Текст книги "Первый кубанский («Ледяной») поход"

Хан Р.-Б. Хаджиев[104]104
  Хан Хаджиев Резак Бек, р. в 1895 г. в Хиве. Происходил из семьи хивинских ханов. Окончил 3-й Московский кадетский корпус, Тверское кавалерийское училище (1916). Поручик Текинского конного полка. В Добровольческой армии с декабря 1917 г., личный адъютант Л. Г. Корнилова. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода. Весной 1918 г. уехал в Хиву и воевал на Закаспийском фронте; затем через Багдад и Индию пробрался в Сибирь и воевал в армии адмирала Колчака. В эмиграции жил в Шанхае, затем в Японии, с 1962 г. – в Мексике. Умер 20 мая 1966 г. в Мехико. Автор книги о генерале Корнилове «Великий Бояр» (Белград, 1929).


[Закрыть]
Генерал Л. Г. Корнилов в «Ледяном походе»[105]105
  Интервью, данное газете «Русская Мысль». Впервые опубликовано: Русская мысль, № 1271–1272, 1274. 30 сентября, 2 и 7 октября 1958.


[Закрыть]

Как вы и чины штаба называли Верховного в походе и в бытность его в Быхове?

Слово «Верховный» закрепилось за генералом Л. Корниловым по моему настоянию, несмотря на то что многие штабные чины просили меня не называть генерала Корнилова Верховным после сдачи им верховной власти генералу Алексееву. В числе просивших были генерал Романовский, Виктор Иванович Долинский, Аркадий Павлович Корнилов (они были адъютантами Верховного). Я объяснил им всем, что Верховный на текинском языке означает Сердар и Уллу Бояр, командующий – Великий Бояр, поэтому мы впредь будем называть его Верховным. Для нас, текинцев, он был Верховным и остался. Выслушав мои доводы, Владимир Васильевич[106]106
  Имеется в виду полковник Владимир Васильевич Галицин. С ноября 1917 г. он находился в рядах Добровольческой армии в Новочеркасске. Во время 1-го Кубанского похода находился при штабе армии.


[Закрыть] и полковник Киселев сказали: «Ах, дорогой хан, если бы все были преданы Верховному, как вы, текинцы, тогда бы мы не были в таком положении, как сейчас!» Взяв меня за плечо, полковник Киселев добавил: «Ничего, ничего, называйте генерала Корнилова Верховным», и быстро направился к Верховному в кабинет.

Штабные чины в штабе после сдачи своего поста Алексееву называли генерала Корнилова «Ваше Превосходительство», а чины ниже генерала называли «Ваше Высокопревосходительство», конечно, кроме комитетчиков, называвших генерала Корнилова просто «господин генерал». Единственный из всех генералов генерал Деникин называл Верховного по имени и отчеству.

В какой одежде генерал Корнилов вышел в поход?

9 февраля 1918 года Верховный впервые вышел в поход в военной форме. Он был в кителе с полными генеральскими погонами, то есть без звезды, брюки темно-синего цвета с широкими генеральскими лампасами, и в высоких сапогах без шпор. Сверху кителя он носил простую солдатскую шинель, переделанную в полушубок. На плечах – генеральские погоны. На голове он носил солдатскую папаху с белой повязкой, как простой доброволец. Никаких орденов и других украшений как гражданского, так и военного характера он не носил, за исключением обручального кольца и другого, с китайскими буквами. Это кольцо служило ему печатью, которую он ставил на важных письмах, с которыми посылал меня в штаб и в иностранные миссии. Кольца эти он носил на безымянном пальце правой руки. Свой шейный крест на георгиевской ленте, офицерский крест 3-й степени на георгиевской ленте и орден Почетного легиона, украшенный лавровыми листьями, на темно-зеленой ленте Верховный еще в Быхове снял и упаковал в маленький кожаный бумажник, в котором, кроме этих вещей, он носил при себе некоторые личные документы, записи, список имен людей, количество снарядов, оставшихся в зарядных ящиках в каждом батальоне, патронов у генерала Эльснера.

Среди этих вещей находилась «Молитва офицера», которая очень понравилась Верховному, когда впервые за столом в Могилеве прочел эту молитву полковник Галицин. Верховный попросил полковника Галицина напечатать ее ему на отдельном листе. Все эти вещи с окровавленным кольцом, которое снял я с пальца Верховного, я передал Наталии Лавровне в Новочеркасске. Также карты с кровавыми пятнами Верховного я вручил генералу Романовскому собственноручно.

