Текст книги "Всё как у людей"

Глава четвертая
Из машины

Они успели сделать три круга по окрестностям, расширяя радиус. Овчаренко молчал, глядя в окно, – как обычно, но Пыхову становилось все неуютнее. Не только от молчания, конечно. Больше от того, что по улицам бегает образец, выведенный в непонятный и небывалый режим. А Юсупов не может ни засечь его, ни хотя бы частично наладить телеметрию. За что ему деньги-то платят, подумал Пыхов раздраженно. И немаленькие, наверное, деньги.

Вопрос был не по делу и Пыхову не по чину, но сдержаться он уже не мог, поэтому развернулся, чтобы поинтересоваться в какой уж получится форме. И тут Юсупов сказал:

– Кажется, есть. У ментов вызов в «Перекресток» на Великанова, тетка напала на охранника.

– Поехали, – сказал Пыхов, хотя Василич без лишних команд уже, притопив, выходил на полицейский разворот поперек проспекта, бегло убедившись, что встречные машины не зацепит, а попутные успеют увильнуть, если захотят.

Захотели.

– Так, – сказал Овчаренко.

Не про поворот, конечно, а про «напала на охранника». Это очень плохой сигнал. Ладно, разберемся, подумал Пыхов неуверенно.

Как в этом разобраться, подумала Женя, оглядываясь. Вот тут, видимо, ключ должен торчать, но не торчит. Да если бы и торчал – толку-то. Я ж водить не умею.

В полицейской машине пахло елочкой-отдушкой, чипсами и долго сидевшими на одном месте мужиками. Спасибо не слишком толстыми.

Это я сейчас фэтшейминг включила, подумала Женя. И это я время трачу на ненужные мысли и рефлексии, вместо того чтобы выскочить отсюда и бежать со всех ног, пока к нападению охранника не добавили попытку угона полицейской машины. Никто же не будет разбираться в том, что машина была открытой. И в том, что я просто дернула за ручку и села в открытую машину отдохнуть.

И просто руками по приборной доске повела. Как будто пыль стирала.

У мужиков вечно пыль и мусор.

«Перекресток» на Великанова был в десяти кварталах. Василич пролетел их за минуту. Теперь надо было проехать метров сто до разворота и уйти на дублер, который отбивался от проспекта расширяющимся газоном с редкими деревьями.

Стоянка у «Перекрестка» оказалась почти пустой – время такое, обеденный наплыв давно иссяк, вечерний еще не начался. Почти впритык к раздвижным стеклянным дверям припарковалась полицейская «гранта» – Пыхов сперва решил было, что та самая, гаишника Рогова, но нет, экипаж ППС номер двенадцать ноль семь. Стекла машины бликовали, стекла дверей «Перекрестка» тоже, картинка выглядела статичной и мирной. Но Пыхов все равно заерзал и скомандовал:

– Давай через газон.

– Рыхло, встрянем, – буркнул Василич, газуя перед уходом на встречку. – Держитесь.

Женя закрыла глаза. Ей почему-то не надо было ни вертеть головой, ни вглядываться, ни даже просто держать веки поднятыми, чтобы видеть, как стеклянные двери супермаркета распахиваются, выпуская мешающих друг другу полицейских, как с полотна проспекта позади налетает с растущим ревом черный микроавтобус, слишком громко бьет о бордюрный камень левым и тут же правым колесом, подскочив, вколачивает себя почти до днища в землю, выбрасывает в разные стороны два густых черных фонтана, на неуловимый миг застывает и тут же выпрыгивает, будто с пинка, и мчится на «гранту», махом раздувшись из точки в полмира, и как оставшаяся половина мира, спрятанная под теплой пластмассой, собирается в механизмы, устройства, передачи и провода, которые только кажутся сложными и непонятными, но если вот этот цилиндр провернется, здесь вспыхнет искра, которая заставит все работать ровно так, как надо.

Женя вздохнула и напряглась. Искра вспыхнула.

