Текст книги "Солнце нашей доброты"

Выкуривая сигарету, поглядывал на ряды гаражей. Его гараж стоит особняком. По существу это бункер. Прямой наводкой из танка вряд ли пробить бетонные стены полуметровой толщины, здесь и бетон упрочненный. Порой ему хочется закатить пушку на крышу гаража, нанять хлопца, чтобы по команде палил по гаражам.

Допустим, делает глоток виски с отмашкой пушкарю. Тот – бац! – прямой наводкой по крайнему гаражу. Снаряд разносит строение в пыль, столб пламени пляшет по крыше авто. Мгновение и машина вспыхнет как бенгальский огонь…

Когда-нибудь он точно сделает фейерверк из гаражей. Вон и будущий исполнитель нарисовался. Зовут вроде бы Степашкой. Растет без отца, мать на двух или трех работах ишачит. Пацаненок растет, как ни крути, без присмотра. Без денег, без перспектив на достойную жизнь. Отвалит Степашке тыщу зеленых за то, чтобы в жаркий июльский день подпалил гаражи. Как раз в это время в достаточном количестве скапливается тополиный пух. Это в песне «тополиный пух, жара июнь, губы твои нежные». Здесь тополиный пух сделает поцелуй смерти. С помощью Степашки.

Наум Наумыч допив установленную дозу спиртного, неспешно закрыл гараж, поставил на сигнализацию. Асфальтированная дорога, служившая и тротуаром и полосой движения машин, повела к нижнему ряду гаражей. Наум Наумычу пришла хорошая мысль: пацаненка приручать пошагово. Сперва за тыщу российских рубликов обяжет Степашку чистить подходы к гаражу. Постепенно приручит, будет ему названным батькой. Будет учить, как правильно гадить людям и получать хорошие дивиденды.

Чего он стоит, глаза вылупил?

А прямо напротив Степашки гараж снова творил чудеса. Серебристый кант стал вдвое шире и так ярок, что нагонял стобняк у редких прохожих. Наум Наумыч разинул рот: неужто пацаненок поджег гаражи без команды, без инструкции, сделал просто так от внезапной дури. Хотя нет, на пожар не похоже. Где густой черный дым, где сполохи пламени? И почему так ярок свет? Пойти дать втык владельцу гаража, ведь наверняка занимается электросваркой. Устроил поди-ка подпольную мастерскую: налоги не платит, электричество ворует.

Наум Наумыч повернул к странному гаражу. Он жаждет стереть с ландшафта вообще все гаражи, этот дурацкий самострой, уродующий облик города. Стереть и возвести многоэтажный дом-гараж. Владельцем будет он, а незадачливые гаражники будут платить, как платят за квартиру. Здесь будет аналог коммунальных платежей за безопасное содержание личного авто. Надо осваивать новые направления в бизнесе, пока народ как безмозглая корова.

Повернувшись задом к диковинному гаражу, Наум, этот местный король денег, познавший сполна их власть и сладость, долбанул каблуком по железной воротине.

– Эй ты, чудик, немедленно открой гараж, – гаркнул Наум Наумыч

– Отойдите на метр. Это частная собственность, – сказал механический голос.

– Какая нахрен частная?! Мы тебя налогами и штрафами задушим за твою собственность. Ваще будешь платить за то, что живешь и дышишь!

Ворота распахнулись, ударив по плечу нахального гостя. Наум Нумыч едва удержался. У него отвисла челюсть, закипела ярость от невиданной наглости. Взревев, ринулся в гараж, залитый ослепительно белым светом. Однако собственной наглости хватило всего на один шаг. Пораженный увиденным встал истуканом языческого Бога, которому не повезло столкнуться с другим Богом, на порядок сильнее.

Посередине бетонного пола гаража сиял улетный супербайк. С переднего сидения глазела левая половина пацана, точно рубанули шашкой сверху вниз. Одна половина корчилась на полу, вторая запрыгнула за руль баснословного мотоцикла. Позади его покачивалась вторая половина, но уже другого пацана. И вмести они готовились к рывку на супербайке.