В момент взрыва Верховный сидел за столом, одетый в полушубок, и на голове была папаха. Между ногами находилась его неизменная палка, преподнесенная ему в станице Ольгинской полковником Симановским. На рукоятке ее была надпись, вырезанная ножом: «Орлиное Гнездо. 1915 г.». На столе на карте лежала какая-то бумага, на которой Верховный писал резолюцию. Левая рука его лежала на бумаге. Он сидел ко мне в профиль, когда я показался в двери с чаем и куском белого хлеба, добытого для него от моего верного вестового Фоки. Эта было в момент взрыва.

Что он вам сказал, посылая достать русский флаг?

12 февраля 1918 года в станицу Ольгинскую прибыли, во главе с господином Краснушкиным[107]107
  Краснушкин Вениамин Александрович. Из дворян Области Войска Донского, сын войскового старшины, казак ст. Константиновской. В 1917–1918 гг. редактор газеты «Вольный Дон» при атамане Каледине, в 1918–1919 гг. редактор журнала «Донская волна». Писатель (псевдоним – Вик. Севский). Расстрелян большевиками в 1920–1921 гг. в Ростове.


[Закрыть] (он же Виктор Севский), другие газетные репортеры, просившие Верховного уделить им несколько минут. Главным образом их интересовала быховская жизнь Верховного и его бегство из Быхова на Дон. Но Верховный, обращаясь ко мне, сказал: «Хан, расскажите им, пожалуйста, все, о чем они вас спросят. Вот вам, господа, хан, мой близкий человек, он был со мной в Быхове, сделал очень много для нас всех и бежал вместе со мной, перенося все тяжести сидения в Быхове и похода. Он знает мою жизнь в этот период и может рассказать о ней так же, как я сам, а меня вы извините, я занят. Атаман Попов и другие ждут меня». С этими словами Верховный вошел в столовую, к ожидавшим его лицам. Там были, кроме Попова, следующие лица: генералы Деникин, Алексеев, Романовский и Сидорин. Они должны были совещаться относительно совместной борьбы против большевиков.

Во время моего рассказа господам репортерам пришел полковник Симановский, питавший большую симпатию ко мне за мою верную и преданную службу Верховному и не раз просивший меня беречь этого великого полководца. Он под командой Верховного брал недоступный пункт на Австрийском фронте, так называемое «Орлиное Гнездо», и Верховный очень ценил этого храброго полковника.

Симановский просил меня при удобном случае указать Верховному, чтобы он имел свой значок, по которому на поле сражения войска легко могли бы видеть его и ординарцы могли бы легко найти его штаб. «Я дал эту идею генералу Романовскому, – сказал Симановский, – который меня резко оборвал, сказав: «Полковник, у нас есть более важные дела, чем какой-то значок, о котором вы говорите».

Около шести часов вечера Верховный показался в нашей комнате. Поговорив и пошутив с журналистами, он вышел на крыльцо. Я вышел за ним. Он обратился к генералу Попову, который в это время, после совещания, садился на лошадь, чтобы ехать к своим казакам. Полковник Сидорин уже сидел на лошади. «Значит, вы меня известите немедленно, как только поговорите со своими. Время не терпит! Вы сами знаете, в каком положении дела», – сказал Верховный. «Так точно, Ваше Превосходительство!» – ответил Попов и в сопровождении 20 казаков вместе с Сидориным уехал из станицы Ольгинской.

«Ну как, хан, небось жарковато стало вам с этими господами, а? А что их больше интересовало?» – задал мне вопрос Верховный, держа руки в карманах. Ответив на вопросы, я предложил ему идею полковника Симановского. «Значок! Гм! Зачем?» Пауза. Потом: «Пожалуй, лучше трехцветный флаг! Наш национальный флаг!» – проговорил, глядя вдаль. Не говоря мне ни слова, Верховный пошел в свою комнату, то есть в столовую, где он принимал людей и работал.

