Текст книги "Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника"

– Что скажешь, Евграфов?

Примус пожал плечами.

– Не соврал наш доцент, – сказал он. – В десять ноль пять он от Медника уехал. Таксист подтвердил. И запись в журнале у диспетчера подтверждает. Только ведь это ничего нам не дает, он вполне мог вернуться под предлогом, что забыл свои вещи. Помнишь, как начальник лаборатории НИИПИАСУ свою лаборантку прихлопнул, когда разводиться не захотел? Наука – дело темное, Иваныч, там порой такие страсти бушуют, страшно заглядывать.

– Ты сам до этого дошел, или подсказал кто? – сухо спросил Нечаев.

– Я просто «Двух капитанов» вспомнил. Ну роман Каверина, – смущенно объяснил Примус. – Там, помнится, тоже страстей хватало. Правда, мне в книге всегда девиз нравился: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

– Времени у тебя свободного много, – вздохнул Нечаев. – Пивко попиваешь, книжки почитываешь… Да и я хорош, не проявляю должной требовательности к подчиненным.

Примус смущенно улыбнулся.

– Да ладно тебе, Иваныч, скажешь тоже! Пашем, как негры на плантации, за сущие гроши. Мне уже жена иногда говорит, лучше бы ты грабителем был, больше бы денег в семью приносил.

– Ну правильно, – ворчливо сказал Нечаев. – Ты – бабки в дом, сам на нары, а у нее сладкая жизнь на награбленные тобой денежки.

– Да шутит она, – сказал Примус. – На самом деле она у меня хорошая! Ну с придурью немного, так это у всех бывает. Но иной раз застебывает, честное слово, хоть из дома беги.

– Все мы хорошие, – вздохнул Нечаев. – Когда спим зубами к стенке. Вот такой хороший и нашего Медника грохнул. Кстати, сегодня похороны, кажется, в два дня. Ты бы съездил, покрутился, чем черт не шутит, а? Все равно я тебя на это дело наметил.

– Иваныч, – сразу же заныл Примус. – А оно мне надо? С этого дела одни неприятности катят, я это дело нижней частью спины чувствую.

– Ты что же думаешь, – наставительно сказал Нечаев, – только начальству все огребать? Сидите за широкой спиной, у тебя, например, уже полгода ни одного взыскания не было, а у начальника за тот же период – три выговора!

– Так это кто на что учился, – нахально заявил Примус и, увидев нехороший блеск глаз Сергея Ивановича, поспешил добавить: – Все, Иваныч, все – уже молчу.

– Ты не молчи, ты работай, – вздохнул Нечаев. – Ты сводку сегодняшнюю читал?

Сам он ее еще на оперативке у начальства прочитал и понял – вот они, неприятности, все в одном коробке, даже искать не надо, тебе их на голову высыплют.

– А как же, я с нее рабочий день начинаю, – сказал Примус.

– Хреново начинаешь. Ну отгадай с трех раз, на что ты внимания не обратил?

– Три трупа за вчера, – вслух задумался Примус. – Две бытовухи, их сразу же районы и раскрыли, и один без признаков насильственной. Похоже, бомжара. Краж пяток, угонов несколько… Автомат Калашникова в Краснореченском районе изъяли… Да не было там ничего особенного, Иваныч!

– Вчера ночью в гинекологическое отделение Первой больницы забрались, – сказал Нечаев. – Тебе это ни о чем не говорит?

– А с каких это пор нас кражи должны интересовать? – резонно сказал Примус. – Я, Иваныч, не специалист по прокладкам с крылышками. – Он озадаченно смотрел на начальника, потом вдруг забормотал: – Постой, постой, это где покойный Медник работал?

– Истину говоришь, – удовлетворенно подытожил Нечаев. – Тебе не кажется, что кража и смерть Медника могут быть взаимосвязаны?

Оперуполномоченный посидел, задумчиво морща лоб.

– Запросто, – сказал он. – Скажем, сделал этот Медник аборт неудачный. А его за это к ногтю. Могло такое случиться?

