Текст книги "Бытовая космогония. Ученые записки Ивана Петровича Сидорова, доктора наук"

Это был известный в то время словацкий гермафродит, и когда наш герой в своем путешественническом зуде доехал до Словакии, его угораздило влюбиться в этого гермафродита и форменным образом заболеть от любви, наподобие Далиды. Он даже стал писать стихи-послания предмету своего воздыхания, правда, лингвистическая нестыковка (стихи писались на одном языке, а объект обожания говорил на другом) без переводческого посредничества сделала невозможной стыковку и в других аспектах (между прочим, к вопросу о социальной роли перевода!). Тонкая кисея, которой покрывали лицо (для защиты от прямых лучей солнца, луны и вообще любых других источников света) никогда не встающего прекрасного, по-младенчески розово-розового гермафродита, стала символом для нашего влюбленного не могущих сложиться отношений и была воспринята им как роковая предначертанность, где и эфемерно тонкая, но завеса – барьер непреодолимый.

Это опечалило его до такой степени, что в области груди что-то кольнуло и отдалось, будто эхом, болью во всем теле – он охнул, стал падать (до этого он стоял с рукой у сердца), больно ударился затылком о случившийся на траектории падения стул, еще раз охнул и на пол приземлился уже мертвым со следами пережитых болей, исказивших сохранившуюся и в преклонном возрасте красоту лица.

Вначале посчитали, недооценив силу страданий от неразделенной любви, что причиной смерти стало именно падение и ушиб головы, искали даже трещину на черепе… Понятно, тщетно! «Понятно», потому что ваш покорный слуга, являясь натурой более романтической и способной понять другую столь же романтическую натуру, сразу сказал, что это не противодейственный удар стула (см. закон о действии-противодействии Ньютона), а удар о стул, имея в виду, что причиной смерти послужил удар иного порядка, не внешнее столкновение черепной коробки (живого еще человека) и спинки случившегося предмета мебели – какой абсурд! Совершенно ведь иной вектор намеренности, интенциональности удара!2020
  Об интенциональности как составляющей в сидоровской поправке к закону Ньютона о силе и противодействии ей см. наше предисловие (предисловие издателя) выше. Обратим внимание читателя, как, казалось бы, далекий от практического применения закон блестяще использован его автором при диагностировании (пусть и post-mortem).


[Закрыть] И вскрытие подтвердило верность наития!

– Нас на мякине не проведешь! – воскликнул я, когда прочел в газете сообщение о результатах вскрытия. Прав был старик Аристотель, говоря, что поэзия вернее истории, ибо зиждется на зрении в корень. Прав был и Спенсер Холст, остроумно и по-чеховски кратко-талантливо описавший зебру-сказочницу, которая силой своего воображения предсказала существование кота, говорившего на языке зебр и тем обезоруживавшего всех их, всех, кроме зебры-сказочницы, которая, не зная о его существовании, сумела предвидеть и такую возможность реализации материи.2121
  Произведение С. Холста, на которое здесь намекает ИПС, пока еще атрибутировать не удалось. (Изд.)


[Закрыть]

Вместо эпилога: Гермафродит прожил еще год или что-то около того, а потом умер и он.

***

Вот вам еще одна незамысловатая повесть о любви (я имею в виду не только и не столько историю с гермафродитом, а историю всей семьи) – но лирику мы подали намеренно в научном разрезе – с физико-биологической точки зрения, что позволило рельефнее выявить ее роль как движителя времени, всегда стремящегося вперед, линейно ли, без вариаций, или петляво, пузырясь вариациями, которые, впрочем, быстро лопаются, в то время как время, не отвлекаясь на них, мчится к новому горизонту, а после – к новому, и так далее до бесконечности, ибо реальность никогда и никоим образом не может исчерпаться горизонтами.

Книга настоящего постоянного

в которой толкуется о наиболее фундаментальных законах видимой и невидимой вселенной – о законах свободы, разнообразия, о законе малых тел, равно как и о природе законов вообще2222
  Книга, по воспоминаниям современников, ИПС написал на одном дыхании под звуки оратории Гайдна «Сотворение» в экспессе из Фаро в Лиссабон. (Изд.)


