Текст книги "Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны"

Среди основной части населения, не отличавшейся высоким уровнем грамотности и навыком к чтению, самым действенным средством пропаганды было устное слово, а наиболее эффективной формой устного воздействия – массовые митинги. Большевики широко использовали митинги до октября 1917 г. для политической агитации среди солдат, рабочих и других слоев населения Петрограда. Нарком просвещения А.В. Луначарский, часто выступавший перед ними с речами, позднее назвал период с весны по октябрь 1917 г. «золотым временем митингов», когда большевистские лозунги приобретали все большую популярность у митинговой массы. По его наблюдениям, на массовых митингах публика была пестрая: процентов двадцать рабочих, процентов пятьдесят солдат, «остальное делилось на неопределенную городскую бедноту и интеллигенцию»[1232]1232
  Луначарский А.В. Воспоминания и впечатления. М., 1968. С. 164.


[Закрыть]. Известная партийная деятельница Е.Д. Стасова также отмечала, что на массовых большевистских митингах в цирках «Модерн» и Чинизелли «бывали все решительно слои населения». Она вспоминала эпизоды, свидетельствующие о вере, по ее выражению, «мелкого люда» большого города в возможность быстрого исполнения лозунгов большевиков: «…горничная моих родителей, побывав на митингах и почитав газеты, заявила мне, что при выборах в Городскую думу будет обязательно голосовать за список большевиков, так как они обещают крестьянам землю, а народу мир и прекращение войны, которая надоела до смерти. Она сумела сагитировать и кухарку»[1233]1233
  Стасова Е.Д. Воспоминания. М., 1969. С. 143.


[Закрыть].

Одним из лучших большевистских ораторов была А.М. Коллонтай. Ее выступления были настоящими шедеврами ораторского искусства, их наполняли вдохновение и страсть подлинного артистизма. Невротический накал ее речей в сочетании с крайне упрощенным их содержанием, понятным и близким любому самому неразвитому «пролетарию», выгодно отличал ее от других выступавших. Любопытное описание того, как Коллонтай «переломила» настроение «масс» на первомайском митинге-концерте в Мариинском театре в 1917 г., где выступления ораторов от разных партий перемежались с исполнением революционных песен, оставил нам журналист-социалист Н.Н. Суханов: «Чередуясь с музыкальными номерами, что-то очень „деловое“ проворчал Урицкий, потом хрипел Каменев, острил Скобелев, нестерпимо долго пел Чернов… Возбужденно требовала у организаторов Коллонтай, чтобы ее выпустили непременно, так как она „может поднять настроение“… Когда Коллонтай, правдами или неправдами, появилась на трибуне, она не столько подняла настроение, сколько попала в самый центр его.

– Товарищи, – говорила она… сжав по обыкновению кулаки и подскакивая на трибуне, – вам твердят ежедневно: солдаты – в окопы, рабочие – к станкам!.. Рабочие – к станкам, чтобы работать, солдаты – в окопы, чтобы умирать. А буржуазия? А помещики?.. Помещики – на покой в свои усадьбы! А буржуазия – к своим награбленным сундукам!..

Эти святые истины попадали в самую точку… Блестящий зал императорского театра неистовствовал от восторга: настроение массы было ухвачено…»[1234]1234
  Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1991. Т. 2. С. 97.


[Закрыть]. Коллонтай скоро стала самой популярной из женщин-революционерок, ораторствовавших в Петрограде.

