Текст книги "Если женщина…"

Сомов улыбнулся и показал на артистов.

– Вы хотите, чтобы мы Баха запороли? – спросил второй гитарист с усиками. А третий, с бородой, в связи с чем можно было сказать, что в трио собрались индивидуальности, добавил:

– Дело даже не в Бахе! А в обычном уважении к личности коллектива!

– Но что же делать? Альфред Лукич велел провести концерт…

Сомову стало неприятно, что он тоже в минуту бессилия пугает людей директором.

– Пусть они играют, – предложил Харон. – Мы потихонечку переоденемся… Под музыку даже веселее.

– Баха под волосатые ноги? – обиженно спросил гитарист с усиками.

– Альфреду Лукичу будет доложено! – пригрозил бородач.

Забрав гитары и подставочки, кружок энтузиастов классической гитары удалился.

– Вот видите, – виновато улыбнувшись, проговорил Сомов.

– Ничего с ног вышибательного, – успокоил Харон.

А оперный бас быстро надел пиджак и красиво заорал:

– Кто мо-о-жет сравниться с Матильдой моей!

Сомов посмотрел на часы: пора было вниз, встречать гостей. Спецтрест валил вовсю. В основном мужчины были одеты в черные кожаные пиджаки, а женщины – в темные платья, и вскоре в фойе стало мрачно. Гусевы быстро собирали в корзинки пригласительные билеты и раза два уже развернули подвыпившего мужика в грязном пальто. Пригласительного у него не было да и документов, видимо, тоже. Мужик оба раза хитро улыбался и говорил:

– Все равно кино посмотрю!

– Кино не будет, – отвечали Гусевы.

Мужик улыбаясь, уходил, и было ясно: скоро придет снова. Сомов потолкался среди кожаных пиджаков и бархатных платьев, подышал дорогими духами, прикидывая, какую бы проявить активность. Вдруг все зашевелились в одну сторону и стали смотреть на вход. Поверх голов Сомов увидел маленького мужчину в кожаном черном пальто.

– Это, наверное, у них униформа, – пробормотал Сомов.

Мужчина огляделся, и инструктору показалось, что он ищет представителей администрации. И действительно, мужчина направился в сторону Сомова. Тот поспешно вытер руку о штаны для рукопожатия, но кожаное пальто прошло мимо. Сомов оглянулся и увидел сзади директора.

– Здравствуй, Федор Михайлович! – сказал директор и улыбнулся душевно.

Это было так неожиданно для Сомова, что он меньше бы удивился, увидев, как улыбается медведь в лесу, когда видит охотника.

– Привет, Альфред, – сказало кожаное пальто и похлопало директора по плечу. – Как мой народ? Не скучает?

Народ с интересом наблюдал.

– У меня все готово, – ответил директор.

– А мультики будут?

Директор кивнул, взял гостя под руку и повел к себе наверх. Сомов подумал, что в кабинете директора сейчас будет очень интересно. А еще подумалось о том, как хорошо быть хозяином того, что принадлежит вроде бы всем. Хотя бы небольшого, хотя бы такого вот дома культуры, куда можно пригласить знакомого человека. И Сомов остро почувствовал себя младшим обслуживающим персоналом.

Броуновское движение в фойе возобновилось. Тут открыло двери кафе и, словно воронка, засосало в себя большую часть публики. Сомов заглянул и туда. Публика требовала коньяк, булки с икрой и пирожные. Именно требовала, что, впрочем, бармену и официантам нравилось. Публика чувствовала себя силой. Люди в кафе выглядели хозяевами жизни. Может, оттого, что были слугами смерти.

Сомову понравилась эта мысль, и он постарался ее запомнить, хотя запоминать было не для кого. Бакунину писать некуда, а кто еще поймет?

Поднимаясь к себе, он встретил радиста.

– Напрасно вы, Виктор Палыч, накапали директору! – сказал тот вдруг с укором, на какой еще был способен.

Сомов опешил.

– Я?

– Тут все ябеды, – проговорил Коля совсем по-детски и пошел вниз.

«Сплошные сплетни! – подумал Сомов. – Какой-то высший свет!» На столе у него лежали две высокие пачки конвертов и приглашений. Приглашения начинались так: «Дорогой друг из ГПТУ №…» Номер нужно было вставить Сомову. Еще не приступая к работе, он уже люто ненавидел дорогого друга из неведомого училища.