[Закрыть]

Волга впадает в Каспийское море…

Лошади кушают овес и сено…

– Ипполит Ипполитыч

Еще в позапрошлом веке было установлено, что жизнь – игра. Соответственно, постижение законов жизни можно понимать как подобие разгадыванию карт партнеров по игре в покер. У каждого игрока – свой набор карт, а ты отгадываешь их, их не видя, где памятуя выход, где всматриваясь в крап (если есть, конечно), где догадываясь и рассчитывая вероятность новых поступлений в прикупе, где орлиным взглядом следя малейшие подкожные движения мышц на лицах. Люди, вступающие в жизнь, – что игроки за столом: расселись, им раздали карты, и пошли-поехали догадки по тому, насупился ли сосед, бросил ли вороватый взгляд на остальных, почесал ли затылок, поиграл желваками или попытался скрыть ухмылку, чтобы не спугнуть фортуну. Только в нашем случае, в научном постижении мироздания, партнеры – реальность и ее законы, обычно подводно-движущиеся и лишь только иногда всплывающие к поверхности, вдохнуть (или, как скажут некоторые, запутавшиеся в двух соснах паронимов – вздохнуть), пустить фонтан следствий и последствий; и тут надо уловить, по набуханию воды, по метнувшейся под тобой темной тени, по взвившимся в отдалении в воздух брызгам, которые тут же опали разрозненными, как бы и не связанными друг с другом радужными каплями в непроницаемый мутный океан, что это было, и описать хотя бы некоторые свойства и характеристики наблюденного явления или объекта.

У нас, в естествознании, все одновременно и сложнее и проще: мы не гадаем, мы вычисляем, формулируем, интерпретируем, кодируем. Однако нас роднит с картежниками то, что мы не чураемся подглядывать за соседом, в роли которого выступают и коллеги, и самое мироздание. Более того, в том, что касается коллег, то без учета их догадок и прочих достижений, отливаемых в форму публикаций, сам ничего не опубликуешь: стало быть, эта разновидность подглядывания поощряется и как подглядывание уже и не квалифицируется. А что до мироздания, то со времен г-на с не очень красивой фамилией, которую я как вегетарьянец произнести без содрогания от разворачивающихся перед моим мысленным взором отвратительных истекающих жиром кусков свинины, плавящихся на раскаленном диске сковороды, не могу, все ж не могу и не отдать ему как коллеге (см. выше о том, что касается коллег) должного, хотя бы не намекнув на него, – так вот с его времен подглядывание за натурой сделалось почти обязательным требованием, предъявляемым брату ученому во всякой области знаний. (Впрочем, как вы заметили, пишу «почти обязательным», а не просто «обязательным», потому как есть племя в нашем роду, считающее себя и – почти убедившее в том всех остальных, так что можно сказать уже и «считающееся» – исключением из правила. Конечно, сведущий уж понял, что речь идет о физиках-теоретиках. Ну да оставим их, поскольку и с них нет-нет да и получает общественность шерсти клок.)

Но назад к нашим баранам (продолжая шерстяную тему): подглядывание за натурой известно под благородным названием, восходящим к древнегреческим корням – к понятиям «проба», «попытка» (пейра) или «опыт» (эмпейриа). Это означает, что никакого вывода нельзя сделать, не подтвердив его экспериментально (что, в свою очередь, направляет нас к другому типу благородной архаики – к латыни, где было слово эксперири, что значило пробовать, пытаться). Другими словами, современная наука – это возведение подглядывания в принцип, или скажем: наблюдения, или даже: созерцания (впрочем, тут уже какой-то пассивностью и пустым раскрытием ничем не вооруженных зрачков отдает, а это пустое философствование – спекуляция!).

В результате нескольких веков наблюдений выяснилось, что все кажущееся многообразие явлений заслоняет от нас несколько основополагающих законов, которые, впрочем, могут обрастать следствиями, поправками, вариантами, в зависимости от обстоятельств действия или бездействия, числа непосредственно вовлеченных или лишь присутствующих агентов, факторов и переменных. Иными словами, за мельтешением символов, чисел и формул кроется пара-тройка – ну, может, тут я дал маху, что называется, впал в махианство, – несколько принципов, из которых выводятся все до единого законы физического мира.

Уловим самые важные из них.