Однако не только содержание речей, но и обстановка самого митинга, психологический настрой слушателей и ораторов усиливали агитационный эффект этого действа. Особенно запечатлелся в памяти А.В. Луначарского один из больших митингов в цирке «Модерн» в октябре 1917 г. Случайно отключилось электричество, и в огромном помещении горела только одна керосиновая лампа у трибуны да вспыхивали многочисленные огоньки закуренных папирос. «Ораторы, – писал Луначарский, – бросали… слова в эту звездами вспыхивавшую темноту. Слушатели же видели только с одной стороны освещенную фигуру оратора и его терявшуюся в полутьме жестикуляцию. Вероятно, благодаря темноте, митинг шел с напряженной торжественностью. Полная тишина и вдруг взрывы дружных рукоплесканий. И опять тишина, словно в огромной зале нет никого. Когда мы выходили, один товарищ, приехавший из провинции, сказал: „Это уж не митинг, а священнодействие какое-то“»[1235]1235
  Луначарский А.В. Указ. соч. С. 165.


[Закрыть]. Так, обстоятельства, способствуя театрализации обстановки, выявляли и подчеркивали сакральный смысл происходящего политического ритуала. Эмоциональный накал, вызываемый ритуальными действиями, был даже важнее содержания произносимых речей. Еще важнее был взаимный психологический резонанс агитатора и «массы». Лозунги ораторов с призывами к выступлению возбуждали толпу, а ее нетерпеливая жажда скорых и крутых действий еще более подстегивала радикализм агитаторов. Один из руководителей кронштадтских матросов Ф.Ф. Раскольников, выступавший в октябре 1917 г. на большевистском митинге среди солдат на Петроградской стороне, писал: «Уже с первых слов я почувствовал между собой и аудиторией тесный контакт, самое близкое взаимодействие. Речь, видимо, находила отклик у слушателей, а их настроение, в свою очередь, влияло на меня. Поэтому тон речи непрерывно повышался, и резкость ее выводов все нарастала… Чувствовалось, что среди этих тысяч солдат и рабочих каждый в любую минуту готов выйти на улицу с оружием в руках»[1236]1236
  Раскольников Ф.Ф. Кронштадт и Питер в 1917 г. М., 1990. С. 215–216.


[Закрыть].

После октябрьского переворота количество массовых митингов в Петрограде достигло огромных размеров. Только с 28 октября 1917 г. по февраль 1918 г. в городе состоялось 600 митингов рабочих, солдат и матросов, на которых выступали крупнейшие деятели Центрального и Петербургского комитетов РСДРП(б). За первые три месяца 1919 г. агитпропотдел ЦК РКП(б) провел 29 больших городских митингов, 203 районных и 204 красноармейских[1237]1237
  Идеи партии в массы. С. 36.


[Закрыть]. Митинг стал политической повседневностью города.

Всей агитационно-пропагандистской деятельностью в Петрограде руководили агитпропотдел Петроградского комитета (ПК) партии и Комиссариат агитации, пропаганды и печати Союза коммун Северной области (СКСО). Первый глава комиссариата, М.М. Володарский, считался одним из непревзойденных партийных ораторов. О его пропагандистских способностях, умении воздействовать словом на толпу слушателей с восхищением писали соратники по партии. «Очарование его речей было огромное, – вспоминал А.В. Луначарский. – Речи его были не длинны, необычайно понятны, как бы целое скопище лозунгов-стрел, метких и острых. Казалось, он ковал сердца своих слушателей. Слушая его, понималось больше, чем при каком угодно другом ораторе, что в эту эпоху такого расцвета политической агитации, какого, может быть, мир не видел, агитаторы поистине месили человеческое тесто, как какой-то вязкий и бесформенный сплав, который твердел потом под их руками, превращаясь в необходимое революции орудие»[1238]1238
  Луначарский А.В. Указ. соч. С. 224–225.


[Закрыть]. Конечно, трудно представить себе сейчас, как воспринимала «масса» выступления Володарского, что представляли собой его ораторские приемы: интонации, паузы, жесты, движения и т. п. набор сценических средств, который магическим образом заставляет толпу слушателей восторженно внимать словам оратора. Опубликованные тексты его выступлений[1239]1239
  См., напр.: Володарский В. Речи. Пб., 1920.


