Текст книги "Роман с разведкой. Интернет-расследование"

Посланник

О Дмитрии Львовиче Сенявине мне удалось узнать не много. Потомку знаменитого русского адмирала в начале войны Германии с Советской Россией было пятьдесят пять. Его отец дослужился до звания генерал-лейтенанта, сам он воевал в Первую мировую и Гражданскую войну, после поражения белых эмигрировал. Имел чин полковника. В 20-е—30-е годы жил в Эфиопии, где служил императору этой страны военным советником. В христианской Эфиопии нашлось тогда место не одному русскому эмигранту. В 1935 году на Эфиопию напала фашистская Италия. Можно предположить, что не без содействия Сенявина вооружённое в основном кремневыми ружьями и копьями эфиопское ополчение оказало ожесточённое сопротивление итальянской армии. Судя по всему, именно после поражения Эфиопии в войне в 1936 году и оккупации страны итальянцами Сенявин перебрался в Европу и поступил на службу в канцелярию великого князя Кирилла Владимировича, а потом остался служить и его сыну. В начале Великой Отечественной войны вслед за арестом Графа и роспуском канцелярии великого князя Сенявин занял должность его секретаря и все годы войны был самым близким к нему человеком. Поэтому именно его Владимир Кириллович и решил послать в Россию. Правда, сколь-либо широкого выбора кандидатур у него и не было.

Тем временем операция «Монастырь» успешно развивалась. Немцы забрасывали в советский тыл своих агентов, снабжённых оружием, взрывчаткой и деньгами для организации «Престол». В соответствии с традициями, заложенными еще во времена «Треста», часть агентов арестовывалась и уничтожалась, радисты, какправило, перевербовывались для расширения радиоигры с немцами, а некоторых, познакомив с бурной деятельностью «Престола», успешно отправляли обратно, чтобы убедить противника в эффективности его поддержки монархического подполья в Москве. По-видимому, в число этих последних попал и Сенявин, благополучно вернувшийся из своей московской командировки. Для Судоплатова и его подчинённых это был великолепный шанс окончательно убедить немцев, если у них еще были сомнения, в реальности существования организации «Престол». В операции «Монастырь» Дмитрию Сенявину было суждено сыграть ту роль, которую исполнил Владимир Шульгин в операции «Трест». Учитывая, что требовалось время на его подготовку к парашютированию и обратному переходу линии фронта, на подбор для него сопровождающих агентов – ведь советских реалий полковник не знал совершенно – он не мог появиться в Москве раньше начала лета 1942 года. Тогда-то Демьянов и привел его в Новодевичий, к Садовскому.

Сопроводив гостя, Демьянов тут же ушел, деликатно ссылаясь на занятость по службе, а они, Садовской и Сенявин, проговорили весь день, ночь и раннее утро до возвращения Демьянова, задачей которого было доставить посланника великого князя к линии фронта в районе Ржева, где люди Судоплатова подготовили «окно» для его возвращения к немцам. Садовскому и Сенявину он сказал, что переход будет организован завербованными им фронтовыми офицерами, а немецкая сторона о месте перехода предупреждена.

О чем был их долгий разговор? Наверное, сначала искали общих знакомых, потом Борис Александрович расспрашивал Дмитрия Львовича о великом князе, о положении дел среди русских эмигрантов под властью немцев, о его знакомых, уехавших на Запад, о недавно умершем Ходасевиче, похоронившем Садовского еще в 1926 году. И наконец, о том, ради чего Сенявин прыгал с парашютом где-то под Малоярославцем и висел на стропах, зацепившись за верхушку березы, пока его не сняли двое сопровождавших полковника агентов. Он достал из портмоне аккуратно сложенный конверт, развернул его и поднес к глазам Садовского.

– Вот тот самый конверт, который вы хотели видеть. Вы удовлетворены, Борис Александрович?