Входя в столовую, где был сервирован стол моим денщиком Фокой, и отломив кусок черного хлеба, при скудном свете керосиновой лампы, блестящими, черными как уголь глазами пронизывая меня насквозь, Верховный сказал: «Пожалуй, купите материал. Пусть сошьют нам трехцветный флаг. Это хорошая идея. Между прочим, где он, в какой части полковник Симановский?» На мой ответ о полковнике Симановском Верховный сказал: «Очень храбрый, но весьма горячий офицер. Позовите его ко мне при встрече, я хочу поблагодарить его за его прекрасную идею, спасибо и вам, что вы не забыли поведать мне это. Правда, хан, лучше поднимем наш трехцветный флаг, эмблему великого народа, и пойдем под этим флагом против тех, кто растоптал его». – «Ваше Высокопревосходительство, под этим флагом легче будет и умереть», – ответил я. «Да, да, хан, только поторопитесь, потому что послезавтра мы выйдем отсюда. Только жду подхода Маркова и ответа Попова», – сказал он. На мой вопрос, чем кончилось совещание, он ответил: «Разговорами!» – «А что, как генерал Попов?» – спросил я. «Болтал, обещал, но я не надеюсь на него. Когда-то вы сами сказали: в пустыне у путника только Аллах путеводитель. Да, пусть Он нам поможет… А что, чем вы нас хотите угостить, хан?»

Я принес рюмку и бутылку водки. Вошел Деникин. Верховный улыбнулся и сказал мне: «Есть ли у нас еще рюмочка?» Пока я наливал рюмочку, генерал Деникин произнес: «Где вы, Л. Г., добываете это неисчерпаемое количество влаги, так необходимой в такие тяжелые дни? Проклятье, никто не хочет продать Малинину (Малинин – его адъютант), и нигде не найти». Верховный, кивнув на меня подбородком, сказал: «Вот хан знает, где находится запас». – «Хан, пожалуйста, скажите Малинину, где вы добываете», – попросил меня Деникин. «Тогда, Ваше Высокопревосходительство, вы не удостоите вашим вниманием наш скромный обед», – сказал я Деникину. «Нет, хан, все же скажите Малинину или уж вы сами пойдите вместе с ним, где будет возможность это сделать», – сказал Деникин. Верховный, улыбаясь, сказал: «Хан, есть ли еще у вас для родной рюмки?» Я понял его и принес бутылку, на донышке которой ровным счетом Фока приготовил на две рюмки.

После ужина я пошел и купил материал для штандарта в 9 аршин. С хозяином лавки я отправился к Эльснеру, который рассчитался с лавочником. На другой день в десять часов утра, когда я возвращался, Верховный стоял на крыльце и держал в пике флаг, любуясь им. «Возьмите, хан, и передайте, пожалуйста, конвою!» – кратко произнес Верховный, вручив мне этот флаг.

Я вручил этот флаг начальнику конвоя, полковнику Григорьеву. Он передал его высокому, статному текинцу, который до смерти Верховного носил его. Когда Верховный посылал нас в атаку, то флаг оставался с ним, то есть с Верховным, а в остальных случаях флаг оставался со мной возле Верховного, под градом пуль. Большевики любили пальнуть в эту святую эмблему их матери России.

31 марта в 9 часов утра я и текинцы увезли тело Верховного в Елизаветинскую станицу, а флаг текинец оставил Деникину. Дальше я не знаю о судьбе флага.

Что сталось с его буланым конем и как он его звал?

Свою кобылу Верховный называл Булан. Она была поймана на поле сражения Корниловским полком на Австрийском фронте. Она принадлежала убитому австрийскому офицеру. Ее привели как раз после того, как я возвратился из конвоя, вручив флаг Григорьеву. Я доложил Верховному об ожидавшем Верховного унтер-офицере Корниловского полка Дронове. «Меня хочет видеть солдат Корниловского полка?» – сказал удивленный Верховный и тотчас же вышел на крыльцо. Это было в станице Ольгинской.

«Ваше Высокопревосходительство, вам от полка», – отчеканил Дронов, подводя кобылу Верховному. Он, потрепав по шее кобылу, поблагодарив полк, сказал: «Ведите в конвой». Булана я сдал в обоз Корниловского полка в Елизаветинской станице после того, как мы положили Верховного в гроб.

В апреле месяце я в последний раз увидел Булана в Мечетинской станице. Она была грязная, очень худая. На ней сидел какой-то кубанский казак. Дальше я не знаю о ее судьбе.

Носил ли Верховный оружие? Какое? Стрелял ли сам d боях?

Верховный носил при себе семизарядный карманный маузер. Верховный ни в кого не стрелял. Всегда его револьвер с часами марки «Павел Буре», с записной книжкой, со свечой и коробкой спичек лежал на ночном столике или же на стуле.

Курил ли он? Пил? Что любил из еды и напитков?

