Текст книги "Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча"

Хорнблауэр начал подробно объяснять, почему тут нельзя подойти к берегу, но Клаузевиц явно счел его слова отговоркой, и Эссен, когда при расставании разговор повторился, тоже. Хорошо же британский флот доказывает, что для него нет преград! На корабль Хорнблауэр вернулся злой и раздраженный. Он ничего не сказал Бушу, вышедшему его встречать. Каюта выглядела унылой и неуютной, да еще, как назло, Буш именно сегодня объявил день стирки и починки одежды. По всей палубе звучали болтовня и смех, и Хорнблауэр знал, что даже на шканцах не сможет сосредоточиться. Целую минуту его подмывало потребовать от Буша, чтобы тот отменил приказ и занял матросов какой-нибудь тихой работой. Все бы поняли, что коммодор хочет тишины, и прониклись сознанием его значимости. Однако он прекрасно знал, что не лишит матросов законного отдыха и уж тем более – последняя мысль была особенно отвратительна – не станет раздувать свою значимость в глазах команды.

Вместо этого он вышел на кормовую галерею и, пригибаясь, чтобы не удариться головой, заходил по ней взад-вперед: двенадцать футов туда, двенадцать обратно. И впрямь обидно, что нет способа обстрелять французские апроши из корабельных пушек. Тяжелые орудия с близкого расстояния разметали бы французский бруствер. А за валом, из-за которого вывозили пушки, – французский обоз. Нескольких бомб хватит, чтобы разметать и его. Если бы только удалось провести кечи в залив, забросить бомбы за вал не составило бы труда. Однако преобладающие глубины в заливе – три-четыре фута, глубже семи дно не опускается нигде. Лучше позабыть про эту затею. Чтобы отвлечься, Хорнблауэр шагнул через перила на смежную галерею и заглянул через окно в каюту к Бушу. Тот спал, лежа на спине. Рот его был открыт, руки раскинуты по бокам, деревяшка висела в стропке на переборке. Хорнблауэр ощутил легкую досаду от того, что капитан мирно спит, в то время как его коммодора осаждают тягостные заботы. Он охотно послал бы за Бушем, чтобы того подняли, но знал, что и этого тоже не сделает. Он не умел злоупотреблять властью, даже когда хотелось.

Хорнблауэр шагнул обратно на свою половину галереи, и в этот миг, под тихое поскрипывание рулевых петель, ему пришла мысль. Он так и замер с одной ногой на весу. Потом все-таки усилием воли поставил ее на палубу, вошел в каюту и кликнул вестового.

– Мои приветствия вахтенному офицеру, и попросите его просигналить, чтобы мистер Маунд с «Гарви» явился ко мне немедленно.

Маунд вошел в каюту, молодой, исполненный ожиданий и в то же время прячущий свой пыл за деланой беззаботностью. Пока они обменивались приветствиями, Хорнблауэра осенило: Маунд копирует его манеру. Вот откуда эта нарочитая неспешность! Более чистосердечной лести нельзя было вообразить – она означала, что молодой лейтенант считает его чуть ли не героем, да что там, настоящим героем, которому стоит подражать. Мысль эта заставила Хорнблауэра сухо улыбнуться, пока он предлагал Маунду сесть, и сразу забылась, едва они перешли к делу.

– Мистер Маунд, вы знаете, как продвигаются французские осадные работы?

– Нет, сэр.

– Тогда давайте посмотрим карты. Вот тут у них прорыты траншеи, здесь стоят пушки. Основной фланг и обоз – вот за этим валом. Если бы мы могли провести кечи в залив, мы бы разбомбили и то и другое.

– Мели, сэр, – с сожалением произнес Маунд.

– Да, – ответил Хорнблауэр. Он не смог отказать себе в удовольствии выдержать эффектную паузу, перед тем как произнести ключевое слово. – Но осадку можно уменьшить камелями.

– Камелями! – воскликнул Маунд, переваривая услышанное. В следующий миг лицо его осветилось. – Клянусь Богом, сэр, вы правы!

Камели – средство уменьшить осадку корабля: наполненные балластом суда прочно принайтовливают к обоим бортам, а затем разгружают, так что они, всплывая, поднимают и сам корабль. Маунд уже продумывал детали.