Взревел мотор. Свет сдвоенной фары ослепил Наум Наумыча. Он было метнулся в сторону, пропуская вперед супербайк с расчленёнными пацанами. С обеих сторон гаражного проема щелкнули стальные зажимы, точно пружина огромной крысоловки рубанула по плечам солидного дядьки. Ворота хлобыстнули по толстой заднице директора. А в подавшееся вперед необъятное директорское пузо слетел с потолка полуметровый гарпун…

Степашка рухнул в сугроб. Неужели, он следующий?

***

Неторопливой походкой рабочего, отстоявшего трудовую смену, Артем вышагивал в сумерках подступавшей ночи. Рядом напарник, хороший парень Андрюха. Работа расположена в двадцати километрах от дома, добираются на личном автомобиле поочередно. Сегодня очередь Артёма. Работа тяжелая, как всегда, авральная. Шла реконструкция одного из котлов тепловой электростанции, обеспечивающей теплом, электроэнергией пятидесятитысячный город. Оба по профессии электромонтеры высшего квалификационного разряда.

В шесть утра он выкатил машину из гаража – десятилетний Опель класса С – ухоженное авто, за который расплачивался по кредиту. Заехал за Андрюхой, тот уселся рядом, довольный, веселый. Всегда приятно, когда везут. Дорога не дальняя, но с опасными заморочками. Это и два крутых перевала и несколько поворотов почти на 90 градусов. Дорогу заасфальтировали лет сорок назад, не выпрямляя и не сглаживая. Как пробили путь далекие предки, осваивая природные кладовые Урала, так этот путь по сей день существует.

Валил хлопьями снег. Временами поднимался ветер, разгоняя тучи, по-хозяйски уплотняя снежную кашу в грандиозные торосы хлада.

– Быстро не доедем, – сказал Артём, включив зажигания. – Лучше заранее предупредить домашних. Между перевалами есть мертвая зона, где пропадает сотовая связь. И на беду там же надувает столько снега, что можно запросто забуксовать.

– Мне спешить некуда. Успеть бы до койки добраться, да хорошенько выспаться. Сегодня упахались, как скотина не упахивается. Раньше за такой ударный труд хоть ордена и медали давали, – ответил Андрюха, усаживаясь в комфортный салон автомобиля.

– Они и положенные деньги не доплачивают. А ты про ордена?!

– Все из-за придурков, мастеров долбанных.

– Что мастера? Они исполняют хозяйскую волю. Сволочи они, понятное дело. Дак хоть техническую грамотность имели бы. Помнишь, как ни выдаст мастер задание, как в лужу пёрнет. Важно так: то-то сделать, в такой-то последовательности. И все через одно место. Мы сами стали по проектным чертежам работать. Он же стал прятать чертежи.

– Дебил! Учился бы у нас, как правильно из проектных документов делать конкретное производственное задание, а то придумал прятать.

– По его указаниям вообще невозможно толковое сделать. Кто потом расхлебывать будет?!

– Мы, кто еще. Вот и пашем по десять часов, потому что неразбериха в башках управленцев.

– Наш мастер, наверняка, чей-то сынок. Быть может, и наряды за откаты закрывает.

– Блин, валить надо с такой работы. Что ни начальник, мастер – то ублюдок! Потом как рванет котел, кого посадят?

– Мы, если сядем, то в последнюю очередь. Сначала мастер.

– А вот хрен! Отбрешется. Скажет, они без моего ведома сами по проектам работают.

– Потому что по его указаниям работать дороже встанет.

– Зато хрен посадят.

– Ну, а просто по совести как быть?

Андрюха почесал затылок:

– Не знаю. Потому и говорю тебе: валить надо.

– Знать бы куда.

– Ты парень спортивный, я тоже не промах. Давай создадим на паях фитнес-клуб. Я, кстати, тебе говорил. Ты обещал подумать.

– А что думать?! Смотри в городе, что осталось: одни магазины, да развлекаловки разные, что-то вроде твоего фитнес-клуба. А где производство, где заводы? Мы с тобой рабочие люди, Нам хорошая работа как песня! Вот и мотаемся из города в город. Сегодня за двадцать километров, завтра – за двести, а послезавтра – за две тысячи, может быть. Ну, плюну я, плюнешь ты, плюнут тысячи подобным нам. И подадутся в сферу обслуживания. Но обслуживать придется гастробайтеров.

– Уговорил, – хохотнул Андрюха. – Ты работай дальше, я займусь фитнес-клубом. Помещение есть на примете. Буду внедрять спорт в массы. Как говорится, в здоровом теле – здоровый дух. Не забывай, что я – кмс (кандидат в мастера спорта) по биатлону.