[Закрыть] не дают представления об этом и, во всяком случае, уступают текстам речей такого партийного «цицерона», как Л.Д. Троцкий. Как бы там ни было, М.М. Володарского отличали не только незаурядные ораторские способности, но и умение в любой ситуации быстро найти убедительную тему для агитации. Его взгляд мгновенно обращал любой предмет в объект для пропаганды, подобно тому как прикосновение руки легендарного царя Мидаса обращало любую вещь в золото. «Учитесь разговаривать со всяким, везде и по любому поводу, – наставлял Володарский в 1917 г. агитаторов Нарвского райкома партии. – Завязал разговор с кем-либо на улице – посмотри кругом. Ну вот мостовая: плохая мостовая за Нарвской, грязь непролазная… Почему в рабочем районе одно, а в центре, где живет буржуазия, – другое? Вот тебе и тема для разговора! И тяни ты эту мостовую до вопроса о том, кто виноват в этом, кому это на пользу»[1240]1240
  Мительман М. 1917 год на Путиловском заводе. Л., 1939. С. 88.


[Закрыть].

Успех пропаганды во многом зависел от кадров агитаторов. Подготовке этих кадров большевики, не в пример другим партиям, всегда придавали очень серьезное значение. Пропагандистская деятельность, к которой еще до революции 1917 г. готовил себя каждый член РСДРП, рассматривалась как наиболее важный элемент партийной работы. После революции значение агитации и пропаганды (а главное ее масштабы) неизмеримо возросли. В партийных документах эта деятельность расценивалась как самоотверженное проповедническое служение во имя распространения коммунистических идей. «Агитатор… Помни, ты отдал себя Великому Делу: сеять в души трудящихся семя коммунизма. Ты его выполнишь, только отдав ему все свои силы и время», – так начиналась «памятка агитатора», составленная агитационно-пропагандистским отделом ПК РКП(б). «Мы тот аппарат партии, при помощи которого она разбрасывает семена коммунизма в сырую землю (массы), – говорил один из руководителей Нарвско-Петергофского райкома партии, выступая перед рядовыми агитаторами. – Мы аппарат, который лелеет и воспитывает ростки и побеги, выросшие из семян, указывая им правильный путь»[1241]1241
  ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 9. Д. 9012. Л. 1; Ф. 1. Оп. 1. Д. 796. Л. 18 об.


[Закрыть]. Этим духом миссионерского прозелитизма была проникнута как подготовка, так и вся текущая деятельность партийных проповедников.

Первые курсы и школы для подготовки пропагандистов были открыты в Петрограде при большевистских организациях после Февральской революции. Некоторые из них продолжали действовать и после октября 1917 г. В начале 1918 г. агитпропотдел ПК РСДРП(б) открыл в Смольном месячные курсы для ускоренной подготовки агитаторов продовольственных отрядов, а в мае 1918 г. М.М. Володарский основал школу агитаторов при Комиссариате агитации, пропаганды и печати СКСО. Занятия в школе продолжались несколько недель и включали цикл лекций по программе и истории партии. По окончании школы слушатели отправлялись в качестве пропагандистов в провинцию. Зачислялись в школу члены, кандидаты и сочувствующие РКП(б)[1242]1242
  Идеи партии в массы. С. 20–23.


[Закрыть]. С сентября 1918 г. назначение школы изменилось. Она стала готовить уже не обычных пропагандистов, а профессиональных партийно-советских функционеров – «советских работников». Школа была переименована в Рабоче-крестьянский университет имени Г.Е. Зиновьева, а курс обучения увеличен до полугода. Слушателей командировали исполкомы советов и партийные организации из провинции. Они жили в общежитии Смольного, получая стипендию и полное содержание. Основная часть курсантов была в возрасте 18–25 лет. Университет давал и некоторую общеобразовательную подготовку, но главным образом – специальную политическую. В январе 1919 г. университет занял помещения Таврического дворца (дворца Урицкого)[1243]1243
  Равич С. Рабоче-крестьянский университет имени Зиновьева в Петрограде // Власть советов. 1920. № 8. С. 3–7.