Зазвенел местный. Сомов снял трубку.

– Кто там? – спросил директор.

– Я на месте, – ответил Сомов.

– Птица отряда голенастых? Девять букв по горизонтали.

Сомов представил горизонталь в девять букв и ответил.

– Ты бы не сидел на месте, – вдруг сказал директор. – Культпросветчик на это права не имеет!

Сомов повесил трубку, встал, но куда идти, было неясно. Пошел в зал. Там началось заседание. С трибуны маленький мужчина, уже, правда, не в кожаном пальто, а в пиджаке со страстью говорил о перевыполнении плана за квартал, о передовиках. «Интересно, – подумал Сомов, – а как на кладбище определяют передовиков?»

После речи награждали победителей. Маленький мужчина громко называл фамилию и потом добавлял:

– Спецпредприятие номер один, рабочий.

Или:

– Спецпредприятие номер два, бригадир службы.

А подразумевалось под спецпредприятием какое-нибудь городское кладбище или крематорий.

Потом начался концерт, который Сомов по долгу службы смотрел из-за кулис. Вел веселый конферансье Харон, оказавшийся в действительности лауреатом всеармейского конкурс Вениамином Горским. Концерт Сомову нравился. Утешала мысль: «Сижу, смотрю, а денежки: кап-кап-кап!» К концу представления он направился в гримерную. Не надо ли чего? В гримерной два брата-близнеца в русских костюмах настраивали банджо, а перед зеркалом стояла женщина в бальном платье. Вдруг женщина быстро скинула его, переодела лифчик и уже через мгновение оказалась в кофточке и джинсах. Сомов даже не успел отвернуться.

– Где у вас руки моют? – спросила женщина.

«У артистов так, наверное, принято переодеваться», – подумал Сомов и объяснил.

– А то в гости ехать, а руки грязные…

Ввалился Харон-Горский. Плюхнулся в кресло и сказал, отдуваясь:

– До чего же тяжелый зал! Не могу!

– Спецпублика, – ответили братья-близнецы.

– Да у них же под ногтями кладбищенский прах! – воскликнул конферансье. – Я ж нутром чую! Они же утром уже пару человек закопали, а вечером сюда, коньяк трескать!

– Извините, – сказал Сомов и попятился к выходу.

– Э-э! Молодой человек, а рапортичку! Подписать!

Конферансье залез в свой толстый портфель, вытащил оттуда сначала две грязные рубашки голубого цвета, запасную бабочку, термос…

– А где же бумаги? – спросил он.

Сомов пожал плечами. Конферансье шлепнул себя по лбу и воскликнул:

– Это ж не мой портфель! Я же сегодня с сумкой!

Сомов склонился над рапортичкой и спросил:

– А что писать?

– Как обычно: концерт прошел на хорошем уровне, претензий не имеем.

– На высоком! – поправили близнецы. – На высочайшем!

– Высокого нам не надо, – сказал конферансье. – За высокий нам не платят.

Сомов написал как велели, расписался и сказал:

– Спасибо.

Пора было встречать оркестр для танцев и массовика-затейника. Массовик с аккомпаниатором уже сидели в отделе.

– Это мой чемодан, – сказал он и указал на ящик, который стоял у Сомова на столе.

Говорят, на некоторых наших предприятиях оборудование довоенного выпуска. А кто скажет, какого года выпуска инструмент массовика-затейника? Когда придуманы огромные гармошки листов с вечными припевами вечных песен? Когда придумана веревочка с привязанными на концах палочками, чтобы соревноваться, кто быстрее ее скрутит? А когда – мешки для бега? А сколько лет шарадам, загадкам и ребусам, что хранятся в голове массовика? И сколько лет самой профессии – заводить народ на активное веселье?

Аккомпаниатор сел размяться и конечно же заиграл марш авиаторов. «Прошлый век», – сочувственно подумал Сомов. Но каково же было удивление инструктора, когда позднее в перерывах между танцами люди с удовольствием спели под аккордеон про моряка, который сошел на берег еще в юности наших матерей, искренне веселились, соревнуясь в скручивании веревочки на скорость, и уж настоящий фурор произвели бега в мешках.

