Текст книги "Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча"

Боцман, глядевший одним глазом на правый фальшборт, еле заметно двинул головой. По забортному трапу поднималась небольшая процессия офицеров. Боцманматы поднесли дудки к губам. Тамбурсержант морской пехоты исхитрился щелкнуть пальцами, держа руки по швам, и шесть его барабанщиков начали выбивать бодрую дробь.

– На караул! – крикнул капитан Норман, и пятьдесят ружей с примкнутыми штыками встали вертикально перед пятьюдесятью вертикальными рядами блестящих пуговиц, а палаши трех офицеров морской пехоты взметнулись в военном салюте.

Александр поднялся на борт одновременно с министром флота, которому эти почести формально предназначались; сзади следовали два адъютанта. Он поднес руку к полям шляпы; дудки тем времени затихли на последней пронзительной ноте, барабаны завершили четвертую дробь, грянула первая пушка, и оркестр морской пехоты заиграл марш. Хорнблауэр вышел вперед и поклонился.

– Доброе утро, коммодор, – сказал министр флота. – Позвольте представить вас графу Северному.

Хорнблауэр вновь отдал честь, изо всех сил сохраняя бесстрастное выражение, хотя его так и подмывало улыбнуться: уж очень нелепым было желание царя явиться инкогнито.

– Доброе утро, коммодор, – сказал Александр; Хорнблауэр едва не вздрогнул, осознав, что тот говорит по-английски. – Надеюсь, наш визит не слишком вас обеспокоил?

– Ничуть в сравнении с честью, которая оказана моему кораблю, сэр, – ответил Хорнблауэр, гадая, правильно ли он обратился к монарху инкогнито. Очевидно, «сэр» Александра вполне устроило.

– Можете представить своих офицеров, – сказал тот.

Хорнблауэр представлял их одного за другим, они кланялись и отдавали честь с неловким смущением, естественным в младших офицерах, когда перед ними царь всея Руси, да к тому же еще инкогнито.

– Думаю, капитан, вы можете начать подготовку к загрузке воды, – сказал Хорнблауэр Бушу, затем вновь повернулся к Александру. – Желаете осмотреть корабль, сэр?

– Охотно, – согласился царь.

Он задержался на шканцах посмотреть, как готовятся загружать воду. Марсовые бегом спускались с реев. Александр восхищенно заморгал, когда с полдюжины марсовых соскользнули по бизань-штагам и крюйс-марса-фалам на палубу рядом с ним. Матросы, подгоняемые унтер-офицерами, деловито сновали туда-сюда; это походило на разворошенный муравейник, но все указывало на порядок и цель. Люки распахнули, помпы вооружили, на реях основали тали, с левого борта спустили кранцы. Александр засмотрелся, как полроты морских пехотинцев ухватились за таль-лопарь и двинулись почти что строевым шагом.

– Солдаты-моряки, сэр, – небрежно пояснил Хорнблауэр, приглашая царя к трапу.

Александр был очень высок, дюйма на два выше Хорнблауэра; проходя под низкими палубными бимсами, он сгибался почти двое. Хорнблауэр провел его вперед по нижнему гондеку, где высота межпалубного пространства была всего пять футов и шесть дюймов, показал мичманскую каюту и уорент-офицерскую кают-компанию – все неприглядные детали флотского быта. Александр внимательно смотрел близорукими глазами. Хорнблауэр подозвал нескольких матросов, велел им повесить гамаки и лечь, чтобы Александр яснее усвоил, что такое двадцать два дюйма на человека, потом красочно описал, как в шторм сплошная масса людей – от одного конца палубы до другого – качается как одно целое. Ухмылки матросов, вешавших гамаки, убеждали царя не только в истинности услышанного, но в боевом задоре этих людей, так не похожем на забитую покорность темных крестьян, из которых состояла его армия.

Они заглянули в люк, посмотреть, как готовят бочки к заправке водой, и на них пахнуло вонью орлопдека: запахами тухлой воды, сыра, немытых человеческих тел.

– Вы ведь давно служите на флоте, коммодор? – спросил Александр.

– Девятнадцать лет, сэр.

– И сколько из них вы провели в море?

