Текст книги "Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча"

Браун в этот ранний час был уже на палубе и стоял у фальшборта, чуть не перевесившись в море. Серая полоса тумана на горизонте – его родина, Финляндия лесов и озер, захваченная и отнятая царем. Хорнблауэр заметил его обреченно ссутуленные плечи и пожалел бедолагу. Однако в душе уже поднималось волнение: какой-то прием окажет им царь? Появился Буш, в эполетах и при шпаге, придирчиво оглядывая палубу и мачты. Скоро на корабль обратятся взгляды недружественной державы, и надо не ударить в грязь лицом.

– Капитан Буш, – сказал Хорнблауэр, – я попрошу вас сняться с дрейфа и взять курс на Кронштадт.

– Есть, сэр.

Хорнблауэру хотелось спросить, идет ли подготовка к салюту, но он сдержался. В обыденных делах Бушу можно довериться целиком, и негоже коммодору посягать на его вотчину. Хорошо, что он до сих пор еще ни разу не забыл, отдавая приказы Бушу как равному по действительному званию, прибавлять «будьте любезны» или «я вас попрошу», хотя для этого до сих пор требовалось некоторое усилие.

Он повернулся спиной к встающему солнцу и направил подзорную трубу за корму. Эскадра снималась с дрейфа и занимала места в кильватерном строю: сперва – два шлюпа, затем – два бомбардирских кеча, последний – тендер.

– Общий сигнал! – гаркнул Хорнблауэр. – «Лучше держать строй!»

Он хотел, чтобы его эскадра проследовала извилистым фарватером точно, словно бусины на нитке. Уичвуд и Бассе тоже вышли на палубу; Хорнблауэр увидел их краем глаза, но сделал вид, будто не заметил.

– Повторите сигнал, – резко произнес он, – с позывными «Гарви».

«Гарви» слегка увалился с курса; юному Маунду надо лучше приглядывать за рулевым. По правому борту, там, где от ораниенбаумского берега тянулись широкие мели, границы фарватера были отмечены буями. Они вились причудливой змеей; если он когда-нибудь будет входить сюда как враг, задача будет не из простых. Слева по курсу показались серые укрепления Кронштадта; поворот фарватера – и нос «Несравненной» указал прямо на них; в случае боя батареи накрыли бы весь строй анфиладным огнем. Затем фарватер опять повернул; здесь он был спрямлен так, что все корабли проходили прямо под пушками Кронштадта. В подзорную трубу Хорнблауэр видел над низкими стенами белый флаг с синим Андреевским крестом.

– Поднимите сигнал «Бросить якорь», – сказал Хорнблауэр сигнальному мичману, потом выразительно глянул на Буша. Тот кивнул. У него все готово. Корабль полз вперед, ближе и ближе к пушкам.

– Опускайте! – приказал Хорнблауэр, и сигнал пошел вниз. Шесть якорных канатов загромыхали в клюзах. На шести кораблях тысяча людей побежала по вантам, и паруса исчезли, словно по волшебству.

– Неплохо, – заметил Хорнблауэр и тут же внутренне улыбнулся собственной слабости: ни один маневр никогда не удовлетворит его полностью.

Пушка на носу громыхнула, начиная отсчитывать салют российскому флагу. Форт выпустил клуб дыма, и вскоре до слуха донесся первый ответный выстрел. Раз… два… три… десять… одиннадцать. Значит, русские узнали брейд-вымпел и знают, как салютовать коммодору. Подошла шлюпка, чтобы выписать им карантинное свидетельство. Доктор, с большой черной бородой, говорил на ломаном французском. Хороший случай проверить, насколько Браун владеет русским. Он легко перевел заявление Хорнблауэра, что на кораблях эскадры нет заразных болезней. Матросы взволнованно столпились у борта и разглядывали русских моряков. Впрочем, по виду они ничуть не отличались от любых других: те же цветные рубахи, драные штаны и босые ноги, и со своим суденышком управлялись довольно ловко.

Буш пришел в ярость и разогнал зевак.

– Болтают, как стая мартышек! – с возмущением сказал он первому лейтенанту. – Трещат, как целое дерево сорок! Что русские о нас подумают? Займите людей работой и не давайте им отвлекаться!