Садовской внимательно рассмотрел конверт, попросил развернуть его тыльной стороной, также тщательно осмотрел и ее, а потом, когда Сенявин снова спрятал конверт в портмоне и замер в ожидании, ответил:

– Вполне. Почерк Николая. Правда, в подлиннике вижу впервые. Вторая половина шифра – ЗА652718. Запишите, запомните и при мне запись уничтожьте.

Они продолжили разговор после того, как Сенявин убедился, что запомнил шифр и, выйдя на улицу, сжёг его запись за ближайшей могилой.

– Могу я полюбопытствовать, Борис Александрович, откуда вам известен этот шифр?

– Резонный вопрос, Дмитрий Львович. Дело в том, что моя жена, Надежда Ивановна, в последние месяцы монархии была очень близка к Александре Федоровне. При всей колоссальной дистанции в их положении императрица видела в Наде не только слугу, но и друга. Иначе бы она не поручила ей запомнить эту комбинацию цифр и не велела бы дожидаться посланника с конвертом в случае, если империя падет. Она говорила, что само письмо получит тот, кто будет главой Императорского Дома. А крайний срок появления посланника – время накануне Рождества 1941 года. Императрица позвала её для разговора в первые часы после отречения Николая. Она велела Надежде Ивановне немедленно покинуть Царское Село, чтобы в дальнейшем ее имя не связывали с царской фамилией и она могла сохранить тайну. Только в случае, если ей будет угрожать смерть, она должна была передать тайну шифра тому человеку, которому могла без сомнения доверять. Надежда Ивановна очень больна, если вы заметили, когда я вас знакомил с ней и её сестрой, которая теперь за нами ухаживает. Вот год назад, перед самой войной, она и решилась поделиться со мной этой тайной. Я воспринял ее рассказ как знак Божий. Кстати, по-моему, тайна шифра проста и придуман он наспех. Похож на номер кредитного билета, например, «катеньки» – помните, сторублевая банкнота.

– Речь, несомненно, идет о чем-то важном. Важном как минимум для судеб династии. А ваша жена запомнила какие-нибудь подробности того разговора?

– Александра Федоровна показала ей этот конверт, надписанный хорошо знакомым Наде почерком Николая II, и сказала, что если империя падет, посланца нужно будет ждать в течение четверти века. Кроме того, она дала понять, что эту часть шифра знают еще несколько человек.

– К нам никто, кроме вас, не обращался. По крайней мере, Кирилл Владимирович ничего об этом не говорил.

– Думаю, поэтому они и страховались. Мало ли что могло произойти за двадцать пять лет с этими людьми. Тем более что на них на всех было клеймо близости к императорской семье. Позвольте и мне, Дмитрий Львович, задать один вопрос: Владимир Кириллович знает, какую дверь открывает этот ключ, этот шифр?

– Мне об этом ничего неизвестно. И это абсолютно честный ответ.

– Дай Бог, чтобы раскрытие этой тайны принесло пользу нашей несчастной Родине и святому делу восстановления монархии. Мы здесь, в России, сделаем для этого всё, что в наших силах. Передайте это великому князю.

Садовской замолчал, глядя куда-то мимо головы собеседника, ему за спину, где уже светлел прямоугольник двери, оставшейся открытой из-за жаркой июньской ночи до самого утра. Сенявину стало не по себе. Он чувствовал почти физически силу духа этого парализованного человека, который, казалось, видел не занимавшееся над Москвой утро, а само будущее. И когда он снова посмотрел на Дмитрия Львовича, в его глазах таяли слезы. Видимо, ничего хорошего в этом будущем он не усмотрел.

