Текст книги "Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника"

Глава пятая,
в которой начинаются неприятности

Совещание у прокурора было бурным.

– А я откуда знала? – визгливым голосом вопрошала Милена, стараясь не смотреть на Землякова. – Как он мне тогда подсказал, так я и сделала!

– Милена Ратмировна, – мягко, но с достаточным нажимом в голосе сказал прокурор. – Ведь вы следователь, негоже вам было на поводу у какого-то участкового идти! Я понимаю, опыта недостаточно, но это еще не значит, что вы должны воспринимать всякие безграмотные советы!

Как и следовало ожидать, вдова Иванкина и в этот раз категорично опознала своего мужа. На этот раз ей даже легче было, покойный оказался, так сказать, в хорошем состоянии, пригодном для полноценного визуального опознания.

– Сережа это, – сказала Клавдия Михайловна. – Чего мне его разглядывать, двадцать лет прожили, как один день. Только что же это получается, опять мне его хоронить?

– Клава, не мелочись, – горячо, даже излишне горячо посоветовал вдове ее старый знакомый, можно сказать, друг семьи Возген Гексенович Варданян. – Возген гордый человек. Он, если понадобится, полрайона похоронить может, он, если так нужно будет, всем начальникам памятники поставит! – Гортанно добавив что-то резкое по-армянски, отправился договариваться насчет повторного захоронения инженера Иванкина, но уже без поминального стола. Последние полмесяца он уже жил на правах хозяина в квартире Иванкина, поэтому решения приходилось принимать ему. Вдова последовала за ним, гордо блеснув новенькими золотыми сережками, в которых поблескивал пусть, быть может, искусственные, но бриллианты.

А результаты осмотра второго тела покойного Иванкина вынесли на обсуждение в прокуратуру. Приезжал прокурор-криминалист из области, а любому хорошо известно, что от таких визитов ничего хорошего ждать не приходится. Когда приезжает областное начальство, начинаются разборы полетов, а виноватый в этих случаях всегда определен заранее, даже наддать не приходится, кого козлом отпущения назначат.

– Вы погодите, – сказал подполковник Кружилин, несколько уязвленный тем, что советы его подчиненного так запросто признали безграмотными. – Вдова первый труп опознала?

– Она его и не смотрела! – сказал прокурор. – Все вон… – он махнул рукой в сторону понуро сидящего Землякова, – ваш орел все организовал!

– Нет, погодите! – подполковник сам был большим начальником, а потому отдавать инициативу в чужие руки не хотел. – Кольцо с трогательной надписью было?

– Это еще как посмотреть, – сказал прокурор. – Не знаю, можно ли считать надпись «Милому козлику от жены» трогательной. Может, она ему по ночам и в самом деле линейкой рога замеряла. Вместе с торгашом этим… Варданяном!

– Но ведь сошлось? С такой надписью кольцо у трупа на руке было? – продолжал развивать наступление подполковник. Вот такие люди высотки и города в войну брали!

Земляков, ободренный поддержкой начальства, поднял глаза и столкнулся взглядом с Миленой Ружич. Та неожиданно покраснела, закусила полную нижнюю губу и отвела взгляд в сторону. «Э-э, – с неожиданным озарением подумал Земляков. – А ведь она в доме отдыха не повышением своей профессиональной подготовки занималась. Хотя, с другой стороны, это как посмотреть!» Первый раз он подумал о Милене подобным образом. Повод дала.

– Потом переломы эти на правой ноге, – загибал пальцы Кружилин. – Это как? Коронки на коренных зубах в верхней челюсти с правой стороны. Наконец соответствие трупа исчезнувшему в то же время Иванкину по росту, весу, комплекции. Это не факты?

– Витя, остановись, – ласково и устало посоветовал прокурор. – Не может быть у одного человека два трупа. И если мы вчера нашли Иванкина, то в лаборатории уж точно был не он.

С подобным утверждением спорить было трудно. Кружилин растерянно умолк.

– Эксгумацию надо сделать, – сказал Земляков. – И генетическую экспертизу провести.