Земля о законе свободы

Наиболее фундаментальный закон – закон свободы. Лети, куда можешь; двигайся в любом направлении. Но тут появляются первые осложнения. В идеале мы бы должны двигаться по прямой, но так случается редко (если вообще случается, а если и случается, то только на относительно коротких «перебежках»): вечно что-то отвлекает, что-то притягивает к себе и искривляет траекторию. Да и пространству-времени ах как далеко до плоскости – вокруг, куда ни брось взгляд, сплошная неэвклидовщина!

Пространство-время – вечно подернутая как минимум рябью поверхность, а нередко по ней полнокровным штормом гуляют волны, вблизи же сверхновой или еще чего-нибудь столь же сверхтяжелого и скандально-взрывчатого – целые цунами. Закон же состоит просто-напросто в том, что выбора нет, катишься, верней, несешься как бобслеист по трассе, но только куда позволяет тебе данная конкретная колея, доколе она не извернется или не врастет в другую колею, которая, как окажется, орбита вокруг чего-то, чего толком и не разглядеть, но чего-то массивного, что загогуливает твою (и не только твою) траекторию вокруг себя, в конце концов замыкая ее в круг, в котором с твоей волей и твоими собственными предпочтениями считаются не больше, чем с желаниями костяного шарика во вращающемся колесе рулетки или с волей шарфа, которым обвивают шею (активного залога – шарф «обвивающий» – нет в этом обороте; это было бы лишь льстящей шарфу метафорщиной!2323
  Только глухой не услышит здесь отголоска древнегерманского аллитерационного стиха! (Изд.)


[Закрыть]).

Я2424
  Это «я» и последующие анимизированные, антпроморфизированные рассуждения указывают на Землю в монологизирующем сознании. (Изд.)


[Закрыть] вот застряла в третьей колее (если считать от Солнца); Меркурий угодил в первую, Венера – во вторую и дальше по списку. Ни у электрона, ни у камешка, ни у громады Юпитера – ни у кого не спросили, какую траекторию они хотели бы занять. Иными словами, падаешь, пока падается, пока в кого-нибудь не врежешься или кто-нибудь тебя в свое гравитационное поле не заарканит. А когда поймаешься, только и можешь что на орбите зависнуть, как муха в сети паука, и крутиться-вертеться, покуда расклад сил каким-нибудь образом не изменится.

Кто может нарушить или хотя бы повлиять на этот расклад? Тут все решает или масса, или скорость, а лучше – если у тебя и того поболе, и другого. Чем ты «солидней», тем глубже ты подминаешь под собой пространство-время. И размер не всегда даже важен.

Вот черная дыра (достойная восклицания «Ecce foramen!»2525
  Вот дыра! (лат. – Изд.)


[Закрыть] не менее, чем Удостоенный восклицания «Ecce homo!», вырвавшегося у Предтечи, увидевшего голубя над головой Помазанника). Мал золотник, да дорог (я о дыре).2626
  См. ниже (в Книге поэзии) фольклорную трактовку феномена черных дыр в форме сказки-припевки, не вошедшей в новейшие переиздания Афанасьевского сборника. А жаль! (Изд.)


[Закрыть] Так глубоко пробуравливает пространство-время, что все валится в нее, как в бездну, срывается с горизонта по крутым отвесам и несется ко дну (да есть ли оно?!) с такой скоростью, что сначала спагеттизируется, а потом рвется на мельчайшие клочки-частички, причем везде и сразу, потому что везде и сразу становится элементарно тонко. А рвется, как известно, там, где… (Кстати, хороший пример закона второго ряда, т.е. выводимого из основополагающего закона – NB развить где-н.)2727
  Эта драгоценная пометка – будто дыхание автора, еще не остывшее над еще не завершенной рукописью. (Изд.)