– В Риге есть баржи и лихтеры, сэр. Нам их дадут, можно не сомневаться. Для балласта возьмем песок, его тут много, или зальем воду, а потом откачаем помпами. С двумя большими лихтерами я могу уменьшить осадку «Гарви» на пять футов – да хоть совсем оторвать его от воды. У лихтеров грузоподъемность – двести тонн, а осадка у порожних – меньше двух футов.

Пока Маунд говорил, Хорнблауэру вспомнилось затруднение, о котором он поначалу не подумал.

– А как вы будете держать курс? «Гарви» станет неуправляем.

– Поставлю дополнительную планку на задней кромке руля, сэр, – тут же ответил Маунд. – Если сделать ее достаточно большой, она повернет что угодно.

– «Дайте мне рычаг, и я переверну землю», – процитировал Хорнблауэр.

– В точности так, сэр. А в лихтерах выпилю отверстия для весел. Ветром сносить будет не больше, чем плот. Если прикажете, сэр, могу приступить немедленно.

Маунд говорил с жаром десятилетнего мальчишки, от его напускного спокойствия не осталось и следа.

– Я отправлю записку губернатору, – сказал Хорнблауэр. – Попрошу четыре лихтера. Даже шесть, на всякий случай. Даю вам час на составление планов. Можете брать матросов и материалы с «Несравненной» и шлюпов.

– Есть, сэр.

Надо было спешить, потому что в тот же вечер залив огласили выстрелы – не угрожающее рычание полевой артиллерии, которое они слышали раньше, но низкий рев осадных пушек: неприятель на пробу открыл огонь из установленных в траншее тяжелых орудий. На следующее утро, как раз когда Хорнблауэр вышел на шканцы, с берега донесся как будто раскат грома: первый неприятельский залп. Его эхо еще не стихло, как грянул другой, менее стройный, за ним третий, еще более разноголосый, и наконец воздух наполнился беспрестанным грохотом, от которого ухо тщетно ждало передышки. Впередсмотрящий с мачты докладывал, что от вражеской батареи по ветру плывет длинный шлейф дыма.

– Спустите мой катер, – приказал Хорнблауэр.

К «Несравненной» уже были пришвартованы чуть ли не все шлюпки эскадры, нагруженные припасами с кечей. В искристом свете зари катер запрыгал по волнам туда, где стояли на якоре кечи, каждый с двумя лихтерами по бокам. Дункан, капитан «Мотылька», обходил три сцепленных судна на ялике. Поравнявшись с катером, он откозырял Хорнблауэру:

– Доброе утро, сэр, – и тут же, возвращаясь к делу, поднял рупор. – Чересчур высоко нос! Подберите носовой канат еще на пал!

Хорнблауэр велел подвести катер к «Гарви» и, не беспокоя офицеров и команду официальными приветствиями, вспрыгнул на лихтер – практически шагнул, поскольку судно было тяжело нагружено балластом. Маунд стоял на крохотных шканцах, ногой проверяя натяжение каната, обмотанного вокруг кеча и лихтеров, по два витка на каждом, на носу и на корме. Канат пришлось позаимствовать на «Несравненной».

– Левая, продолжай! – заорал он.

На каждом лихтере стояли матросы с лопатами, по большей части сколоченными на скорую руку из чего попалось. Как только Маунд отдал приказ, с левого лихтера начали выбрасывать песок за борт. Пыльные облака поплыли к корме. Маунд вновь проверил натяжение каната.

– Правая, продолжай! – крикнул он, затем, увидев подходящего коммодора, отсалютовал.

– Доброе утро, мистер Маунд, – сказал Хорнблауэр.

– Доброе утро, сэр. Как видите, балласт приходится выбрасывать постепенно. Я так облегчил нашу старушку, что она опрокинется, только дай.

– Ясно, мистер Маунд.

– Русские очень быстро прислали лихтеры, сэр.

– Ничуть не удивлен, – ответил Хорнблауэр. – Слышите, как бьет французская батарея?