– Молчи, – раздраженно сказал прокурор и, не удержавшись, добавил: – Генетик! Ты знаешь, сколько она стоит, такая экспертиза? Да она на полбюджета районного потянет! А кто платить будет? Пушкин?

– Агудяев заплатит, – оживился подполковник.

– У него и своих долгов хватает, – отрезал прокурор. – А мысль, конечно, верная. Все равно вдова подзахоронение проводить будет. Вот и посмотрите, первое тело на месте или как. – Подумал и добавил: – Образцы на ДНК тоже возьмите. Чувствую я, все наши беды с этим делом только начинаются. В мистику я не верю, значит, в первый раз в этой стекляшке не Иванкин был.

– А кто? – подергал себя за усы подполковник Кружилин.

– Подопытный кролик, – отрезал прокурор. – Угробил кого-то этот Иванкин в порядке эксперимента, а сам в бега подался. Ну и бегал – до вчерашнего дня.

– Эксперт ничего криминального при вскрытии не обнаружил, – звонко сказала Милена Ружич.

– Значит, совесть замучила! – отрубил прокурор.

– Да кого он мог вместо себя подставить? – продолжал сомневаться подполковник. – Заявлений об исчезновении людей не было.

– А сейчас бомжей хватает, – объяснил прокурор. – Их и не ищет никто. Некому их искать.

– А чего ж тогда Иванкин в бега подался? – подал голос Земляков.

Прокурор сочувственно, почти по-отечески оглядел участкового.

– А вот будет тебе жена колечки с такими трогательными надписями дарить, – сказал он, – Ты, может, не только в бега подашься, на преступление пойдешь.

И повернулся к густо краснеющей подчиненной.

– А ты, Милена, постановление накидай, с похоронными работниками договорись и вместе с этим, – показал рукой на бледного Землякова, которому шутка прокурора показалась совсем не смешной, – завтра, на кладбище, собственные ошибки исправлять!

Из кабинета прокурора все выходили взвинченные и раздраженные. Но прокурор с начальником отдела внутренних дел поехали на служебной машине последнего обедать в пельменную «Севан», где Гарик Сухиатян готовил великолепные хинкали, к которым в служебном кабинете непременно подавались не только уксус, масло и маринованный жгучий перец, но и бутылочка ледяной водки «Кристалл», без которой хинкали сильно теряли во вкусе, а Земляков остался один на один с Миленой Ружич, которая сразу же сделала официальное лицо и стала разговаривать с участковым таким тоном, словно именно он у нее год назад отобрал сумочку с косметикой и прокурорской зарплатой. А ведь это он, Земляков тогда не спал две ночи, а вычислил гада и задержал его. Разумеется, это оказался наркоша с промзоновского поселка. Деньги он уже успел потратить на маковую соломку у цыганской семьи Балашовых. Но Петрик Балашов рассудил, что себе дороже искать приключения там, где их может не быть, а потому, не признавшись в продаже соломки, деньги все-таки возместил. И все остались довольны, а Миленка на радостях даже поцеловала Землякова в губы, отчего он едва в радостный обморок не упал. А сейчас от ее тона мороз по коже пробирал. Был бы Земляков постарше, он бы сообразил, что Милена Ружич чувствует себя виноватой и это ее очень раздражает, вот она и пытается излишней официальностью неловкое чувство в собственной душе сгладить. Но он был молод, а потом ничего не соображал. Потому и смотрел на следователя прокуратуры печальными глазами.

– Завтра к десяти подходите, – холодно сказала Милена. – Определимся, и на кладбище поедем. Понятых там возьмем или заранее позаботитесь?

Земляков смотрел ей вслед, с горечью сознавая, что в купальнике он Милену никогда не видел. В форме видел, в ситцевом платье, даже в тренировочном костюме, а вот в купальнике – никогда.

А наверное, было на что посмотреть.

И от этой мысли настроение Владимира Землякова еще больше испортилось.