А пока массовик готовился, пришли двое уже знакомых Сомову распорядителя. Они огляделись, словно что-то искали, и, видимо, от безвыходности, обратились к Сомову:

– Борис Семенович велел проследить за ассортиментом?

– А что случилось? – спросил Сомов.

– Недовложение икры со стороны администрации кафе.

Сомов почувствовал себя так, словно это он утаил икру.

– А как вам концерт? – спросил он.

Мужчины переглянулись и ответили:

– Заслуженных мало… Как будем с ассортиментом?

Сомов вдруг разозлился на это иностранное слово. «Нет чтобы спросить: куда икру дели?»

– Продукты в ассортименте, – ответил он.

Распорядители пожали плечами и ушли с видом, будто идут искать справедливости. Только перевел Сомов дух, зазвенел местный.

– Прибыл оркестр эстрадной музыки! – орали с вахты. – Что делать?

Случись пожар, кричали бы тише. Сомов пообещал спуститься, но тут зазвонил городской.

– Узнал меня? – спросила Жанна.

– Да, – честно признался Сомов.

– А я два дня свободна…

Сомов вздохнул, соображая.

– Что, не хочешь? – спросила Жанна настороженно.

– Хочу, хочу, – поспешил сказать Сомов, иначе разговор мог затянуться. – Только я поздно.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказала Жанна и засмеялась, видимо, довольная своей остротой.

Сомов побежал вниз. Руководитель оркестра, перетаскивая большой барабан, шутил:

– Дадим жизни похоронной команде.

Потом Сомов долго наблюдал, как веселятся сотрудники спецтреста под оркестр и шутки массовика, как весело отплясывают и думал, что никогда бы не смог работать в таком учреждении. А люди могут, и их много. «Интересно, – подумал вдруг Сомов, – а записаны они в библиотеках?»

Легко думать, что дача, машина и золотые вещи – не главное в жизни, когда их у тебя нет. У Сомова были все условия, чтобы думать именно так. Мешало лишь одно: не они – состоятельные рыцари лопаты – бегают сегодня вокруг него, а наоборот – он вокруг них.

В восьмом классе начался банкет. Но там за мероприятие отвечал директор. Сомов прошел мимо Гусевых, те уговаривали какого-то парня в красной рубашке:

– Два местечка… На Северном?

Парень был пьян и согласно кивал.

Сомов поднялся к себе, уселся за стол и почувствовал, как здорово сегодня устал, ну да теперь от него ничего не зависело. Люди гуляли, веселье работало. Сомов принялся заполнять приглашения.

Где-то через полчаса в дверях появился директор. Был он в своей расстегнутой красивой шубе и красен лицом, но не от злости. Сомов встал, ожидая.

– Скажи-ка… Титул престолонаследника в Австро-Венгрии?

Сомов хотел спросить, сколько букв, но директор махнул рукой и сказал:

– Уезжаем… Сомов остается за главного.

– А когда Сомов закончит вечер? – спросил Сомов.

– Согласно регламента…

Директор ушел, а инструктор еще некоторое время стоял и думал над сказанным ими обоими.

Оркестр кончил играть в половине одиннадцатого. И еще полчаса ребята собирали карася, то есть пели за наличные по заказу. В начале двенадцатого оркестр уехал. К этому времени стали расходиться и клиенты восьмого класса. Сомов пошел туда посмотреть.

У дверей класса стоял Федор Михайлович. Сомов посчитал долгом спросить:

– Как отдыхается?

Услышав вопрос, Федор Михайлович вздрогнул, медленно осмотрелся, словно искал этот вопрос. Увидев Сомова, тоже спросил:

– Вы кто?

– Инструктор.

– Райкома партии?

Сомов смутился.

– Нет, дома культуры.

– Все равно, почему не с нами?

– Я на работе…

– Нет, нет…

Федор Михайлович взял Сомова за талию и провел в комнату. Подскочили мужчины-распорядители в подтяжках, и Федор Михайлович нетвердо приказал:

– Накормить и вообще…

Повернувшись к Сомову, добавил:

– Что мне у вас всегда нравится, так это порядок. Никакого бардака. Что значит сильная рука, сильный директор!

Часть гостей с песнями разошлась, и мест за столом было так же много, как и полных бутылок. Сомова взяли под руки и, внимательно слушая его робкие протесты, усадили за стол. В четыре руки налили коньяку и наложили закуски.