В условиях сомнительного нейтралитета лучше было, чтобы на берег первым отправился Бассе. Формально эскадра зашла в Кронштадт с единственной целью – доставить барона с известиями к кронпринцу. Хорнблауэр распорядился спустить для него собственный катер. Шлюпка вернулась без Бассе и без каких-либо сведений. Бассе сошел на пристани, шлюпка согласно распоряжению Хорнблауэра тут же направилась назад к кораблю. Если не считать салюта и посещения санитарного врача, Российская империя никак не выказала, что знает о появлении британской эскадры.

– За кого они нас принимают? – возмущался Буш – как всегда, изводясь от бездействия.

Он не хуже Хорнблауэра знал, что в дипломатических делах спешка вредна, но, в отличие от коммодора, не мог разыгрывать спокойствие. Хорнблауэр стоял на палубе в парадном мундире, с лентой и звездой, и Буш то и дело выразительно на них косился; ему хотелось, чтобы коммодор отправился на берег, к местным властям, и прояснил ситуацию. Однако Хорнблауэр был непреклонен. Он ждал приглашения. Англия все эти годы выдерживала европейские шторма без помощи России; переговоры пойдут легче, если Россия сделает первый шаг, – при условии, что она его сделает. Эскадра доставила шведского чиновника к Бернадоту. Если русские воспользуются этим случаем для переговоров с британским коммодором – очень хорошо. Если нет – придется изобретать какой-нибудь другой план.

– Телеграф работает без остановки с той минуты, как Бассе сошел на берег, – заметил Буш, глядя в подзорную трубу.

Три черные руки семафора деловито передавали что-то другой станции, расположенной дальше в заливе. В остальном смотреть было практически не на что: за плоским островом торчало несколько мачт, указывая положение военного дока; в той же стороне покачивались на якорях два или три торговых суденышка, рыбачьи лодки выбирали сети.

– Шлюпка! – неожиданно воскликнул Монтгомери.

Щегольской полубаркас вылетел из военного дока и теперь шел в бакштаг поперек фарватера, удаляясь от «Несравненной».

– Русский флаг, – сказал Буш. – Кто на борту, не видите?

Однако шлюпка была слишком далеко.

– Вроде бы я различаю золотой позумент, – неуверенно проговорил Карлин.

– Экая неожиданность, – проворчал Буш. – Слепой бы догадался, что на командирском полубаркасе будет золотой позумент.

Шлюпка все удалялась, ее белый парус стал еле различимым пятнышком.

– Пожалуйста, капитан Буш, позовите меня, если что-нибудь произойдет, – сказал Хорнблауэр.

В каюте Браун помог ему снять тяжелый мундир с эполетами. Оставшись один, Хорнблауэр заходил из угла в угол. Он открыл ящик с пистолетами – подарок Барбары, – перечел записку – последнюю весточку от нее – и снова захлопнул крышку. Вышел на кормовую галерею и тут же вернулся. Мысль, что он нервничает, бесила. Он взял с полки путевые заметки архидьякона Кокса[12]12
  Уильям Кокс (1747–1828) – английский священник, автор множества исторических трудов и путевых заметок, в частности «Путешествия по Польше, России, Швеции и Дании», впервые опубликованного в 1784 г. и в дальнейшем не раз переиздававшегося с исправлениями и дополнениями автора.


[Закрыть] с серьезным намерением больше узнать про Россию, однако длинные ученые фразы казались совершенно бессмысленными. Хорнблауэр отложил Кокса и взял томик «Чайльд Гарольда».

– Ходульность и мишура! – пробормотал он, перелистывая страницы.

Пробило шесть склянок. Раньше двух обед не потребуешь. Хорнблауэр лег на койку, закрыл глаза, стиснул кулаки и приказал себе уснуть. Больше всего ему хотелось сейчас расхаживать по шканцам, но он не мог прилюдно показать, что от волнения не находит себе места. Минуты шли на свинцовых ногах; никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным.

Пробило восемь склянок, сменилась вахта. Прошла целая вечность, прежде чем снаружи послышались шаги и в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Хорнблауэр и заморгал на мичмана, будто только что пробудился от глубокого сна.

– К нам приближается шлюпка, – сообщил мичман.