Глава шестая,
в которой рассказывается о некоторых кладбищенских тонкостях

Печальная истина: кладбище – это место, которое ждет всех. Рано или поздно, но все мы обретем покой в подобном заведении, которое обычно принято именовать обителью скорби. Кулибинское городское кладбище было уютным, насколько может быть уютной такая обитель. С незапамятных времен кладбище облюбовали пьяницы и влюбленные. Пьяницы спасались на кладбище от милиции днем. Степенно сидели за столиками, пили за упокой похороненных поблизости людей и желали, чтобы каждому из них срок грустного и печального мероприятия, сопровождаемого печальными звуками марша Шопена, был отодвинут на возможно далекий срок. Наивные люди! Ну разве не понимали они, что каждым выпитым стаканом этот срок только приближают? Да понимали они, все понимали, потому и чувствовали себя на кладбище, как дома. Перепив, отсыпались в густых кустах смородины и сирени, а проспавшись, спешили домой, отдаться на волю языкастых, а порою и просто рукастых жен. Малые притеснения кулибинские пьяницы имели от местного юродивого, которого все ласково звали Мишанькой. Было Мишаньке лет двадцать пять, имел он редкую рыжую бороденку, которую бороденкой-то можно было назвать с большим трудом, уж больно неприлично она выглядела. Но неприлично ее никто не называл, уж больно плечистым и крепким казался Мишанька, вздумает обидеться – что с дурака возмешь? На кладбище Мишаньке жилось весело и вольготно, цветов здесь имелось – пруд пруди, конфетками и вкусным печеньем угощали, а в поминальные дни и многим иным наделяли. Одного только Мишанька на дух не переносил – любые спиртные напитки. Видимо, подспудно понимал причины, из-за которых убогеньким родился, крест бы железный кованый папеньке-пьянице в известное место! Ненависть Мишаньки к горячительным напиткам доходила до того, что частенько он погуливал по кладбищу с деревянной клюкой, и не дай бог в этот момент попасться ему за распитием – накажет, и очень больно! Но это было неизбежное зло, вроде вытрезвителя, с которым любому пьянице однажды приходилось знакомиться, а далее просто приходилось мириться. Вечерами на кладбище приходили влюбленные. Их тоже привлекало туда изобилие зелени и большое количество свободных скамеек, а главное – возможность остаться вне пересудов сплетниц, которых в провинциальном городке, где почти все знали друг друга, тоже хватало. Надо сказать, что кулибинское городское кладбище в немалой степени способствовало заключению браков и повышению рождаемости.

Раньше на кладбище работало несколько ребятишек с темным уголовным прошлым, которые за сравнительно небольшую плату выкапывали очередному бедняге, покинувшему бренный мир, вполне просторную могилку. За пару литров и полусотенную купюру они же его и закапывали в сырую землю. Но ветры свободного предпринимательства долетели и сюда. Первым осознал бездонную щедрость матери-земли кулибинский кооператор Валентин Сергеевич Буреев, в просторечье Бурей. Кладбище показалось ему достаточно выгодным местом для приложения накопленного праведными и неправедными трудами первоначального капитала. Оно обещало постоянную прибыль при минимальных вложениях. Разумеется, Буреев, прежде чем начать дело, посоветовался. Как говорится, мудрый совет и ворон охотно выслушает. За советом Бурей обратился к Мишаньке, который твердым умом не отличался и сызмальства старался держаться поближе к священникам, а это доказывает, что ум и здравый смысл располагаются в разных полушариях человеческого мозга. Валентин Сергеевич нашел Мишаньку у могилки Герою Социалистического Труда видному животноводу области Степану Кугультде. Мраморный животновод нежно обнимал белых мраморный барашков. Мишанька сидел за мраморным столом, рассеянно глядя перед собой бездумными голубыми глазами, и вкушал конфету. Грозная деревянная клюка, ободранная в многочисленных местах, лежала перед ним на столе.

– А скажи, Мишанька, – положив перед юродивым большую конфету «Гулливер», ласково спросил Буреев. – Быть кооперативу на кладбище или пока еще подождать требуется?