– За дружбу наших организаций, – сказал один из распорядителей.

– За святой союз, – добавил другой.

Не выпить было нельзя.

– Осваивайтесь, – сказали распорядители и удалились по следующему делу.

«Если так надо», – подумал Сомов и уже сам налил себе коньяку. Разговоры за столом таяли, как кремовые пирожные в теплых руках Сомова. Руки он вымыть не успел, и теперь к чувству некоторого стыда добавлялось чувство физической нечистоты, но что же было делать, когда на столе так много вкусных вещей остается? Сомов выпил еще и, оттаивая, подумал: «Может, это форма работы с массами?»

Пришли официанты, стали собирать грязную посуду. Сомов решил, что пора уходить. Он встал, повертел головой – искал, кому сказать «спасибо», в конце концов поблагодарил шустрого официанта и пошел вниз, потряхивая затуманенной головой. Так собаки делают, когда чихнуть собираются.

Внизу было шумно. Сомов услышал крики Гусевых и мужское рычание:

– Всех похороним!

Рычал парень в красной рубашке, тот, что обещал билетершам места на кладбище. Сказать теперь про парня, что он пьян, значило бы сильно пощадить его состояние. Парень рвал на себя двери. Те, что обычно у нас по доброй традиции называются запасными и посему никогда не открываются, даже во время пожаров и стихийных бедствий. Парень хотел выйти. Видимо, дергать за ручку ему надоело, и он стал колотить локтем в стекло. Стекло треснуло, потом вылетело, и парень полез следом.

– Виктор Палыч! – закричали Гусевы. – Куда же он?

Парень весь окровавился, но на улицу все же вылез и нетвердо шагал в темноту.

– Он уже прошел, – сказал Сомов и вздохнул в сторону от билетерш.

– А мы предупреждали!

– Мы вам говорили!

– Это ваша обязанность за пьяными следить!

– Альфред Лукич не похвалит!

Сомов махнул рукой и пошел таскать столы из восьмого класса вниз.

Закончилось все где-то в полвторого ночи. От себя Сомов позвонил Жанне:

– Доброе утро!

– Ты где шляешься? Извелась вся!

Сомов проверил, заперты ли двери на этаже, сдал вахтеру ключи и вышел на улицу. Было непривычно тепло. Сомов снял тяжелую шапку, посмотрел на желтый фонарь у дома культуры и подул на него, словно на свечку.

– Не гаснет, – сказал Сомов, глубоко вздохнул и направился к Жанне.

Она жила неподалеку.

Судя по тому, что Борис Семенович стал просить лекарство для сына по телефону, можно было понять, что Игорь заболел.

– Что же с вашим сыночком? – спрашивала Кускова.

– Врачи ничего не говорят, – отвечал Борис Семенович.

– Как будто врачи могут что-то сказать! Молчат, пока человека в могилу не сведут!

– Его сначала в районную положили, – словно оправдывался Боровский, – потом я его переложил к брату в госпиталь. Там врачи все-таки военные.

– Военные врачи гораздо сильнее гражданских, – сказала Кускова.

– Военных хорошо лечат.

Борис Семенович грустно покивал головой. Потом написал на бумажке номер телефона и сказал:

– Витя, будь товарищем, подойди сюда.

Сомов подошел.

– Вот тебе, Витя, задача…

Боровский потыкал в телефоны и продолжал:

– Там сидит Марина Николаевна, все время занято. Попробуй до нее достучаться.

Сомов вернулся за свой стол и принялся накручивать телефон. Действительно, было все время занято. Сомов был не в духе, и поэтому мысли приняли мрачный оборот: «И это в двадцать четыре года! Сидеть дураком и крутить! Ни денег, ни идей, ни дела никакого!»

– Да! – ответил вдруг женский голос.

– С вами хотят говорить, – сказал Сомов.

Боровский уже бежал к аппарату.

– Мариночка? Целую твои щечки! А здоровье? А спутника жизненного пути?

Борис Семенович вдруг стал серьезным и грустно сообщил:

– А у меня сын в больнице!

«Ну и актер», – не без зависти подумал Сомов.

– Лекарство врачи выписали, да где возьмешь? Правда? Мариночка, я уже на коленях!