Два ордена одного героя

Благополучно перейдя линию фронта со своими спутниками, Сенявин нескольких дней провел в Смоленске, где сотрудники Абвера по минутам реконструировали те дни, что он провел на советской территории. Он с восхищением говорил о Садовском, с воодушевлением – о Демьянове, который казался ему настоящим героем. На неоднократно повторенный вопрос о том, зачем Садовскому понадобилась встреча с представителем Владимира Кирилловича, он вновь и вновь говорил о верности Бориса Александровича монархической идее и союзу с Германией. А контакт с представителем Великого князя был, по его мнению, необходим Садовскому для уверенности в том, что немецкое руководство серьезно относится к сотрудничеству с русскими монархистами. Немцам не оставалось ничего другого, как сделать вид, что они поверили ему. В середине лета 1942 года Сенявин благополучно вернулся в «Кер Аргонид». Теперь Кирилл Владимирович знал весь шифр. Но толка от этого не было никакого. Его осторожная попытка добиться через Жеребкова разрешения на поездку в Швейцарию закончилась тем, что ему вежливо посоветовали дожидаться окончания войны и победы Великой Германии.

Как пишет Судоплатов, к участию в операции «Монастырь» помимо жены Демьянова был привлечен и его тесть. По утверждению Павла Анатольевича, это было исключением из принятых в НКВД правил, где такая семейственность не приветствовалась. Наверное, руководство «органов» видело в ней опасность потерять полный контроль над поступками агентов. Но дело в том, что Борис Александрович Березанцев имел большую квартиру в центре Москвы, в Брюсовом переулке, и её было очень удобно использовать как конспиративную. На квартире он принимал больных, ведя частную практику, которая была ему как большому светилу разрешена в качестве исключения, появление здесь незнакомых людей не вызывало вопросов у соседей. Сюда приходили немецкие агенты, отсюда они отправлялись на квартиру Демьянова на Садово-Самотечной. Тут, уже предупрежденная отцом по телефону о прибывших «гостях», Татьяна Березанцева подносила им чай и водку, разбавленные снотворным, а после того, как они засыпали, их обыскивали, заменяли боевые патроны холостыми, а взрывчатку – её муляжом. Если принималось решение об аресте агентов, то делалось это только после того, как они покидали конспиративную квартиру и еще какое-то время имели возможность перемещаться по Москве. Всего в рамках операции «Монастырь» было, по разным данным, арестовано, уничтожено или перевербовано от двенадцати до нескольких десятков немецких агентов. Осенью 1943 года за участие в этой операции Татьяна и Борис Березанцевы были награждены медалью «За боевые заслуги». Александр Демьянов получил орден «Красной Звезды». Сохранилась его фотография того периода. На ней он запечатлён в военной форме, с погонами капитана и в ходе очередного сеанса радиосвязи с немцами. И если советский орден он получил только в сентябре 1943-го, то еще в декабре 1942-го Демьянов принял радиограмму, направленную ему от имени адмирала Канариса. В ней глава Абвера поздравлял Демьянова с награждением бронзовым Крестом военных заслуг 2-го класса с мечами. Эта награда вручалась за отличие при боевом соприкосновении с противником. За нечто подобное в СССР давали как раз Красную Звезду. Ей же обычно награждали особо отличившихся сотрудников «органов». Ну а что же Садовской?

В конце октября 1942 года Маклярский докладывал заместителю наркома внутренних дел Кобулову о промежуточных итогах операции «Монастырь». В отчете говорилось о том, что в её ходе были получены от немцев большие, исчисляемые сотнями тысяч суммы советских денег. Большая часть из них сдавалась в казну, а часть рекомендовалось использовать на продолжение операции. Наряду с прочими тратами Маклярский предлагал через агента «Гейне», то есть Демьянова, передать тысячу рублей Садовскому. Кобулов не возражал. Следовательно, даже осенью 1942 года Борис Александрович оставался участником игры. Как он при этом использовался НКВД, мне неизвестно.