Маунд прислушался и, очевидно, впервые различил канонаду. Он так погрузился в работу, что до сих пор не замечал грохота пушек. По серому небритому лицу было ясно, что он не отдыхал с тех пор, как вчера днем Хорнблауэр изложил ему свой план. За это время с обоих кечей сняли припасы и доставили на них канаты. В темноте подошли лихтеры, и суда соединили по трое. Натяжение канатов обеспечивал шпиль.

– Извините, сэр, – сказал Маунд и побежал на бак проверить второй канат.

По мере того как сто пар рук выкидывали за борт балласт, лихтеры всплывали, поднимая кеч, канаты скрипели, и надо было следить, чтобы они постоянно оставались натянутыми. Хорнблауэр повернулся к корме глянуть, чем занята там еще одна команда матросов. За борт скинули большую, наполненную водой бочку. К ней были привязаны два троса. Они тянулись к обеим раковинам и дальше от киповых планок к импровизированным лебедкам на палубе. Травя или выбирая тросы, можно было регулировать положение бочки: когда кеч будет на ходу, она станет работать как мощный рычаг. Ей предстояло заменить руль, который уже значительно поднялся над водой.

– Такая вот самоделка, сэр, – сказал вернувшийся с бака Маунд. – Я, как говорил вам, сэр, собирался увеличить заднюю кромку руля. Идею с бочкой предложил Уилсон – я хотел бы особо его отметить, сэр. Убежден, такой руль будет гораздо действенней.

Уилсон, подняв глаза от работы, улыбнулся щербатым ртом.

– Ваше звание? – спросил Хорнблауэр.

– Помощник плотника, сэр.

– Лучший, какого я знал, сэр, – вмешался Маунд.

– Где служили?

– Сперва на старине «Великолепном» два плавания, сэр, потом одно на «Аретузе», теперь здесь.

– Я назначу вас исполняющим обязанности плотника, – сказал Хорнблауэр.

– Благодарствую, сэр, благодарствую.

Маунд легко мог приписать всю заслугу себе. То, что он так не поступил, делает ему честь. Быстро вознаграждать за хорошую работу полезно и для дисциплины, и для боевого духа команды.

– Очень хорошо, мистер Маунд. Продолжайте.

Хорнблауэр вернулся на катер и велел грести к «Мотыльку». Здесь работа продвинулась дальше: песка выбросили столько, что теперь матросам приходилось кидать его через борт на высоте своего плеча. Над водой уже показалась медная обшивка подводной части «Мотылька».

– Следите за дифферентом, мистер Дункан, – сказал Хорнблауэр. – Судно немного наклонилось влево.

– Есть, сэр.

Пришлось довольно долго травить и выбирать канаты, прежде чем «Мотылек» вновь встал на ровный киль.

– Когда закончим, осадка будет меньше двух футов, сэр! – с жаром сообщил Дункан.

– Превосходно, – ответил Хорнблауэр.

Дункан отправил на лихтеры еще матросов, чтобы те перекидывали песок от внутреннего борта к внешнему, облегчая работу тем, кто выбрасывал его за борт.

– Еще два часа – и мы выбросим весь балласт, сэр. Потом останется только выпилить порты для весел.

Он глянул на солнце, еще невысоко поднявшееся над горизонтом, и добавил:

– Будем готовы за полчаса до полудня, сэр.

– Отправьте плотников вырезать порты сейчас, – сказал Хорнблауэр, – а остальные пусть пока отдохнут и позавтракают. А после они смогут кидать песок в порты, и дело пойдет быстрее.

– Есть, сэр.

Теперь Хорнблауэр скорее готов был поверить, что работу закончат к одиннадцати тридцати. Впрочем, даже если она займет на два часа больше, светлого времени, чтоб нанести удар, будет еще вдоволь. Покуда в бортах вырезали порты для весел, он вызвал Дункана и Маунда к себе для последних указаний.

– Я буду с сигнальщиками в церкви, – закончил Хорнблауэр, – и прослежу, чтобы они действовали четко. Ну что ж, удачи.

– Спасибо, сэр! – в один голос ответили они. За радостным возбуждением их усталость была почти незаметна.