– Могло, – согласился Нечаев. – Но не случилось. Если бы выясняли, кто в неудачном аборте виноват или адрес врача искали, то это сделали бы до убийства Медника, а не после.

– Что-то искали?

– Это больше похоже на истину, – сказал Нечаев. – В общем, информацию к размышлению я тебе дал. Давай, дуй на кладбище, а то все самое интересное пропустишь. А потом в районное отделение забеги, полистай материал по краже из гинекологии.

– Да зарегистрирован ли материал? – возразил Примус. – Я бы такой не в жизнь регистрировать не стал!

– Вот поэтому и сидишь в оперуполномоченных, – сказал Нечаев. – Зарегистрирован материал, можешь не сомневаться, и собран хорошо, раз в сводку его дали.

Слова, которые произносили над гробом Медника, были красивыми. А иначе и быть не могло, собрались у могилки люди, которые умели выразить свою мысль витиевато и вмести с тем проникновенно просто. Если послушать собравшихся, скоропостижная смерть вырвала из ученых рядов дерзновенного исследователя и прекрасного товарища, который карьеризмом в науке не занимался, вел себя независимо и упорным трудом своим шел прямо к Нобелевской премии, которую обязательно бы получил, не случись с ним досадного несчастья. На Примуса никто особого внимания не обращал, как обычно в таких случаях получалось: работники института думали, что он из больницы, а работники больницы – что он представляет институт.

Народу у дома собралось довольно много, но на кладбище поехали не все, а на поминки и того меньше. Ничего интересного для себя и для дела оперуполномоченный Евграфов не увидел – обычное дело, прощаются люди с товарищем по работе, говорят хорошие слова, обещают помнить, тем более что местком или что там теперь в институте вместо него, водку выставил. И вел себя народ интеллигентно, пил положенное, закусывал и уходил, никто песен в память о покойном не запевал, никто не кричал, мол, осиротели мы, братцы! Нет, все пристойно было, Примус сам пару стопок опрокинул с самым сокрушенным видом: эх, Илюша, Илюша, ну как же так!

Только в туалетной комнате, когда народ руки мыл, он вдруг краем уха услышал непонятное и в траурные речи не вписывающееся.

– Правильно сделал, что не согласился, – сказал толстогубый мужик с кустистыми и черными, как у Брежнева, бровями. – Слишком деньги Илья любил. Не удивлюсь, что и смерть его как-то с деньгами связана будет.

– Миша! Миша! – урезонили мужика из кабинки. – Ну зачем? Сам знаешь, de mortus aut bene aut nihil!

Примусу очень хотелось увидеть этого любителя латыни, но тот, кого из кабинки назвали Михаилом, неожиданно так свирепо и подозрительно посмотрел на оперуполномоченного, что тот поспешил покинуть туалетную комнату, старательно делая вид, что совершенно его не интересует разговор.

Прямо с поминок Евграфов поехал в районный отдел милиции, на территории обслуживания которого находилась бывшая обкомовская больница.

Нечаев был прав, материал по проникновению в отделение гинекологии Первой больницы был собран и зарегистрирован в журнале учета информации.

– Примус, ты с какого дерева упал? – удивился начальник районного уголовного розыска Леня Кудашов. – Там же заведующая отделением Любовь Николаевна Кучкина. А ты знаешь, кто у нее папа?

Папа Кучкиной был заместителем губернатора. При таких козырях Примус и сам бы кинулся регистрировать материал и вносить его в сводку.

– А что украли-то? – смиряясь с положением дел, поинтересовался он.

– А ничего, – сказал начальник уголовного розыска. – Пачку историй болезней уперли, а больше там и брать нечего. Слышь, Примус, представляешь, у них там комнатка есть, так и называется «мастурбационная». Я заглянул, все там чин по чину, диванчик удобный, два креслица, на стене портрет Алки Пугачевой, на столике журнальчики соответствующие, зановесочки веселенькие, интим, в общем.

– Гонишь? – постарался не поддаться Евграфов.

– Зуб даю! – ухмыльнулся Кудашов.

– А Алка-то на фига?