Мишанька конфетой заинтересовался, увидев же, что на обертке изображена почти что его копия, засмеялся, захлопал в широкие мозолистые ладоши и сказал торжественно, словно поп при исполнении обряда:

– На седьмой день создал Господь в числе прочих тварей кооператора. И увидел Господь, что это хорошо!

Буреев понял, что разрешение свыше получено. С тех пор кооператив, позже преобразованный в ООО «Стикс» забрал в руки все кладбищенские дела и даже за отпевание покойников деньги шли не напрямую в церковь, а через кассу товарищества. Постепенно Бурей, как новоявленного кооператора называли близкие друзья, отделил кладбище от государства, стал своего рода кладбищенским мэром. Надо сказать, что и на этом печальном поприще он себя показал рачительным хозяином. Кладбище постепенно приобретало цивилизованный вид. Валентин Сергеевич даже пьяных с него не выгонял. Памятуя о том, что и с паршивой овцы можно сорвать клок шерсти, с пьяниц он этот самый клок получал в виде мелких хозяйственных работ, вроде уборки территории, устраивая время от времени нечто вроде известных в свое время коммунистических субботников. Пьяницы поначалу ворчали, но постепенно смирились и в добровольно-принудительные работы даже втянулись. Понятное дело, каждому хочется в чистоте посидеть, а не среди пустых бутылок и ржавеющих консервных банок! К уборке кладбища постоянные его завсегдатаи относились, как к работе на даче: хочешь не хочешь, а однажды огород придется перекапывать, и картошку сажать тоже придется.

Что касается влюбленных, то их Буреев вообще не трогал. Что им, в Соловьиную рощу плестись, пьяными и молчаливыми соловьями там любоваться?

Вот к нему Земляков и обратился по поводу предстоящего печального мероприятия. Буреев потер гладко выбритый подбородок, на секунду задумался и спросил:

– А постановление будет?

– Миленка печатает, – сказал Земляков.

– Ах, Миленка, – с непонятной интонацией произнес Буреев и похлопал участкового по погону с одинокой маленькой звездочкой. – Какие дела, дядя Вова? Главное, чтобы печать была, а нашей фирме все едино – что закапывать, что откапывать.

И осторожно поинтересовался:

– А правда говорят, что вы вчера второе тело Иванкина нашли?

Вот так и рождаются нездоровые сенсации! Земляков неопределенно пошевелил пальцами, грустно глядя на короткий ежик волос Буреева.

– Понимаешь, Сергеич, – сказал он. – Вообще-то это вопрос деликатный, до окончания следствия о нем и распространяться нельзя. Туманное это дело. С одной стороны, вроде что-то такое нашли, а с другой стороны, теперь вообще непонятно, кто там был в лаборатории, может, и не Иванкин вовсе. Но я тебе это не говорил, а ты меня не слышал. Тут и так скоро ФСБ налетит, большое начальство ожидается. Порвут на портянки, если что.

Буреев понимающе закивал.

– Будь уверен, – сказал он. – Только я бы на твоем месте не начальства, а журналистов боялся. Не дай бог, пронюхают! Задолбают!

А уж я-то помолчу, мне оно надо, к своему кладбищу внимание привлекать? Тебя, если что, выгонят и с концами, а меня ведь и посадить могут!

– А есть за что? – удивился Земляков.

Валентин Сергеевич Буреев не особенно и смутился от прямо поставленного вопроса.

– Дорогой мой лейтенант, – печально вздохнул он, не без лукавого умысла повышая участкового в звании. – Не зря же говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Не себя боюсь, чужого языка да завистливого глаза всю жизнь опасаться приходится.

Когда Владимир Земляков служил в армии, в их роте был старшина. Тот любил повторять: «Не верь тому, кто придуривается и через это к себе жалость пытается вызвать. У таких людей рот шире, чем у других, устроен». Помнится, однажды один «дед» попытался за столом кашу с тушенкой поделить не поровну, а по справедливости, как он ее понимал. Старшина, заметивший это, решительно и жестоко надел ему бачок с кашей на голову. Остались голодными все, но в одинаковой степени. Вот как старшина понимал социальную справедливость! Потому и определенный смысл в его словах легко было найти.