– Шестнадцать лет, сэр. Девять месяцев я был пленником в Испании, шесть месяцев – во Франции.

– Я слышал про ваш побег из Франции. Вы претерпели немало испытаний, чтобы вернуться к такой жизни.

Красивый лоб Александра наморщился; царь силился вообразить, как человек может провести в таких условиях шестнадцать лет, сохранив рассудок и здоровье.

– И как давно вы в теперешнем своем чине?

– Я стал коммодором меньше двух месяцев назад, сэр. Однако у меня девять лет капитанской выслуги.

– А до того?

– Я шесть лет был лейтенантом, четыре года мичманом.

– Четыре года? Вы четыре года жили в мичманской каюте вроде той, что мы сейчас видели?

– Не в столь просторной, сэр. Я служил на фрегате под началом сэра Эдварда Пэлью. На фрегате места куда меньше, нежели на линейном корабле.

Хорнблауэр, пристально наблюдавший за Александром, видел, что сумел произвести впечатление, и мог примерно угадать его мысли. Царя поразили не тяжелые условия жизни на корабле – если он хоть что-нибудь знает про свой народ, то догадывается, что значительная часть его подданных живет куда хуже, – а то, что в таких условиях вырастают способные офицеры.

– Полагаю, это необходимо, – вздохнул Александр, на мгновение приоткрывая ту чувствительную сторону своей натуры, которую давно расписывала молва.

К тому времени как они поднялись на палубу, водоналивная баржа уже подошла к борту. Английские матросы смешались с русскими, помогая им в работе. Сильные руки налегали на помпы, длинные змеи парусиновых шлангов пульсировали им в такт. На баке команда с песней тянула тросы, поднимая на борт вязанки дров.

– Благодаря вашей щедрости, сэр, – сказал Хорнблауэр, – мы, если потребуется, сможем еще четыре месяца пробыть в море без захода в порт.

Завтрак у Хорнблауэра в каюте подали на восьмерых: коммодора, капитана, двух старших лейтенантов и четырех русских. Буша при виде негостеприимного стола бросило в пот: перед самым прибытием царя он увлек Хорнблауэра в сторонку и тщетно молил, чтобы тот добавил к простой корабельной пище что-нибудь из собственных припасов. Буш не мог избавиться от навязчивой мысли, что царя надо покормить хорошо. Младший офицер, который вздумал бы угостить адмирала матросской солониной, навсегда простился бы с надеждой на следующий чин, а в глазах Буша царский визит был чем-то вроде адмиральского – на большее его воображения не хватало.

Царь с любопытством оглядел помятую оловянную супницу, которую Браун водрузил перед Хорнблауэром.

– Гороховый суп, сэр, – объяснил тот. – Один из главных корабельных деликатесов.

Карлин по давней привычке постучал галетой по столу, замер, осознав, что делает, и тут же виновато принялся стучать снова. Он вспомнил, что Хорнблауэр велел офицерам вести себя так, будто никаких высоких гостей нет, более того, пригрозил сурово наказать забывчивых, а Карлин знал, что коммодор не бросает угроз на ветер. Александр с интересом взглянул на Карлина, затем вопросительно – на сидевшего рядом Буша.

– Мистер Карлин вытряхивает жучков, – объяснил Буш, умирая от смущения. – Если постучать легонько, они сами вылезут, вот так, видите, сэр.

– Весьма занятно, – сказал Александр, но галету есть не стал; один из его адъютантов повторил опыт, увидел жирные белые личинки с черными головками и разразился длинной тирадой, состоящей, надо думать, из русских проклятий. Это были едва ли не первые его слова на борту.

После такого невдохновляющего начала гости взялись за суп с осторожностью, однако, как справедливо заметил Хорнблауэр, гороховый суп – лучшее блюдо британского камбуза. Адъютант, чертыхавшийся из-за жучков, после первой ложки издал восхищенный звук, быстро очистил тарелку и не отказался, когда ему предложили вторую. В следующую перемену подали только три блюда: отварные ребра, отварной язык (и то и другое – из говяжьей солонины), а также отварную свиную солонину, все с гарниром из квашеной капусты. Александр оглядел все три блюда и мудро выбрал язык; министр флота и адъютант по совету Хорнблауэра взяли с каждого блюда по куску, отрезанному Хорнблауэром, Бушем и Херстом. Прежде молчаливый, а теперь словоохотливый адъютант с воистину русским аппетитом взялся за говяжью солонину и обнаружил, что ему предстоит долгое сражение.