Верховный не курил. Любил он в походе выпить только одну рюмку водки перед обедом. Когда я ему доставал бутылку водки, он был очень доволен и благодарил меня. Ел Верховный очень медленно. Он не был требователен, а ел все, что Бог послал, и всегда оставался доволен едой. Любил пить чай и пил его изрядно.

Называли ли его какой-нибудь кличкой чины штаба?

Чины штаба называли Верховного «Ваше Высокопревосходительство», а чины Корниловского полка называли «Батькой».

Вы были свидетелем взрыва снаряда? В каком часу это было 31 марта 1918 года?

31 марта, когда в хату ударил снаряд, из обломков вытащили Верховного при помощи текинского офицера Силяба Сердарова, полковника Корниловского полка Романова (он был военным атташе в Румынии в 1915 году, когда впервые Верховный познакомился с ним, и он дал приют Верховному) и одного поручика из команды связи. Больше никого не было. Казановича не было.

Когда мы вытащили Верховного на руках, то во время спуска с лестницы к нам подбежали полковник Григорьев[108]108
  Имеется в виду полковник Владимир Дмитриевич Григорьев – командир Текинского конвоя Л. Г. Корнилова в 1-м Кубанском походе.


[Закрыть], генерал Романовский и другие. Голова Верховного была в моих руках. Он, открывая глаза и закрывая их, начал хрипеть. Мы его положили на землю, близ берега реки Кубани. Все лицо было покрыто пылью и известью, из рукава левой руки сочилась кровь. Вся одежда была покрыта пылью и известью как у меня, так и у него. Раньше, чем доктор-марковец подошел, он на мгновение открыл глаза, обвел нас взглядом и тотчас же захрипел и закрыл глаза навсегда. Доктор только ответил Деникину, спросившему: «Доктор, есть ли надежда?» – мотанием головы: дескать, нет!

Был ли еще кто-нибудь ранен или контужен, кроме вас, при взрыве снаряда на ферме?

Этим же снарядом был убит казак, лежавший на операционном столе. Операционная комната была рядом с комнатой Верховного. Кроме меня, были контужены доктор и сестра. Казак, о котором идет речь, находился недалеко от фермы, то есть где помещался Верховный. Он сидел и чистил пулемет. Его ноги были раздроблены шрапнелью. Верховный и я возвращались после того, как Верховный попрощался с телом полковника Неженцева. Он приказал мне позвать доктора, чтобы отнести раненого в операционную комнату. Это было семь тридцать. Стоны казака нервировали Верховного, и он то и дело справлялся, не пришел ли доктор. Помощник казака был убит на месте.

Я просил Верховного переменить штаб, указывая на частые разрывы снарядов над фермой. «Хорошо, хан, как только будет время, переменим», – сказал он и вышел в комнату, чтобы наложить резолюцию на донесение Эрдели. Верховный, генералы Деникин и Романовский хорошо знали, когда я говорил о моем предчувствии. Романовский, шутя, говорил, что я пророк. Верховный, шутя, отвечал: «Наш хан никогда не унывает. Правда, хан, иншаалла все будет хорошо! Я верю в его предчувствие…»

Сколько человек текинцев из полка остались в живых после похода из Быхова на Дон и сколько офицеров (60 человек привез Икоев) вы отправили в Хиву? В походе, кроме вас, было 6 человек?

Число текинцев, оставшихся в живых и добравшихся в Ахал, – 100–150 человек. Это мне говорил сам командующий Закаспийским фронтом, генерал-майор Ураз Сердар, когда я прибыл в его распоряжение в Байрам-Али, где стоял его штаб. В походе в конвое было их 6 человек и три киргиза.

Перед походом был ли у генерала Корнилова разговор с Донским атаманом Поповым? Как Корнилов отнесся к решению Попова уйти в степи? Был ли раскол между Поповым и генералом Богаевским?

Верховный, да и все генералы старались склонить генерала Попова к совместной борьбе против большевиков, доказывая необходимость конницы в эти дни в Донской армии. Генерал Богаевский, как истинный патриот, решил идти за Корниловым. Он говорил, когда вопрос идет о судьбе России, то нужно забыть о Доне. На выходку Попова Верховный смотрел с сожалением, говоря мне, что жаль, что у русского человека очень мало развит организационный инстинкт. «У Попова чисто шкурный вопрос, хан», – закончил он перед выходом из Ольгинской станицы.

В походе высказывал ли какие-нибудь планы на будущее России?