[Закрыть]. В конце 1920 г. университет им. Зиновьева был реорганизован в городскую высшую партийную школу.

Летом-осенью 1918 г. ПК РКП(б) открыл краткосрочную городскую и районные партийные школы для подготовки агитаторов из низовых партийных функционеров, а в декабре того же года – Высшую школу агитации, в которую райкомы направляли наиболее перспективных пропагандистов. ПК установил обязательное посещение всеми членами партии раз в неделю лекций при райкомах. С ноября 1918 г., кроме подготовки агитаторов, партийные школы начали заниматься подготовкой «новых членов партии», то есть читать лекции для сочувствующих, кандидатов в члены РКП(б) и комсомольцев. Количество слушателей сильно увеличилось. Оно еще больше выросло с конца 1919 г., когда в результате «партийных недель» в городскую организацию вступило много новых членов[1244]1244
  Идеи партии в массы. С. 23–27.


[Закрыть]. Большая часть вновь принятых в партию, так же как кандидатов и сочувствующих, была не только не подготовлена «идейно-теоретически», но и попросту малограмотна. Политическая подготовка этих «молодых коммунистов» оказалась делом непростым. Очень быстро выяснилось, что многие новые члены партии проявляют мало интереса к партийной учебе и не посещают занятия. Собрание секретариатов партийных школ Петрограда в декабре 1918 г. постановило обязать районных партийных организаторов принять меры воздействия на слушателей вплоть до исключения из числа кандидатов и сочувствующих и разъяснить каждому из слушателей, что он обязан пройти полный курс лекций в школе[1245]1245
  ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 169. Л. 5об.


[Закрыть]. Поскольку партийным школам и райкомам стало нелегко справляться с большим потоком слушателей, часть работы передали непосредственно в первичные коллективы РКП(б).

В начале 1920 г. агитотдел ПК ввел в коллективах регулярные чтения вслух глав «Азбуки коммунизма» Н.И. Бухарина и Е.А. Преображенского. Но уже вскоре стало ясно, что надежды, возлагавшиеся на эти чтения, не оправдались. Агитотдел ПК отмечал, что «в большинстве коллективов – чтение „Азбуки коммунизма“, долженствующее вызвать живой обмен мыслей по поводу прочитанного, целый ряд вопросов, способствующих развитию членов коллектива, превратилось в явление, которое не только не заинтересовывало слушателей, но, наоборот, – они считали чтение „Азбуки коммунизма“ самой неприятной из партийных обязанностей»[1246]1246
  ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 9. Д. 9096. Л. 12.


[Закрыть]. Поэтому агитотдел решил вместо чтений сделать главный упор на докладах по «текущему моменту» и каждому члену, вступившему в партию до октября 1917 г., поручить «идейное» воспитание десяти новых членов. В то же время райкомы занялись усиленной переподготовкой через партшколы чтецов «Азбуки коммунизма», дабы сделать эти чтения более занимательными.

В августе 1920 г. коллегия агитпропотдела ввела систему устной коммунистической пропаганды среди членов партии, состоящую из трех звеньев. Первое звено, рассчитанное на вновь принятых в партию, включало местные партколлективы и велось по элементарной программе: «Что такое коммунизм?», «Путь к коммунизму» и т. п. Вторым звеном была районная партшкола, программа которой включала уже более конкретные политические и экономические вопросы. Третье звено составляли марксистские теоретические кружки при райкомах и партклубах и, конечно, университет им. Зиновьева. Слушатели второго и третьего звена активно использовались в качестве пропагандистов.