– Я поднимусь на палубу, – ответил Хорнблауэр. – Скажите, чтобы позвали моего вестового.

Браун подал ему мундир, и Хорнблауэр вышел на палубу. Шлюпка приближалась.

– Тот же полубаркас, что прежде, – заметил Херст.

Шлюпка привелась к ветру, парус убрали. Баковый матрос что-то крикнул по-русски.

– Где мистер Браун? – спросил Хорнблауэр.

Баковый повторил свой вопрос, Браун перевел:

– Он спрашивает разрешения зацепиться за руслень, сэр. И говорит, у него для вас письмо.

– Скажите, чтобы подошел к борту, – ответил Хорнблауэр. Зависимость от переводчика его раздражала.

Команда шлюпки выглядела молодцевато. На матросах было что-то вроде формы: голубые рубахи и синие штаны. На корме стоял офицер в военном мундире, расшитом шнурами на гусарский манер. Гусар неловко выбрался на палубу и отсалютовал скоплению золотого позумента. Потом вытащил письмо и протянул его, что-то пояснив по-русски.

– От его императорского величества, – перевел Браун дрогнувшим голосом.

Хорнблауэр взял письмо; оно было подписано на французском:

M. LE CHEF D’ESCADRE LE CAPITAINE SIR HORNBLOWER, VAISSEAU BRITANNIQUE NOONSUCH[13]13
  Господину командующему эскадрой сэру Горнбловеру на британский корабль «Неесравненая».


[Закрыть]

Очевидно, царский секретарь, при всех своих возможных талантах, плохо разбирался в английских титулах и правописании. Само письмо тоже было написано по-французски – Хорнблауэр порадовался, что может обойтись без услуг Брауна.

Петергофский дворец,

Придворная контора императорского двора

30 мая 1812 г.

Сударь!

По поручению Его Императорского Величества Императора Всея Руси выражаю радость Его Императорского Величества по поводу вашего прибытия. Его Императорское Величество и Его Королевское Высочество принц Шведский приглашают Вас и Ваших офицеров отобедать сегодня во дворце в четыре часа пополудни. Его Высокопревосходительство министр флота предоставил шлюпку, которая доставит Вас и Ваших спутников на пристань. Податель сего письма будет Вашим провожатым.

Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении,

Кочубей, обер-гофмейстер двора

– Меня приглашают отобедать с царем и Бернадотом, – сказал Хорнблауэр, протягивая Бушу письмо.

Буш оглядел бумагу, склонив голову набок, будто и впрямь понимал по-французски.

– Полагаю, вы идете, сэр?

– Да.

Не очень-то вежливо было бы начинать знакомство с отказа явиться по монаршему приглашению.

Хорнблауэр внезапно огляделся и заметил, что половина корабельных офицеров жадно ловит его слова. Так не годится. Коммодора должен окутывать ореол величавой таинственности. Он совершенно утратил бдительность.

– Вам что, больше нечего делать, кроме как стоять и слушать? – рявкнул он. – Если потребуется, я и старших офицеров могу отправить на салинг!

Приятно было видеть, с каким испугом они заспешили прочь, избегая смотреть в гневные глаза коммодора. Только тут Хорнблауэр заметил в руке у гусара еще письмо. Он взял пакет.

– Это вам, полковник, – сказал он, передавая письмо Уичвуду, затем вновь повернулся к Бушу. – Царь и Бернадот в Петергофе – это место отмечено на карте. Вон там, на ораниенбаумском берегу. Разумеется, в мое отсутствие вы останетесь на корабле старшим.

На открытом лице Буша проступили смешанные чувства. Очевидно, он вспомнил случаи, когда Хорнблауэр оставлял его на корабле вместо себя: в Южной Америке, где отправлялся вести опасную игру с самовластным безумцем, или у французского побережья перед той или иной отчаянной вылазкой.

– Есть, сэр.

– Мне предписано взять с собой офицеров, – сказал Хорнблауэр. – Как по-вашему, кто хотел бы пообедать с царем?

С Бушем, равным ему по действительному званию, коммодор мог и пошутить – особенно после того, как поставил на место других офицеров.

– Наверное, сэр, вам понадобится Браун?

– Да, наверное.