– Значит, есть люди, которые на нее западают.

– Слушай, но если ничего ценного не украли, зачем вы материал в ЖУИ регистрировали? – спросил Евграфов.

– Что я себе враг? – удивился начальник розыска. – Там вою было! Она же сама приезжала. А так, у нас все чин по чину: материальчик собран, зарегистрирован, по сводке прошел, а там мы его по малозначимости откажем, и хрен кто прикопается. Усек, Васек?

– Слушай, – Примус бросил материал на стол. – В отделении мужик один работал, Медник его фамилия. Его вчера дома грохнули. С ним это не связано?

– Как это не связано? – немедленно отреагировал начальник розыска. – Это ведь в его кабинет и залезли. Он там кабинет андрологии возглавлял, если я правильно запомнил название. Так что, материал заберете?

– Нет уж, – сказал Примус злорадно. – Ты его регистрировал, ты и отказной гондоби. А мы для себя на всякий случай ксерокопии снимем. Усек?

Кудашов поскучнел.

– Ладно, – сказал он. – Копируй.

– Вы хоть установили, чьи истории болезней уперли?

– Установи их, – вздохнул Кудашов. – Журнал регистрации тоже утащили.

– А чего-нибудь интересного на рабочем месте Медника не нашли? – Примус работал с ксероксом, словно всю жизнь в канцелярии провел. Пачка скопированных листов у ксерокса росла.

– Нашли, – сказал Кудашев. – Два хороших журнальчика. Потом оказалось, что их по линии Минздрава рассылают. Во жизнь пошла! Государство об онанистах заботится!

– Это они в домашней обстановке или когда у роддомов кантуются онанисты, – поправил Кудашова Примус. – А когда в медучреждении балуются, именуются гордо – спермодоноры. Давай, Леня, работай. Старательные всегда в генералы выбиваются.

Хорошо когда у тебя собственная машина. Никогда бы безлошадному оперуполномоченному не успеть выполнить тот объем работы, который успел в этот день сделать Примус, прежде чем предстал перед глазами начальства.

– Ну? – спросил Нечаев.

Он только что вернулся с заслушивания, где обсуждалось соблюдение режима секретности в убойном отделе. Поводом к тому послужили документы с грифом «секретно», оставленные в верхнем ящике стола оперуполномоченным Хрипуновым и обнаруженные бдительным инспектором штаба, чтоб ему всю жизнь инструкцию по обеспечению режима секретности читать! Ничего хорошего на заслушивании не было, единственным утешением оказался тот факт, что дисциплинарного взыскания на Нечаева не наложили, а дали две недели на устранение отмеченных в справке штаба недостатков. Нашли ему занятие, вместо сплава по реке и ловли медных медленных линей в затонах!

– Был на похоронах, – доложил Примус. – Хорошо нашего клиента хоронили, речи прочувствованные произносили, поминки с сервелатом и малосольными огурчиками…

– Причастился? – хмуро глянул на него Нечаев.

– Исключительно в интересах дела, – развел руками Примус. – Слова такие говорили, словно лауреата Нобелевской премии хоронят. Все в исключительно хвалебных интонациях. Правда, один типчик, извиняюсь, в туалете сказал, что слишком наш покойный деньги любил. Потому, мол, и из института ушел, не захотел чистой наукой за гроши заниматься.

– И кто это сказал?

– Пока не знаю, – повинился Примус. – Но я его срисовал. Он точно из института, я его там найду, внешность у него запоминающаяся – толстогубый мужик, как Роберт Рождественский, а брови заставляют о Брежневе вспомнить. С такими приметами я его запросто найду. Он еще сказал, что совсем не удивится, если узнает, что смерть нашего клиента будет как-то с деньгами связана.

– Еще что?

– Зямин наш характеризуется положительно. Женат, двое детей, работает старшим научным сотрудником, одно время в лаборатории Медника трудился, пока ее за бесперспективностью работ не разогнали. Все говорят, что спокойный мужик, мухи не обидит, а чтобы с ножиком на человека кидаться – это вообще даже представить нельзя.