Единственный его план и священная мечта была раздавить большевиков раньше, чем они сорганизуются, и довести Россию до Учредительного собрания и самому служить русскому народу. А в походе он говорил: «Вперед, не тратя ни слов, ни времени».

Беспокоился ли о семье?

30 марта 1918 года, идя с Верховным на передовую линию под Екатеринодаром, мы попали под жестокий обстрел большевиков. Они открыли по нас артиллерийский, ружейный и пулеметный огонь. Он и я находились совершенно в открытом поле. Глянув на меня, он приказал лечь и не идти дальше с ним, чтобы не увеличивать цель. Я напомнил ему о данном мною слове Таисии Владимировне (супруге его) не оставлять никогда его одного и быть везде с ним. У меня была цель, напоминая ему о его семье, удержать его от дальнейшего движения вперед. Взглянув на меня сурово, сказал одно слово: «Идемте!» Я и он пошли вперед. Мне показалось, что он не хотел думать о семье в этот страшный миг.

Немного раньше, – это было в Елизаветинской станице, когда он был в весьма хорошем настроении духа, узнав, что Брюховская станица выслала ему на помощь 60 конных казаков, – я напомнил ему о семье. Он, глядя в лазурное небо, произнес: «Я очень рад, хан, что они в безопасности, в руках хорошего и верного человека». Речь шла о генерале Мистулове, который приютил семью Верховного. «Ваше Высокопревосходительство, а как вы думаете о Юрике? Он не боится сейчас учиться среди настоящих разбойников-горцев? Он ведь нас, друзей-текинцев, боялся, принимая нас за баши-бузуков» («баши-бузук» по-турецки – «испорченная или шальная голова»), – сказал я. Верховный улыбнулся и ответил: «Нет, хан, он их не будет бояться, он сам баши-бузук!»

Кто увез семью Верховного на Кавказ? Прапорщик Гагосов, посланный Верховным отыскать вас во время похода из Быхова на Дон, попался большевикам и, отсидев на Соловецком острове 20 лет, бежал и сейчас находится в Аргентине.

Семью Верховного увез истопник Владикавказской железной дороги, верный человек генерала Мистулова[109]109
  Мистулов Эльмурза Асланбекович, р. в 1869 г. Из казаков-осетин ст. Черноярской Терского казачьего войска. В службе с 1885 г., офицером с 1889 г. Генерал-майор, командир бригады 1-й Кубанской казачьей дивизии. В 1918 г. избран командующим войсками Терского района, руководитель восстания терского казачества в июне 1918 г. Застрелился 30 октября 1918 г. у ст. Прохладной.


[Закрыть]. Этот истопник был осетин.

Разговаривал ли Верховный с текинцами и с вами в походе по-текински?

При встрече с текинцами он говорил с ними по-туркменски. Иногда он меня спрашивал имена вещей и местностей в Средней Азии по-туркменски, но не беседовал по-туркменски.

Кто из офицеров был послан в Ростов в штаб немецкого генерала Арнима и что он сказал, когда узнал о смерти генерала Корнилова?

В начале мая ко мне приехал немецкий офицер в сопровождении унтер-офицера. Я тогда жил в Новочеркасске в доме казака купца Абрамова, в комнате, где раньше жил генерал Алексеев. Этот офицер был кавалерист. Он меня просил, чтобы я прибыл в Ростов в их штаб, помещавшийся в отеле «Палас». Хотят побеседовать со мной по весьма важным делам. «Мне дал отзывы о вас генерал Краснов, да мы читаем отзывы о вас в местных журналах и газетах. Если хотите сейчас ехать со мной, то милости просим. В автомобиле есть достаточно места. В случае если вы сегодня не сможете поехать, то мы вас ждем завтра в 10 часов утра в штабе», – закончил он, пожав мою руку, и тотчас же уехал.

При этом разговоре со мной немецкого офицера присутствовали поручик Марковского полка Продун[110]110
  Имеется в виду поручик Петр Продун, участник 1-го Кубанского похода.


[Закрыть] и мичман того же полка Трегубов[111]111
  Трегубов Владимир Иванович. Учащийся Ростовского мореходного училища. В декабре 1917 г. – январе 1918 г. доброволец в Морской роте Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода. Затем на Каспийской флотилии. С 1921 г. на Сибирской флотилии. Мичман (с лета 1918 г.). Умер 7 апреля 1935 г. в Брисбене (Австралия).