Кажется удивительным, но руководители операции «Монастырь» поддерживали автора стихотворного манифеста в поддержку «немцев – освободителей» и другим способом – поощряя его поэтические труды. Не где-нибудь, а в главном печатном органе ВКП(б) газете «Правда» 2 февраля 1942 года был напечатан его перевод патриотического стихотворения армянского поэта Аветика Исаакяна! Нельзя не поражаться цинизму Бориса Александровича, но в его собственных стихах, написанных в 1942 году, заметно нарастающее отчаяние.

 
«Ты вязнешь в трясине, и страшно сознаться
Что скоро тебя засосёт глубина.
На что опереться и как приподняться,
Когда под ногой ни опоры, ни дна?
Мелькают вдали чьи-то белые крылья:
Быть может, твой друг тебе руку подаст?
Напрасны мечты, безнадежны усилья:
Друг первый изменит и первый предаст.
Крепись! Тебя враг благородный спасает.
С далёкого берега сильной рукой
Он верную петлю в болото бросает
И криками будит предсмертный покой».
 

На мой взгляд, это одно из лучших стихотворений Садовского. По-видимому, он догадывался, в какую ловушку попал, какие «друзья» его окружают. Но и на помощь «врага благородного» более не рассчитывал. В 1942 году умерла Надежда Ивановна. Ей было всего пятьдесят три. Пять лет спустя, в 1947 году, Борис Александрович написал об этом в стихотворном послании к её сестре Анне Ивановне, на попечении которой поэт остался после смерти жены:

 
«Закрылись взоры бедной Нади,
Лазурных глазок больше нет».
 

Железный каток войны катился по стране, операция «Монастырь» продолжалась, но, похоже, в Садовском её руководители больше не нуждались. О нём предпочли просто забыть, оставив доживать в Новодевичьем. Да и сам он, видя, что ход войны медленно, но верно меняется, не мог не понимать, что лучшее в его положении – это молчание. После осени 1942 года его имя в опубликованных материалах по операции «Монастырь» не упоминается.

Со временем отлов вражеских агентов был выделен НКВД в отдельную операцию под названием «Курьеры», а главной задачей операции «Монастырь» стала дезинформация противника. По словам Судоплатова, Демьянов сообщил своим немецким «хозяевам», что ему удалось устроиться офицером связи в Генштаб. Такая легенда, по его утверждению, придавала большую достоверность исходящей от него информации. По воспоминаниям же Татьяны Березанцевой, Демьянов радировал немцам, что он поступил на работу в Народный комиссариат путей сообщения. Это давало возможность, не вызывая у Абвера подозрений, сообщать ему перемешанную с правдой дезинформацию о передвижении воинских эшелонов и поездов с техникой. Версия Березанцевой выглядит более реалистичной, так немцы вряд ли поверили бы в то, что инженер-электрик с «Мосфильма» да ещё с его анкетой мог вдруг стать офицером связи Генерального штаба. Информация для Демьянова готовилась в оперативном управлении Генштаба при участии его начальника генерала Сергея Штеменко. Чтобы продемонстрировать эффективность действий организации «Престол», в некоторых газетах были опубликованы статьи с призывом усилить бдительность в связи с попытками диверсий на железных дорогах. Перед этим Демьянов сообщил немцам об успешном подрыве поезда под Горьким.

Судоплатов пишет, что дезинформация, которой немцы поверили благодаря операции «Монастырь», имела стратегический характер. Так, 4 ноября 1942 года Демьянов сообщил им, что главный контрудар в ходе начинавшейся зимней компании Красная Армия нанесёт в районе Ржева, а не Сталинграда, как это произошло на самом деле, и это наступление начнется 15 ноября. Немцы поверили в это и сосредоточили под Ржевом основные резервы. Наступление началось спустя неделю после указанного Демьяновым срока и через два дня после удара под Сталинградом. Войсками Западного фронта командовал Жуков. В своих мемуарах Судоплатов пожалел будущего маршала, а в ноябре 1942 года еще генерала армии: он де ничего не знал об операции «Монастырь» и о том, что НКВД с санкции Сталина фактически подставил его, раскрыв наши планы немцам. Наступление под Ржевом провалилось, но зато немцы не могли перебросить войска группы армий «Центр» на помощь 6-й армии Паулюса, гибнущей под Сталинградом. Не подозревавший о радиоигре Жуков «заплатил дорогую цену – в наступлении под Ржевом полегли тысячи и тысячи наших солдат».