Автомобиль неспешно ехал по заснеженной трассе. Дорогу Артём знал наизусть, на каверзных местах предусмотрительно сбрасывал скорость, преодолевал сонливость рассказами о трудовых буднях, о производственных объектах, где довелось поработать, и где успешно работает смонтированное оборудование, в том числе его руками.

Андрюха некоторое время поддакивал; убаюканный сагами о трудовых свершениях и комфортной плавностью хода добротного авто, вскоре засопел в сладком сне.

Иногда Артем довозил напарника до дома, чаще доезжал до гаража, ставил машину и, бывало, выпивали по баночке пива, калякали о приятном. Крепко пожав руки напоследок, расходились по домам. Сегодня пятница, глоток пива не возбраняется.

В мыслях растворялось течение времени. Дорога домой показалась короче обычного. На въезде в город Артём глянул на притихшего напарника. Э, брат, да ты спишь! Заезд по крутому подъёму на низшей передаче растормошил Андрюху. Протирая глаза, напарник пробормотал:

– Девятый час, а какая темень. Наверное, и гараж у тебя занесло снегом по самые уши. Смотри-ка, рядом с твоим гаражом, открыт соседский. Интересно, кто там: пацаненок жир-трест или его мамаша?

– Тебе какой интерес к ним?

– Да так. Как они одни без мужика выживают? Будь мамаша моложе, подкатил бы… Япона-мать, глянь направо: напротив твоего гаража сосед объявился. Ворота настежь открыты, свет какой яркий! Не берегут электроэнергию.

Артем покосился на спустившееся облако ярко-белого света, пробормотал:

– Хозяин этого гаража лет пять как помер. Мужик был, что надо. Инструктором в мотоклубе работал. На все руки мастер. Помер как-то неожиданно. Как будто сел на поезд и уехал навсегда из города.

– Или улетел. Такое ощущение, что крышу гаража сносит. Глянь-ка. А лучше притормози. Посмотрим на эту невидаль.

Артем плавно сбросил скорость. Не глуша двигатель, распахнул дверь салона. Морозный воздух обдал озоном и гарью. Разминая ноги, два товарища поглядывали на необычный гараж.

– Кто-то есть в гараже, – промолвил Артём. – Смотри, аж тропинку пробили. Как минимум трое совсем недавно прошли. Неужели, Филипыч вернулся? Как говорится, слухи о его кончине оказались преждевременными. Пойдем поздоровкаемся, что ли!

Тропа, по которой прошли трое и не вернулись, повела еще двоих. Так ли слеп рок, что рубит без разбора налево и направо? Всем в одночасье обрывая жизнь, и правым и неправым, и добрым и злым.

Ярко-белый свет слепил глаза. Прикрывая ладонями лица, Артем с Андреем подходили ближе и ближе. Недоумение росло с каждым шагом. Такого чуда лицезреть не довелось. Почему-то ноги наливались тяжестью. Быть может, сказывалось утомление напряженного рабочего дня, что так же добела раскаляет человеческую начинку, сплавляя навыки, стремления в приводную силу трудового процесса.

Но здесь что за невидаль? Подобный ослепительно белый свет – предвестник большого праздника или большой беды… Вдруг пронзительный крик ударил по ушам. Андрей оглянулся. Степашка, махая руками, падая и вставая, бежал к ним. Торопится сказать нечто важное.

Парни приостановились, повернувшись спиной к гаражу. Степашка с лету брякнулся в плечо Артема.

– Что с тобой, Степа?

– Туда нельзя, ни в коем случае туда нельзя. Туда заходят и не выходят. Там смерть.

– Степан, – Андрей прервал его взволнованную речь. – Что ты можешь знать о смерти? Тебе до нее как нам до тебя.

– Знаю, видел! – Мотнул головой Степашка. – Сначала тебя рубят на части. Потом эти части рубят другого.

– Ты что ужастиков насмотрелся? В твоем возрасте рановато.

– Нет, это происходит за вашей спиной. – У Степашки округлились глаза. Он увидел за спинами взрослых ребят нечто ужасное.

Парни враз обернулись. Две девчонки, ростом пониже Степашки, стояли вплотную у приотворенной воротины. Ослепительно белый свет до мельчайших подробностей высветил девчоночьи фигуры. В руках у обеих толстые маркеры.