Обед у царя – большое событие для молодого офицера, о таком он сможет рассказывать до конца дней. Это способ поощрить за отличную службу. Быть может, некий будущий адмирал получит сегодня бесценный опыт.

– Я возьму Херста. – (Первый лейтенант не похож на будущего адмирала, но дисциплина требует, чтобы Хорнблауэр включил его.) – И юного Маунда, если вы просигналите, чтобы он прибыл на корабль. И одного мичмана. Кого вы посоветуете?

– Сомерс – самый толковый, сэр.

– Это который толстый? Очень хорошо, возьму его. Вы тоже приглашены, полковник?

– Да, сэр, – отвечал Уичвуд.

– Там надо быть к четырем. Сколько займет дорога?

Он взглянул на гусара, который не понял вопроса, и поискал глазами Брауна. Тот ушел с палубы. Возмутительно! Когда Хорнблауэр разгонял зевак, он, разумеется, не имел в виду переводчика. Очень в духе Брауна с его нарочитым смирением сделать вид, будто он понял коммодора буквально. Хорнблауэр сердито распорядился позвать его, однако с появлением Брауна легче не стало. Гусар в ответ на переведенный вопрос завел глаза к небу, пожал плечами и наконец изрек (Браун переводил), что дорога может занять два часа, а может – четыре. И впрямь, откуда сухопутному офицеру знать, сколько времени займет поездка в шлюпке.

– Черт, на обед к царю опаздывать нельзя, – сказал Хорнблауэр. – Отбываем через полчаса.

Точно в назначенное время он подошел к борту и увидел, что остальные уже ждут. Пухлые щеки Сомерса побагровели от туго затянутого галстука, по Херсту и Маунду было видно, как неловко им в парадных мундирах.

В соответствии с освященной временем традицией Сомерс, как самый младший, первым спустился в шлюпку. Браун шел вторым. Когда он поднял руку, чтобы схватиться за борт, тугой рукав потянул сюртук, а с ним и жилет. Что-то блеснуло за поясом, что-то черное. Это должна быть рукоять пистолета, засунутого под пояс панталон, там, где выпуклость будет наименее заметна. Браун, разумеется, был при шпаге; Хорнблауэр задумался, для чего ему еще и пистолет. Однако Маунд и Херст уже спускались, за ними – Уичвуд в алом мундире и меховом кивере. Следующим полагалось идти гусару, чтобы Хорнблауэр спустился в шлюпку последним, но русский с дурацкой вежливостью кланялся, пропуская коммодора вперед.

– После вас, сударь, – сказал Хорнблауэр.

Ему пришлось топнуть ногой, чтобы невежественный армейский офицер подчинился. Наконец он сам под свист боцманских дудок перелез через борт. Офицеры провожали его, вытянувшись во фрунт и приложив руку к полям шляпы. В носовой части полубаркаса была маленькая каюта, Хорнблауэр с Уичвудом и Херстом ушли туда, Маунд, уорент-офицеры и гусар скромно остались на корме. Рулевой выкрикнул что-то непонятное, матросы развернули люгерный парус, и шлюпка двинулась к ораниенбаумскому берегу.

Со своего места Хорнблауэр видел Брауна на корме – тот сидел в напряженной позе. Все-таки непонятно, зачем ему пистолет. Допустим, он боится, что его арестуют – как недавнего мятежника. Однако даже русские не посмеют тронуть британского офицера в британской форме. Большая пистолетная рукоять, черная. Хорнблауэр внезапно нервно заерзал. Это его пистолет, один из подаренных Барбарой. Рукоять эбенового дерева, ее не спутаешь.

Вор на корабле – это всегда крайне неприятно: подозрительность распространяется мгновенно. Правда, сейчас случай другой, и все равно хорошего мало – ни в предстоящем разбирательстве, ни в том, что Брауна придется наказать. Английский нарезной пистолет с капсюлями, – возможно, в России таких еще не видели; Браун вполне может рассчитывать, что выручит за него двести или триста гиней. И все же при всей неприязни ему трудно было вообразить Брауна мелким воришкой.