Боровский посмотрел на Сомова, почмокал губами, тот все понял и полез за чайником.

Назревала первая зарплата. Здесь ее давали один раз в месяц.

Двенадцатого после обеда в дом культуры стекались сотрудники. Пришли руководители кружков, работники филиала, что был расположен где-то на окраине города, пришел Леня.

– С тебя бутылка, – сказал он Сомову. – Шучу! Мне лично ничего не надо. Но Боровскому ты должен поставить.

– Я могу, только за что?

– За вечер! Говорят он вам и оркестр достал, и билеты сделал, и артистов.

– Кто говорит?

– Да все!

Леня попробовал охватить большой объем воздуха. Сидели они в кабинете вдвоем, говорили свободно.

– Он же мне просто помог, Кускова заболела… ребенок…

– Она всегда болеет, когда вечера!

– Может, так совпадает?

– Ага. Культмассовые совпадения.

Сомов подумал про коньяк Боровского и сказал:

– Борис Семеныч сам кому хочешь поставит.

– Ну, – ответил Леня, глядя на телефон.

Кажется, он потерял интерес к разговору.

– И почему я должен расплачиваться за то, что не могу нормально работать? Нет, мне не жалко, но если нет организации производственного процесса, в чем моя личная вина? Где-то там кто-то не хочет работать, а я должен умолять, бутылки ставить? Что за система? Ты давно работаешь, скажи? Почему ничего не достать? Цветы – проблема, оркестр – проблема, транспорт – проблема. Или здесь про порядок говорить не приходится? Надежды никакой?

– Кому же собирался позвонить? – спросил Леня.

– Ну, ладно на стройке не бывает кирпича или раствора, на заводе – сырья, но у нас же культура, духовность!

– Культура у нас нищая, средств нет… Кому я должен был позвонить?

– Так средств особых и не нужно. Нужно только, чтобы все работали, даже не переламываясь, просто – работали, как могут. Не мешали! А то афишу заказать – два месяца, лектора – месяц! Что у нас, безработных лекторов мало? Или они все такие богатые, что деньги им не нужны? Да и скучно все проводится! Чем на праздники занять людей? Ладно там спецтрест гулял под массовика-затейника, ну да там коньяку хватило, а если без коньяка? Училища из-под палки на мероприятия загоняем, профактив я три дня собирал, не собрал! Подумаешь-подумаешь и додумываешься: может они и правы? Пойдешь вот ты на лекцию-концерт: «Почему у цветов такой запах?»

Сомов протянул Лене приглашение.

– Пойдешь?

Глаза у Лени прояснились.

– Вспомнил! – радостно сказал он. – Мне жена насчет тушенки велела позвонить!

Леня оседлал телефон, а Сомов пошел посмотреть, что с зарплатой.

– Наш непробиваемый! – воскликнула Эмма.

– Почему? – опять спросил Сомов.

– Потому что непробиваемый! Садись, Витенька, рассказывай!

Эмма была одна, запах ее духов чувствовался по всей бухгалтерии.

– Хотелось получить… – проговорил Сомов, – а рассказывать – я не знаю.

– Что ж тут знать? Наука нехитрая девушкам головы туманить.

Эмма вздохнула: видимо, вспомнила себя девушкой. Она нравилась Сомову, но была для него как редкое растение в ботаническом саду, к которому не то что притрагиваться, подходить-то близко страшно.

– Анекдоты новые знаешь?

Сомов пожал плечами.

– А мне вчера рассказали один… очень смешной, да я позабыла.

– Я анекдотов не знаю.

– Не знаю! – добродушно передразнила Эмма. – Такой молодой, а уже не знает… Как там моя любовь, Борис Семенович, поживает?

– Пошел в столовую обедать, потом жаловаться будет.

Пришла Анна Дмитриевна с мешком в руках.

– А вот и финансы, – сказала Эмма.

– Спешила, – отдуваясь, проговорила Анна Дмитриевна. – Денег мешок, а даже машины никакой нет. Сердце бьется!

– Это от любви, – сказала Эмма.

Анна Дмитриевна махнула рукой, кивнула на мешок:

– Вот она, моя любовь, это надолго.

– Деньги есть деньги. Я позже приду.

– Вот так и бросишь одну? – спросила Эмма.