– Так вот какие сикушки размалевывают гаражи, – скрежетнул Артем.

– И не только гаражи, – пробормотал Степа.

– Что ты говоришь?

– И лифты разрисовывают. В подъезде, который моет мамка, разрисовали стены лифта. Жильцы жалуются на мамку, что не оттирает. Она же просто не может оттереть. Поэтому послала в гараж за растворителем.

– А, вон в чем дело! Мы думаем, что ты делаешь в такой поздний час?!

Воротина распахнулась. Мотоцикл будущего красовался посередине гаража. Глаз не отвести от продвинутого супербайка. Одна из девчонок вытянула руку, словно желая рассмотреть её в нереально белом свете.

Степашка, взвыв от ужаса, ринулся к девчонке. Тем временем, с потолка гаража с тихим жужжанием выдвигался стальной захват. Степашка прекрасно знал, что последует: в какой-то момент, захват сделает резкий выпад, сомнется на запястье, девчонка взлетит к потолку и будет с силой брошена на крючья убийственной решётки.

Откуда взялась сила и прыть, Степашка не знал. Доли секунды, выигранные молниеносным прыжком пацана, спасли девчонке жизнь. Его рука, сомкнутая на ветровке и рывком отбросившая несмышленую пакостницу от другого захвата, который кромсает и рвет живую плоть, словно выискивая, в чем теплится жизнь.

Оба кубарем слетели к ногам взрослых парней. Сильные мужские руки мигом поставили малышню на ноги. Второй девчонки и след простыл: слышно было, как она с диким ревом улепетывает. Ворота с лязгом захлопнулись. Белый свет погас.

– Классный прыжок! – воскликнул Андрей, хлопнул Степашку по плечу. – Беру тебя на бесплатной основе в свой фитнес-клуб. Плечи раздвинем, мышцы сделаем рельефными. У тебя есть главное: ты способен к сверхусилиям. Пойдешь?

Степа кивнул. Девчонка разглядывала ладонь: на тыльной стороне бурое пятно, точно вырван клок кожи с мясом.

– Больно? – спросил Степашка.

– Страшно, – пролепетала девочка. – Что это было? Мне кажется, ты спас меня.

– Конечно, – проронил Артем. – С какой такой дури шляетесь и расписываете стены дурацкими надписями.

– Я ни за что не буду это делать.

– Все-таки странно, откуда такое ярко-белый свет. Нам всем четверым разом не могол пригрезиться! Значит, что-то аномальное случилось, и мы были свидетелями, – сказал Андрей.

– Чуть было не стали жертвами, не будь Степана. Я, ребята, думаю вот что. Где-то читал, а быть может мне сказали люди знающие, такой ярко-белый свет будет в Судный день, когда включится конвейер Смерти и начнется большая чистка. А возможно, всех напропалую причешут гребенкой Смерти. У Судного дня несколько вариантов. Превратить планету в радиоактивный кошмар, взорвав разом весь ядерный боезаряд. Обычная жизнь – тот же Судный день, когда в зените кому славы, кому благополучия укладывают в гроб протухшее тело. Противно думать!.. Судного дня может и не быть, если каждый или абсолютное большинство однажды сделает, хотя бы одно доброе дело. Иначе сказать, что пока творят добрые дела, Судный день отодвигается.

– Как здорово! – сказал Степа. – Надо успевать делать доброе и хорошее. Ой, блин, меня же мамка послала за растворителем. Жильцы жалуются, мамка злится и чуть не ревет, оттирая стены порошком.

– Это хорошо, что мы встретились. – Улыбнулся Артём. – У меня есть отличный растворитель, как раз для подобного. Погодь минутку.

Артем вынул из багажника баллончик с распылителем очищающей жидкости. Из крепких рук спасительное средство перекочевало в детские руки. Благодарная улыбка засияла в лице мальчугана. Мамка не будет злиться, хотя бы в одном деле.

– Хочешь попробовать? – Степа кивнул. – Иди, успеешь до десяти.

– А можно я пойду с тобой, – сказала девочка. – Ты будешь прыскать на стены, я тряпочкой стирать писульки наши. Мы вдвоем быстрее сделаем.

– Пошли. Давай руку: в нескольких местах на дорожке лед, можешь поскользнуться.