[Закрыть]

Я, конечно, тоже могла бы стать черной дырой, если бы захотела, но не хочу, ведь это значило бы, что мне надо сжаться-скукожиться до всего нескольких сантиметров! А зачем это мне? Такая концентрация, или, лучше сказать, сверхконцентрация, вещества, ведущая к интенсивной имплозии и подминающая под себя все окружающее пространство-время со всем его более или менее крупным планктоном (нектона в мире нет, как нет его и выше! Различие между планк– и нек-тоном так же условно, как и различие между плаванием и брожением2828
  Слова планктон и нектон – производные от греческих слов, означающих «бродячий» и «плавающий» соответственно, что якобы намекает на то, что планктон бредет, куда его направляют высшие силы, а нектон сам плывет куда ни захочет. Но ведь очевидно, что разница между этим безвольным брожением и волевым (якобы – потому что до поры до времени) плаванием зависит от силы среды, в которой кто-то бродит или плывет: но ведь и кит может быть выброшен на берег!


[Закрыть]), – не что иное, как крайняя форма эгоцентризма, это эгоцентризм, доходящий до солипсизма. А я себе этого позволить не могу: на мне – жизнь!

И тут попутно может быть сформулирован еще один вселенский закон: степень искривления объектом пространства-времени прямо пропорциональна степени самолюбия данного объекта и обратно пропорциональна объему, в который объект сам себя загоняет (не важно, из каких соображений и каковы мотивации). Сгрудься, сгруппируйся, и масса твоя, т.е. способность искривлять пространство-время, увеличится в разы, если не порядки.

Вот нейтронная звезда, тоже, как и черная дыра, с виду коротышка (хотя раздутость ее эгоизма еще не настолько обратно-опропорционализировалась, как у ее черной товарки), а у скольких спутников-двойников все до капли соки высосала!

Скорость – это когда и тело-то, может быть, не такое увесистое (строго говоря: немассивное), зато с таким нахрапом на тебя налетает, что и опомниться не успеваешь или, если и убережешься, смотришь, оно тебе что-нибудь да отшибло, или ось скосило – чуть с ног не повалило, или вовсе с орбиты сбило (бобслейная трасса метнулась в сторону или вверх/вниз, и твои сани послушно планктонировали во вновь заданном направлении). Тут надо бы и увернуться или опасный участочек поскорее и понезаметнее проскочить, а вот закон (dura lex!2929
  Первая часть латинского афоризма dura lex, sed lex – строг закон, но закон. (Изд.)


[Закрыть]) не позволяет: если ничто на тебя не влияет, то не имеешь права ни ускориться, ни сбежать в другую какую колею-орбиту. Летит на тебя оголтелая какая-нибудь комета с оглашенной скоростью, и очевидно, что сшибка неизбежна, ан нет, права не имеешь поднажать и ускользнуть. Закон! Волей-неволей позавидуешь мелюзге элементарной: они гравитации и не замечают и могут ускользнуть даже от всего лишь взглядов Томов-вуайеристов, пытающихся подглянуть за ними сквозь щелки микроскопов: такие они малюсенькие, что и взгляд, на них направленный, уже меняет их траекторию —их не поймаешь, только примерно знаешь, что здесь где-то он тут, мальчик-с-пальчик, а где точно – ни за что не отыщешь, сколько ни пялься. Частица обращается в волну; какой-нибудь пострел электрон – в облако; траектория – в оболочку.

Эх нам бы, планетам, так! А то вон гляньте: Меркурий – будто оспой жестокой изъеден: все кто ни попадя лупили по нему, и до сих пор залетные кометы да булыжники нет-нет да и саданут со всего маху. Не увернуться законопослушному бедняге! Мишень-мишенью! Нам, тем, кто с атмосферой, конечно, полегче, влетит что-нибудь, ты этой гадости хвост-то и подпалишь. Если что до поверхности и долетит, то так, одни обугленные камешки.

Но нас тоже раньше побили-поколотили! Как только система образовалась, что тут творилось: чистый Гоббс – война всех против всех. Протопланет нас сначала было под сто, летали-кружили, отыскивая на ощупь вакантные орбиты, а при таком столпотворении разве разглядишь, куда влетаешь! Пространство-время ходуном ходит, потенциальные орбиты – не вернее ложбин между волнами на море в двенадцатибалльный шторм. А тут еще всякие астероиды под ногами мельтешат. Ну и мне перепало не раз и не два! Сколько времени прошло, пока очухалась и раны зализала.