Браун разлил ром.

– Жизненный эликсир флота, сэр, – сказал Хорнблауэр Александру, который разглядывал свой стакан. – Позвольте, господа, провозгласить тост, который мы все сможем выпить с самым истинным чувством. За императора всея Руси! Да здравствует император!

Все, за исключением Александра, встали и выпили. Не успели они сесть, как поднялся Александр:

– Здоровье короля Великобритании.

Адъютант принялся на французском объяснять, в каком восторге он от английского флотского рома, который попробовал первый раз. В доказательство своих слов он осушил стакан и протянул Брауну, чтобы тот налил еще. Как только со стола убрали, Александр произнес следующий тост:

– За сэра Горацио Хорнблауэра и за британский военный флот.

Когда все выпили, Хорнблауэр огляделся и понял, что от него ждут ответа.

– Флот, – сказал он. – Защитник свободы мира. Несгибаемый союзник, неумолимый враг. Когда тиран озирается вокруг, стремясь всеми правдами и неправдами расширить свои владения, он видит у себя на пути британский флот. И этот флот медленно душит тирана, обескровливая его хваленую империю. Пусть тиран бахвалится неизменными победами на суше, на море он неизменно терпит поражение. И благодаря королевскому флоту каждая победа только больше ослабляет его, вынуждая, как Сизифа, вновь и вновь закатывать камень на недосягаемую вершину. Рано или поздно этот камень его раздавит. Так пусть это случится скорее!

Хорнблауэр закончил под общий согласный гул. Он вновь испытывал душевный подъем. Необходимость говорить речь застала его врасплох, однако он с утра раздумывал над тем, как бы еще раз привлечь внимание царя к выгодам союза с Англией. Александр сравнительно молод и впечатлителен. Апеллировать надо не только к его разуму, но и к его чувствам. Хорнблауэр взглянул на царя, проверяя, достиг ли цели. Александр сидел в глубокой задумчивости, затем с улыбкой поднял на него взор, и Хорнблауэра захлестнула волна ликования – непреложной уверенности, что план сработал. Он умышленно приказал подать Александру простую матросскую еду, он показал царю, как живет, спит, работает королевский флот. Царь не может не знать о британских победах на море; интуиция подсказывала, что тяготы флотской жизни затронут его чувствительную струну – трудно объяснить, каким именно образом, но Хорнблауэр это чувствовал. Александру захочется поддержать людей, заслуживших славу такой ценой, и одновременно – иметь на своей стороне таких несгибаемых бойцов.

Царь начал подниматься со стула; адъютант торопливо опрокинул в себя пятый стакан рома. Эта порция вкупе с четырьмя предыдущими подействовала на него так хорошо, что по пути на шканцы он обнял Буша и от всей души хлопнул по спине. Ордена и медали на груди адъютанта звенели, как дюжина лудильщиков за работой. Буш, чувствуя на себе взгляды всего корабля, попытался вывернуться из объятий, но безуспешно. С багровым лицом он отдал приказ: «По реям!» – и с явным облегчением вздохнул, когда Александр начал спускаться по трапу и адъютант вынужденно последовал за ним.

Глава четырнадцатая

Попутный ветер не станет ждать. Сейчас он дул с востока, и «Несравненная» под всеми парусами летела через Финский залив. Коммодор расхаживал по шканцам, прокручивая в голове все обычные заботы главнокомандующего. По крайней мере о питьевой воде можно не думать еще месяца два, а если потребуется – то и все четыре. То, что он заполнил бочки, станет хоть каким-то оправданием для захода в Кронштадт, буде Уайтхолл или Даунинг-стрит осудят его последние действия… Он припомнил формулировки в своем рапорте, где подчеркивал достигнутый успех и желательность подобных контактов с русским двором. Вроде бы получилось убедительно, и все же…

Хорнблауэр повернулся и глянул на эскадру.