– Это я и сам понял, – кивнул Нечаев. – Короче, Коля, мне еще на совещание в УВД ехать. Как им не надоест заседать по три-четыре раза в день и все по пустым вопросам?

– «Прозаседавшиеся», – охотно согласился Примус. – Говоря словами великого поэта: вот бы еще одно заседание по искоренению всех заседаний. Но не будет этого, Сергей Иваныч, не для того руководящие кресла люди занимают, чтобы все заседания отменять!

– Балагур! – проворчал Нечаев. – Вот повзрослеешь немного, займешь кресло начальника, поймешь, каково это – кроссворды на коллегии разгадывать, каждую минуту ожидая, что тебя поднимут и потребуют к отчету.

– Будем расти, – согласился Примус. – Еще я по проникновению в отделение гинекологии заехал. Так вот, Иваныч, ты как в воду смотрел, именно в кабинет Медника и залезли. Разжились воры там негусто. Всего шесть историй болезней взяли. Какие именно, пока непонятно – они и журнал регистрации с собой утащили. Но! – Примус довольно поднял палец, явно радуясь своей сообразительности. – Одного они не учли: все назначенные процедуры или предполагаемые анализы записываются на бумажечке и передаются дежурной сестре, а та вносит их в суточную ведомость. С указанием фамилий, естественно. Ну нам, значит, остается только сличить их с теми историями болезней, которые остались, и эмпирическим путем вычислить искомые.

– Умный ты очень, Коля, – сказал Нечаев. – Эмпирическим… искомое… Сделал?

– Старшей сестры не было, – сказал Примус. – Она отпросилась, а папка с ведомостями у нее. Так я на завтра договорился. Говорят, очень милая женщина.

– Так, – сообразил Нечаев. – Значит, в больнице ты тоже побывал? Это хорошо. И чем наш потерпевший там занимался?

– Возглавлял кабинет контроля за репродуктивными функциями, – с удовольствием сказал Примус. – А заодно обучал правильным методам мастурбации. Похоже, еще тот специалист был! А еще он отвечал за искусственное оплодотворение, имеется в больнице такое направление.

– Это еще на кой дьявол? – удивился начальник убойного отдела. – Ну я понимаю, встретились двое, то там, се, со взаимным удовольствием, точка, точка, огуречик, вот и вышел человечек. А искусственным путем, в пипетке, скажем, смысл-то какой?

– Это вы, товарищ начальник, от медицинской безграмотности, – объявил Примус. – Ведь еще бывают случаи, когда огуречик не работает, или, скажем, у семейной пары все хорошо, ну просто прекрасно, а с детьми, как ни бьются, ничего не получается. Хоть в две смены по-стахановски работай! Вот тут-то специалисты посильную помощь и оказывают.

– Личным примером? – хмыкнул Нечаев.

– Уточню и доложу, – пообещал Примус. – Но это еще не все, товарищ начальник. Я еще в морг к трупорезам забежал по дороге, хотел копию акта вскрытия и освидетельствования взять. А там уже гистология готова. И вот что интересно, товарищ начальник, в крови у нашего потерпевшего обнаружены следы сильнодействующего препарата. Стариков с кафедры токсикологической биохимии утверждает, что это соединения амфетаминовой группы, но что именно, назвать не смог. При инъекции таких препаратов человек ощущает приток сил, начинает переоценивать свои возможности, а главное – становится болтлив.

– Пытали? – задумчиво спросил Нечаев.

– Похоже, – кивнул Евграфов.

– Да, – вздохнул начальник убойного отдела. – На бытовуху это не похоже. Это что же получается? Нашего потерпевшего пытали, потом вульгарно прирезали ножом…

– Его собственным ножом, – быстро вставил Примус. – Я показывал фотографию коллегам, с которыми он на пикники выезжал, говорят, – его ножичек.

– Собственным ножом, – повторил Нечаев. – Потом поехали к нему на работу, все там перерыли, похитили несколько историй болезней… Ну и картиночка вырисовывается, такого у нас давненько не было. Что скажешь, Коля?

