Текст книги "Роман с разведкой. Интернет-расследование"

«Престол»

Шли через кладбище. Они подумали, что так от трамвая будет короче. Знали, что кладбище в чести: на нем хоронят партийных деятелей второго ранга, не удостоившихся места в Кремлевской стене, знаменитых московских писателей, артистов и разбившихся аэронавтов. Но надежда на ухоженные дорожки и короткий путь оказалась напрасной. Порядок на кладбище держался только местами, у особо важных могил, а так, чтобы выйти к церкви, пришлось долго пробираться среди заброшенных дореволюционных надгробий и склепов. Зрелая августовская зелень огромных деревьев, помнивших, наверное, томившуюся в монастыре царевну Софью, укрывала их от жары, доцветали верхушки иван-чая, крапива стояла в человеческий рост. «Действительно, покойное место», – попытался пошутить Александр. Татьяна его тона не поддержала: она читала имена на замшелых могилах и покосившихся памятниках. Ей казалось, что многие из них не заслуживали такого забвения. Так, шаг в шаг, он впереди, она сзади, они и вышли к церкви.

Борис Александрович в своем неизменном балахоне с серебряными пуговицами и, несмотря на жару, в сапогах сидел в кресле у церковной стены. Он явно ждал их, ведь встреча была условлена в прошлый раз, при знакомстве.

– Надя, Надя! Александр Петрович и Татьяна Борисовна пришли!

Несмотря на то, что при первой встрече они просили называть их по именам, Садовской категорически возражал:

– Молодые люди вашего воспитания и происхождения, как и мы, старшее поколение, обломки, так сказать, проклятого окружающими прошлого, должны подавать пример уважения друг к другу. Нести миссию. Спасаться, в том числе, и этим. Кругом и так одно хамство. Никаких Манек и Ванек! Только Александр Петрович и Татьяна Борисовна!

Из низкой двери жилища Садовских вышла, вытирая руки о фартук, Надежда Ивановна. Алексей сумел довольно изящно поцеловать её протянутую для пожатия руку. Она ее не отдернула, не застеснялась трудовой огрубелости своей руки. Как, очевидно, не стеснялась и своей неопрятной, местами нечиненой одежды. В лицо она гостям не смотрела, но еще в прошлый раз Демьянов заметил, что её взгляд оживает только когда к ней обращается муж, да и то на мгновение. Он знал, что жена Садовского давно и тяжело больна.

У Садовских всё уже было явно договорено, потому что после приветствий Надежда Ивановна подхватила Татьяну под руку:

– Татьяна Борисовна! Не успеваю с обедом, а одной на кухне скучно. Не составите мне компанию? А мужчины пусть пока здесь воздухом подышат, побеседуют. Не возражаете?

А сама уже увлекала Татьяну внутрь подвала их квартиры, мало чем отличавшейся, по Таниному мнению, от склепа. Только с мебелью, вещами и книгами.

– Присаживайтесь, Александр Петрович!

Медленным, трудным кивком головы Садовский указал

на заранее приготовленный стул, стоящий рядом с его креслом. Говорил он хоть и негромко, но особенно и не таясь:

– Ну что, судя по их же сводкам, дела у большевиков все хуже и хуже.

– Напротив, мне кажется, в последние дни фронт начал стабилизироваться. После полутора месяцев непрерывного наступления немцы выдыхаются. Что в районе Смоленска, что под Ленинградом. Да и на Украине тоже.

– Вы что, Александр Петрович, несмотря на мою откровенность при первой встрече, всё ещё мне не доверяете, что решили заговорить словами Совинформбюро? А что касается немцев, то эта задержка – просто тактическая передышка перед решающим броском на Москву, Петербург и Киев.

Демьянов решил немного обидеться.

– Борис Александрович, я слишком много говорил о себе в прошлый раз, да еще при свидетелях, чтобы продолжать изображать советского патриота. Но у меня есть сомнения, и они не дают мне покоя. Почему вы так уверены, что приход немцев принесет нам освобождение, а не рабство, как об этом голосят большевики? Ведь мой отец погиб в войне с ними, а ту войну, помнится, тоже сначала называли отечественной, а не империалистической.