– Сигнальте «Лотосу», – приказал он. – «Почему отклонились от строя?»

Флаги взмыли по фалу, и шлюп поспешно занял предписанную позицию.

– «Лотос» подтвердил сигнал, сэр, – доложил мичман.

– Тогда просигнальте: «Почему не ответили на мой вопрос?» – резко потребовал Хорнблауэр.

Прошло несколько секунд, прежде чем показался ответ.

– «Лотос» сигналит: «Невнимательность со стороны вахтенного офицера», сэр.

– Подтвердите, – сказал Хорнблауэр.

Легко вообразить, что происходит сейчас на «Лотосе»: Викери рвет и мечет, а злополучный вахтенный офицер горько раскаивается в своей невнимательности. Скорее всего, эскадре это только на пользу. Однако Хорнблауэр прекрасно знал, что распек Викери единственно из желания оттянуть тягостное решение. Интересно, сколько других выволочек на флоте – в том числе тех, что он сам получал в бытность младшим офицером, – сделаны адмиралами в сходном состоянии духа? Мысли, от которых он пытался отвлечься, были такими: что делать с Брауном?

На севере как раз показались низкие финские берега, на нижней палубе Карлин проводил артиллерийские учения, заставляя орудийные расчеты выдвигать и заряжать пушки. Ветер дул почти прямо в корму, на «Несравненной» поставили лисели, и она резво летела по волнам, – если ветер усилится, надо будет убавить парусов, чтобы бомбардирские кечи не отстали. На баке боцман вытянул матроса по спине фор-марса-гитовом. Немного слишком толстый трос для такой цели. Хорнблауэр собрался было вмешаться во внутреннюю жизнь корабля, однако лейтенант уже сделал боцману замечание, избавив коммодора от хлопот. Очевидно, некоторые его идиосинкразии через Буша передались офицерам на корабле. Хорнблауэр смотрел, как боцман, матрос и лейтенант разошлись по своим делам, пока и этот повод отвлечься от Брауна не исчерпал себя окончательно.

Браун покушался на убийство, а это по законам Англии и флота карается смертной казнью. Однако уорент-офицера может осудить на смерть лишь трибунал из пяти капитанов первого ранга, а таких в радиусе ста миль только два: Хорнблауэр и Буш. Викери и Коул – всего лишь капитан-лейтенанты. По закону Браун должен оставаться под арестом, пока не соберется трибунал, если только – и тут в уставе имелась лазейка – насущные обстоятельства службы, безопасность корабля либо благополучие Англии не потребуют решительных действий. В таком случае он может созвать трибунал из имеющихся старших офицеров, судить и повесить Брауна на месте. Доказательств предостаточно – его и Маунда показаний хватит, чтобы вздернуть Брауна десять раз кряду.

Впрочем, оснований спешить нет. Браун в лазарете, полумертвый от потери крови, с неработающей (теперь уже до конца жизни) правой рукой. Он точно не сможет поднять среди матросов мятеж, поджечь корабль или склонить офицеров к измене. Однако по нижней палубе уже наверняка гуляют самые дикие слухи. Не угадать, как матросы объясняют факт, что Брауна доставили из царского дворца тяжелораненым. Рано или поздно об этих домыслах прознают агенты Бонапарта, а тот не брезгует ничем, если видит способ посеять раздор между своими врагами. Александр не простит страну, по вине которой оказался на волосок от смерти. Высшие английские сановники придут в бешенство, и весь их гнев будет направлен на Хорнблауэра. Он вспомнил рапорт у себя в столе, помеченный «Совершенно секретно и конфиденциально», – там изложены факты. Легко представить, как этот рапорт зачитают во время трибунала, который соберется его, Хорнблауэра, судить. Не трудно предсказать и мнение собратьев-капитанов, которые будут его судьями.

Мгновение Хорнблауэр раздумывал, не уничтожить ли рапорт и не замять ли историю вообще, однако отбросил эту мысль как неосуществимую. Кто-нибудь обязательно проболтается. С другой стороны, ему предписано всемерно опираться на Брауна и его опыт. Возможно, это означает, что у Брауна есть высокие покровители. Коли так, им публичный скандал невыгоден. Все чрезвычайно сложно.