[Закрыть]. При выходе из дома я просил немецкого офицера, чтобы он разрешил мне взять этих двух офицеров со мной в их штаб, мотивируя это тем, что я, с самого начала занимавший особое место при Верховном Главнокомандующем русской армии, не хотел бы, чтобы на меня пала какая-нибудь тень при посещении немецкого штаба. «Я вас понимаю, хан Хаджиев (так, кажется, ваша фамилия и титул?), – сказал он, вынув из бокового кармана френча маленькую записную книжку. – Пожалуйста, берите их с собой. С нашей стороны никакого препятствия вы не встретите в этом вашем желании!»

Я отправился к А. А. Суворину и господину Краснушкину, который был сотрудником журнала «Донская волна». Они мне посоветовали идти и очень обрадовались, узнав мое намерение взять с собой этих двух офицеров.

На другой день я в сопровождении двух офицеров в указанное время прибыл в германский штаб. Меня очень любезно принял сухощавый генерал в серой куртке, с генеральскими лампасами, и первый вопрос его был – знаю ли я немецкий язык? Я был не очень силен в этом языке и просил переводчика, так как не хотел с ним объясняться ни на английском, ни на немецком языках, ибо мои спутники их не понимали. Он приказал офицеру, стоявшему рядом с нами и оказавшемуся нашим знакомым по вчерашней беседе, позвать переводчика. Немедленно прибыл белобрысый тип коммивояжера, молодой человек. Генерал просил его спросить следующее: «Вы были личным адъютантом генерала Корнилова?» Получив утвердительный ответ, он спросил: знаю ли я, что он был в плену и спасся, убежав на родину, где такой большой патриот принял смерть от рук своих же русских? «Он – великий патриот, он умер на поле брани от рук тех, которые не только грозят жизни России, но и всему миру», – ответил я.

Генерал, услышав это, отвернул слегка свое лицо от меня и сказал: «Корнилов был большой патриот, русские не оценили его, но придет день, когда ему поставят те же, убившие его, памятник». Спросив, при каких обстоятельствах произошла его смерть, и вызнав в точности, сказал мне: «Вас рекомендовал нам атаман Краснов, как человека, преданного генералу Корнилову, и мы хотим узнать подробно об его кончине». Поблагодарив меня за информацию, спросил еще, продолжаю ли я состоять в Донской армии и что я делаю теперь. Я объяснил ему, что жду получения некоторых моих бумаг, которые могли бы облегчить мне мою поездку отсюда в Туркестан.

Узнав, что я собираюсь ехать в Туркестан, генерал предложил мне свое содействие, обещав дать мне рекомендательное письмо на имя Нури-паши, командующего турецкой армией, который находился в Батуме. «Он вам окажет большую помощь в вашем передвижении, вплоть до Хивы», – закончил он, пожимая мою руку. При прощании я спросил генерала, не будет ли он ничего иметь против, если я помещу наше интервью в местных газетах. «О, конечно! Если вы передадите им все, о чем мы с вами беседовали, в точности, избавив нас от лишней работы писать опровержение». С этими словами я вышел из штаба.

На углу у «Палас-отеля» нас ждали А. А. Суворин и Краснушкин (Виктор Севский), который прослезился, услышав отзывы врага о Верховном. «А ведь этот проклятый немчура главным образом виновен в нашем несчастье, и в то же время отдает должное русскому патриоту Л. Г. Корнилову». Я просил их не писать об этом ни слова в газете. Все же на другой день это событие появилось в местных газетах. А. А. Суворин и Краснушкин просили меня «не бояться». «Мы вас поддержим во всех отношениях. Не бойтесь, мы с вами везде и всюду. Вы дороги и нам», – говорили они. И действительно, не было дня, чтобы газеты Дона и Кубани не вспоминали обо мне. На другой день атаман пригласил меня и, побеседовав со мной, выразился так: «Честь и слава вам, бессмертным текинцам» – и, обещав мне свою поддержку, пока я буду на его территории, отпустил меня.

Вспоминал ли генерал Корнилов старое?