Ржев

Помните строчки из стихотворения Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом»:

 
«Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит, и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?»
 

Немцы заняли Ржев, небольшой город в верхнем течении Волги, в начале октября 1941 года. Это был важный транспортный узел на пути к Москве. В ходе зимнего наступления советских войск немцы именно в районе Ржева смогли остановить его на наиболее близком к Москве расстоянии. В результате образовался так называемый ржевский выступ. Бои здесь начались в январе 1942 года и продолжались более года, до марта 1943-го. К осени 1942 года Красная Армия предприняла несколько попыток окружить и разгромить немецкие войска на этом выступе, но все они закончились безрезультатно. Солдаты прозвали эти бои «ржевской мясорубкой». Так велики были потери. Один из участников тех боев, счастливо уцелевший, вспоминал, описывая одну из многочисленных «долин смерти» в районе битвы за Ржев:

«Ползёшь по трупам, а они навалены в три слоя, распухли, кишат червями, испускают тошнотворный сладковатый запах разложения человеческих тел. Этот смрад неподвижно висит над «долиной». Разрыв снаряда загоняет тебя под трупы, почва содрогается, трупы сваливаются на тебя, осыпая червями, в лицо бьёт фонтан тлетворной вони». Задача немцев по обороне ржевского выступа облегчалась условиями местности, обилием лесов, болот и озёр, почти полным отсутствием дорог. А упорство русских объяснялось тем, что на этом участке расстояние от фронта до Москвы было всего 150 километров. После очередной неудачи в конце лета 1942 года советские войска на ржевском направлении начали готовиться к наступлению в условиях зимы.

Наступление советских войск в районе Ржева началось 25 ноября 1942 года, шесть дней спустя после удара под Сталинградом. Оно продолжалось до 21 декабря, принеся незначительные тактические успехи и огромные потери. Война шла почти полтора года, но очередная ржевская операция в который уже раз показала неспособность командования Красной Армии эффективно организовывать действия своих войск. Только один пример, демонстрирующий качество управления войсками только одной армии – 31 армии Западного фронта во главе с генералом армии Жуковым. Свидетель – не какой-нибудь современный писака, клевещущий на великого полководца, а военный прокурор, сообщавший об уровне организации дел в армии своему непосредственному начальнику, прокурору Западного фронта: «…Незначительная по размерам площадь была наводнена войсками, обозами, транспортом, боеприпасами, артиллерией, кавалерией и другими родами войск. Причем местность открытая, лесов нет. Вследствие чего части, обозы, транспорт, артиллерия, кавалерия смешались между собой, столпились в лощину… Противник простреливает наши боевые соединения в глубину справа и слева… артиллерийским, миномётным огнём, кроме того, бомбит с воздуха. Наши части укрытия не имеют и, скопившись сплошными толпами в лощинах и на полях, несут колоссальные потери в людях, лошадях и технике. Балки в отдельных местах покрыты тысячами трупов, лошадей, ряд полков… являются почти не боеспособными в силу колоссальных потерь в людском и конском составе. На мой взгляд, единого централизованного командования частями и соединениями, расположенными на указанном участке, нет…».