И совсем уж Земляков хотел сказать кладбищенскому мэру что-то язвительное, но тут Буреев пригласил его отведать, чем Бог послал. В этот день Бог послал Бурееву в зал для торжественных поминаний бутылочку «Ржаной очищенной», причем стояла она у Вседержателя нашего в астральном холодильнике и сейчас обливалась капельками ледяного пота. К ней Господь присовокупил большую курочку-гриль с дымящейся коричневой корочкой, разнообразные корейские салаты, бутылочку пепси-колы, и язвительные слова сами собой застряли где-то внутри участкового. И это еще раз подтверждает нехитрую истину, что миром правит не разум, а уж тем более не сердце. Миром правит желудок. А как говорится: «руку дающего…» Короче, ее даже бродячий кобель не кусает!

Но все это служило приятной приправой к неприятной новости, которая ожидала участкового Землякова и следователя прокуратуры Ружич на следующий день. Землекопы сноровисто выбросили из могилы еще не слежавшуюся и потому податливую лопате землю, достали гроб с первыми останками Иванкина. Приданный им в помощь Сашко Данильченко лениво поднялся и заснял процесс извлечения гроба из могилы. Гроб со вторыми останками стоял в стороне в ожидании захоронения, и рядом с ним, соблюдая приличия, безудержно рыдала вдова, которую утешал Возген Гексенович Варданян. Милена Ружич заранее сморщилась и прижала к точеному носику кружевной платочек. Сашко Данильченко курил чуть в стороне. Рядом с ним, поигрывая знаменитой клюкой, сидел юродивый Мишанька, без которого не проходило ни одно серьезное кладбищенское мероприятие.

Могильщики, которые одновременно выступали и понятыми, вопросительно глянули на Землякова.

– Валяйте! – кивнул тот.

Заскрипели гвозди, выдираемые специально припасенным гвоздодером. Ахнула вдова. Медленно, словно открывая двери в ад, землекопы подняли крышку гроба.

Гроб был пуст. На дне его валялось смятое покрывало, подушечка и тренировочный костюм, в который сердобольные работники морга нарядили обгорелое тело, чтобы не смущало оно своим видом тех, кому положено было его увидеть.

Вдова закричала и стала медленно оседать в объятиях Возгена Гексеновича.

– И тут не без греха, – злорадно прокомментировал происходящее торговый работник.

Нет ничего более успокаивающего и примиряющего тебя с действительностью, чем недостойные проступки других.

– Истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес, – непонятно объяснил заглянувший в гроб юродивый.

Глаза у Милены Ружич стали совсем круглыми. Она даже платочек на недописанный протокол положила.

– А как же пробы на ДНК? – тихо спросила она. – Что я прокурору скажу?

Земляков попытался представить, что он скажет подполковнику Кружилину. Ничего особенного в голову не лезло, а вот ответы подполковника Владимир представлял себе более чем живо. Матерился подполковник совсем не по Далю, живым разговорным языком пользовался.

– Дела, – грустно сказал участковый Земляков.

А Сашко Данильченко дважды полыхнул вспышкой фотоаппарата, делая снимки пустого гроба. Одно слово – эксперт. Работа у него такая – пить воду Времени из реки по имени Факт.

Глава седьмая,
в которой ситуация продолжает ухудшаться

Прокурор жил в Америке.