Верховный вспоминал о своей жизни и рассказывал о своих путешествиях очень красиво и увлекательно, зачаровывая слушателей. Такие минуты были весьма коротки: во время обеда в Ставке, так что, к сожалению, все, что говорилось им, я не в состоянии изложить на бумаге, ибо получилась бы очень большая книга. Я слушал впервые в поезде, в первый день моей службы ему, в Ставке, в Быхове. Он вспоминал в Новочеркасске и в Ростове, в бытность его в Быхове. Подробно и красиво рассказывал о своем конфликте с генералом Ионовым в Туркестане и о своем путешествии в Афганистан, в одежде туркмена, ведя двух верблюдов. На мой вопрос: «Ваше Высокопревосходительство, как вы могли переплыть такую бурную реку, как Аму-Дарья? Ведь она около Кушки так узка и так сильна в своем течении?» – «На гупсярах, хан, на гупсярах. Как это делают туркмены и афганские контрабандисты». Гупсяр – это козлиная шкура, наполненная воздухом. Их употребляют афганцы, переходящие реку на русскую сторону для покупки оружия и патронов, а туркмены – на афганскую сторону, чтобы перевезти зеленый чай контрабандным путем. Вот таким образом Верховный в одну ночь перешел Аму, рискуя своей жизнью, дошел до крепости и, после того как сделал фотографические снимки и кроки, вернулся обратно в Кушку.

Говорил ли о книге, им написанной, – «Кашгария – Китайский Туркестан»?

Да, говорил. К сожалению, подробно не помню, так как все время он был занят и обеденное время очень коротко – только 35 минут. Его книга была переведена, кажется, на немецкий язык.

Был ли он выбран в члены Российского географического общества и иностранного?

Этого я не знаю.

На каких языках европейских и азиатских он говорил?

Он очень хорошо говорил по-туркменски, по-киргизски, немного по-персидски. С иностранной миссией он говорил по-французски или по-английски.

Говорил ли он о своем плене в 1915 году в Карпатах, известны ли имена 7 солдат, попавших с ним в плен?

Он очень обстоятельно рассказывал о своей подготовке к бегству и о самом бегстве до Румынии. О солдатах не помню. Больше всего врезалось почему-то в его память бегство из Быхова на Дон и в особенности приход детей с цветами во главе с маленьким кадетом. Он среди своей семьи за столом вспоминал об этих эпизодах, говоря: кадет был в возрасте Юрика. Заканчивая, с глубоким вздохом говорил: «Вот хан хорошо знает этот период. В каких переплетах мы с вами, хан, побывали!»

Какими орденами был награжден, русскими и иностранными? Рисовал ли? Пел ли? Какой был голос?

Он был награжден орденом Святого Георгия 1-й степени, нося его на шее; 3-й степени носил на груди, орденом Почетного легиона и, наконец, самым высоким орденом Англии S. Michel Бани с повязкой через плечо.

Он любил чертить карикатуры во время слушания доклада. Он не пел, а заставлял петь меня. Говорил Верховный всегда отрывисто, слова его были кратки, и очень ясно отчеканивал каждое слово.

Говорил ли когда-либо о своих предках, когда и откуда пришли в Сибирь?

Не слыхал.

Кто из русских исторических героев больше всего ему импонировал?

Не слыхал.

Известно что-либо о его деде? В каких войсках участвовал его отец?

Не могу сказать.

Кто из русских художников, писателей и поэтов ему нравился?

Он не думал о них, так как не позволяло время.

Когда женился и где?

Не знаю.

Были ли дети, кроме Юрика и Наталии Лавровны?

Не знаю. Кажется, нет.

Какая нога была сломана и что сталось с палкой? Опишите палку.

Верховный не был ранен в ногу, и она у него не была сломана. Он был ранен в левую руку во время войны в 1915 году. Это я знаю хорошо, потому что он не мог удержать и остановить бешено мчавшегося жеребца во время боя 26 ноября 1918 года в Черниговских лесах, во время бегства из Быхова на Дон. Он просил меня, мчавшегося рядом с ним, удержать коня. Палка была преподнесена Верховному полковником Симановским в Ольгинской станице. Полковник Симановский был одним из храбрейших офицеров его дивизии. Эта неизменная его палка исчезла в день его смерти среди обломков и мусора. На изгибе палки была выгравирована надпись, сделанная ножом: «Орлиное Гнездо. 1915 г.». Эта палка была на вид грубая. Мне кажется, она была сделана наспех самим полковником Симановским.

Имел ли какое бы то ни было недвижимое имущество? Дом, дачу, землю?

Когда он принял своего брата казака[112]112
  Очевидно, имеется в виду полковник Петр Георгиевич Корнилов. В 1918 г. – январе 1919 г. он был одним из руководителей антибольшевистской «Туркестанской военной организации», затем в 1919 г. – начальником штаба «Мусульманской армии» полковника Мадамин-бека. Расстрелян большевиками в начале 1920 г. в Ташкенте.