Кроме общеполитической и теоретической подготовки агитаторов и пропагандистов, ПК придавал большое значение обучению их методам и приемам ведения пропаганды, способам овладения аудиторией и борьбы с оппонентами. Агитатор должен был также научиться в любой обстановке преодолевать отрицательные настроения среди населения города, вызванные тем, что власть уже «в руках пролетариата», а положение народа все ухудшается. Как нужно действовать агитатору в подобных условиях? Ответ на этот вопрос дают «Общие положения для руководства агитаторам и пропагандистам», составленные в 1918 г. агитотделом ПК РКП(б). «Положения» требовали от агитатора не ограничиваться выступлениями на официальных митингах, а вести пропаганду повсюду, где встречаются «враждебные мнения»: в трамваях, очередях и т. п. местах. В качестве общей рекомендации предлагалось при разборе злободневных вопросов всегда подчеркивать «временный характер наших невзгод» и как можно чаще и обстоятельнее говорить о будущем социалистическом строе. «Положения» советовали агитаторам не скрывать того, «что есть», не запугивать оппонента Гороховой улицей (Петроградской ЧК), «не возмущаться жестокими способами борьбы противников. Это есть лицемерие. Мы сами прибегаем к таким способам. Указывать на них лишь в том случае, если нас будут упрекать в жестокости». «О всех отрицательных сторонах нашего строя, – рекомендовали «Положения», – говорить самому и возражать по существу, ничего не затушевывая». Далее приводился набор примерных обоснований позиции РКП(б) по ряду острых вопросов: о недопустимости забастовок, нарушающих «строгую организацию социалистического производства»; о злоупотреблениях властью в Советской России (комиссародержавии), как наследии старого режима, об их случайном и временном характере («борьба же с комиссарством вообще есть просто неприятие советских общественных отношений, регулируемых комиссарами, которые ставятся самим народом – в лице советов»); о продовольственных трудностях, которые вызваны исключительно войной и разрухой; о недопустимости свободного товарообмена, могущего привести к «разгулу спекуляции», разрушению системы распределения и возврату к капитализму и т. д.[1247]1247
  ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 173. Л. 5–8.


[Закрыть]

Этот инструктаж, надо сказать, не шел впрок. Основная часть рядовых партийных пропагандистов строила свои выступления не на острых, животрепещущих вопросах повседневной жизни, а на весьма отвлеченных темах программы большевизма и политики «текущего момента». Как правило, это не находило отклика у слушателей. Так, на митинге в 1918 г. в одном из петроградских лазаретов, на котором присутствовало две-три сотни раненых красноармейцев, оратор разъяснял контрреволюционную сущность Деникина и Колчака и обрисовывал преимущества советской власти. Он говорил почти час с жаром и вполне доступным языком, а когда в конце речи осведомился, нет ли у слушателей вопросов, один из красноармейцев робко спросил: «А вот насчет отлучек из лазарета как же? Нам бы с ночевкой»[1248]1248
  Воронов С. Петроград-Вятка в 1919-20 году // Архив русской революции. Т. 1–2. М., 1991. Т. 1. С. 242.


[Закрыть]. К середине 1919 г. неэффективность проведения ритуальных митингов с длинными речами о социализме и мировой политике становится предметом обсуждения в ПК РКП(б). На собрании организаторов районных секций работниц, состоявшемся в Смольном в июле 1919 г., было отмечено, что практикуемые уже в течение двух лет способы агитации устарели, слишком однообразны и не удовлетворяют массы. Собрание подчеркнуло в резолюции, что при ведении агитации необходимо начинать с больных вопросов дня (например, о хлебе), а не с вопросов мирового значения (об империализме и т. п.), и рекомендовало инструктировать в этом духе агитаторов в районах[1249]1249
  ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 512. Л. 1.


[Закрыть].