Но сейчас, конечно, уже получше стало: населения в системе поубавилось, пространство проредилось, нами, планетами и планетоидами, поокучилось, и закон уже действует не только против того, кому «Иду на вы!» кричат, но и против того, кто кричит: если какая-нибудь сумасшедшая комета-камикадзе из Облака Оорта залетит, еще не факт, что правильно рассчитает скорость и расстояние до жертвы, а значит, очень даже может промазать. К тому же, вполне может статься, что ее Юпитер, как пылесос, засосет на полпути, наперев на нее всей свой гравитационной массой, и подпортит ей ее девственную траекторию. Если она до самого Солнца долетит-таки, там крутанет ее вокруг светила так, что она рикошетом, как камень из пращи, из системы улетит туда, откуда прилетела.

Таков этот фундаментальный закон, не выполнить его просто нельзя, потому он и закон (или: он закон, и потому его не не выполнить – туда, сюда крути, ничего не изменится)! Это не хлипкие законишки, творцы которых не позаботились об искоренении альтернативы – безнаказанности их невыполнения. Фундаментальный закон вселенной – закон что называется чугунный. Его не извернуть, не изогнуть! Его не обойдешь, не объедешь, от него не увильнешь! Как отлит, так и стоит с самых оснований времен. С самого ab ovo! (А уже Foros de Amora, и до Лиссабона – рукой подать.)3030
  Тут-то и пригождается информация о месте написания книги (см. первое примечание в этой книге). Форуш де Амора – ж/д станция при подъезде к Лиссабону; здесь: точка пространтва-времени в истории вселенной. После тринадцати с чем-то миллиардов лет – подъезжаем, предсказывает ИПС. (Изд.)


[Закрыть]

Земля о законе (не) обходимости

Еще один закон отвечает за разнообразие во вселенной. Это закон случайного нарушения наметившейся тенденции.

Если под совершенством понимать абсолютную «правильность», «равномерность» и «регулярность», соразмерность частей целого, причиноследование последующего за предыдущим, то наш мир никогда не был и не мог быть совершенным – симметричным. И можно с уверенностью сказать, что это – хорошо3131
  А здесь слышится отголосок из гайдновской оратории и библейской истории сотворения. «И сказал Он, что это хорошо.» (Изд.)


[Закрыть]. Несовершенная вселенная – как несовершенные черты привлекательного лица: косинка в глазах, мушка над верхней губой, длинный, гоголевский нос, выдающийся саксонский подбородок и многое другое, что нарушает правильность черт, может сделать лицо более интересным, чем абсолютно правильные, но скучные в своей предсказуемости черты красавчика или красавицы. Прежде всего хочется понять, что же не так: всматриваешься, соразмеряешь объемы и пропорции, наконец понимаешь, а там уж начинаешь любить это неправильное лицо, хотя бы уже за одно свое усилие разгадать его секрет. Чрезмерная правильность (если, конечно, так можно выразиться, но вы понимаете, о чем речь) превращает красоту в плоскую смазливость и приятность в приторность, которую хочется закусить соленым огурцом.

Вот и я избегаю полнейшей правильности формы: стараюсь так вращаться, чтобы быть не совсем правильной сферой – слегка приплюснутой на полюсах, а по экватору у меня выпуклость, впрочем небольшая, почти только намек.

Но я отвлеклась. Говорю же я о законе случайного нарушения тенденции. Пожалуй, с одним лишь исключением (даже здесь в законе о законах есть свое исключение!) – по закону, обсужденному выше, любая другая связь явлений может претендовать лишь на статус тенденций, потому что всегда возникают случайности, которые подрывают авторитет намечающейся необходимости, превращая ее в ее врага – обходимость. Обходимость может быть более или менее беззаконной: возможностью, контингентностью (что-то может быть таким, каким оно является, а может быть другим или вовсе не быть) или разнузданной, непредсказуемой произвольностью.

Тенденции не могут дорасти до законов чаще всего потому, что им в принципе свойственен некий внутренний изъян: или протекают они не по одной и той же схеме раз за разом, или нет у них жестко регламентированного набора составляющих их элементов, или нужны какие-нибудь экзотические условия, чтобы они наметились и стали очевидными, или они могут существовать только в определенных пространственно-временных локалях (да простится мне невольный галлицизм – не поворачивается язык сказать «в местах», когда речь идет о вселенной, а не о какой-нибудь банальной квартирке с таким-то квадратным метражом).