– То и скажу, – нарочито пригорюнился Примус. – Сдается мне, мы имеем дело не просто с убийцами, мы имеем дело с высокопрофессиональными убийцами. И если это «глухарь», гражданин начальник, то он уже токует! Кстати, я со следователем разговаривал. Яйца, обвитого змеей, в квартире не было, это он точно помнит. И я так думаю, вещичка оригинальная, она бы обязательно бросилась в глаза. А коли такого не случилось, то ее, скорее всего, в квартире уже не было.

Неделя работы по убийству Медника ничего не дала.

Евграфов провел сверку документов в гинекологическом отделении больницы. Старшая сестра Вика Строева и в самом деле оказалась довольно милым созданием, однако крайне циничным и прагматичным. В первый же день, встав с клеенчатого дивана, стоящего в ее кабинете, и поправив халат, она безапелляционно заявила:

– Потрахаться с тобой, Коля, можно, но в любовники ты не годишься!

– Это почему? – несколько обиженно поинтересовался Примус.

– Денег вам, ментам, мало платят. А любовник должен подарки дорогие дарить, в кабаки даму сердца водить… А с тобой всю оставшуюся жизнь придется сухое вино по кабинетам пить и у знакомых ключики выпрашивать от квартиры или дачи. – Поцеловала его в щеку и примирительно предложила: – Ну, будем работать?

Через час они уже знали, чьи истории болезни исчезли после взлома отделения.

– Я сейчас карточки принесу, – сказала Вика.

Исчезли истории болезней женщин, данные которых Примус занес в отдельный списочек:

1. Бекталова Анна Гавриловна, полных лет 27, проживает ул. Пражская, 34, кв. 17.

2. Коршунова Галина Григорьевна, полных лет 36, проживает ул. Гейне, 4, кв. 28.

3. Фастова Татьяна Николаевна, полных лет 32, проживает ул. Ленина, 25, кв. 16.

4. Новикова Анна Сергеевна, полных лет 34, проживает ул. Триумфальная, 6, кв. 4.

5. Гриц Елена Васильевна, полных лет 28, проживает ул. Канунникова, 6, кв. 57.

6. Редигер Анна Густавовна, полных лет 30, проживает ул. Тимирязева, 9.

Все они подверглись искусственному оплодотворению.

– Слушай, Вика, – Евграфов тупо разглядывал список. – А данные доноров есть?

– Нет, – сказала старшая сестра, устраиваясь к нему на колени и просматривая список. – Данными о донорах владел только Илья Николаевич.

– Но это же неправильно! – Примус провел свободной рукой маленькую разведку, которая выявила полную благосклонность партнерши. – Он ведь мог заболеть, под машину попасть! Да мало ли что могло случиться? А у вас там совместимость, резус-факторы, группы крови, верно?

– Все это есть на карточке, – пробормотала Вика, расстегивая халатик. – Фамилии донора нет. Да не озирайся ты, Колечка, испуганно, я дверь заперла и Машке сказала, чтобы нас не беспокоили, – щелкнула Примуса по носу и тихонько добавила: – В связи со сложностью выполняемой работы!

Уже позже, провожая Евграфова к выходу, Вика насмешливо заглянула ему в глаза.

– Ты уж заглядывай, Коля.

– Ты же сказала, что я в любовники не гожусь? – удивился Примус.

– Я же не сказала, что ты вообще ни на что не годишься, – хихикнула Вика и на мгновение прижалась к нему боком, жаркость которого ощущалась даже через халат. – Фиг с ним, сойдет и сухач с коробкой конфет!

Евграфов направил на каждую из женщин задание на производство установки по месту жительства, а сам занялся другими делами.

Ему удалось установить человека, столь нелестно отозвавшегося о Меднике на поминках. Им оказался младший научный сотрудник одной из лабораторий Института физиологии человека Михаил Соломонович Пинхасик. В институте его иногда называли «кружаным», Пинхасик всегда был полон идей, подчас весьма оригинальных, но не отличался усердием, которое могло бы огранить камень идеи до бриллианта научной гипотезы.