Но я отвлёкся. Пишу ведь не о полководческих талантах советских генералов, а о том, какое воздействие на ход войны оказала операция «Монастырь». Читая современную литературу по этой проблеме, поневоле начнёшь философствовать. Известно, что литераторам свойственно увлекаться теми историческими персонажами, о которых они пишут. Иногда это превращается в род влюблённости. Примером такой безответной в связи с давней смертью главного персонажа любви может служить книжка, автор которой сравнивает наступление под Ржевом в ноябре – декабре 1942 года с шахматным гамбитом – сознательной жертвой фигурой или фигурами ради общей победы в партии (http://modernlib.ru/books/vyacheslav_menshikov/rzhev__stalingrad_skritiy_gambit_marshala_stalina/read/). Он искренне влюблён в товарища Сталина. Его любовь не слепа. Он видит у кумира отдельные недостатки, например, чрезмерную жестокость и самоуверенность, но их описание нужно ему не для объективности – какая объективность при таком сильном чувстве – а для придания образу вождя глубины и сложности. По его словам, оказывается, в 1942 году Иосиф Виссарионович выдумал грандиозную комбинацию. Автор этой замечательной книги описывает ее следующим образом: «всю задумку Ставки на ведение боевых действий в 1942 году можно обозначить так: «Операция «Монастырь» – операция «Уран» – операция «Марс». «Как покажет будущее, это триединство и приведет в конце концов к финальному сражению сторон под Сталинградом, которое явится, по признанию всего мира, коренным в Великой Отечественной войне, а кое-кто из историков и политиков считает, что и во всей Второй мировой». В дальнейшем автор убедительно показывает, что когда мы говорим «Ставка», то подразумеваем «Сталин» и наоборот. Как и всякий любитель Сталина, он специализируется на мелких и больших подтасовках. Человек, мало знакомый с историей войны, может с его слов подумать, что ещё в начале 1942 года Сталин задумал этот самый магический треугольник стратегических операций. Ведь автор постоянно говорит о планах «Ставки» на 1942 год. Как будто не было страшных катастроф весны – начала лета 1942 года под Ленинградом, в Крыму и под Харьковом, бесплодных и чудовищных по потерям наступлений в районе Ржева. Не было сравнимого с трагедией лета 1941 года поражения на юге, не ставшего роковым для всего хода войны только потому, что Гитлер в головокружении от успехов погнался за двумя зайцами сразу и пожелал одновременно овладеть Сталинградом и Кавказом. Если пресловутый треугольник и возник в мозгу «великого стратега», то никак не раньше начала сентября 1942 года, когда ход военных действий позволил задуматься о возможности крупных контрнаступлений в конце осени 42-го. По мнению автора «Гамбита», Сталин, засекретив все материалы, связанные с операцией «Монастырь», сам виноват в том, что не был понят и по достоинству оценён ближайшим потомством: «Секретность и не позволяла историкам войны увидеть картину боёв 1942 года в полном объёме – не хватало её третьей части, операции «Монастырь». Теперь завеса приоткрыта. «В свете новых данных сражения под Ржевом должны рассматриваться уже не как «мясорубка», «бездарные» действия советского командования, но как оптимистическая трагедия советских воинов, защищавших свою Отчизну». И лучший перл – очаровательный, обезоруживающий своим цинизмом пассаж: «Самый главный момент наступил для советских воинов тогда, когда они, не задумываясь, до конца бились за Великую Победу. В том числе и на Ржевско-Вяземском плацдарме». Как только перестали задумываться, так и наступил для наших солдат главный момент. А то, пока задумывались, могли и в гениальности товарища Сталина усомниться. Что касается самого «Монастыря», то «это была исключительная операция советских чекистов под непосродственным руководством Верховного главнокомандующего». Говоря о придуманном им триединстве операций, автор сокрушается, что «мы, наверное, так никогда и не узнаем полной правды об этом адском замысле советского Верховного главнокомандующего». Нуда, в аду, где Сталин, несомненно, и пребывает, интервью автор сможет взять у него только когда отправится туда вслед за своим кумиром, а судя по его системе моральных ценностей, их встреча там неминуема.