Рулевой выкрикнул какой-то новый приказ, и шлюпка легла на другой галс. Рейковый парус приходилось при смене галсов убирать и поднимать снова; Хорнблауэр с профессиональным интересом наблюдал за русскими матросами. Они работали споро и ловко, но чего еще ждать от шлюпки на адмиралтейской службе? «Несравненная» осталась далеко позади, только ее мачты еще виднелись над горизонтом. Близко от шлюпки возник буй и сразу остался за кормой – видимый знак, как быстро она летит.

– Теперь мы идем на зюйд-вест, сэр, – заметил Херст. – Вышли из фарватера.

Он выбрался из тесной каюты и смотрел вперед.

– Земля прямо по курсу, но никакого дворца не видно.

– Я про Петергоф ничего не знаю, – сказал Уичвуд. – Был в Царском Селе и в Зимнем субалтерном при штабе Вильсона[14]14
  Роберт Томас Вильсон (1777–1849) – английский генерал и военный писатель. Был при штабе русской армии в 1806–1807 гг., после заключения Тильзитского мира отправился в Санкт-Петербург. Позже, во время войны 1812 г., представлял английские интересы при русской армии.


[Закрыть] перед Тильзитом. Петергоф – одна из малых резиденций; думаю, его выбрали, чтобы Бернадот мог прибыть на встречу прямо по морю.

Бесполезно было обсуждать, к чему приведет сегодняшняя встреча, однако Хорнблауэр лишь с усилием поборол это искушение. Минута уходила за минутой, прежде чем рулевой отдал новый приказ. Парус пошел вниз, шлюпка развернулась, и впереди возникли столбы пристани. Полубаркас пришвартовался у широкой лестницы, ведущей с причала в воду. На сей раз учтивость русского офицера была вполне к месту. Последним в шлюпку, первым из шлюпки, в порядке старшинства – таков флотский этикет. Хорнблауэр, пригнувшись, вышел из каюты, ступил на лестницу и начал подъем, торопливо поправляя на ходу шпагу и треуголку. Как только он достиг последней ступеньки, наверху кто-то выкрикнул приказ. Там выстроился караул из двадцати солдат – гренадеры в меховых киверах и синих мундирах. Они приложили левую руку к груди и взяли на караул – Хорнблауэру, привыкшему к тому, как отдают честь британские морские пехотинцы, движение показалось странным. Однако мундиры и поза выглядели смутно знакомыми. Кого же они ему напоминают? Ах да, конечно! Деревянных солдатиков Ричарда. Кто-то из дипломатических друзей Барбары подарил ему коробку контрабандных немецких солдатиков. Русская армия создана по немецкому образцу, и Петр III ввел немецкие мундиры. Хорнблауэр поднес руку к полям шляпы, отвечая на приветствие офицера, и стоял так, пока не подтянулись остальные. Гусар быстро заговорил с Брауном по-русски.

– Нас ждут кареты, сэр, – перевел Браун.

Хорнблауэр видел их в конце пристани – два открытых четырехместных экипажа, запряженные великолепными лошадьми. Кучера на козлах были в пудреных париках с косичками и в красных ливреях – не того оттенка, как британский военный мундир, а чуть теплее. Лакеи в таком же наряде держали лошадей под уздцы, другие лакеи застыли рядом с дверцами.

– Старшие офицеры поедут в первой карете, – объяснил Браун.

Хорнблауэр, потом Уичвуд и Херст залезли в экипаж. Гусар с виноватой улыбкой забрался следом и сел спиной к лошадям. Дверца захлопнулась. Один лакей вскочил на козлы рядом с кучером, другой – на запятки, и лошади помчали вперед. Дорога вилась через большой парк, поляны сменялись купами деревьев, там и сям фонтаны выбрасывали струи высоко в небо, мраморные наяды склонялись над мраморными бассейнами. Иногда на повороте возникала широкая красивая аллея, мраморная лестница или изящный мраморный павильон, однако у каждого павильона, у каждого фонтана стоял часовой. При виде кареты все они брали на караул.

– Последние три царя были убиты, – заметил Уичвуд. – Только царицы умирают в своей постели. Александр предпочитает не рисковать.