– Мистер Монтгомери, – резко спросил Хорнблауэр, – куда смотрят ваши рулевые? Пусть держат ровнее, не то мне придется потребовать у вас объяснений.

– Есть, сэр, – ответил Монтгомери.

По крайней мере, он сделал все, чтобы втянуть Россию в войну с Бонапартом. Перед самым отбытием из Кронштадта Уичвуд как-то узнал, что Александр ответил на последние требования Бонапарта резким письмом. Если война начнется, Бонапарт этим летом бросит основные силы на Восток, и Веллингтон сможет нанести решающий удар на юге. Однако как долго выстоит Россия? Вот уже двенадцать лет Бонапарт каждый год одерживает по крупной победе, занимая очередную страну в течение нескольких недель. Возможно, к следующей зиме Россия покорится, как уже покорились Австрия и Пруссия; Даунинг-стрит, заполучив в лице России нового врага, будет с сожалением вспоминать ее былой нейтралитет, тем более что Бонапарт, разгромив Россию, наверняка захватит и Швецию. Тогда вся Европа, от Нордкапа до Дарданелл, объединится против Англии; ее вытеснят из Испании, и она, утеряв этот последний крошечный плацдарм, вынуждена будет либо продолжать бесконечную изматывающую войну, либо заключить опасный мир с тираном, чья злоба никогда не утихнет. В таком случае никто не скажет спасибо человеку, подтолкнувшему Россию к войне.

На палубу поднялся Буш, – видимо, Монтгомери за ним послал. Буш изучил черновой журнал Монтгомери и вахтенную доску, затем, стуча деревяшкой, подошел к Хорнблауэру на правой стороне шканцев и отсалютовал.

– Ревель – Таллин на шведских картах, сэр, – в двадцати милях к юго-востоку по счислению пути, сэр. Земля слева – северный мыс острова Найссаар, уж не знаю, как это выговорить.

– Спасибо, капитан Буш.

Хорнблауэр постоянно чувствовал искушение срывать досаду на Буше. Он живо представил, как уязвит Буша колкость по поводу его мучений с иностранными словами. Буш – легкая мишень и очень удобная в том смысле, что результат достигается мгновенно. Хорнблауэр раздумывал, поддаться ли соблазну, а Буш тем временем стоял перед ним в ожидании приказа. Даже забавно было длить эти секунды; наверняка Буш нервно гадает, какая шпилька ему готовится. И тут Хорнблауэру сделалось стыдно. Плохо уже то, что безвестный вахтенный офицер на «Лотосе» пострадал из-за нежелания его коммодора решать вопрос с Брауном; куда хуже, что честный Буш мучается без всякой вины.

– Пожалуйста, капитан Буш, проложите курс на Кенигсберг.

– Есть, сэр.

Раскаяние было так сильно, что Хорнблауэр снизошел до объяснений:

– Данциг, Кенигсберг и Восточная Пруссия – плацдармы Бонапарта. Припасы для армии, которую он собирает в Польше, доставляют по рекам и каналам – Висле, Прегелю, Мемелю. Мы попытаемся вставить палку ему в колесо.

– Так точно, сэр.

– Сегодня утром я намерен провести общие маневры эскадры.

– Есть, сэр.

Буш положительно расцвел от внезапной словоохотливости своего непредсказуемого командира. А ведь он страдает безвинно – капитан флагмана вправе ждать, что коммодор посвятит его в свои планы. В конце концов, шальная пуля, упавший рей, апоплексический удар или болезнь – и Буш может оказаться во главе эскадры. И все равно он с благодарностью принимает те жалкие крохи, которые Хорнблауэр соблаговоляет ему бросить.

Буш со штурманом быстро провели расчеты, и «Несравненная» привелась к ветру на левом галсе. Она накренилась под высокой пирамидой парусов, натянутый такелаж запел на ветру, и Хорнблауэр перешел на левую, наветренную часть шканцев – свое законное место. Он поглядел назад. Все корабли эскадры поворачивали вслед за флагманом: «Лотос» и «Ворон», «Гарви» и «Мотылек». «Моллюск» остался в Кронштадте, чтобы догнать их с вестями, если Уичвуд выяснит что-нибудь новое. Однако пяти кораблей для учений вполне довольно.