Нет, он не разгуливал по Брайтон-Бич, не читал утренние газеты на Манхеттене и не корешился с разными деловыми людьми с Уолл-стрита. Америкой назывался маленький поселок, можно сказать пригород Кулибинска. Почему его так назвали, а главное, когда, так и не удалось установить даже усилиями областных краеведов. Ясно было только, что название это поселок получил еще до революции. После победы революции жизнь в поселке Америка обрела особый смысл. Забавно было читать сообщения селькоров о том, что «хорошо потрудились на своих нивах американцы. Собрали хороший урожай, который не стыдно и за границей показать». И первый колхоз в Кулибинском районе создали тоже американцы. Только именовался он в те времена сельхозартелью имени товарища Бебеля. Первыми в области, а может, и в стране, американцы занялись выращиванием и промышленным ловом рыбы в двух прудах, расположенных рядом. Немало этому способствовало, что в Америке с незапамятных времен жило несколько немецких семей, отличавшихся чисто национальным подходом к труду и бережливостью во всем. Даже раскулачивания здесь не было, потому что в этом случае раскулачить пришлось бы всех. Врагов народа здесь тоже не выявлялось, ведь колонисты, жившие в поселке, отличались замкнутостью и привычкой держать язык за зубами. Даже хитроумным избачам здесь никого не удалось разговорить. Надо сказать, что это вызывало определенное недовольство компетентных органов. В первые месяцы войны неутомимое НКВД везде искало шпионов и решило проверить американских немцев на лояльность. Для этого в район поселка был сброшен липовый немецкий десант из числа проверенных работников НКВД. Десант этот, прячущийся в лесополосе, заметил местный старшеклассник Женька Кулькин. Он доложил об этом руководству сельхозартели, работники ее вооружились вилами и двустволками и в самые кратчайшие сроки жители поселка, пользуясь крестьянской смекалкой и сообразительностью, десант повязали. При этом некоторым десантникам причинили определенные телесные повреждения, а в результате весь отряд во главе с задумавшим эту провокацию ответственным работником НКВД отправили на фронт учиться военному делу настоящим образом. После этого героического поступка жители Америки ничем особенным себя не проявляли до второй половины пятидесятых годов, оставаясь рядовыми гражданами Страны Советов. Заговорили о них лишь с приходом к власти Никиты Сергеевича Хрущева. Тот начал насаждать везде выращивание кукурузы, но когда партийные уполномоченные добрались до Америки, оказалось, что на американских полях кукуруза произрастала с дореволюционных времен. Это и породило исторический анекдот о том, что идея выращивать кукурузу у Никиты Сергеевич родилась при посещении Америки, а самого именитого кукурузовода в Кулибинском районе именовали не иначе как Кукурузвельтом. С изменением экономического курса в стране именно поселок Америка дал области первых передовиков капиталистического труда. Америка, ставшая символом зажиточности и богатства, стала поселком, где нарождающаяся городская экономическая элита стала строить особняки. У прокурора особняк был простенький, в два с половиной этажа и зимним садом наверху. Любил прокурор в часы досуга сидеть под развесистым лимонным деревом и читать. Всем знакомым он говорил, что набирается мудрости у Монтеня, задумывается о хитроумных построениях Борхеса и Умберто Эко, но на деле круг прокурорского чтения был совсем иным – он читал Фридриха Незнанского и Эдуарда Тополя, которые в своих романах разоблачали деяния сильных мира сего. На фоне этих деяний проступки самого прокурора казались незначительными, как, скажем, драка в детском саду. Это успокаивало и настраивало на хороший лад. Дети прокурора выросли и разлетелись из отцовского гнезда кто куда. Старший сын окончил МГИМО и работал вторым секретарем в нашем посольстве в одном из африканских государств – не то в Уганде, не то в Коста-Рике. Дочь вышла замуж за араба и поэтому жила в Ливии. Младший сын пока еще расправлял крылья – он окончил Саратовский юридический институт и теперь выбирал между аспирантурой в том же институте и должностью прокурора в одном из районов Тамбовской области. Прокурор детей не баловал, всегда учил, что начинать надо с самых низов и не бояться черновой работы. Тогда и вырастешь человеком и прекрасным специалистом.

Сегодня прокурор чувствовал себя неуютно.