Сомов покраснел и ответил:

– Вы ж с Анной Дмитриевной…

Эмма расхохоталась.

– Очаровательно! Витенька! Ты неповторим!

– Да отвяжись ты от парня! – сказала кассир. – Помоги лучше считать.

– А может, у меня любовь? К молоденьким? А?

Сомов поскорее вышел.

Когда он через полчаса вернулся за деньгами, к столику Анны Дмитриевны выстроилась очередь. Сомов встал за Ниной из библиотеки. Деликатно ей поклонился, Нина ответила улыбкой. Разговаривать теперь, когда выдают деньги, казалось неприличным. Было тихо. Лишь через определенные промежутки времени слышался голос Анны Дмитриевны:

– Распишись за эту жисть.

Вдруг в бухгалтерию влетела Сизикова:

– Тише, товарищи! Тише! – закричала она. – Прошу моего внимания! Альфред Лукич всех завтра просит к десяти к нему на совещание! Витя, тебя особенно касается!

– Форма одежды – парадная, – сказал Жора, – без штанов!

Эмма прыснула, но остальные посмотрели на рабочего сцены с осуждением.

Засунув тощую зарплату в карман брюк, Сомов вышел в коридор. В темном углу у доски почета стояла Нина. Она рассматривала портреты передовиков так внимательно, словно это были фотографии знаменитых киноартистов.

Нельзя было не спросить:

– Как поживает Маркес?

Нина обернулась, улыбаясь, проговорила:

– Вы ведь читать не любите?

Сомов подергал свой свитер.

– Люблю.

– К нам даже не записались.

С Ниной было легко говорить. Может, оттого, что она младше, может, – проще, чем другие… Хотя причин, почему с человеком легко, можно найти множество. Гораздо труднее объяснить, почему тяжело.

– Не приглашаете, – сказал Сомов.

– Пойдемте сейчас?

Сомов прижал руки к груди.

– Ко мне идут. Давайте завтра?

– Я для вас формуляр приготовлю.

В веселом удивлении Сомов уселся за свой стол и подумал: «А почему бы не пригласить Нину куда-нибудь?» Он посмотрел на Кускову, листающую инструкцию по проведению концерта-вечера «Клуб веселых и находчивых нашего района», и с воодушевлением сказал:

– Мрачные у нас окна. Субботник провести да помыть?

Кускова подняла глаза и ответила:

– Виктор Павлович, у вас в день красной субботы – конкретное задание: вечер сто двадцать пятого училища «Мы Родину славим трудом».

Сомов с сожалением подумал, что куда-нибудь пригласить Нину не получится. Дома родители, а друзей не то что с квартирой, вообще нет.

На следующий день Сомов снова опаздывал. Он стоял на автобусной остановке, ежился от ветра, смотрел на большую лужу и думал о том, что время – самая большая несправедливость бытия. То его много, словно нудной работы в жаркий день, то оно совершенно исчезает, словно вкусное мороженое во рту. Вот если бы время можно было копить! А потом потихоньку тратить! Детство тогда можно было бы вовсе не жить, а начинать лет так с восемнадцати. После тридцати же потихонечку добавлять из резерва. После тридцати у мужчин бывает расцвет…

Сомов вздохнул. До тридцати предстояло еще жить долго.

Прошелестел шинами по асфальту автобус, въехал с плеском в лужу – Сомов отскочил. По-собачьи чихнув, автобус открыл двери и забрал людей. «Сволочь» – подумал про него Сомов.

Влетев в кабинет, Сомов с надеждой глянул на коллег. Кускова отвернулась к окну, а Борис Семенович, говоривший по телефону, развел руками. Сомов разделся и направился к директору. В коридоре его окликнул Боровский:

– Попроси на обратном пути у Марии Викторовны конвертов, чтобы зря не ходить.

Мария Викторовна как обычно пила чай с вареньем. Она облизала ложку и указала ею на директорскую дверь. Инструктор вдохнул и вошел.

– Сомов, – сказал директор, не глядя на Сомова.

Он достал тетрадочку и сделал аккуратную пометку. Потом осмотрел инструктора с головы до ног, и тому показалось, что сейчас скажет:

– Погладь брюки и постирай свитер.