Садовской внимательно посмотрел на Демьянова, тот взгляда не отвёл. Потом улыбнулся своей скошенной улыбкой и заговорил с заметным воодушевлением:

– Уверен, что прежде чем впервые прийти сюда, вы Александр Петрович, внимательно изучали меня и моё окружение. Вы умный и осторожный человек. У меня по вашему поводу было сначала два мнения. Первым побуждением было посчитать вас чекистским агентом. Ведь как вы с вашим происхождением могли прожить на свободе все эти годы? А когда навёл справки, то понял. Вы умный человек, Александр Петрович. Ничего о себе не скрываете, на виду, среди той части богемы, которую почти не трогают, среди актёров и режиссёров синематографа, несколько легкомысленны, слегка, по средствам, кутите, играете на скачках, женились на дочери нужного кремлевскому населению доктора. Вы только не обижайтесь, такой откровенный разговор между нами был обязательно нужен, чтобы избежать недоразумений в дальнейшем. Я вас не обидел? Я прав?

– Продолжайте, Борис Александрович, я понимаю и принимаю все ваши сомнения. И своими тоже поделюсь.

– Ну и прекрасно. Отвечу вам со всей возможной искренностью и уж точно не солгу. Когда мне предложили встретиться с вами, и я стал доступными мне способами изучать вас, то большинство знакомых наших общих знакомых, а таковые нашлись: мир культурной или мнящей себя таковой Москвы очень узок, так вот, эти люди отзывались о вас как о пустейшем субъекте. Но человека, рекомендовавшего вас, я знаю тридцать лет, и я ему доверяю. Поэтому и согласился на встречу. Вы оказались именно таким, каким рекомендовал вас мой старый друг: умным, самостоятельно мыслящим человеком. Что в Совдепии, да вы и сами это знаете, большая редкость. И мне кажется, что я понял вашу игру: быть на виду, демонстрируя полную ничтожность. Для вас это оказалось успешной стратегией выживания. Но это не значит, что она будет успешной всегда. Особенно во время войны. Вы же молоды. Вас должны мобилизовать. Вы становитесь слишком заметны. Чем вы вообще сейчас заняты, извините за назойливость?

– Ну что вы, Борис Александрович, резонный вопрос. Статус у меня для советского государства странный. Я уволен по сокращению штатов. То есть безработный. Студия готовится к эвакуации. Ну а я собираюсь пойти добровольцем. Я ведь потомственный казак! И у меня есть протекция – устроюсь в кавалерию.

– Похвальное рвение.

Произнесено это было с характерной для Садовского, как уже понял Демьянов, несколько подчёркнутой иронией.

– А что касается моего способа выживания, то, наверное, вы правы. Только скажу честно – это было, скорее, бессознательное приспособление, мимикрия, чем продуманная стратегия. Просто, как говорят мои друзья актеры, я шел от себя, от своей органики, от чутья, может быть. Ну, и, наконец, мне просто везло. А вы, Борис Александрович? Не слишком ли много вокруг вас людей? Среди них, без сомнения, есть агенты НКВД. И вы ни в ком не можете быть уверены. Я ведь, например, несмотря на ваши тонкие умозаключения, тоже вполне могу им оказаться. Как отделить сохранивших веру и убеждения от тех, для кого Родина – пустой звук?

– Бог поможет Александр Петрович. Вера. Даже если вокруг меня все – агенты НКВД, значит это нужно Господу и России. Для чего – не мне судить. Тешу себя надеждой, что для урока, а не только для наказания.

Садовской с трудом трижды перекрестился, и Демьянов вслед за ним. Борис Александрович понял, что собеседник озадачен таким ответом. И это доставило ему удовольствие. Александр, снова нащупывая нужную ему нить разговора, спросил:

– А немцы – они для урока? Для наказания? Или то и другое вместе?

– Ну что ж, вот мы и вернулись к вашим сомнениям. Главное, что немцы в помощь. Своей железной метлой они выметут из России коммунизм, эту смертельную болезнь, ведущую страну к гибели. Конечно, спасая свою власть, спасая себя, большевики увлекут к гибели огромное число наших соотечественников, ибо германская военная машина страшна. Но если Сталин и его присные смогут устоять и выйдут победителями из этой войны, будет еще хуже. Тогда России точно конец. Спросите почему? Потому что остановиться они не смогут. Им тогда опять, как при Ленине и Троцком, понадобится весь мир. И заплатит за эту авантюру остатками своих сил и последними запасами веры русский народ. А авантюра неизбежно и трагично для нашей страны закончится поражением. Потому что не по Сеньке шапка – мир завоевать.