– Принесите мне сигнальную книгу, – распорядился Хорнблауэр.

Флажки взмыли по фалам, каждый сигнал – цепочка черных шаров, как бусины на шнурке. С кораблей эскадры на них зорко смотрели в подзорные трубы, читая флажки еще до того, как они расправятся окончательно, и тут же приказывая поднять ответ. Все последовательно сменили галс, разом выстроились в строй пеленга и вновь последовательно привелись к ветру в кильватерном строю. Они убавляли паруса вслед за флагманом – каждый капитан отправил наверх сколько мог матросов, чтобы убрать нижние прямые и брамсели в тот же миг, как станет ясно намерение коммодора, – и тут же ставили их снова. Они взяли сперва один риф на марселях, потом два, затем отдали рифы. Они легли в дрейф, спустили шлюпки с абордажной командой, подняли шлюпки обратно. Легли на прежний курс, открыли орудийные порты, выдвинули пушки, закрепили, опять выдвинули, опять закрепили. По фалам «Несравненной» взлетел новый сигнал, на сей раз с позывными «Ворона»: «Коммодор – капитану. Почему не исполнили мой приказ?»

В подзорную трубу Хорнблауэр различил, что на «Вороне» не полностью закрепили пушки – не заперли орудийные порты, а только прикрыли, чтобы быстрее распахнуть в случае надобности. Однако Хорнблауэр видел, как крышки легонько приоткрываются от качки, и у него были серьезные основания полагать, что расчеты не отцепили и не убрали откатные тали, дав себе полных пять секунд форы. Большая глупость со стороны Коула – прибегнуть к такому старому трюку, и очень хорошо, что его позор видела вся эскадра. Половина задачи маневров – развить в капитанах смекалку. Если кто-нибудь из них сумеет перехитрить коммодора, тем лучше: больше вероятности, что в бою он перехитрит французов.

На «Вороне» поспешно задраили орудийные порты и сняли откатные тали; чтобы урок усвоился окончательно, Хорнблауэр выждал, пока, по его прикидкам, приказ исполнят на всех палубах шлюпа, и дал сигнал вновь выдвинуть пушки. Он легко мог вообразить, как чертыхаются офицеры на «Вороне», как сбивается в действиях орудийная прислуга. Шлюп просигналил: «Маневр завершен» – на семь секунд позже других кораблей эскадры. Впрочем, указывать на это не стоило – все на «Вороне» и так понимают, что произошло, а еще один нагоняй подорвет авторитет Коула, а значит – дурно скажется на дисциплине.

Утро выдалось напряженным для всех в эскадре; Хорнблауэр, вспоминая себя мичманом, легко мог вообразить, с каким облегчением вздохнула команда, когда в полдень он завершил учения, дав матросам возможность поесть. Он наблюдал, как на «Несравненной» выстроилась очередь за ежедневной порцией рома: веселые матросы, каждый со своей деревянной чаркой, часовые возле бочки с надписью «Боже, храни короля», Монтгомери и два подштурмана наблюдают за раздачей. Одного из матросов возмущенно отогнали от бочки: видимо, он лишен рома за провинность, однако рассчитывал обманом получить порцию. На иных кораблях за такое можно схлопотать два десятка плетей, но, судя по действиям Монтгомери, нарушитель отделается лишением рома на дополнительный срок, нарядом на помпы или чисткой гальюнов.

Веселость и оживленность на корабле обнадеживали. Эти люди, когда придет время, будут драться не за страх, а за совесть, и, что не менее важно, они выдержат долгие тягостные дни в море, утомительную рутину корабельной жизни, ропща не больше обычного. Впрочем, надо напомнить Бушу, что бодрый настрой команды необходимо всячески поддерживать. Состязание танцоров, театральный спектакль – что-нибудь в таком роде нужно будет устроить в ближайшее время, пока матросы не заскучали, если только боевые действия не внесут разнообразие в их жизнь еще раньше. С этим решением Хорнблауэр пошел в каюту, благополучно отложив мысли о Брауне до тех пор, пока тот выздоровеет. В конце концов, Браун еще может умереть.