Никаких положительных результатов эти меры не принесли, и уже к началу 1920 г. стало ясно, что общеполитический митинг как основная форма агитации и пропаганды начал себя изживать. В феврале 1920 г. на собрании заведующих агитотделами райкомов Петрограда член ПК С.И. Шульга указал на малую посещаемость общегородских митингов. Я.А. Нетупская отметила безучастное отношение масс к митингам по «текущему моменту». «Рядовые рабочие не посещают митингов, – сказала она. – Старые приемы агитации изжили себя, надо дать что-нибудь новое»[1250]1250
  Там же. Д. 794. Л. 7об.


[Закрыть]. В качестве альтернативных форм агитации присутствующие предложили «деловые доклады» на заводах, лекции и, в первую очередь, «беспартийные конференции». Общегородские митинги собрание решило временно прекратить.

Так называемые беспартийные конференции рабочих или работниц использовались большевиками для политической агитации с конца 1917 г. В 1920–1921 гг. они приобрели особое значение для пропаганды политики партии в экономической, социальной и др. сферах. Лекционная пропаганда большевиков проводилась на заводах и фабриках, в крупных помещениях и залах города, но главным образом сосредоточивалась в партийных и рабочих клубах. Клубы стали основными центрами-рассадниками «коммунистических идей». Их количество из года в год росло. В 1918 г. в Петрограде было 66 рабочих и молодежных клубов и 39 партийных. В 1920 г. – 110 рабочих, 15 партийных и 14 комсомольских клубов[1251]1251
  Идеи партии в массы. С. 38; За пять лет. 1917–1922. Исторический сборник к пятилетию питерской организации РКСМ. Пг., 1922. С. 17.


[Закрыть].

Повседневная агитационно-пропагандистская деятельность большевиков фокусировалась в агитационных кампаниях, регулярно проводившихся в 1918–1920 гг. в виде тематических «дней» и «недель»: «День Красной Армии», «День советской пропаганды», «Партийная неделя», «Неделя помощи Западному фронту», «Неделя помощи крестьянину» и т. п. В рамках агиткампаний активизировались различные формы агитации и пропаганды. В течение лета-осени 1920 г., например, во время кампаний агитпропотдел Губкома РКП(б) ежемесячно проводил в Петрограде в среднем более 50 митингов, лекций, собраний и собеседований[1252]1252
  ЦГАИПД СПб. Ф. 16. Оп. 9. Д. 8991. Л. 4, 13, 25.


[Закрыть].

Военная пропаганда, которая была на первом плане в годы Гражданской войны, с 1920 г. начинает вытесняться так называемой «производственной пропагандой», которая преследовала цель укрепить «социалистическую дисциплину труда», поднять его производительность, а главное, как писал Л.Д. Троцкий, формировать у молодого рабочего «сознание того, что его производственная работа есть в то же время социалистическое служение». «В нашу героическую эпоху, – подчеркивал он, – все должны быть героями; героев винтовки должны сменить герои молота, герои топора…»[1253]1253
  Троцкий Л.Д. Поколение Октября: Речи и статьи. Пг.; М., 1924. С. 94, 172.


[Закрыть] При этом наряду с обычными формами пропаганды широко использовалась сила примера, образца, подражания. Для этого в пропагандистский обиход начали внедряться обряды, символизировавшие апофеоз труда, предназначенные для воспитания в молодом поколении чувства благоговения перед «трудовой солидарностью пролетариата». Одним из таких обрядов стало торжественное чествование трудовых юбилеев рабочих-ветеранов – «культ героев труда», проводившееся под эгидой петроградских профсоюзов. Еще большее значение придавалось организации трудовых субботников, которые были призваны не столько поднять экономику, сколько сыграть роль фактора воспитания «нового отношения к труду». Петроградский комиссар внутренних дел С.Н. Равич, выступая в августе 1919 г. на совместном собрании делегаток Петросовета и членов бюро секции работниц при ПК РКП(б) по вопросу о субботниках, отмечала, что «те, которые в самом начале относились немного скептически к этой мере <…>, теперь сами придают этой мере большое значение. Не столь велико значение ее экономическое, сколько морально-политическое»[1254]1254
  ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 512. Л. 2.