Черт бы побрал этот труп, эту дуру Миленку Ружич, этого раздолбая участкового, как его, черт бы побрал весь этот завод, а главное – инженера Иванкина, из-за которого в город пришло беспокойство. В провинции – особенно районного размера – чрезвычайные происшествия случаются редко, а тут случилось такое, что из прокуратуры области ехал прокурор-криминалист, из межрайонного отделения ФСБ направлялись в Кулибинск сразу два представителя этой тихой, незаметной, но такой нужной людям службы. Хорошо еще, журналисты ничего о случившемся не пронюхали! Кому это надо – лишнее внимание? Сначала эти паразиты интересуются мертвыми телами, потом доходами живых, а кончается дело тем, что тебя гонят на пенсию, хотя ты еще полон сил, а главное – очень необходим обществу.

После того как Милена Ружич доложила прокурору, что первое тело инженера Иванкина из могилы исчезло, а второе благополучно захоронено, прокурор понял, что ничего хорошего от подобного расклада событий ждать не приходится.

Опасения его еще более усилил телефонный разговор с начальником милиции.

– Ну, – сказал Кружилин. – Тебе уже доложили?

– Доложили, – сказал прокурор. – Сам недоглядишь, обязательно какая-то ерунда получится. А с другой стороны, было бы гораздо хуже, окажись у нас на руках оба трупа. Сейчас-то все не так уж и плохо. Уголовное дело по факту у нас возбуждено, переквалифицируем на непреднамеренное убийство, а потом потихонечку приостановим за нерозыском преступников. Раскрываемость по тяжким преступлениям против личности, конечно, упадет, так ведь самую малость.

– А ты слышал, что в народе говорят? – хмыкнул подполковник.

– Да чего народ может сказать? Народу положено безмолвствовать! – попытался пошутить прокурор.

– В народе говорят, что Иванкин погиб, а потом воскрес во славу Божию. Чудо, значит, случилось. А мы с тобой его, значит, и умертвили, чтобы нездоровых сенсаций не порождать. А мой Земляков у нас с тобой за исполнителя был.

– Бред! – сказал прокурор. – Бред ведь, Виктор Степанович!

– Зато в него люди верят, – начальник милиции негромко выругался. – Я к тебе после обеда заеду. Поразмыслим вместе. По твоей линии едут?

– Едут, – признался прокурор. – А по твоей?

– Наши еще раскачиваются, – хмыкнул подполковник. – Зато соседи решили подсуетиться. Мне уже из межрайонного отделения ФСБ звонили. Интересовались, не выполнял ли завод какой-нибудь военный заказ, который мимо них прошел.

– Какой заказ? – нервно засмеялся прокурор. – На игрушки для танкистов дошкольного возраста?

– Вот и я говорю, – безрадостно согласился начальник милиции и положил трубку.

Прокурор знал, откуда у слухов ноги растут. Жена начальника милиции Клавдия Степановна, устав от постоянных запретов на веру в чудеса и сверхъестественное, с началом перестройки со всем пылом женской души, обделенной мужским вниманием, отдалась чтению неведомо откуда возникших журнальчиков, которых в советское время не было и не могло быть. Она читала «НЛО» и «Аномалию», «Загадки века» и «Криминальный беспредел», потом дошла до мистических учений Блаватской, уверовала в учение Иванова и принялась в зимнее время бегать босой по сугробам. Именно в это время в Кулибинске появился предсказатель и народный целитель Иван Нетреба, назвавший себя Предтечей того, кто грядет… Клавдия немедленно окрестилась у него, окунувшись зимой в прорубь на Белой Прянке, собрала вокруг Ивана Нетребы группу верных учениц и стала посещать собрания секты с той же регулярностью, с которой совсем недавно отплясывала в единственном в городке центре новой культуры – баре «У Натана», где ревела в динамики и подмигивала разноцветными глазами ламп дискотека.

Несомненно, что идеи воскрешения исходили оттуда же. Поклонники Иванова верили также словам болгарской прорицательницы Ванги, а разве не она однажды сказала: «Придет время, и мертвые станут ходить среди вас»?

«А теперь еще и журналисты нагрянут!» – уныло подумал прокурор, садясь в служебную «Волгу».