Но директор прочитал по газете:

– Слово в его переносном значении. Применяется в искусстве. Четыре буквы…

– Троп, – ответил Сомов.

– Троп? Что-то из модерна?

– В энциклопедии есть…

Директор покраснел, но не от стыда, и сердито сказал:

– Первый раз слышу. Иди!

«И больше не появляйся», – мысленно продолжал Сомов. Он вышел в коридор и тут почувствовал, как по спине бежит пот. Сомов понимал, что так будет всегда. Он не умел не бояться таких людей. Его с младых годов приучали вести себя хорошо, особенно перед старшими, но в детстве всегда бывало: кто старше, тот сильнее. И появилась привычка хорошо себя вести перед сильными. Так было положено, а с годами выяснилось, что и удобнее так. А уж найти объяснение и оправдание человеческий ум может всему, если воля отсутствует.

У доски почета Сомов остановился, вспомнил про конверты.

– Вернулись? – спросила Мария Викторовна. – А я, как видите, решила использовать свободную минуту для бокала чая… Не желаете присоединиться?

Сомов покосился на директорскую дверь и сказал:

– Нам бы конвертов, Боровский просил…

– Ах! Конвертиков! Посмотрите в шкафчике на полочке.

Сомов полез в шкаф, а Мария Викторовна, отпив чаю, спросила:

– Лишились премии?

– Будильник не звенел! А меня премии…

– А на личном фронте?

Сомов пожал плечами.

– А у меня все нормально… Напрасно вы отказались от чая. Я бы вам дала варенья. В нем масса витаминов. Им я угощаю лишь людей, которые мне импонируют…

– Спасибо, – ответил Сомов из шкафа.

Мария Викторовна облизала крышку, закрыла варенье и, вздохнув, медленно продолжала:

– И вообще в нашем городе народ мне не нравится. Кругом все нервные, хамы. Настоящих интеллигентов и не видно. Где они? Иногда едешь в трамвае, так бы и крикнула: «Интеллигенты, где вы?!»

– Откуда им взяться? – сказал Сомов, все еще роясь в шкафу. – Жизнь-то переменилась.

Мария Викторовна снова вздохнула и проговорила:

– Ну ничего… Скоро, скоро мой шахтер приедет – и к морю!

Мария Викторовна убрала банку с вареньем в стол для служебных бумаг и спросила:

– А что вы там ищете?

– Конвертики.

– Господи! Так вот же они, на столе!

А через два часа Сомов снова оказался у директора в кабинете, на сей раз вместе со всеми на собрании, которое почему-то перенесли на двенадцать.

– Вопрос один, он же главный, – кривясь, словно перед ним поставили тарелку с чем-то очень вонючим, говорил директор. – О проведении вечера спецтреста. Итоги неутешительны: разбито стекло на дверях запасного входа, недовложение икры в ассортимент имеем, а также случаи распития спиртных напитков сотрудниками во время работы.

Услышав «сотрудниками», Сомов похолодел. Если по первым двум пунктам он еще предполагал оправдаться, то спиртные напитки валили наповал. Возникло чувство, будто внутри пустота, и он летит в эту пустоту. В таком летящем состоянии Сомов и слушал дальше.

– Кто хочет сказать по стеклу? – спросил директор и посмотрел на Сизикову.

– Не снимая вины со всего коллектива! – закричала Сизикова. – Я хочу сказать о безусловной вине инструктора Вити… то есть Сомова.

Сизикова гордо отвернулась к закрытым шторам и продолжала:

– Случай вопиющий, и Альфред Лукич безусловно прав, назвав его главным и единственным!

Тут у заведующей библиотекой неожиданно кончились слова, она растерянно посмотрела вокруг и села, добавив:

– Вот!

Загрохотал стул, поднялась Кускова.

– Товарищ Сомов – инструктор культурно-массового отдела. У меня заболел ребенок, он не заменил. К тому же дает знать высшее инженерное образование!.. Вот стекло и вылетело!

– Пусть расскажет сам в подробности, – потребовал кто-то из филиала.

– Да, – подтвердила Сизикова. – Будет интересно знать.

Сомов не понял.

– О чем рассказывать?

– Как разбил стекло, нанес убыток коллективу.

– Я? Я ничего не бил…

– Дядя, что ли? – спросила зав по кино Трубникова.