Специалисты, профессионально занимающиеся военной историей, действительно, давно усомнились в том, что операция «Марс» была всего лишь манёвром, отвлекающим немцев от главного удара под Сталинградом. Это сомнение, например, позволила себе автор единственного на сегодняшний день научного исторического исследования, посвященного сражениям в районе Ржева (http://www.1942. ru/book/rzew42.htm). Даже автор «Гамбита» вынужден признать: «Советских войск, правда, там (под Сталинградом – С.С.) было меньше, чем на других фронтах, например на западе – Калининском, Западном и др.». Но зато он справедливо указывает, что войска, призванные окружить армию Паулюса под Сталинградом, были лучше снабжены боеприпасами, чем те, что должны были разгромить немцев в районе Ржева. Но это ничего не доказывает. Когда за полгода до этого будущий генералиссимус задумывал весеннее наступление из серии распыляющих силы ударов, этот фактор тоже не был для него решающим. Порыв, воля, принуждение, страх – эти стимулы он всегда считал важнейшими для успеха. Или за лето 1942 года он так поумнел, «набрался опыта»? Даже поверхностное знакомство с его принципами ведения войны показывает, что с весны 1942 года и до весны 45-го они существенно не изменились. Как в 42 году от генералов и солдат требовалось выполнять поставленные «Верховным» задачи, не считаясь с возможностями и потерями, так и три года спустя от них требовалось то же самое. Только возможностей стало неизмеримо больше благодаря налаженной, наконец, работе тыла. Признаю, что в том числе и его неустанными усилиями. А метода все та же. Берлинская операция с её огромными потерями была венцом этого «полководческого искусства». Серийность ударов можно назвать творческим почерком Сталина – что в 42-м, что в 43-м, что в 44-м («десять сталинских ударов»), что в 45-м. О её эффективности написано и сказано так много, что я не хочу повторяться. Лучше еще раз дам слово ветерану ржевской битвы, воспоминания которого об одной из «долин смерти» я уже приводил: «Если бы не поспешность и не нетерпение Сталина, да если бы вместо шести необеспеченных наступательных операций, в каждой из которых для победы не хватало всего-то чуть-чуть, были бы проведены одна-две сокрушительные операции, не было бы ржевской трагедии». Ладно, это слова рядового участника боев. Но вот что писал уже непосредственно о Ржевско-Сычёвской операции ноября-декабря 1942 года генерал Михаил Катуков, один из лучших командующих танковыми войсками времён войны: «Действовали мы разрозненно и по задачам, и по времени. Не скрою, были тогда среди танкистов разговоры: а почему бы не нанести врагу одновременный удар силами трех корпусов?» Танкисты понимали, как надо действовать, а вот лучший полководец все времен и народов и его первый заместитель Жуков – нет.

Но вот что значит настоящая любовь! Для автора пресловутого «Гамбита» это постоянное распыление сил не ошибка, а достижение Сталина. Ведь у магического треугольника была вершина – операция «Монастырь» и ради её успеха стоило пожертвовать парой сотен тысяч человеческих жизней: «Множественность ударов, из которых более половины были сковывающими, приводила к естественному распылению огневых сил и средств. Но Ставка ВТК преднамеренно распыляла их, так как, по-видимому, рассчитывала в том числе и на то, что о части этих ударов будет сообщено через «их» агента «Макса», чтобы показать якобы массовость атак дивизий Красной армии на разных участках двух советских фронтов западного направления». Кажется, такое глубокое понимание стратегии не требует комментариев. Наш автор, видимо, и сам в нём сомневается, а потому находит себе союзника в лице какого-то кандидата технических наук, которого обильно цитирует. Не удержусь от этого и я. Ведь, как говорится, умри, Денис, лучше не скажешь: оказывается, шесть бесплодных наступлений в районе Ржева, стоивших нашей армии потери как минимум миллиона бойцов, воплощали «глубокий стратегический замысел Генштаба Красной армии. Нет видимых громких успехов? Но в этом-то самый главный успех! Поставить какую-то крупную группировку противника в катастрофическое положение – нет проблем. Но тогда он в целом отойдёт на более выгодные рубежи и высвободит себе руки». Это глубокомысленное рассуждение анализировать просто тошно. И всё-таки заставлю себя, поставив пару риторических вопросов. Это где до Сталинграда и ещё год после него у Красной армии без проблем получалось поставить противника в катастрофическое положение, что она решила под Ржевом не утруждать себя подобной безделицей? Это не под Ржевом ли противник в марте 1943 года без наших «видимых крупных успехов» отошёл на более выгодные рубежи и «высвободил себе руки»? Воистину – захочет Бог наказать, так отнимет прежде разум. Но зато вознаградит вечной любовью к товарищу Сталину.