– А что я? – удивился Михаил Соломонович. – Разве я такое говорил? Говорил? А где? Не может быть, разве это место для серьезных разговоров? Ах, вы утверждаете, что я все-таки сказал?

Кустистые брови на лбу образовали задумчивый угол.

– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – сказал он Примусу. – А вы, значит, при этом разговоре присутствовали? Я вас помню, молодой человек, вы еще делали вид, что заняты делом, хотя любой нормальный человек, прежде чем приступить к нему, обязательно расстегнет ширинку. А вы этого не сделали, из чего я заключил, что наш разговор интересует вас куда больше, чем сохранность ваших джинсов. Вы не обижайтесь, молодой человек, на правду грешно обижаться.

Значит, вы говорите, я очень нелестно отозвался о Меднике? Не буду спорить, но вам не кажется, что человек имеет право на собственное мнение? Ах, вы считаете, что для такого мнения нужно иметь какие-то основания? Я вас правильно понял? А у меня были такие основания. Были, и все.

– Так поделитесь, – сказал Примус. – Ведь человека убили.

– Человека? – брови взлетели на середину лба. – Хапугу, молодой человек! И я не уверен, что это убийство надо обязательно раскрывать, ведь могут пострадать хорошие люди!

– И все-таки, – упрямо гнул линию Примус. – Хотелось бы услышать что-то более конкретное. Вы говорите общие слова, Михаил Соломонович, любого человека можно так обвинить. Виновен, мол, и все дела! Вы ведь ученый, Михаил Соломонович, знаете, что любая теорема требует доказательств.

– Это вы мне говорите? – брови Пинхасика сошлись над переносицей. – Мне? Между прочим, молодой человек, то, что я сказал, совсем не теорема. Это аксиома, слышите меня, ак-си-ома! Знаете такое слово?

В отличие от теоремы аксиома не требует доказательств. Но если вам нужны доказательства – извольте!

Он замолчал, осмотрелся по сторонам, по-хозяйски подошел к окну и налил в стакан из стоявшего там графина теплую воду. Примус с любопытством наблюдал за ним. Воду в графине он не менял уже недели две, поэтому реакцию собеседника он мог предугадать заранее.

– Какая гадость! – скривился Михаил Соломонович. – Вы что, головастиков в графине выращиваете? Я думал, в милиции с большим вниманием относятся к своему здоровью!

Вернувшись, он пододвинул стул ближе к столу, сел на него и строго оглядел оперуполномоченного.

– Поменяйте воду! – не посоветовал, а приказал он.

– Сегодня же! – согласился Примус.

– А что касается доказательств… Ваш хваленый Медник опубликовал с Башлачевым серию работ во французском вестнике. Между прочим, неплохие работы. Но когда Башлачев обратился по поводу гонорара, в вестнике ему объяснили, что весь гонорар получил Медник. Представляете? И ни копейки, или что там во Франции имеет хождение, он Дане Башлачеву не выделил. Это порядочно? Вот видите, вы со мною соглашаетесь! А эта история с продажей машины Сомову? Что? Вы не знаете этой истории? Интересно у нас расследуются дела! Медник продал свою старую машину, у него была «десятка», Сомову из административно-хозяйственного отдела. Они оформили все через комиссионный магазин, а когда Сомов стал забирать машину, оказалось, что Медник снял с нее кондиционер, японскую автомагнитолу и разные мелочи, которые делают машину привлекательнее. Это, по-вашему, порядочно? Я вам прямо сказал – хапуга! Ничего святого нет у человека! Он и из института потому ушел, что за длинным рублем, что институт испытывает определенные финансовые трудности, некоторые направления пришлось временно сократить, а наш Медник уходит! И куда он уходит, разрешите полюбопытствовать? А он в абортарий идет, на передний край капиталистического производства. Два пальца, понимаете ли, сунул, пятьдесят баксов в кармане. И не говорите мне, что он с директором во взглядах не сошелся. Раньше он с ним прекрасно сходился…

Пинхасик вдруг замолчал и, достав из кармана платок, вытер покрытый испариной лоб. Брови его сошлись в печальный недоумевающий уголок.