– Товарищ из спецтреста, – подал голос Боровский. – Витя просто дежурил. Зачем обострять… Не понимаю.

– Заклевали мужчину, – сказала Эмма.

Тут все заговорили разом. Стало шумно. Директора скривило еще больше.

– Второе! – громко сказал он, и шум стих. – В буфете врут, что всю икру до грамма отдали спецтресту, спецтрест – что половину недодали. Будем считать, что потерялась на лестнице.

Директор, видимо, пошутил, но никто не решился засмеяться.

– И третье, радист был пьян, привел девку. У нас дом культуры или дом терпимости? Кто ответит?

– Дом культуры! – сказала Сизикова.

– Вот именно! И потом, – директор посмотрел на Сомова, – даже если угощают, пить следует не всегда!

Сизикова из последней фразы ничего не поняла, но на всякий случай добавила:

– Надо отказываться!

– В общем, по совокупности, учитывая… Предлагаю ответственному за вечер Сомову строгий выговор, лишение премии за квартал… У него еще три опоздания… И с предупреждением об увольнении. Будем голосовать?

Боровский встрепенулся:

– Может, учитывая обстоятельства, ограничимся просто строгим выговором?

– Вы – против? – спросил директор. – Кто за это предложение, прошу голосовать.

Боровский вздохнул и первый поднял руку.

– А теперь, – воскликнула Сизикова, – я хотела поставить вопрос о выносе книг из библиотеки! Я одна воспитываю двоих детей…

Сомов выскочил из кабинета директора первым. Он боялся, что директор остановит и будет спрашивать что-нибудь из кроссворда. А еще было стыдно разговаривать с сотрудниками, которые его только что распинали. Стыд заглушил другие чувства, но были и они. Было ощущение предательства, непонимания этих людей, а самое главное – отчуждения. Больше всего Сомов теперь боялся, что с ним кто-нибудь заговорит. Он первым пришел в кабинет и ухватился за телефон, но звонить было некому. Набрал автоматические часы, было занято.

Загрохотало. Вошла Кускова, следом – Боровский. Кускова плюхнулась в кресло напротив, развернула конфетку и принялась с аппетитом жевать, разглаживая фантик. «Господи! Неужели она не понимает?!» – подумал Сомов.

– Что, Виктор Палыч, не веселы? – спросила Кускова. – Обижаться некогда. Да и не на что! За дело попало!

– За какое дело? – глухо спросил Сомов.

– За неправое!

– За то, что вы от вечера увильнули? А на меня все бросили? – Сомов почувствовал, как голова наливается чем-то густым и тяжелым. – На больничном легко стекла не бить? А?

Кускова в ужасе посмотрела на подчиненного.

– Витя, Витя! – воскликнул Борис Семенович. – Мы все неправы, что поделаешь?

– А пусть вот ваша Валентина Митрофановна и делает! А я с сегодняшнего дня – хватит! Хватит!

– Нахал! – воскликнула Кускова. – Просто молодой нахал!

Она, кажется, собиралась заплакать. «Старая дура!» – подумал Сомов, и, чтобы не сказать этого вслух, выскочил в коридор. С доски почета глянули ненавистные лица.

Сомов быстро прошел по второму этажу и по черной лестнице спустился за сцену. Здесь, за кулисами, он уселся в темноте на стул у пульта электрика. Фильмы еще не начались. Было пыльно, но Сомов не замечал.

Инструктор немного посидел, успокоился. Как-то само собой подумалось о сладком воздухе кулис… Сначала он представил себя большим актером, будто отдыхает после тяжелого спектакля, а толпы зрителей гоняются за директором и Кусковой с требованиями не мешать Сомову работать. Постепенно глаза привыкли к темноте, стали различимы веревки и рычаги для поднятия занавеса, блестящее пианино, кусок проволоки, которым привязывали испорченный противовес. Планы мести приобрели реальные очертания. Так хотелось застать директора в ресторане и плюнуть ему в стакан, или подойти на улице и при всех дать пощечину. А может, накатать на него анонимку о финансовых злоупотреблениях? Сидеть стало скучно.

Сомов вернулся на второй этаж, а так как видеть Кускову было выше сил, завернул к худруку. У него в кабинете сидел руководитель объединенных курсов кройки и шитья Марк Дмитриевич.