– А немцы? – на мгновение, только на мгновение Демьянову показалось, что в словах Садовского есть какая-то правда, но он не мог, не имел права сохранить в своём сердце даже воспоминание об этой лживой правде, когда немцы уже в ста километрах от Ленинграда и в трехстах – от Москвы, когда они атакуют Киев. Это было бы предательством по отношению к поколениям предков – воинов, отдававших свои жизни за то, чтобы Россия была великой и непобедимой, предательством тех, кто в эти минуты умирал на поле боя или шел на бой.

– И немцы не смогут. Ещё после той мировой войны соотношение сил в мире неумолимо изменилось. Америка – вот сила. И если немцы с японцами раздразнят её всерьез, то ни Германии, ни Японии не устоять. Рано или поздно, но немцы эту войну проиграют. Для нас главное – воспользоваться ими и избавиться от коммунизма. Пусть дойдут до Урала, до Енисея, пусть дойдут до той точки, когда остатки коммунистов сбегут или запросят нового Брестского мира.

– Но что будет с теми, кто окажется под властью немцев?

– За все на свете, дорогой Александр Петрович, нужно платить. И рано или поздно, но русский народ сполна расплатится и за 1917-й год, и за то, что покорился большевикам, что поддался их соблазну. Он уже платит четверть века, да, видно, больно грех велик, невиданной в истории платы требует. Поймите, с поражением СССР война не закончится, откроются новые фронты, а немцам как-то огромную территорию оккупированной России в руках держать будет надо. Без опоры на самих русских у них ничего не получится, какими иллюзиями они себя не тешили. А когда немцы начнут проигрывать войну американцам, вот тогда и прорастёт из этих зерен новая русская власть, но уже никогда потерпевший поражение коммунизм не станет нашим искушением. И сопротивление появится, и явятся новые Минины и Пожарские. Демьяновы, например. И новая русская армия будет, и новый царь-самодержец. Потому как, вот он главный урок, что следует выучить: Россия без самодержавия обречена. Альтернатива – кровавая диктатура и хаос. А наша задача сейчас состоит в том, чтобы первые зёрнышки посеять. И даст Бог, они прорастут. А немцы, сами того не желая, помогут нам возделать для этого почву.

Садовский замолчал и, задрав голову, высоко, как только мог, смотрел на Демьянова. Все что он сказал, было явно хорошо и давно им продумано. И Демьянов вдруг ясно понял, что этот парализованный человек действительно убеждён в реальности его плана спасения России. И как всякого фанатика, цена его не пугала.

В дверях жилища Садовских появилась Надежда Ивановна, бросила взгляд на мужа, поняла, что можно, и пригласила их к столу. Через час Александр и Татьяна откланялись. Закончив мыть посуду, Надежда Ивановна присела рядом с мужем, все время её хлопот по дому сидевшим в задумчивости, и спросила:

– Ну что ты теперь о нём скажешь?

– Не глуп и может очень нам пригодиться. А с Лубянки он, или нет – дело второе. Пусть даже оттуда. Так даже лучше. Они думают, что используют нас как пешек. Ну а мы, придет время, используем их.

«Отмыкается рукой врага»