Хорнблауэр велел спустить катер и грести к деревне, где узенький дощатый причал избавил его и сигнальщиков от необходимости брести к берегу по мелкой воде. Дибич и Клаузевиц встретили их у пристани и повели к церкви. Проходя мимо земляного вала, опоясывающего деревню со стороны суши, Хорнблауэр поднял глаза и увидел, как русские солдаты – бородатые, голые по пояс из-за жары – заряжают пушки. Офицер переходил от орудия к орудию, наводя каждое на цель.

– В нашей артиллерии мало хороших канониров, – сказал Клаузевиц.

Деревня уже заметно пострадала от обстрела: в ветхих домишках зияли провалы. Когда отряд подходил к церкви, срикошетившее ядро ударило в ее стену, выбив сноп осколков, и осталось в кладке, как слива в пироге. Через мгновение Хорнблауэр обернулся на непонятный звук и увидел, что два мичмана ошалело смотрят на безголовое тело матроса, который мгновение назад шел следом за ними. Ядро, перелетевшее через бруствер, разорвало голову на мельчайшие частицы и бросило тело вперед. Сомерс в ужасе уставился на кровь и мозги, забрызгавшие его белые штаны.

– Идем, – сказал Хорнблауэр.

С галереи вокруг купола осадные работы были как на ладони. Диагональная траншея уже протянулась на половину расстояния до деревни. Русские пушки били по ее ближнему концу, так что летящая земля практически скрывала его из глаз. Однако центральный редут, защищающий вход в деревню, был в плачевном состоянии: от парапета остались только кучи земли, рядом с разбитым лафетом лежала полузасыпанная пушка, хотя вторая все так же упорно отвечала на огонь неприятеля. Все французские укрепления окутывала тонкая пелена дыма от центральной батареи, но даже сквозь него можно было разглядеть пехотную колонну, марширующую от дальнего конца траншеи.

– Солдаты в траншее сменяются в полдень, – пояснил Клаузевиц. – Где же ваши суда, сэр?

– Вот и они, – ответил Хорнблауэр.

По серебристой воде ползли фантастического вида конструкции: кечи под убранными парусами, по бокам от них – уродливые громады лихтеров. Длинные неуклюжие весла, по двенадцать с каждого борта, походили на ноги водомерки, но двигались гораздо медленнее – каждый взмах давался тяжелым усилием гребцов.

– Сомерс! Джерард! – крикнул Хорнблауэр. – Что там у вас? Принайтовьте блоки вот сюда, на карниз! Давайте поскорей, время не ждет.

Мичманы и матросы принялись оснащать на галерее сигнальную станцию. Блоки принайтовили к карнизу, через них пропустили фалы. Русские с интересом наблюдали за приготовлениями. Тем временем бомбардирские кечи медленно ползли на веслах; Хорнблауэру с галереи было хорошо видно, как их сносит ветром. Противник не обращал на странные суденышки никакого внимания: солдаты Бонапарта, покорившие всю Европу от Мадрида до Смоленска, практически не имели случая встретиться с бомбардирскими кечами. Батарея без передышки била по укреплениям, русские яростно отстреливались из-за полуразрушенных валов.

«Гарви» и «Мотылек» подползли совсем близко к берегу: Хорнблауэр в подзорную трубу различил суетящиеся на баке крошечные фигурки и понял, что они бросают якорь. Весла судорожно дергались то с одного борта, то с другого, кечи разворачивались, словно насаженные на булавку жуки. Хорнблауэр наблюдал за ними с колотящимся сердцем. Он мог вообразить, как Дункан и Маунд на шканцах отдают приказы гребцам. Кечи занимали позицию, чтобы бросить второй якорь с кормы, – тогда, травя и подтягивая якорные канаты, можно будет бомбардировать берег в пределах большой дуги. Клаузевиц и штабные офицеры в недоумении наблюдали за непонятными маневрами. Кечи бросили кормовые якоря, и крошечные фигурки навалились на шпили; суденышки еле заметно дернулись сперва в одну сторону, потом в другую: капитаны разворачивали их по ориентирам на берегу.

– На «Гарви» подняли сигнал готовности, – сказал Хорнблауэр, глядя в подзорную трубу.