– Впрочем, – неловко буркнул он, – вам это будет неинтересно. Вам ведь, молодой человек, убийц надо искать? Вот и ищите, а я вам в этом деле ничем помочь не могу.

– Михаил Соломонович, – ласково сказал Примус. – А ведь вы его сильно не любите, очень сильно. Так сильно…

– Что готов сам его убить? – закончил Пинхасик. – Увольте меня от ваших подозрений. Погодите! Вы официально это говорите? Я ведь и в суд подать могу!

– Избави Бог, Михаил Соломонович, – поднял руки Примус. – У меня времени нет по судам ходить. Я это к тому, что вы тоже о покойнике не слишком лицеприятно высказываетесь. Правда, Медник вас в суд уже не потянет.

Любителем латыни оказался сотрудник института Иван Николаевич Ровный. Надо сказать, что фамилию он свою оправдывал – напоминал круглый ртутно-упругий шарик, полный энергии и стремления куда-то бежать. Он, и сидя на стуле, поминутно шаркал ногами и озирался на дверь. А вот речь не соответствовала поведению, тягучая, медлительная, акцентированная у него была речь, словно Ровный пытался разжевать каждый звук.

– Что я могу сказать? Талантливый человек Илья Николаевич… был, – поправился Ровный. – Порой он такие идеи выдвигал, два института нужно, чтобы его мысли освоить. Только откуда второй институт взять, тут и первый уже на ладан дышит. Сами знаете, прежнего финансирования нет, а меценаты в наше время штука редкая, каждый больше о себе заботится. Не каждому в жизни может так повезти, как Илье Николаевичу. Он у нас в институте вопросами генетической модификации человеческого организма занимался. А какая уж теперь модификация, нам бы популяцию русского человека сохранить, каждый год около миллиона вымирает… Ну да это вы не хуже меня знаете. А как известно, de nihilo nihil, переведу, если не поняли, – из ничего ничего не получится. Но это к слову, а так я даже затрудняюсь решить, чем бы вам мог быть полезен… Решительно не представляю, чем вам помочь.

– Враги у него в институте были?

– Врагов не было. Недоброжелатели конечно же, как без них… А вот врагов не было. Чего не было, того не было. Это я вам de visu, как очевидец, говорю. Он ведь человек не женатый был, конечно, в каждой компании свой, на гитаре хорошо играл, с бардами водился. Одно время он у нас в институте концерты устраивал – то Розенбаума пригласит, то Дольского, то Митяева… Вот Пинхасик на него и злился, кричал, что Медник на «левых» концертах этих бардов свою копейку имеет. Но вы на Михаила Соломоновича внимания не обращайте, он мужик в общем-то неплохой, только все кажется ему, он честный, а вокруг люди… как это помягче выразиться… ну, особой щепетильностью не отличаются. Говорят, он раньше тоже компанейский был, а как назад из Израиля приехал…

– А что он, в Израиль выезжал?

– Да, – кивнул Ровный. Со стороны было забавно наблюдать, как маленький розовый шарик головы прокатился чуть вниз по затянутому в костюм телу и вернулся назад. – На историческую родину, как говорится. Но что-то ему там не понравилось – то ли он с начальством характерами не сошелся, то ли под ракеты палестинцев в Хайфе попал. Два года пожил и назад запросился.

– Вот вы сказали, что Илье Николаевичу Меднику сильно повезло. Я бы не назвал смерть везением. А что вы имели в виду?

Ровный осторожно улыбнулся.

– Конечно же я имел в виду совершенно иное, – сказал он. – Понимаете, когда ему главврач Первой больнице предложил перейти к нему, это было безусловным везением. Там Илья Николаевич имел возможность продолжить свою научную работу. Хотя и не в институтских объемах. Но дело даже не в масштабах… Как бы вам это объяснить… У нас всегда стараются чистую науку подтянуть к производству, так вот, выражаясь фигурально, Илья Николаевич как раз оказался на производстве, теснее смычки и придумать было нельзя. In praxi, как говорится. Он мог наблюдать, обобщать и анализировать частные случаи, в общем, делать то, что необходимо для получения определенных статистических данных. Наука всегда зиждется на статистике, которая либо подтверждает правила, либо дает возможность изучить исключения из него. А в иных случаях, я не могу это прямо утверждать, только предполагаю, как высококвалифицированный специалист, Илья Николаевич мог вмешиваться в процессы для получения конкретного результата.