Итак, мы знаем, что Борис Садовский и Надежда Воскобойникова ждали прихода немцев как освободителей от большевистской тирании и наивно мечтали о том, что это приведёт к возрождению самодержавия в России. Несомненно, что таких мечтателей-монархистов в стране в 1941 году было ничтожно мало. Может быть, вообще только эти двое. Но возникает вопрос: почему немцы, известные своим основательным подходом, в том числе и в делах разведки, достаточно легко поверили легенде о существовании организации «Престол»? Абвер пал жертвой собственной веры в заклинания нацистских вождей о том, что Советский Союз – «колосс на глиняных ногах»? В то, что значительная часть населения готова поддержать немецкое вторжение, лишь бы избавиться от власти «жидов и коммунистов»? Или же у немцев были определённые основания надеяться на существование в СССР, как тогда говорили по испанскому опыту, «пятой колонны»? И не только в недавно присоединённых Прибалтике, на Западной Украине и в Западной Белоруссии, где немцев, особенно в самом начале оккупации, значительная часть населения действительно встретила вполне благожелательно, а кое-где и с восторгом? Конечно, это одна из самых болезненных тем в истории Великой Отечественной войны. Но и просто отмахнуться от вопроса, почему сотни тысяч военнопленных, как русских, так и граждан СССР других национальностей, а также миллионы гражданских лиц пошли на службу к немцам, невозможно хотя бы потому, что этих людей было так много. По данным современных историков, военных коллаборационистов было, по разным оценкам, от 1 до 1,5 млн. человек, а в гражданской сфере с оккупантами сотрудничали около 22 миллионов граждан СССР. Из них 20,8 миллиона – крестьяне, составлявшие 2/3 населения страны (http://leb.nlr.ru/edoc/391307).

И простых ответов на этот вопрос нет. Спасали свою жизнь? Несомненно, но только ли это? В подавляющем своем большинстве они выросли и воспитывались при советской власти. Почему же они предали её? Советская семья и школа так плохо воспитывали, что взрастили такое количество трусов, подлецов и предателей? Что было в головах у тех тысяч и тысяч, что попали в плен в первые недели и месяцы войны? Они растерялись? Их охватила паника и страх? Ими плохо командовали или не командовали вовсе? Все это было. Нет сомнений. Но было и другое: в сознании значительной части населения страны понятия «Родина» и «Советская власть» отнюдь не были синонимами. Мало того, коммунисты за четверть века своего правления здорово потрудились для того, чтобы значительное число людей продолжало верить – крушение коммунистического режима пойдет только на благо Родины. Но Германия и ее армия, ведомые своими нацистскими вождями, с самого начала повели войну не только и не столько с коммунистическим режимом, сколько с народом, на который они напали. Понадобилось время, пусть короткое, но время, чтобы люди узнали страшную правду и поняли, что враг ведёт невиданную в истории войну – войну на уничтожение их Родины, их тысячелетнего государства, культуры, их самих, наконец. И война стала воистину народной, Отечественной. Но даже тогда нашлось немало бывших граждан СССР, русских и не русских, чья ненависть к коммунизму оказалась столь сильной, что они навеки покрыли себя позором, не только закрыв глаза на все преступления фашизма, но и соучаствуя в них до самого конца. Грустно, но факт: штаты немецкой пехотной дивизии в 1943 г. предусматривали наличие 2050 русских на 10708 немцев, т. е. почти 20 % от ее общений численности (http://www.erlib.com/Сергей_Дробязко/Русская_освободительная_армия/0/).

По мнению одного из историков, специалиста по истории коллаборационизма в нашей стране в годы войны, советские коллаборационисты ввиду их количества, определяемого в 1–1,5 млн. чел., составили 6–8 % от мобилизационного ресурса Германии. Правомерно утверждать, что вооружённое выступление такого количества граждан СССР на стороне противника отсрочило разгром гитлеровской Германии на несколько месяцев (http://read24.ru/fb2/igor-ermolov-tri-goda-bez-stalina-okkupatsiya-sovetskie-grajdane-mejdu-natsistami-i-bolshevikami-1941-1944/).

А в начале войны, когда еще не открылась эта бездна правды о германском фашизме, очень многие видели в немцах цивилизованную нацию, надеялись на знаменитый немецкий порядок. Напрасные иллюзии по поводу немцев стали уделом не только Садовского и Воскобойниковой. Какую боль за Россию и ее людей, какое чувство безысходности должен был испытывать философ и поэт Даниил Андреев, сын писателя Леонида Андреева, чтобы написать в стихотворении «Беженцы», созданном в первые месяцы войны:

 
«В уцелевших храмах, за вечернями
Плачут ниц на стёршемся полу:
О погибших в битвах за Восток,
Об ушедших в дальние снега,
И о том, что родина – острог
Отмыкается рукой врага».
 

