вспыхнувшей в нем злости, Бертран ядовито спросил:

– А как же ваши жертвы, герцог? Они тоже охватывались вашим хитроумным планом? Или это явилось вашей импровизацией, которую не мог предусмотреть ни один план?

Спутник и наставник покосился на равнодушных охранников, встал со своего стула, подошел к Бертрану и склонился к нему, кривя губы в усмешке:

– Не злоупотребляйте моим благорасположением, милейший Бертран, – прошипел он. – Из вашего покровителя я могу превратиться в безжалостного врага!

Бертрана обожгло ненавистью герцога де Рогана, он испуганно отшатнулся, бормоча что-то невнятное и извинительное.

– Итак, принц! – вновь становясь благожелательным стариком, улыбнулся де Роган. – Не угодно ли вам будет продолжить наш путь?

Внешнее благодушие его не могло обмануть Бертрана, перед ним сидел враг, который был вынужден притворяться благожелательным и великодушным. Именно поэтому Бертран счел разумным не протестовать и не вступать с герцогом в споры.

«Погоди, старая сволочь, – думал Гюльзенхирн, с отчаянием волоча ноги к своей лошади, лениво пасущейся вдоль дороги. – Дай только добраться до дяди, я ему все расскажу, и про эти угрозы тоже!»

Но в глубине души Бертрана уже жил отчаянный страх, и он понимал, что никому и ничего не расскажет. Черный старик, который уже восседал на тонконогом жеребце, умело натянув поводья, напоминал ему не человека, а паука, который впился в хребет животного и не покинет его, пока в теле лошади будет оставаться хоть одна капля крови. От такого надо было держаться подальше. Самое лучшее, что мог сделать Бертран, это забыть о существовании этого безумного человека сразу же по приезде в поместье. Все, чего касался герцог, настигала мучительная смерть, даже дикая любовь его, не похожая на все то, с чем сталкивался Гюльзенхирн, была похожа на смертельную болезнь вроде оспы или чумы. Такие ничуть не лучше змей, они тоже могут легко укусить тебя в верхнюю треть бедра. Как герцог назвал эту змею? Бертран пытался вспомнить имя змеи и не мог.

Все чаще и чаще на лесной дороге встречались всадники в средневековых одеждах, иногда они попадались уже целыми группами. Промаршировал отряд лучников с огромными луками в кожаных чехлах. Унылыми цепочками тянулись процессии индейцев в скудных одеждах. На головах их виднелись тюки с неизвестным грузом. Бертран обратил внимание, что каждую группу индейцев сопровождал рыцарь в кожаном камзоле. Рыцари были вооружены мечами, но Бертран заметил, что за поясом каждого из них торчит рукоять «парабеллума». Похоже, что мечи здесь были скорее данью традициям, а уповали все-таки на пулю, против которой не мог устоять ни один меч.

Некоторое время они ехали молча.

Господин Мюллер, судя по его мрачному и унылому виду, обиделся и больше не предпринимал попыток втянуть Бертрана в свою безумную игру, в которой было задействовано столько людей.

Только когда лес расступился и стали видны строения, спутник Бертрана нарушил молчание:

– Тартагаль, – обиженным тоном сказал герцог де Роган. – Радуйтесь, милейший Бертран, ваши мучения кончились. Можете забыть о лошади, дальше нас понесут негры.

Городок оказался совершенно таким, каким представлялись провинциальные городки в голливудских фильмах – дощатые двухэтажные здания с коновязями подле них. Но полностью увидеть патриархально спокойные улицы городка ему не удалось – дорога свернула в сельву, и вновь всадников окружили переплетенные лианами деревья и кустарники, сливающиеся в одну непроходимую стену.

Однако человек, называющий себя герцогом де Роганом, не солгал. На поляне стоял роскошный паланкин голубого цвета, длинные ручки которого держали индейцы – по четыре человека впереди и сзади. Паланкин был украшен уже виденной Бертраном Гюльзенхирном эмблемой – скрещенными лилиями с маленькой короной над ними.