Но хватит бесплодной полемики о стратегии. Зададимся простым вопросом: что сообщил немцам Демьянов-«Гейне» в той судьбоносной радиограмме, заставившей немцев плясать под дудку Сталина? Вот та её часть, которая касается стратегических планов советского командования: «Главные удары: от Грозного в направлении Моздока, в районе Нижнего и Верхнего Мамона в Донской области, под Воронежем, Ржевом, южнее озера Ильмень и под Ленинградом» (http://lstnews.ru/politika/3081-html). Никаких указаний на то, что главный удар будет нанесен под Ржевом, как видите, здесь и в помине нет. Даётся лишь перечисление возможных направлений советского наступления в последовательности с юга на север, где Ржев упомянут среди прочих, не более того. Цель этой «дезы» понятна: заставить противника держать в напряжении его войска на ключевых участках советско-германского фронта, при этом характеристика советских планов носит настолько общий характер, что при любом развитии событий двойного агента будет трудно заподозрить в дезинформации. И, хотя, по мнению автора «Гамбита», видимо, лично и хорошо знакомого с Гитлером, фюрер так привык к его сообщениям, «что принимал окончательные решения как верховный главнокомандующий, только ознакомившись с данными «своего» агента «Макса», эта радиограмма вряд ли могла подтолкнуть Гитлера к принятию хоть каких-либо решений. Фронтовые же немецкие генералы, как, например, командовавший осенью 1942 года пехотной дивизией, действовавшей на ржевском выступе, генерал Хорст Гроссман, оставивший воспоминания о боях под Ржевом, и так всё видели. Этот генерал написал в своей книге, что данные армейской разведки, в частности аэрофотосъёмки, свидетельствовали о том, что в октябре – ноябре русские готовили здесь крупное наступление.

Судоплатов писал о том, что для поддержки дезинформации Демьянова к Западному фронту направлялись поезда с макетами и дровами, которые должны были изображать эшелоны с военной техникой. Но даже автор «Гамбита» признает, что в районе ржевского выступа было сосредоточено гораздо больше войск и техники, чем под Сталинградом. Если она и так туда валом валила, зачем были ещё какие-то муляжи? Немцам и без этого было понятно, что здесь затевается что-то значительное.

В общем контексте интересна история с ещё одной судоплатовской дезинформацией, которую в простоте душевной приводит в своей книге автор «Гамбита», не понимая, что этот факт разрушает всю его конструкцию. Советской контрразведкой была перехвачена немецкая радиограмма, в которой говорилось: «Надежный агент разведки передаёт 17.XI: «прибывающие с востока эшелоны с войсками немедленно переводятся в Москву на окружную дорогу и идут дальше, главным образом в южном направлении». Судоплатову пришлось объясняться со своим начальством и доложить Берии, что агент – это «Гейне», а информация – «наша деза». Зачем она была нужна накануне удара под Сталинградом и Ржевом? Трактовать её можно только так: на самом деле войска шли на запад, к Ржеву, а южное, читай – сталинградское направление не считалось главным, поэтому Демьянов и получил приказ раскрыть планы советского командования именно на юге. В терминологии защитников товарища Сталина «помочь устроить для советских солдат «оптимистическую трагедию» уже там».