Блок над головой пронзительно заскрипел, фал с подтверждающим сигналом пошел вверх. В следующий миг «Гарви» выбросил огромный клуб дыма. С такого расстояния Хорнблауэр не мог видеть летящего снаряда и нервно ждал, обводя подзорной трубой все пространство вблизи батареи, чтобы наверняка не пропустить взрыва. Однако там не происходило ровным счетом ничего. Нехотя он велел Сомерсу поднять черный шар, означавший, что они не видели, где взорвалась бомба. «Гарви» выстрелил снова. На сей раз небольшой вулкан земли и обломков взметнулся сразу за батареей.

– Перелет, сэр, – сказал Сомерс.

– Да. Сигнальте «Гарви».

К этому времени Дункан тоже поднял сигнал готовности. Следующая бомба с «Гарви» поразила самый центр батареи, и сразу же туда попала первая бомба с «Мотылька». Без промедления оба кеча начали систематически бомбардировать батарею. Бомбы падали одна за другой, так что не было мгновения, когда над французской траншеей не стоял бы фонтан из земли и дыма. Она была прямоугольная, без переломов или разделительных стенок, и теперь, когда бомбы падали сверху, там не оставалось укрытия. Первые минуты французы еще поддерживали огонь, затем бросились бежать. Внутренность траншеи походила на разворошенный муравейник. Одна из тринадцатидюймовых бомб угодила в парапет; когда дым рассеялся, виден стал огромный пролом в бруствере и за ним – сброшенная с лафета пушка. Она беспомощно застыла жерлом вверх – радостное зрелище для защитников деревни. И это было только начало. Брешь в парапете возникала одна за другой, вся траншея была изрыта бомбами. Один взрыв оказался заметно сильнее остальных: Хорнблауэр предположил, что взлетел на воздух расходный пороховой погреб – небольшой запас пороха, который держат на батарее и постоянно пополняют из основного погреба в тылу. Русские в деревне воодушевились, и теперь все орудия из-за полуразрушенного вала били по французской траншее. Одно из ядер ударило в торчащую стоймя пушку и сбило ее на землю.

– Сигнальте: «Прекратить огонь», – распорядился Хорнблауэр.

Тринадцатидюймовые бомбы в Балтике достать нелегко, так что глупо тратить их на цель, которая надолго выведена из строя. А тем временем, как он и ожидал, французы начали готовить контрудар. На дальний склон въехала полевая батарея: шесть пушек, крошечных на таком расстоянии, мотались и подпрыгивали на передках. Лето еще не просушило местность, и орудия, по ось в раскисшей грязи, продвигались медленно.

– Сигнальте: «сменить цель», – приказал Хорнблауэр.

С галереи нельзя было наблюдать, как кечи бьют по новой цели: бомбы падали за высоким земляным валом. Причинят ли они заметное разрушение – вопрос случая, однако Хорнблауэр предполагал, что склады и транспорт шестидесятитысячной армии, ведущей регулярную осаду, занимают немалую площадь и притом довольно скучены, так сбросить туда несколько бомб будет небесполезно. Первая полевая батарея уже доползла до берега, орудия распределили через равные геометрические интервалы, и лошади разворачивали их жерлами к морю.

– «Гарви» сигналит о смене цели, сэр, – доложил Джерард.

– Очень хорошо.

«Гарви» теперь стрелял по береговой батарее; ему потребовалось некоторое время, чтобы пристреляться, а далеко отстоящие одна от другой пушки – плохая цель для мортир, даже притом что корректировать огонь можно было непосредственно с палубы. На фланге первой батареи сейчас устанавливали вторую пушку, а чуть дальше и третью. Бомба с «Гарви» взорвалась совсем рядом с пушкой, вероятно убив весь расчет, но по какой-то случайности не задев самого орудия. Другие пушки открыли огонь, из их жерл лениво пополз дымок. Незачем было подвергать кечи обстрелу с берега: у Макдональда двести полевых орудий, а бомбардирских кеча всего два.

– Сигнальте: «Прекратить операцию», – приказал Хорнблауэр и почти сразу подумал, что распоряжение следовало отдать раньше.