– А если попробовать выразиться прямее? – поинтересовался Примус.

– Искусственное оплодотворение, – сказал Ровный. – Только не улыбайтесь, гражданин милиционер, вы даже не представляете, сколько у нас в стране людей, страдающих бесплодием, и сколько мужчин, совершенно не способных на полноценный половой акт.

– И что, это денежное занятие? – чувствуя, что слегка краснеет, поинтересовался Примус. Никогда он не думал, что может покраснеть в процессе такой пустяковой беседы. Ему изнасилованных женщин приходилось опрашивать сразу же после их обращения в милиции, так вот это, надо сказать, еще те были беседы, но в них краска в лицо оперуполномоченному не бросалась.

– Это вы Михаила Соломоновича наслушались, – понял Ровный. – Ну, не буду скрывать, занятие это довольно денежное, если ты, конечно, специалист в вопросе. И не просто специалист, а дипломированный, признанный профессионал. Вы никогда не задумывались, почему иностранцы у нас детишек усыновляют? Да и внутри страны на детей с хорошей наследственностью тоже очередь. А все потому, что бичом нашего времени является бесплодие. Понимаете, чужой ребенок – это все-таки чужой ребенок. А человек, который даст вам возможность иметь собственное потомство… Да вы его на руках будете носить! Я доступно излагаю?

– Доступно, доступно, Иван Николаевич, – ласково сказал Примус. – Даже такой тупица, как я, и тот проникся.

Ровный порозовел.

– Извините, это я по привычке. Так вот, Илья Николаевич в нашем деле являлся не просто авторитетом, он был специалистом. Многие женщины на него просто молились. Ведь он дал им счастье материнства. Многие, очень многие жалеют, что какие-то негодяи лишили нас такого первоклассного специалиста. Последнее время Илья Николаевич активно занимался вопросами клонирования. Знаете, клонирование как способ борьбы с бесплодием – это очень смело, очень. А плюс генетические модификанты… Тут он намного вперед убежал. Но, как говорится, in patria natus, non est propheta vocatus. Говорят, что определенных успехов Медник в этом направлении добился. Так что сами судите, как мне кажется, надо сокрушаться, что Ильи Николаевича больше нет с нами. Его профессионализм, знания, его золотые руки на весах познания тянули куда больше, чем некоторые отрицательные черты, которыми, к сожалению, был наделен и он.

– Вы имеете в виду стяжательство?

Ровный взмахнул рукой.

– Что вы, дорогой мой, что вы! – кажется, он уже совсем освоился и даже забыл, что находится в милиции. – Стяжательство – еще не худшее качество. Кто из нас не любит денег? Нам их всегда не хватает. А Илья Николаевич… он… как бы это вам сказать, он иногда слишком резким был, безапелляционным, Пинхасика он, например, безграничной бездарью назвал, когда тот между Россией и Израилем метался и в сторону Америки в то же время поглядывал. Зло, хлестко, согласен. Но ведь остроумно, верно?

– Я слышал, сейчас над клонированием многие работают, – осторожно закинул удочку Примус. – И у нас, и за бугром…

– Да, – согласился Ровный. – В этом направлении работают многие. Но с животными. Про овечку Долли слышали? А про кролика Роджера? Его американцы из одной клетки вырастили. Успехов хватает, но добились бы, конечно, большего, если бы не постоянные запреты по тематике исследований. Это, конечно, всех угнетает, а Илью Николаевича угнетало особо. А когда его лабораторию прикрыли, он и подался работать в больницу. Оборудование там примерно такое же, а контроль на порядок ниже. И начальник – если не друг, то коллега, хорошо понимающий проблемы. Вам бы не со мной на эти темы поговорить.