Взявшись за руки, дети двинулись вверх по заснеженной дороге, проникнувшись очарованием добра.

– Степа, – крикнул вдогонку Андрей. – Я про фитнес-клуб не шутил, дам знать, когда начнутся занятия. Приходи обязательно, а лучше приходите вместе, ты и девочка.

– Придем! – Вернулся радостный отклик из двух детских голосов.

Как это просто быть счастливым!

Легенда о состоявшейся жизни

 
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
                      Константин Бальмонт
 

1. Особенный поселенец

В тридевятом царстве-государстве в тридевятые годы жили-были не тужили розовые поросята с голубыми глазами. И был среди них поросёнок самый розовый и с самыми голубыми глазами по имени Хавроня. Никто не играл так забавно, как Хавроня, никто не выдумывал таких беспечных, таких бесшабашных проделок, какие проделывал он – розово-голубое существо с неказистым щетинистым рыльцем.

Стоило солнцу пробудиться и освежить огненным румянцем бледное небо, как тут же с весёлым похрюкиванием и повизгиванием выбегал на вольные луга удалой Хавроня. Задрав башку, вытаращив любопытные глазенки, он, дрыгнув всем телом, взвизгнув необычайно звонко и задорно, давал стрекача по медвяным травам, сколь было сил в неуклюжих лапах.

Большие прелестные бабочки, причудницы небесного света, которые имели обыкновение после легкого завтрака капелькой нектара, позабыв обо всем на свете, в сладком упоении порхать, кружиться в аромате распускающихся цветов, слегка бранили не совсем приличного Хавроню. Ну, зачем он как угорелый носится среди тех же цветов? Как будто его вовсе не смущает лик прекрасных созданий, хотя сам увалень и восторженно-дик.

Хавроня бегал до тех пор, пока не утихал в нем порыв, что очаровал его, полусонного, утром и увлек навстречу чудесным неожиданностям. Вдруг появлялось утомление и легкая резь в животике: Хавроня был чрезвычайно прожорлив. Голод всякий раз заставлял возвращаться назад, к братьям и сёстрам – потому-то, может быть, он никак не мог добраться до главного места, где, верилось, сокрыта обитель самой важной сути, иначе почему столь прекрасно кругом и столь молчаливо.

Возвращаясь в родное селение, которое он с закрытыми глазами узнавал по своеобразной вони, гвалту, клубам пыли, Хавроня с удивлением отмечал, как непонятная грусть овладевала им. Меркло и тускнело в глазах, уши не различали отдельных звуков, кожа немела. Одно лишь ожидание вкусной еды, какую он непременно найдет в доме, слегка утишала и чуть радовало. И то была сермяжная правда, что в царстве этом, поедание пищи: разжевывание, переваривание и опорожнение – было первой заботой и главным развлечением.

Придя домой, Хавроня тотчас же ел, ел, и снова ел и вряд ли бы наелся, но брюхо опускалось вниз до земли, и сытый поросенок уже не шел – плыл как корабль на воздушной подушке. Хавроня валился на бок, придирчиво оглядывал братьев и сестер.

Прелюбопытная картина являлась затуманенному взору. Одни сородичи чуть поодаль нежились в луже приятной жижи. Один брат, сунув рыло поглубже в эту жидкую грязь, пропускал сквозь её толщу тот воздух, что был в легких. Другие лениво толпились кругом, несколько захваченные зрелищем, подбадривали, и, если бульканье получалось особенно потешным, весело и живо хлопали. Сам герой был страшно доволен содеянным, польщен аплодисментами.

В другом месте поросята дерзновенно соревновались одним махом кашлянуть, свистнуть, пукнуть и встать на голову. «Забавники!» – бурчал Хавроня, морщился и, поскучав еще немного, снова убегал на вольные луга. «Почему совсем нет подобия здесь, на земле, тому великому совершенству, что в небесах» – думал он.

Так день за днём шли годы, взрослел Хавроня, мужал, толстел. Уже и резвости поубавилось и пора бы поумнеть, а он каждый божий день уходил и уходил к безмолвным друзьям: цветам и травам, стрекозам и бабочкам. Не пропускал великолепия красок вечерней зари. Бывало, молил у вешнего цветка открыть загадку дивной и редкой красоты, воплощенной в хрупком соцветии.