Проиллюстрируем закон (не) обходимости, как его можно для краткости называть. Когда жизнь эволюционировала и становилась все более и более зрелой, она, вопреки ожиданиям, не утратила одну свою особенность – любовь к играм. Вот была, например, очень подходящая к нашему случаю салонная игра – «идеал». Идеал, конечно, чисто внешний, поверхностный, видимый невооруженным глазом, а не душевный, психологический, иначе ни игра, ни жизнь не были бы возможны, ведь идеальность подвластна тому же закону (не) обходимости, что и число «пи», которым оперировать можно лишь в известной степени округления.

Правила игры. Выпив достаточное количества алкоголя, съев достаточное количество афродизиаков и тем самым повысив уровень откровенности и порог любвеобилия на несколько порядков по сравнению с социально допустимым в условиях трезвости и amor mundi, наэлектризованная компания усаживается поудобнее, и в полусвете-полумраке (рекомендуются свечи или, максимум, неяркие светильники) под аккомпанемент приглушенной музыки (лучше всего, что-нибудь барочное) участники игры по очереди обрисовывают тип своего идеального партнера.

В группе обязательно наличие пар, которые довольно хорошо знают друг друга и вкусы друг друга. Готовясь к игре, каждый из участников находит человека, который может, по его мнению, соответствовать вкусу знакомого ему участника, но черты которого последний в процессе игры вряд ли обрисует: например, наверняка скажет, что предпочитает длинноволосых, а тут из соседнего помещения или из-за ширмы, занавеса и т. п. выходит сюрприз короткостриженный. Сюрприз приберегается до конца рассказа участника: приготовленный для человека сюрприз представляется, только когда рассказ закончен.

Научное обоснование:

В зависимости от количества измененных переменных различают до трех-пяти степеней родства между физико-психологическими и социальными типами. Учитывается все – от роста, цвета волос/глаз, типа кожи, ухоженности ногтей на руках и ногах, силы голоса, социолизированности, воцерковленности, общественного статуса и интеллектуального и материального богатства. Первая степень родства – это изменение показателей в рамках одной антонимической пары: замена роста с высокого на средний, например.

Следуйте принципу умеренной антономизации, т.е. изменения в знаемый тип показателей первой степени родства. Если участник утверждает, что предпочитает блондинок, предъявите ему жгучую брюнетку, соответствующую во всем знаемому типу, но отличающуюся от идеала лишь цветом волос. Это пример вариативности первой степени родства. Если ваш знакомый партнер по игре настаивает, что предпочитает лысых и довольно высоких мужчин, пригласите для игры на вечер среднего роста мужчину с копной волос, тип, на которого говоривший участник заглядывался, когда были с ним в тренажерном зале. Это пример второй степени родства. И т. д.

Педагогическая ценность игры:

Осознание закона (не) обходимости расширяет гамму когнитивных (умственных) ожиданий: меньше пугают непредсказуемости, смелеют и окрыляются предположения, выпускаются в свободный полет допущения, крепнут надежды на экстравагантную и непредсказуемую эврику – все то, из чего кроятся смелые гипотезы, нетривиальные теории, благодаря чему, наконец, делаются великие открытия.

Возможные побочные эффекты:

Игра эта также известна именно под названием «сюрприз» и до сих пор довольно популярна в аристократических салонах. При успешном проведении игры, пошатываются даже самые устойчивые (пред) убеждения и вкусовые пристрастия. Доведение эффекта до крайности, однако, чревато развитием крайних форм релятивизма. Да, и еще: На животных игра не тестировалась.

Еще раз:

Расчет в логике «сюрприза» – на закон (не) обходимости. Убежденность в своих предпочтениях – закон, который сюрпризом обращается во всего лишь тенденцию, которую разрушает самим игроком не замечаемая случайность, благодаря нащупанным исключениям из сформулированных игроком самим для себя правил.

Если игру в одной и той же компании повторить достаточное количество раз, люди теряют всякую уверенность в том, кого они предпочитают, их глаза открываются на все разнообразие, окружающее их, на гораздо более широкий спектр возможностей – от вариаций на известную человеку тему до довольно далеко отстоящих от этой темы альтернатив или даже контрастов.