К тому же внизу ждали карты Фришского залива[19]19
  Фришский залив – Вислинский, современный Калининградский.


[Закрыть]. Надо придумать, как нанести удар по французским коммуникациям в тех краях. Если попутный ветер сохранится, на составление планов у него не больше трех дней. Хорнблауэр велел принести карты и склонился над ними. Через минуту он раздраженно потребовал лампы, чтобы читать мелкие надписи. Рельеф дна по промерам глубин был сложен невероятно, и задача не упрощалась тем, что изучить предстояло целых три карты: шведскую с замерами в шведских футах, новую французскую с глубинами в метрах и схематическую английскую с морскими саженями. Пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось их сопоставить и прийти к неутешительному выводу, что они друг дружке противоречат.

И все же у Хорнблауэра не было сомнений, что нанести удар надо именно здесь. В лишенных дорог Польше и Восточной Пруссии у Бонапарта есть лишь один способ снабжать растущую армию – по воде. Главный его плацдарм – Данциг, туда боеприпасы и провиант доставляют по Висле. Однако крупные силы в Восточной Пруссии и на востоке Польши снабжаются по другим рекам, и реки эти впадают во Фришский залив неподалеку от Кенигсберга и Эльбинга. Сам залив – длинная узкая лагуна, почти отрезанная от моря песчаной косой. Баржи наверняка так и снуют по ней из Эльбинга в Кенигсберг и обратно. Пятьдесят миль в длину, десять с небольшим в ширину, глубина – от силы три-четыре морские сажени, узкий вход охраняют батареи Пиллау, – на взгляд французов, это совершенно безопасный путь для перевозки припасов, надежно защищенный и от штормов, и от англичан. Конечно, самая лучшая цель – Данциг, но он далеко от моря, несколько миль вверх по Висле, да к тому же надежно укреплен. Если Бонапарт со ста тысячами солдат взял его только после трехмесячной осады, для Хорнблауэра с двумя сотнями морских пехотинцев Данциг совершенно неприступен. И Кенигсберг с Эльбингом, кстати, тоже. Однако его цель – всего лишь нарушить морское сообщение между ними, этого будет вполне довольно. Да и ветер попутный – римлянин счел бы это добрым знамением.

Глава пятнадцатая

Для рекогносцировки входа во Фришский залив ночь выдалась идеальная. Пасмурная, так что низкие облака почти не пропускали последних отблесков заката, и ветреная – шлюпу, с которого Хорнблауэр только что перебрался в тендер, час назад пришлось взять рифы на марселях. Свежий ветер и сильное волнение означают, что у них меньше шансов встретить сторожевой катер, обходящий дозором то самое заграждение, которое Хорнблауэр задумал осмотреть.

Однако те же волны доставляли ему заметное личное неудобство. Тендер, на корме которого он сидел, подпрыгивал, то вскидываясь задом, то вставая на дыбы, брызги летели стеной, и два матроса должны были безостановочно вычерпывать воду. Брызги неумолимо проникали под плащ, так что Хорнблауэр промок и замерз, а сочетание холода и качки обратило его мысли к морской болезни. Желудку было так же неуютно, как и остальному телу. В темноте Хорнблауэр не различал ни Викери, сидевшего рядом за румпелем, ни Брауна, держащего шкот; сознание, что они не видят его предательской бледности, утешало лишь самую малость. В отличие от других, он не мог просто страдать от морской болезни, не раздумывая, как выглядит со стороны; ничего удивительного, со всегдашней безжалостностью напомнил себе Хорнблауэр, он вообще не умеет отдаться чувствам и забыть про чужие мнения.

Он сел поудобнее и плотнее закутался в плащ. Немцы и французы в Пиллау еще не знают о появлении британской эскадры; два шлюпа, оставив «Несравненную» и кечи за горизонтом, приблизились к берегу меньше часа назад, уже в темноте. Сердобольный старший офицер в Кенигсберге вполне мог пожалеть гребцов и не отправить их в ненастную ночь обходить дозором боновое заграждение, а если и отправил, унтер-офицер в катере не станет сильно усердствовать, тем более что немцы-подчиненные едва ли питают любовь к своим командирам-французам.