И так однажды, бредя в печальной задумчивости, вдруг замер, ослепленный вспышкой фантастического цвета. Клубы голубого дыма с красными, желтыми, зелеными, синими прожилками, взвиваясь выше гор, размётывая снопы искр, обнажили загадочные видения. Череда призраков дней минувших и дней грядущих заполнила воздух, странным образом переместившись из огненного жерла.

Один из призраков в королевской мантии, седой и юный, грозный и нежный, уронил мановением властной длани один из тысячи тысяч бриллиантов своей короны. Земля содрогнулась – во мраке исчез хвост кометы призраков.

Место, куда упал бриллиант, обуглилось, пламя ушло внутрь земли, оставив спекшуюся трубку с дымящейся воронкой. Хавроня спешно приник к ней башкой, силясь разузнать: куда же запропастился бриллиант. Куда же делся редкостный подарок судьбы? Крутился, высматривая, так и эдак… Напрасно! Утомившись, Хавроня уподобился стражу загадочной воронки: присел, обмяк, задремал.

Или сон был, или явь, а увидел он как величественный блеск бриллианта, с которым по красоте ничто несравнимо на свете, вдруг пропал и сам кристалл начал терять устойчивую форму чистейшего, прозрачнейшего камня. Чудесная метаморфоза вылилась в рождение живого растения. Пробиваясь сквозь грунт и, пробившись, оно явило солнцу пламенный цветок.

Здесь Хавроня был ослеплен: цветок брызнул нездешним светом и выжег, ворвавшись в тело через изумлённые глаза все смутные думы и неясные мечты, оставив навечно отблеск своего пламени и способность видеть только подобие этого пламени, другое – мертво и чуждо. Волшебное превращение пронзило Хавроню сладкою болью. Он вскрикнул подобно струне под искусной рукой мудрого настройщика. Звук, что невольно исторгли уста, коснулся ушей. В мгновение уразумел, что с ним произошло что-то небывалое, что избавляет от скопившихся тревог и странной тягости чуть выше живота.

Новая сладкая боль, между тем, не давала покоя. Новая страсть испытать её снова и снова полонила Хавроню. И хотя эта боль сладка, но настолько сильна, что повторить её снова казалось невероятным. Она лишала бедного поросенка немалого пласта памяти: пока творилась боль, он как будто бы растворялся в ней. Когда же Хавроня очнулся, воспоминанием остался звук: у! -ю! -бубую! Без умения повторить пережитое.

Хавроня тихонько побрел домой, стараясь понять: откуда это и что это – у! -ю! бубую! Что таится в этом звуке, какой радостный мир он обозначает и заключает в себе. Скажет тихо: «У! Ю! Бубую!» – прислушается. Крикнет вовсё горло: «У! Ю! Бубую!» – прислушается.

Шел он час, шел он два часа. Голову увенчал холодный пот, а непонятное «у! -ю! -бубую!» оставалось непонятным. Он громоподобно выкрикивал: «У! Ю! Бубую!». С робкой надеждой ожидал: не отзовётся ли кто, не услышит ли он долгожданного ответа. Вот он уже на своей кривой улочке. Вновь рыльце сомкнулось в брезгливой гримасе.

Он, печальный и усталый, отворил ворота осточертевшей хижины и было шагнул в её мрачный покой, как вдруг увидел неподалёку соседку, молодую поросюшку Хрюню. Эта была очень забавная особа. У неё размер живота равнялся бидону с похлёбкой, а сердце обросло таким слоем жира, что кроме собственного стука оно ничего более не слышало. В хитрющих глазёнках Хрюни с самого рождения свербел один вопрос: «А ты чем меня накормишь?» Кроме как покушать Хрюне безумно нравилось, когда чужеродное копьевидное тело вторгалось в её внутренности и делало там фурор.

Хрюня сидела на ступеньках крыльца дома и, обхватив лапками бедную головушку, едва заметно вздрагивала. Хавроня спросил:

– Что с тобой, Хрюня?

Она подняла голову, слабо улыбнулась, из глаз у неё выкатились две довольно крупные слезинки, судорожно всхлипнула и сказала:

– Ой! Я несчастная, несчастная! Ну ничего-то ладом не получается, хоть в затвор садись. Хотела-то немножко, думаю: дай побалуюсь, всем можно, а мне нельзя, что ли… и объелась как последняя дура.