Но когда его призвали в ряды Красной армии, Андреев не уронил ни своей человеческой, ни воинской чести. Он узнал блокаду Ленинграда, дивизия, где Андреев служил простым солдатом, участвовала в ее прорыве, а потом, после войны, в тюремной ночи Владимирского централа, он сочинит начальные строчки своего «Ленинградского Апокалипсиса»:

 
«Ночные ветры! Выси черные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы – испытанье; в вас – награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню».
 

Тем не менее симптоматично, что один из авторов, писавших об операции «Монастырь» и о роли Садовского в ней ещё до публикации архивных материалов об этой комбинации советской разведки, даже предположил, что Судоплатов перепутал или сознательно скрыл истину, а настоящим главой вымышленного «Престола» мог быть как раз Даниил Андреев (mirknig.com>2008/08/ll/okhota…Stalina… gitlera.html).

Объясню, почему я позволил себе заговорить на тему патриотизма и предательства в годы войны, о которой много, хорошо, убедительно написано и сказано и без меня. Я сделал это только для того, чтобы лучше понять мотивы Садовского, так легко попавшегося на удочку НКВД. Но что происходило дальше с его душой? Когда немцы были остановлены и отброшены от Москвы, а в ходе зимнего наступления 1941–1942 годов освобождены многие города и деревни. Когда в газетах стали рассказывать о тех зверствах и преступлениях, что творились оккупантами в этих городах и селах. Считал всё это большевистской пропагандой? Убеждал себя в этом? Не читал газет, не говорил о страшных новостях с теми, кто посещал его? Но ведь радио-то у него было, его-то он слушал! Теперь мы знаем, что, по крайней мере, до середины февраля 1942 года он несмотря ни на что с упоением продолжал играть роль руководителя мифической монархической организации. Но почему-то даже сейчас я не считаю себя вправе вынести ему окончательный приговор. Тем более что не сделал этого и НКВД.

Согласно мемуарам Судоплатова, знакомство Александра Демьянова с главой будущего «Престола», которого он упорно называет Глебовым, состоялось, когда они с женой Татьяной, к тому времени уже тоже агентом, пришли в Новодевичий монастырь якобы для того, чтобы получить в церкви монастыря благословение Александру перед его отправкой на фронт, в кавалерию. Здесь явно очередная неувязка – церковь в монастыре давно была закрыта. А вот описанный Судоплатовым способ войти в доверие к Садовскому, использованный Демьяновым, выглядит правдоподобно. Александр проявил «жаркий интерес к истории России», который, по-видимому, с удовольствием стал утолять Борис Александрович, нашедший благодарного слушателя. Человеком, их познакомившим, был, скорее всего, агент «Старый» – Алексей Сидоров. Садовской явно доверял ему, а кто, кроме вхожего в разные интеллигентские круги Сидорова, мог отыскать в военной Москве лета 1941 года еще одного убеждённого монархиста, да ещё молодого? В дальнейшем Демьянов начал бывать у Садовских регулярно, убеждая их в том, что вполне разделяет их надежды и на приход немцев, и на монархическое будущее России. Залогом честности Александра, без сомнения, служили рассказы о судьбе членов его семьи, о его происхождении и ненависти к большевикам, загубившим Демьянову жизнь. Думаю, в этих рассказах ему легко было предстать искренним и правдоподобным.

Задачей НКВД в целом и Демьянова в частности было заставить Садовского поверить в то, что в Москве много людей, разделяющих его взгляды, и они действительно могут составить организацию, с которой будут считаться немцы в случае оккупации столицы. Маклярский, непосредственно руководивший операцией, подбирал «доверенных людей», или просто сотрудников НКВД, способных укрепить эту веру, а Демьянов, по словам Судоплатова, приводил этих людей для знакомства и разговоров в Новодевичий. Игра велась до начала декабря, когда ситуация на фронте изменилась и Красная Армия перешла в наступление. К новому, 1942 году непосредственная угроза Москве миновала, и тогда руководителям операции «Монастырь», столько усилий потратившим на её подготовку, пришла в голову идея все-таки продолжить её, но уже с несколько иными целями.