[Закрыть].

Устная и печатная пропагандистская практика большевиков выработала совершенно новый, непривычный как для обыденной жизни, так и для старой литературы язык. Язык большевистской пропаганды как бы стремился уйти от рассудочной холодной прозы, приобретая некоторые черты поэтического языка. Он был эмоционально напряжен, патетически приподнят, контрастен и метафоричен. Он оперировал простейшими образами-лозунгами, доступными широкой массе народа. Он был сродни языку страстной религиозной проповеди, молитвы, гимна. Он провозглашал громовые анафемы презренным врагам, воспевал «светлое царство социализма», сурово возвеличивал мучеников революции.

Основой лозунгового языка был широкий набор броских эпитетов и метафор, которые либо возвеличивали «великую пролетарскую революцию» и ее борцов, либо клеймили «гидру контрреволюции». Этот язык здравиц и проклятий вошел в обиход всех форм большевистской пропаганды: митингов, листовок, газет, публицистической литературы. Вот некоторые примеры из лозунгового лексикона. Ряд положительных образов: «пролетарские борцы», «стомиллионная трудовая рать», «Красная Армия – освободитель всего угнетенного человечества», «горит священный огонь классовой борьбы», «Гражданская война – священная война». Иногда, благодаря насыщенности метафорами, язык приобретает звучание стихотворения в прозе: «Весь мир угнетателей сидит на вулкане. Уже слышен подземный грохот волнующегося моря труда»[1255]1255
  Листовки петроградских большевиков. Л., 1957. Т. 3. С. 303, 320, 325, 33, 343, 376. См. также: Купайгородская А.П. Оружием слова: листовки петроградских большевиков. 1918–1920. Л., 1981. С. 18–19.


[Закрыть]. Для характеристики врагов используется другой ряд образов: «международные хищники», «мировые вампиры», «разбойники капитала», «золотопогонные наймиты умирающей буржуазии», «ошалелая шайка Юденича», «белогвардейское зверье». Уничижительными сравнениями лепится образ соглашателей – эсеров, меньшевиков: «жалкие заскребыши контрреволюции», «иуды-предатели», «переодетые белогвардейцы». Яркими красками изображается опасность контрреволюции: «змеиное шипение раздается из черного стана врагов рабочих и крестьян», «буржуазные волки щелкают зубами и ждут момента, чтобы броситься на живое тело Советской России и разодрать ее в клочья». Эти кошмарные символы оттеняют светлые и возвышенные образы революционной власти, коммунистической партии: «РКП(б), как гигантский маяк, освещает путь блуждающим в темноте», «взоры трудящихся всего мира устремлены на Красный Петроград – светоч и очаг мировой революции». И, наконец, торжественно-проникновенные слова, обращенные к «пролетарию» как прирожденному коммунисту: «Товарищ труженик! Коммунист – это ты сам. Может быть, ты этого еще не сознал, может быть, под бременем разрухи и голода ты об этом забыл <…>, но в душе и по своему классовому положению ты коммунист до мозга костей»[1256]1256
  Листовки петроградских большевиков. Т. 3. С. 180, 187, 244, 308, 318, 321, 324, 329, 376; ЦГАИПД СПб. Ф. 1. Оп. 1. Д. 350. Л. 261; Д. 514. Л. 17.


[Закрыть].

Возможности этого языка в воздействии на толпу дали повод одному из иерархов Русской Православной Церкви заявить в январе 1918 г. на церковном соборе: «Проповедь ясная, короткая, как лозунги большевиков, вот что нужно народу»[1257]1257
  Введенский А.И. Церковь и государство. М., 1923. С. 136.