– Э, нашла, о чем горевать! Что же мне тогда делать с моим несчастьем! Не плачь, Хрюня: все пройдет и будет хорошо.

Он дотронулся до её рыльца и бережно вытер слезы. Хрюня выпрямилась, взглянула доверчиво. Глазёнки просияли благодарным блеском. Хавроня продолжая касаться её рыльца, вдруг ощутил её тепло и неожиданно выкрикнул: «У! Ю! Бубую!»

Дикая радость вмиг захватила Хавроню. Он заскакал, точно ретивый конь на привязи, завопил, да так, что Хрюня со страху залезла под лавку. Хавроня, исполнив подобие танца шамана, разом обмяк, утихомирился. Взгляд прояснился и пал на Хрюню. Они оба стали глядеть друг на друга, ничего не понимая и будто впервые встретились.

Через мгновение вновь великое волнение нашло на Хавроню. Он задрожал и засверкал вновь обезумевшими глазами, исторг прерывающимся гортанным голосом: «Люблю! Люблю! Я люблю!» Вот что мне не хватает!

– Что это? – опамятовался он.

– Ты орал как сумасшедший на каком-то иностранном языке.

– Как?!

– Сначала: «У! у-у-у! У! Ю! Бубую! У! Ю! Лубую! Улю-блю-блю!» Потом как-то переставил и соединил звуки в один звук, это на разный лад ещё кричал, потом спокойно и внятно вдруг произнес: «Люблю… люблю. Вот что не хватает».

– Люблю. Люблю, – задумчиво повторял Хавроня, пробуя как звучит это слово, и снова вскричал: – Хрюня! Это я тебя люблю! Люблю – слово красивое и мелодичное, и обозначает оно какое-то новое радостное чувство. Люблю – это наше с тобой сочинение.

Хавроня с веселым гиком исполнил диковинный танец, прыгнул на Хрюню и принялся тискать её, обнимать, целовать. Хрюня перепугалась не на шутку, замахала лапками-ножками, отбиваясь и отбрыкиваясь от неожиданного кавалера.

– Кыш, нахал! Кыш! Кыш! – смущаясь, лепетала Хрюня. — Фу, как не стыдно! Ай, как не стыдно!

Однако слово, оглашенное соседом, заинтересовало, также как и его редкая взволнованность. Почесав брюхо, сказала:

– Правда твоя, Хавроня, всё это необычно, но мне это ничего не напоминает.

Хавроня сбивчиво, сильно волнуясь, взялся объяснять о неведомой силе, посетившей его, о драгоценном камне, о пламенном цветке, о великом волнении, после которого осталось воспоминанием: «У! Ю! Бубую!», и как частица того же волнения пришла, когда он коснулся её.

– Врешь ты всё! – оборвала Хрюня, зевнув во всю глотку. – Ты известный хвастун и фантазер. Сходи и принеси мне тот цветок. Может быть, и я переживу сходное с тем, о чём баешь, и будем тогда радоваться вместе. А лучше, блин, тащи драгоценный камень. Да поищи получше: может быть, он там не один. Вот тогда заживем с твоим новым словом в обнимку.

– Как же найду! Все великое приходит одиножды. Разве мало моего рассказа.

– Мало! Тащи камень или цветок! И я допущу тебя к себя: целуй и тискай, сколько сможешь и хочешь.

– Эх, ты! Скоро сама себе перестанешь верить. – Обиделся Хавроня, потопал восвояси, поискать тот самый цветок.

Идет лесом, идет полем, день идет и ночь идет. Зашел невесть куда. Глядит по сторонам и видит алый всплеск. Видит, радуга сомкнулась в шар, багровый вихрь кружит и веет над блистающим оттенками шаром. Страшно Хавроне. Крадучись и пугливо озираясь, пробрался ближе. Осмотрелся уже смелее и увидел, что он в расщелине у подножия горной гряды, которая поминутно меняла лик, точно каменные истуканы – огромные, хмурые, грозные стражи – менялись рядами, выказывая так всю силу и мощь доблестной рати, стоящей на страже трепетно колыхающегося красного шатра. Шаг за шагом Хавроня подошел ещё ближе, уразумев, что он скорее гость, чем жертва.

– Эй, кто там в тереме живет? Отзовись и покажись! – набравшись духу, выкрикнул Хавроня.