В литературе об операции «Монастырь» высказывалась мысль о том, что Садовской тоже был завербован НКВД. «Борис Садовской никак не мог бы активно помогать фашистам… он был уже на прочной привязи у НКВД. Участвовать же в мистификации, обманывать гитлеровцев для него… как раз явилось делом увлекательным и полезным для существования. Возможно, что это было последним неординарным поступком в его жизни. И он без особых колебаний согласился с требованиями и указаниями советских контрразведчиков». Возможно, так оно и было, однако эта версия противоречит отчету Демьянова о встречи с Садовским накануне перехода линии фронта и его более поздними воспоминаниями об этом событии: «До отъезда я побывал у одного видного члена организации, который меня благословил. Получил явку от руководителей на Берлин (если мне удастся добраться)». О каких руководителях идет речь, из этих слов Демьянова неясно. Судоплатов и его люди? Или Садовский, имевший какие-то контакты с Германией, не подконтрольные НКВД? Пока это остается загадкой.

В дальнейшем мы ещё поговорим о вкладе разведки в ход Великой Отечественной и, шире, Второй мировой войны в целом. Сейчас же отмечу, что популярной формой борьбы разведок в это время, благодаря новым техническим возможностям, стали так называемые «радиоигры». Союзники по антигитлеровской коалиции и их противники провели за время войны десятки, если не сотни таких операций. Их главной целью была дезинформация противника. Обычно началом игры служила перевербовка вражеского радиста, чей «почерк» работы на передатчике был хорошо известен пославшей его стороне.

Да что я об этом рассказываю: вы всё это не раз видели в кино или по телевизору. Мало какой фильм о поединке разведок того времени обходится без подобного рода историй. Но в случае с операцией «Монастырь» комбинация была задумана куда сложнее обычной. Было решено внедрить в немецкую разведку своего агента. Задача перед этим агентом стояла сложнейшая. Он должен был благополучно перейти линию фронта, заинтересовать немецкую разведку, заставить её поверить как в подготовленную для него легенду и желание всеми силами помогать Германии в борьбе с большевиками, так и в реальность существования способной к эффективной деятельности организации «Престол», а потом вернуться в Москву уже немецким агентом. Или, что ещё лучше, остаться у немцев, внедриться в Абвер и только потом искать связи с московским руководством. В дальнейшем радиоигра этого разведчика должна была быть подкреплена отловом, уничтожением и перевербовкой тех агентов, которых немцы будут направлять для активизации разведывательной и диверсионной деятельности «Престола». Выполнить это задание было поручено Александру Демьянову. По данным оперативного «дела» «Монастырь», Демьянов пошел на его выполнение сознательно и в процессе подготовки ни на минуту не терял присутствия духа.

Для закрепления легенды, под прикрытием которой ему предстояло перейти линию фронта, Демьянов отправился к Садовскому, чтобы изложить ему «свой» план: раз немцы временно отступили от Москвы, то нужно не ждать их нового наступления, а самим попытаться установить с ними связь. Это придаст их организации только дополнительный вес в глазах столь желанного союзника. И он, Александр Демьянов, готов рискнуть и пробраться в расположение германской армии, чтобы там знали – в столице России есть люди, готовые с её помощью вступить в борьбу с большевиками. Судя по всему, эта идею Садовской поддержал с энтузиазмом, о чём, например, свидетельствует донесение одного из агентов, посетившего под видом преданного соратника чету Садовских 31 января 1942 года. Главной темой их разговора был предстоящий Демьянову переход линии фронта. Агент докладывал: «Надежда Ивановна возвращается с картами, начинает гадать Александру Петровичу, по её словам выходит «трудный путь, но блестящий успех». Незадолго до начала операции побывал в Новодевичьем монастыре и сам герой. Отчёт агента, присутствовавшего при этом визите, полон злой иронии: «Самое «важное» произошло в конце вечера. После «гадания» Садовский маленькой иконкой благословил Александра Петровича и трижды его облобызал. Сделано это было определённо Садовским как «главой движения». Как «вождь» Садовский себя всё время и держал». Кто был этот неизвестный агент? Все тот же Сидоров? Тогда, похоже, неприязнь к Садовскому он пронёс через всю жизнь, и описана эта сцена так едко явно не только из чувства долга. За что не любил? За то, что Родине изменил и готов был на сотрудничество с немцами, – это понятно. А может, ещё и потому, о чем когда-то писал Волошину – за то, что, в отличие от него, Сидорова, никогда не изменял себе?