Казалось, прошли века, прежде чем бомбардирские кечи подняли якоря. В подзорную трубу было видно, как у бортов взлетают фонтаны от ядер. Наконец длинные весла вошли в воду и развернули суда, мачты расцвели белыми парусами, и обе нелепые конструкции почти боком – так сильно сносил их ветер – двинулись прочь от берега. Хорнблауэр с облегчением повернулся к губернатору, который все это время терпеливо наблюдал за операцией в большую подзорную трубу. Подставкой для трубы служило плечо ординарца – тот ни разу не шелохнулся, хотя спина у него, вероятно, разламывалась от боли.

– Превосходно, сэр, – сказал губернатор. – Благодарю вас, сэр, от имени царя. Россия вам признательна, сэр, и город Рига тоже.

– Спасибо, ваше превосходительство, – ответил Хорнблауэр.

Дибич и Клаузевиц непременно хотели обсудить операцию, и пришлось их выслушать. Хорнблауэр отпустил мичманов и сигнальщиков, искренне надеясь, что Сомерс верно понял его напутственный взгляд и проследит, чтобы матросы не накачались латышской водкой. Затем вернулся к разговору, который постоянно прерывали ординарцы с известиями и короткие приказы на языках, ему непонятных. Однако результаты этих приказов вскоре стали заметны: через деревню промаршировали два пехотных полка с примкнутыми штыками, выбрались на вал и с дикими криками высыпали на гласис. Батарея, которая должна была бы изрешетить их картечью, молчала. Солдаты, не встретив никакого сопротивления, добежали до апроша и принялись растаскивать туры и мешки с песком, составлявшие парапет. К тому времени как появилась французская пехота, дело было почти сделано, да она и не смогла бы продвинуться вперед под огнем русской полевой батареи. За час траншею засыпали, саперный инструмент забрали, запасные туры свалили в кучу и подожгли.

– Благодаря вам, сэр, – сказал Клаузевиц, – осада продлится лишних четыре дня.

Четыре дня; а у французов в запасе все время до конца года. И он, и русские должны сделать все возможное, чтобы сдержать Макдональда, насколько удастся. Немного удручает, что они обороняют деревушку, в то время как Бонапарт неудержимо подступает к сердцу России. И все же игру надо доигрывать до конца. Прощаясь с русскими, Хорнблауэр чувствовал усталость и недовольство. Мысль об успехе – успехе, благодаря которому французы возьмут Даугавгриву на четыре дня позже, – не радовала нисколько. Под свист боцманских дудок он поднялся на палубу «Несравненной». Буш, первый лейтенант и вахтенный офицер встретили его на шканцах.

– Добрый вечер, мистер Буш. Будьте любезны просигналить мистеру Маунду и мистеру Дункану, чтобы они немедленно явились ко мне.

– Да, сэр. – Буш на секунду умолк, однако не повернулся, чтобы отдать приказ сигнальному офицеру. – Да, сэр. Маунд убит.

– Что вы сказали?

– Его разорвало ядром, сэр. Один из последних выстрелов с берега.

Буш старался сохранить обычное выражение, но видно было, как он огорчен. А ведь Буш не привязался к Маунду, как Хорнблауэр. И в тот же миг на Хорнблауэра нахлынула волна сомнений и сожалений, которыми ему предстояло терзаться еще долго. Если бы только он раньше приказал кечам отойти! Зачем было рисковать человеческой жизнью после того, как полевые батареи начали ответный огонь? Маунд был лучшим молодым офицером из всех, кем ему выпало счастье командовать. Англия понесла тяжелую потерю, и он тоже. Однако чувство личной утраты было еще сильнее, а мысль о бесповоротности смерти давила свинцом. Волна еще не достигла своего пика, когда Буш заговорил снова:

– Просигналить Дункану и первому лейтенанту «Гарви», сэр?

– Да, пожалуйста, капитан Буш.

Глава двадцать первая

Хорнблауэр писал губернатору письмо по-французски – крайне утомительное занятие. Иногда ему не хватало слов, иногда грамматики, чтобы выразить желаемое, и тогда фразу приходилось начинать заново.