Впередсмотрящий на носу издал тихий предостерегающий возглас, и Викери немного повернул руль, беря чуть круче к ветру. Шлюпка приподнялась на волне, потом ухнула вниз. Рядом возникло что-то черное, едва различимое на фоне морской пены.

– Канат, сэр, – доложил Викери. – А вот и бон, прямо по курсу.

На вздымающихся волнах впереди смутно угадывалось что-то темное.

– Подведите шлюпку к нему, – приказал Хорнблауэр.

Викери привел шлюпку к ветру и приказал убрать люгерный парус. Шлюпка приблизилась к бону. Ветер дул не совсем вдоль него, так что за боном оставалось немного спокойной воды; по дальнюю сторону волны с грохотом били в заграждение, здесь же море было почти гладкое, хоть и в белой, слабо поблескивающей пене. Матросы зацепились за канат в том месте, где он подходил к ограждению.

Хорнблауэр сбросил плащ, подставив себя ветру и брызгам, изготовился и прыгнул на бон. В этот самый миг волна ударила в заграждение, окатив его с ног до головы. Хорнблауэру пришлось изо всех сил держаться руками и ногами, чтобы не смыло. Он сидел верхом на исполинском древесном стволе, почти целиком погруженном в воду. В распоряжении французов весь корабельный лес Европы, который ничего не стоит доставить сюда морем, – разумеется, для защиты порта они выбрали самую плотную древесину. Хорнблауэр пополз вдоль бревна, отчаянно балансируя на своем норовистом скакуне. Марсовый матрос – да и Викери, надо полагать, тоже – легко прошел бы ногами, однако Хорнблауэр хотел все осмотреть сам, а не выслушать отчет. Канат, когда удалось до него добраться, оказался невиданно толстым, не меньше тридцати дюймов, – самый толстый канат на «Несравненной» имел обхват всего девятнадцать дюймов. Ледяные брызги обдавали с головой, но Хорнблауэр продолжал ощупывать бревно, пока не нашел, что искал, – цепь, связывающую его с соседним. То была двухдюймовая якорная цепь, способная выдержать нагрузку тонн в сто, если не больше. Чуть дальше отыскалась и вторая. Очевидно, были и другие под водой, так что общее число получалось четыре или пять. Даже линейный корабль, летя с полным ветром, едва ли проломит такое заграждение, скорее только повредит свой корпус. Вглядываясь сквозь брызги, Хорнблауэр различил следующее бревно и его канат; зазор не превышал десяти футов. Ветер, дующий почти вдоль бревен, сносил их, насколько позволяли канаты, так что канаты и бревна создавали туго натянутый каркас, наподобие рыбьего скелета.

Хорнблауэр прополз по бревну обратно, встал и прыгнул в шлюпку. В темноте, на качающейся опоре трудно было правильно рассчитать время, так что он плюхнулся животом на планширь, одной ногой в море, и Викери пришлось втаскивать его в шлюпку без всяких церемоний.

– Отцепитесь и пусть нас сносит ветром, – приказал Хорнблауэр. – Я хочу замерить глубину у каждого бревна.

Викери отлично управлялся с румпелем. Двое матросов работали веслами, а он, держа тендер носом к ветру, ловко огибал натянутые канаты. Браун, балансируя посередине скачущей шлюпки, промерял глубину неудобным тридцатифутовым шестом. Управляться на ветру с длинным шестом мог лишь очень сильный человек, зато при должной сноровке шума он производил меньше, чем если бы бросал лот. Четыре сажени… три с половиной… четыре… боновое заграждение было устроено точно поперек фарватера, как и следовало ожидать. С наветренной стороны оно не более чем в двух сотнях ярдах – кабельтове – от берега, на котором стоит Пиллау, и Хорнблауэр, вглядываясь во тьму, более чем подозревал, что там устроен второй бон, так что проходящему судну придется совершить поворот. Это значит, что пушки Пиллау потопят или сожгут любого, кто вздумает прорваться в залив.