[Закрыть] в Ставке, я слышал о том, что Верховного интересовали дом и хозяйство в Сибири. Но не знаю, кому именно это хозяйство принадлежало.

Помните ли вы содержание воззвания, которое было отпечатано в Быхове?

В Быхове никакого воззвания Верховный не выпускал и не было отпечатано, а было отпечатано в Могилеве 27–28 августа 1917 года в штабной типографии. Содержание воззвания известно всем корниловцам.

Была ли выпущена в Быхове или в Ростове афиша с его портретом до похода с призывом записываться в Добровольную армию?

В Ростове было выпущено воззвание с обращением ко всем русским людям, офицерам и молодежи, где просилось явиться в ряды Добровольной армии. Но портрет Верховного в этих воззваниях не помещался.

Генерал Лукомский не был лоялен. Он очень хитрый, самолюбивый, оставил Верховного в Ростове, не желая быть его начальником штаба трехтысячной Донской армии, и под предлогом командировки ушел из армии. Пошатавшись и прячась от большевиков и не доведя «поручение» до конца (никакого поручения он не имел), просто бежал от Добровольной армии и возвратился после смерти Верховного к Деникину, желая занять «подобающий ему» пост. Он не был героем, а был очень пришибленный временем человек. Все эти качества его я знал в Быхове, потому что он очень и очень нервничал, трусил и нервировал Верховного и других. Он так надоел Верховному, что в одну из моих поездок Верховный мне сказал: «Генерал Лукомский очень нервничает и не находит себе места, а это передается и другим. Вы знаете, какие дни мы переживаем здесь. Дорогой хан, пожалуйста, вы его успокойте и скажите ему и уверьте его в том, что текинцы ни в коем случае нас не оставят. Утешьте его, он верит вам…»

Прибыв к Деникину, он начал вести пропаганду против Деникина. Не доведя возложенную на него генералом Деникиным задачу, перешел в лагерь монархистов, начав игру с Врангелем. Вчера он был корниловцем, а теперь монархист. В Быхове почти ежедневно я вручал его письма в штаб разным лицам и, получив ответ, вручал Лукомскому, который однажды при Верховном, Деникине, Романовском и Эрдели сказал: «Вы, дорогой хан, единственный светоч в эти черные дни узников. Глядя на вас, мы вооружаемся верой на будущее». Генерал Романовский, взяв меня за голову, сказал: «Правда, хан, иншалла, все будет хорошо?» А Верховный заметил: «А я жду мою лошадь, на которую хан собирается посадить меня!» – «Дай Бог, дай Бог!» – сказал генерал Лукомский и отошел от нас.

Верховный никогда не думал застрелиться при неудаче штурма Екатеринодара, а хотел отдать свою жизнь впереди своих сыновей добровольцев, а обозные генералы не хотели умирать. Они слишком дорого ценили свою жизнь. Верховный хорошо знал удельный вес этих генералов и поэтому никогда не мог принять их советов, а действовал прямо и откровенно, как генерал Корнилов, и никогда никакого влияния генералы не имели на Верховного, человека стальной воли. Если бы не помешала его смерть, то Верховный, безусловно, взял бы Екатеринодар, я был вполне в этом уверен, и моя вера была с Верховным и всей армией. Если Верховный оставил преемником Деникина, то это вполне понятно, так как не было больше человека по старшинству. Это не было его ошибкой. Генерал Марков был молод.

Верховный не был трусом, и трусов он презирал. К генералу Деникину он относился терпимо.

Когда я впервые появился в Новочеркасске после бегства из Быхова, то Верховный, приняв меня радостно, по-отцовски, сейчас же обратился к Владимиру Васильевичу Галицину: «Владимир Васильевич, пожалуйста, попросите у генерала Деникина ту газету, где помещена статья о хане! Пусть хан прочтет ее!» Галицин, вручая газету, просил меня после ознакомления возвратить ее генералу Деникину. Это лишний раз доказывает, что еще в России генерал Деникин собирал газетные вырезки и материалы для своих мемуаров, которые он выпустил в Париже.

Верховный не ошибся, оставив генерала Маркова с ранеными по ту сторону реки. Он ценил раненых и берег их. На мой вопрос, почему генерал Марков остался с ранеными, он ответил: «Я оставил генерала Маркова, чтобы раненые были спокойны и не волновались». А об умерших он выразился так: «Они дороги мне, как при жизни. Везите их, будем хоронить их с честью».