Экипаж снова круто повернул и въехал на широкий, усыпанный гравием двор. Хорнблауэр едва успел разглядеть в дальнем конце длинное здание в стиле рококо, а карета уже остановилась у входа. Часовой взял на караул, лакей в пудреном парике распахнул двери. Гусар по розовой мраморной лестнице провел гостей в просторный вестибюль, где рой слуг тут же бросился к ним, чтобы принять плащи. Хорнблауэр вспомнил сунуть треуголку под мышку, остальные последовали его примеру. Распахнулись следующие двери. За ними гостей встречал сановник в красном мундире (того же имперского оттенка, что кучерские ливреи, насколько можно было различить цвет под золотым шитьем). Он был в пудреном парике и держал в руке церемониальный жезл черного дерева.

– Кочубей, обер-гофмейстер двора, – представился сановник на прекрасном французском. – Коммодор Горнбловер? Лорд Вичвуд?

Они поклонились, Хорнблауэр представил остальных. Обер-гофмейстер скользнул взглядом по их мундирам, убеждаясь, что ничто недостойное царского двора не проникнет дальше этих дверей. Затем он вновь повернулся к Уичвуду и Хорнблауэру:

– Его высокопревосходительство министр флота сочтет за честь, если коммодор Горнбловер уделит ему время для короткой беседы.

– Я к услугам его превосходительства, – ответил Хорнблауэр, – однако прибыл сюда по велению его императорского величества.

– До выхода его императорского величества еще остается время. А его высокопревосходительство министр иностранных дел будет премного обязан, если лорд Вичвуд уделит ему несколько минут.

– Я к услугам его превосходительства, – отвечал Уичвуд. Для человека с его опытом он говорил по-французски на удивление плохо.

– Благодарю вас, – сказал Кочубей.

Он жестом подозвал еще трех придворных, рангом пониже (если считать показателем ранга обилие золотого позумента). По ключу на ленте Хорнблауэр угадал в них камергеров. Последовали новые представления, новые поклоны.

– Теперь, сударь, если вы соблаговолите пройти со мной… – обратился Кочубей к Хорнблауэру.

Два камергера занялись младшими офицерами, один – Уичвудом, а Кочубей повел Хорнблауэра прочь. Тот последний раз оглянулся на спутников. Даже твердокаменный Херст, даже Маунд с его притворной ленцой выглядели испуганными детьми, которых родители оставили незнакомой няньке. Однако у Брауна лицо было совсем другое. Зеленые глаза напряженно блестели, он озирался, как будто замыслил нечто отчаянное. Хорнблауэру сделалось не по себе; он вспомнил, что за волнением поездки во дворец позабыл о Брауне, об украденном пистолете, обо всем, что с ним связано. Требовалось время подумать, однако Кочубей быстро шел вперед. Они миновали великолепную комнату – Хорнблауэр едва успел отметить на ходу картины, мебель, скульптуры, – и двое лакеев (казалось, их тут сотни) распахнули следующие двери. Коридор был высок и широк – скорее картинная галерея, чем коридор, – однако Кочубей прошел по нему лишь несколько ярдов. Он резко остановился у неприметной двери. Два лакея торопливо шагнули в стороны. За дверью началась крутая лестница. Пролет – и они оказались перед следующей дверью. Ее охраняли четыре дюжих молодца в красных мундирах и синих шароварах – первые казаки, которых Хорнблауэр видел собственными глазами. Даже прижавшись к стене, чтобы пропустить гостей, они наполовину перегородили узкую лестницу, и Хорнблауэр вынужден был протиснуться боком. Кочубей очень тихо постучал и тут же открыл дверь, заговорщицким жестом поманив Хорнблауэра за собой.

– Сэр Горнбловер, – объявил он.

Дородный сановник во флотском мундире с эполетами и множеством орденов, очевидно, был министром флота; он сердечно шагнул вперед и на очень хорошем французском выразил сожаление, что не говорит по-английски. Однако в дальнем углу комнаты сидел еще один человек, высокий и стройный, в изящном голубом мундире. Он был очень красив, но какой-то странной, неземной красотой; восковая бледность щек, подчеркнутая короткими темными бакенбардами, не выглядела болезненной, скорее в ней было что-то от иного мира. Он неподвижно сидел, уперев кончики пальцев в небольшой столик, и оба русских сановника не подавали вида, что знают о его присутствии. И все же Хорнблауэр понял, что это царь. Что ж, если царские приближенные ведут себя так, будто не видят царя, он сумеет притвориться не хуже их.