[Закрыть]. Этот новый язык был следствием и одновременно стимулом формирования определенного строя сознания, основанного на представлениях об исконной классовой биполярности общества, борьбе добра со злом, неизбежной победе добра и достижении всеобщего счастья – почти религиозного образа мышления, стремящегося в борьбе с существующим в мире злом достичь райских вершин. Страстное, необузданное стремление ввысь никак не могло удовлетвориться рассудочным, «филистерским» языком прозы. «Наш предреволюционный, явно окостеневший, канцелярский и либерально-газетный язык… уже обогатился в значительной мере новыми словесно-изобразительными средствами, новыми, гораздо более точными и динамичными выражениями», – писал один из лучших партийных ораторов Л.Д. Троцкий[1258]1258
  Троцкий Л.Д. Поколение Октября. С. 153.


[Закрыть].

Однако одновременно с эмоциональным насыщением митингового языка происходила его примитивизация. Сначала пропагандисты, ориентируясь на уровень масс, максимально упрощали форму и сущность толкуемых ими понятий, а затем, когда некоторые представители этих масс стали носителями нового языка, упрощенные штампы начали сочетаться с элементами простонародной лексики, литературной малограмотностью и попытками украсить речь «учеными» иностранными словами. «Нередко, – отмечал Л.Д. Троцкий, – прекрасные рабочие ораторы говорят: константировать, инциндент, инстикт, легулировать…»[1259]1259
  Там же. С. 154.


[Закрыть] Этот безграмотный язык героев М.М. Зощенко превратился в обычный жаргон рядовых партийных агитаторов, выросших из «пролетарских низов».

Хотя агитационно-пропагандистское воздействие на массы имело важнейшее значение для овладения политической ситуацией, оно все же не являлось универсальным ключом к душам людей, которым можно было бы пользоваться долговременно и безотказно. Когда соотнесение лозунгов и обещаний с реальностью все более и более свидетельствовало об их кричащем несоответствии, магия слов теряла свою силу. Действенность большевистской пропаганды становилась все слабее по мере ухудшения материального положения петроградцев, усиления голода, разрушения остатков производства и вообще экономики города. Глухой ропот среди основной части рабочих и обывательских слоев уже к весне 1919 г. начал перерастать в забастовки и волнения. Обещания, которые большевики щедро раздавали в 1917 г.: мир – народам, фабрики – рабочим, земля – крестьянам и т. п., обернулись на деле жестокой Гражданской войной, экономическим и политическим принуждением, голодом, репрессиями, разрухой. Все это вызывало разочарование, переходившее в озлобление, той самой «массы», к которой апеллировали и которую так горячо призывали к «сознательности» большевистские агитаторы. «На официальных митингах все бродят какие-то искры, – писала З.Н. Гиппиус о настроениях рабочих весной 1919 г., – и порою достаточно одному взглянуть исподлобья, проворчать: „Надоело уже все это…“, чтобы заволновалось собрание, чтобы занадрывались одни ораторы, чтобы побежали другие черным ходом к своим автомобилям».[1260]1260
  Гиппиус З.Н. Указ. соч. С. 172.


[Закрыть]

Подобные настроения стали всеобщим явлением к концу 1920 г. Если в октябре 1917 г. призывы к сокрушению «старой власти» находили живой отклик у пролетарской массы, озлобленной войной и материальными лишениями, то теперь положение изменилось: по-прежнему недовольные массы плохо воспринимали уверения в том, что они являются правящим классом, речи по поводу заботы социалистического государства о трудящихся, о наступлении счастливого будущего. Вектор недовольства поменял направление. Его объектом стала теперь новая власть, от которой население требовало улучшения своего экономического положения. С началом 1921 г. бурные стихийные митинги и волнения рабочих, «волынки» на заводах стали обычным явлением. Уже никакая агитация и пропаганда не в состоянии была переубедить население Петрограда, у которого жизненные тяготы и лишения изрядно ослабили «революционный порыв» октября 1917 г. Этот кризис знаменовал собой конец периода так называемого «военного коммунизма».