Только что прибывшие из Англии депеши, пытался сказать он, сообщают, что армия его величества короля Великобритании и Ирландии 14-го числа прошлого месяца одержала выдающуюся победу под Саламанкой в Испании. Маршал Мармон, герцог Рагузский, ранен, взято примерно десять тысяч пленных. Британский генерал маркиз Уэлсли, согласно полученным сведениям, идет на Мадрид, и нет сомнений, что город вскорости будет взят. Последствия этой битвы трудно переоценить.

Хорнблауэр чертыхнулся себе под нос. Не его дело советовать губернатору, как поступить с известиями. Однако то, что одна из армий Бонапарта наголову разбита в крупном сражении войском такой же численности, чрезвычайно важно. На месте губернатора он устроил бы салют, выпустил прокламации, вообще сделал бы все, чтобы поддержать дух солдат и мирного населения Риги. Еще более эти известия важны для основной части русской армии, которая сейчас готовится дать решающее сражение на подступах к Москве.

Он подписал записку, запечатал, кликнул Брауна и велел немедленно отправить ее на берег. На столе, рядом с только что полученными депешами, лежала стопка писем от Барбары. Пятнадцать штук – она писала ему каждую неделю, письма скапливались в Адмиралтействе, и сегодня «Мотылек» доставил их все разом. Хорнблауэр распечатал только последнее – убедиться, что дома все хорошо. Теперь он взял его и перечитал еще раз.

Мой дорогой муж!

На этой неделе великие события в Испании полностью заслонили все, происходящее дома. Артур разбил Мармона, правительство узурпатора шатается. Артур теперь маркиз. В первом или втором письме я сообщала, что его сделали графом? Очень надеюсь, что вскоре он станет герцогом, – не потому, что мечтаю о герцогском титуле для брата, а потому, что это будет означать новую победу. На этой неделе вся Англия говорит об Артуре, в точности как две недели назад все говорили о коммодоре Хорнблауэре и его подвигах в Балтике.

Обитателей Смолбриджской усадьбы так взволновали известия из Европы, что главное событие нашей жизни едва не прошло незамеченным. Я говорю о том, что на Ричарда надели штанишки, а его платьица убрали навсегда. Он немножко слишком юн для такой перемены, и Рамсботтом горько рыдала, что ее маленький Ричард больше не младенец. Впрочем, думаю, ты бы согласился, что в новом наряде он великолепен; по крайней мере, пока не улизнет от надзора и не предастся своему излюбленному занятию – копанию ямок на газоне возле кустов. Он обнаруживает сильнейшее душевное и телесное стремление к земле, удивительное в сыне столь прославленного мореплавателя. Закончив письмо, я позвоню и пошлю за Ричардом, чтобы он скрепил написанное приложением руки – боюсь, он сделает это в буквальном смысле.

Хорнблауэр перевернул страницу: и впрямь, там был дрожащий крестик, нарисованный Ричардом под изящным росчерком мачехи, и отпечатки измазанных чернилами пальцев. Ему отчаянно захотелось увидеть сына, чумазого, со счастливой детской сосредоточенностью копающего лопаткой под кустами. Над крестиком были последние строчки Барбары:

Как всегда, все мои мысли о том, чтобы мой муж вернулся с победой и я могла бы стараться сделать его счастливее, а не только молиться о нем, как молюсь сейчас.

Хорнблауэр твердо решил, что не позволит себе расчувствоваться; он безжалостно давил всякий отклик, который рождало в сердце это письмо. Итак, теперь у него два шурина-маркиза, один из них – генерал армии, а он сам – всего лишь кавалер ордена Бани и при теперешних темпах даже контр-адмиралом станет в лучшем случае лет через восемь – если, конечно, до тех пор не погибнет и не попадет под трибунал. Он взял депешу, которую вскрыл первой, и перечитал абзац – свое руководство на ближайшее время.

Их сиятельства просили меня подчеркнуть, что правительство почитает чрезвычайно важным сдерживать противника на подступах к Риге сколь можно дольше. Они поручили мне сообщить, что находят безопасность вверенной Вам эскадры вопросом второстепенным в сравнении с вышеназванным и приказывают Вам, полагаясь на собственное усмотрение, предпринять все возможное, дабы воспрепятствовать наступлению противника на Санкт-Петербург.