Хорнблауэр перевел взгляд на министра флота.

– Надеюсь, – сказал тот, – вы в добром здравии?

– Благодарю, – ответил Хорнблауэр. – В самом что ни на есть отменном.

– А ваша эскадра?

– Тоже в отменном здравии, ваше превосходительство.

– Она в чем-нибудь нуждается?

Хорнблауэру вновь пришлось соображать быстро. С одной стороны, хотелось выглядеть совершенно независимым, с другой – он помнил, что вода на исходе. Чем бы ни командовал офицер – кораблем или эскадрой, – он постоянно держит в голове необходимость возобновлять запасы воды. И министр флота – даже русского – это наверняка знает.

– Дрова и вода, как обычно, были бы весьма кстати, – сказал он.

– Я постараюсь прислать вам воду завтра утром, – ответил министр.

– Я очень признателен вашему превосходительству, – сказал Хорнблауэр, гадая, что у него попросят взамен.

– Вам известно, сударь, – продолжал министр, меняя тему так резко, что Хорнблауэр мог объяснить это только нервозностью, вызванной присутствием царя, – что Бонапарт захватил Шведскую Померанию?

– Да, ваше превосходительство.

– И что вы об этом думаете?

Хорнблауэр ответил не сразу: ему пришлось выстраивать свои мысли и придумывать французские фразы.

– Очень типично для Бонапарта. Он терпит нейтралитет слабых держав, пока ему это выгодно, потом вероломно вводит туда войска, с которыми приходят все ужасы бонапартизма: террор, страдания, голод. Тюрьмы, расстрелы, тайная полиция. Купцов и банкиров обирают до нитки, мужчин принудительно вербуют в армию, женщин… весь мир знает, что происходит с женщинами.

– Но вы не думаете, что грабеж – его единственная цель?

– Не думаю, ваше превосходительство, хотя для Бонапарта грабеж – один из способов свести непомерные расходы с доходами. Бонапарт захватил Померанию в тот же миг, как она, с появлением моей эскадры, перестала быть удобной базой для его каперов.

На Хорнблауэра сошло вдохновение; видимо, его лицо преобразилось, потому что министр, не дождавшись следующей фразы, с явным интересом спросил:

– Мсье хочет сказать, что…

– Бонапарт теперь владеет балтийским побережьем вплоть до самых владений его императорского величества. Это крайне выгодно для него в одном случае, ваше превосходительство. В случае, если он готовится напасть на Россию.

Хорнблауэр вложил в последние слова всю силу убеждения, и министр кивнул. Искушение взглянуть на царя было огромно, но Хорнблауэр его поборол.

– Пока Померания оставалась шведской, Бонапарт не мог быть вполне спокоен за свои коммуникации. Моей эскадре было бы легко атаковать их с тыла. Теперь он может двинуть войска на Санкт-Петербург, не опасаясь, что их отрежут. Это еще одна угроза владениям его императорского величества.

– И насколько она, по-вашему, серьезна?

– Угрозы Бонапарта всегда серьезны. Вы знаете его приемы, ваше превосходительство. Он требует уступок, а получив их, выдвигает новые, все больше истощая намеченную жертву. Он не остановится, пока не получит все, что желает, а желает он ни много ни мало полной власти над миром.

– Мсье очень красноречив.

– Я красноречив, потому что говорю от чистого сердца. Девятнадцать лет, с самого отрочества, я служу моей стране в ее схватке с чудовищем, готовым поглотить Европу и мир.

– И что принесла эта схватка вашей стране?

– Мы до сих пор свободны. По меркам истории это уже немало. Более того. Сегодня мы уже не просто обороняемся. Мы наступаем. Португалия и Сицилия свободны благодаря Англии. Пока мы с вами говорим, ваше превосходительство, британские войска входят в Испанию. Вскоре Бонапарту придется защищать от них самые границы своей хваленой империи. Мы отыскали слабое место в том исполинском здании, которое он возводит, и теперь бьем в самый фундамент. Скоро оно закачается и рухнет.

В маленькой комнате было очень жарко; Хорнблауэр под толстым сукном мундира обливался потом.

– А здесь, в Балтике?