Молчание было ответом.

– Эй, ну что ты в самом деле, покажись же!

Молчание главенствовало во всём. Громко-громко и много-много раз возмущал царственное безмолвие Хавроня. Умаявшись, впервые горько заплакал, чему крайне удивился, и, недоуменно растирая горячие капельки влаги, стекающие по рыльцу, пробовал их на вкус. Солёные!

И тут-то вдруг всё, что было кругом: и гряда оживающих и каменеющих истуканов и зыбкий шатёр пришло в великое движение. Чей-то повелительный глас громоподобно воззвал троекратно. Разлилась чёрная темень. Вспыхнула молния. Снова посветлело. И свет невыразимо чудесен. Шатёр медленно стал раскрываться, как раскрывается цветок, согретый солнечными лучами.

Хавроня зажмурил глаза, впечатленный видением. Когда же разом их открыл, увидел, что шатер опустившимися лепестками тюльпана обнажил тщательно сберегаемое таинство. Оказавшимся большим и мохнатым… Сначала Хавроня не поверил глазам, ударил себя копытом по голове, присел, подавленный увиденным. В чашке раскрытого цветка стояла самая обычная корова.

Корова важно посмотрела на потрясенного поросенка и по-матерински, тепло и радостно, замычала. Хавроня присел еще ниже, глаза раскрыл еще шире.

– Бедная коровка, как ты туда забралась? Кто полонил тебя? Кто посадил туда? За что и для чего? Побегай милая оттуда! – вскричал Хавроня.

– Я волшебная корова! – провозгласила она.

– Да брось ты молоть чепуху! Уж прямо и волшебная. Не белены ли объелась? – сказал Хавроня. Подойдя вплотную, ласково погладил по удлинённой пучеглазой головушке.

– Я волшебная корова! – тем же непоколебимым тоном ответствовала она.

– Зачем ты говоришь неправду?

– Я прощаю тебе твоё невежество. – Она топнула ногой, тут же из каменной гряды вышел грозный страж.

На доспехах его Хавроня со страхом прочитал, что это супер-кибер – безжалостная машина уничтожения, созданная великой коровой Вегой, которая и повелевает им. Хавроня не замедлил поднять лапы вверх: он сдаётся на милость великой и благой силы.

– Я помогу тебе! – велеречивым тоном объявила волшебная корова. – Мне известна твоя печаль и твоё несчастье. Возьми ведерко. Вымя моё выдаст тебе микстуру. Её выпьешь ты и твоя Хрюня. После этого твоя Хрюня будет думать также как и ты, и перед вами встанет вопрос такой большой величины, что решать его по силам только вам обоим вместе, соединившись в одно целое.

– Она просила цветок.

– А я тебе дам напиток из этого цветка. Я каждое утро прогуливаюсь по горным долинам, где и растут эти дивные цветы. Растут для меня. Я их попросту ем. Вечерами из меня выдаивают целебнейший напиток, иначе микстуру. Это животворящая эссенция.

– Ого! Значит, кто-то есть главней тебя?

– Есть, но это великая тайна. Тебе её не дано уразуметь… К делу: бери микстуры и спеши к Хрюне. Помни, что тебе надлежит развеять её недоверие. Простой совет таков: сделай Хрюне приятность, и повторяй до тех пор, пока это не войдет у неё в привычку. Потом приостанови делание приятности и дай ей поскучать, чтобы радость и огорчение она отныне находила только в тебе. Всему началом послужит моя микстура.

Едва Хавроня дотронулся до розового соска волшебной коровы, ведерко мигом наполнилось чудодейственным снадобьем. Изрядно поблагодарив волшебницу, он пустился в обратный путь. «Что за микстура?» – размышлял Хавроня. Любопытство росло, и он, не утерпев, лизнул чуточку. Как только капелька чудесной жидкости оказалась внутри, в голову ворвался страшной силы вихрь, в глазах его окружающее стало терять привычные очертания: поплыло, закрутилось и исчезло. Белая пелена возникла перед ним, через мгновение белизна также исчезла, окружающее возникло в привычных очертаниях, но ничто уже более не смущало взор холодностью и отчужденностью. Сам Хавроня сделался беспечен и весел. Лапы стали казаться крылышками. Он полетел к подруге, чтобы назвать любимой.