Другими словами, подумал Хорнблауэр, Ригу следует оборонять до последнего человека – и корабля, а если лорды адмиралтейства решат, что он сделал не все возможное, его расстреляют. Он крикнул, чтобы спускали катер, запер письменный стол, взял шляпу и, после секундного колебания, пистолеты. Через пять минут катер уже вез его к Даугавгриве.

В деревне не осталось ни одной целой постройки за исключением церкви, все остальное уничтожил недавний пожар и ядра, рикошетом отлетавшие от валов. Убитых было так много, а закапывали их так неглубоко, что в воздухе стоял трупный запах. Для безопасного передвижения по деревне подвалы разрушенных домов соединили траншеями; по ним Хорнблауэр и добрался до церкви. Вид с галереи открывался зловещий. Осаждающие закончили вторую параллель менее чем в двухстах ярдах от оборонительных укреплений, и апроши неумолимо приближались ко рву. Французская батарея била без передышки, с русской стороны отвечали редким огнем: слишком много канониров погибло, слишком много пушек вышло из строя, а при недостатке людей и орудий разумнее было поберечь их для отражения штурма. На берегу со стороны осаждающих надежно укрепленная батарея щетинилась пушками в направлении того места, где несколько дней назад стояли на якоре кечи. Не было ни малейшего шанса повторить операцию, которая позволила продлить осаду на четыре дня ценою гибели Маунда.

Покуда Хорнблауэр в подзорную трубу изучал диспозицию, Клаузевиц сухо ее комментировал. Для доктринера осада – род интеллектуального упражнения. Можно математически просчитать скорость приближения апрошей и разрушительное действие батарей, предсказать каждый удар и контрудар, с точностью до часа определить время штурма. Теперь, когда русские не могли больше бить по головной части сапы, пришел черед вылазки.

– Но если французы знают, что сейчас должна произойти вылазка, они успеют подготовиться?

– Да, – отвечал Клаузевиц без всякого выражения в холодных серых глазах.

– Не лучше ли застать их врасплох?

– Лучше. Но во время осады это невозможно.

– Мы застигли их врасплох бомбардировкой с моря.

– Да, но теперь… – Клаузевиц указал на прибрежную батарею.

– И все же… – начал было Хорнблауэр, но тут же себя оборвал.

Незачем критиковать, если сам не можешь предложить что-нибудь дельное. Он в поисках вдохновения еще раз оглядел французские апроши. Внизу грохотали пушки. Пушки грохотали и выше по течению: французы штурмовали пригороды на противоположном берегу от Риги. Макдональд сжал добычу зубами, как бульдог, и вырваться из его хватки будет нелегко, тем более что силы осажденных на исходе, а обороняться надо сразу на двух направлениях. На снабжение его армии брошены все ресурсы Пруссии, и он уже доказал, что не отступит от Риги, пусть даже в его тылу восстали литовские и латышские крестьяне и вся страна охвачена партизанской войной.

– Река приносит трупы, – заметил Клаузевиц. У него были крупные белые зубы, которые он показывал по малейшему поводу.

Хорнблауэр взглянул на него, не понимая.

– После сражения двухнедельной давности, – пояснил Клаузевиц. – Под Витебском и Смоленском в двухстах милях к югу от нас. По большей части это русские. Но есть и французы, и баварцы, и вестфальцы, а также итальянцы. Много итальянцев. Должно быть, сражение было крупное.

– Очень интересно, – сказал Хорнблауэр, еще раз оглядывая траншеи.

В центре второй параллели поставили новую батарею: она остановит любую фронтальную атаку. Не в человеческих силах пробежать двести ярдов по открытому гласису, а потом штурмовать ров и парапет. Фланги тоже были надежно защищены: с одной стороны – рекой, с другой – заливом. Залив! Французские батареи не дадут кечам приблизиться к берегу при свете дня, но они не помешают высадить десант под покровом ночи. Тогда на заре траншеи можно будет атаковать с фланга. Хорнблауэр поделился мыслью с Клаузевицем, и тот сразу ее одобрил. Армейские офицеры, составляя планы, обычно забывают про море, но Клаузевиц, даром что пруссак, обладал довольно гибким умом и сразу увидел все преимущества такого плана.