– Англия проникла и сюда. Ни один французский корабль не войдет в Балтику без моего разрешения. Англия готова поддержать деньгами и оружием любого, кто встанет против тирана. Бонапарт окружен с юга, с запада и с севера. Ему остался только восток. Туда он ударит и там должен получить отпор.

На самом деле его речь адресовалась бледному красивому молодому человеку в дальнем углу комнаты. У министра флота в этой международной игре ставки куда ниже, чем у его государя. Другие монархи рискуют провинцией-двумя, честью и репутацией. Русский царь, самый могущественный из них, рискует жизнью. Он может одним словом отправить дворянина в Сибирь или двинуть в поход полмиллиона солдат, но ошибка будет стоить ему жизни. Военное поражение, малейшая утрата власти над придворными и гвардией – и царь обречен: его сперва низложат, потом убьют. Так было и с отцом, и с дедом Александра. Если он ввяжется в войну и проиграет, если пойдет на неприемлемые уступки и потеряет уважение двора, его ждут шелковый шарф на горло или дюжина клинков в грудь.

Золоченые часы на полке мелодично пропели четыре раза.

– Как видите, час пробил, ваше превосходительство, – сказал Хорнблауэр. Он дрожал от волнения, чувствуя себя опустошенным и обессиленным до предела.

– И впрямь, час пробил, – ответил министр. Он явно перебарывал искушение обернуться на царя. – Кстати, о часах: весьма сожалею, что они напомнили мне о невозможности задерживать вас долее, иначе вы опоздаете на прием к его императорскому величеству.

– Я бы, безусловно, не хотел туда опоздать, – сказал Хорнблауэр.

– Благодарю вас, капитан, что вы так четко изложили свои взгляды. Буду иметь удовольствие видеть вас на приеме. Его превосходительство обер-гофмейстер проводит вас в Таврический зал.

Хорнблауэр поклонился, по-прежнему не разрешая себе взглянуть в угол. Он сумел выйти из комнаты, не поворачиваясь к царю спиной, но так, чтобы его ухищрения не выглядели чересчур явными. Затем протиснулся мимо казаков и вновь оказался на первом этаже.

– Прошу сюда, сударь.

Глава двенадцатая

Лакеи распахнули очередные двери, и Хорнблауэр с Кочубеем вошли в огромный высокий зал, сверкающий мрамором и позолотой. Мужчины были в мундирах всех цветов радуги, дамы – в придворных платьях со шлейфом, с перьями на голове. Ордена и драгоценности вспыхивали в свете бесчисленных канделябров.

Кучка мужчин и женщин, со смехом переговаривающихся по-французски, раздвинулась, давая место Хорнблауэру и обер-гофмейстеру.

– Имею честь представить… – начал Кочубей.

Последовал длинный список имен: графиня такая-то, баронесса такая-то, княгиня такая-то – прекрасные женщины, некоторые с дерзкими глазами, другие – равнодушно-томные. Хорнблауэр кланялся и кланялся; звезда ордена Бани хлопала его по груди всякий раз, как он выпрямлялся.

– За столом вы будете сидеть с графиней Канериной, капитан, – сказал обер-гофмейстер, и Хорнблауэр поклонился снова.

– Чрезвычайно польщен, – ответил он.

Графиня была самой красивой из всех, с самыми дерзкими глазами; они смотрели из-под изогнутых бровей, темные и влажные и в то же время исполненные жгучего огня. Овал лица безупречен, кожа нежнее розовых лепестков, пышная грудь в глубоком декольте придворного платья бела как снег.

– Как видный иностранец, – продолжал обер-гофмейстер, – вы пойдете сразу за послами и министрами. Впереди вас будет идти персидский посол, его превосходительство Горза-хан.

Обер-гофмейстер указал на господина в тюрбане и бриллиантах; большая удача, что узнать его будет гораздо легче, чем кого-либо другого в пышной толпе. Все остальные с интересом поглядели на английского капитана, которому отведено такое почетное место в процессии; графиня бросила на него оценивающий взгляд, на который Хорнблауэр ответить не успел, потому что Кочубей теперь называл имена мужчин. Они кланялись в ответ на поклоны Хорнблауэра.

– Его императорское величество, – сообщил обер-гофмейстер, заполняя паузу в разговоре, возникшую, как только было покончено с представлениями, – будет в мундире Семеновского полка.