– Убьемся, – успел сказать Пыхов, вцепляясь в ручку над дверью, будто она могла уберечь от падения в лицо лобового стекла и стального борта с номером двенадцать ноль семь.

Борт с номером перестал вырастать и исчез. На его месте чуть дальше возникла стена, обложенная блестящим сайдингом.

Василич снова тормознул с перегазовкой, выкручивая руль. Почти удалось – микроавтобус взвизгнул и резким отскоком сменил направление. Пассажиры обстучали стойки и стекла, не успевая выругаться либо даже охнуть. Микроавтобус все-таки слегка – но очень громко бомкнув – зацепил стену кормой и остановился, раскачиваясь.

Полицейская машина стояла в паре метров, колыхаясь в такт микроавтобусу, словно издевалась. Полицейские жались к блестящей стене, отмахиваясь от обезумевшей двойной двери магазина, которая не могла понять, открываться или закрываться. Их, слава богу, вроде не зацепило.

«Гранта» взревела и поехала – рывком, другим, точно неопытный водитель не мог разобраться со сцеплением, но быстро разобрался. Седан по дуге выскочил на дублер и унесся не то что к проспекту, а сразу в горизонт.

– Так, – сказал Овчаренко, но Василич и без того уже гнал следом.

Пыхов бегло потрогал голову и плечо, убеждаясь, что они на месте и не кровоточат, и почти тем же движением сунулся за телефоном.

Быстрее, подумала Женя, вцепившись в руль, которым чуть поводила, обходя попутные машины. Правой ногой она вдавила какую-то педаль в пол, а левую убрала под сиденье, чтобы нечаянно не зацепить неподходящую деталь, разбираться в которых не было ни времени, ни охоты. Рычагом Женя пощелкала в самом начале, выставив трансмиссию так, чтоб не мешать двигателю работать на максимуме возможностей, и парой мысленных толчков наладила подачу топливной смеси в необходимом этому максимуму объеме. Теперь оставалось мчаться, вписываясь в повороты и не сталкиваясь ни с попутными машинами, ни с теми, что нарочно пытались помешать.

Их Женя заметила издали – вернее, не заметила, а внесла в карту дорог и событий, мгновенно соткавшуюся то ли перед, то ли сразу за глазами, едва машина набрала скорость. Черный микроавтобус ревел в трехстах метрах позади и пока не мог, несмотря на все усилия и форсированный мотор, сократить расстояние. Такой же, как у Жени, полицейский автомобиль мчался, вопя сиреной, по очередному дублеру к выезду на основное шоссе. Он явно собирался подрезать Женю, но пока столь же явно не успевал, пусть и не понимал этого. Серьезнее была опасность, исходившая от серого полицейского автобуса. Женя заметила его на съезде с соседней эстакады, на всякий случай пометила на мысленной карте – и теперь отслеживала его не то краткими взглядами, не то просто по звуку. Автобус с ревом уходил по утратившему параллельность Черкасскому проспекту, чтобы поскорее свернуть на перпендикулярную улицу Шевченко и выскочить перед носом Жени. Он мог успеть и преуспеть: масса и резвость автобуса не позволяли «гранте» ни опрокинуть его, ни объехать, ни тем более игнорировать.

Поворотов и перекрестков до Шевченко не было, не уйти. А после Шевченко три километра до моста, меньше пары минут.

Женя напряглась, мотор взвыл, «гранта» затряслась, обойденный впритирку Geländewagen возмущенно рявкнул, но успокоился и отстал – явно рассмотрел полицейскую раскраску. Сирену, может, включить, подумала Женя, но решила не отвлекаться. Скорости сигнал не прибавит, а помехи пока удается обходить и без лишнего шума.

Сирена на дублере отстала, меняя тональность: уперлась в затор, образованный неспешно паркующимся джипом. «Гранта» Жени, будто компенсируя потерю высоких частот в правой колонке, нарастила обороты и еще чуть-чуть прибавила скорость.

– Куда он летит? – пробормотал Пыхов, уперевшись на всякий случай в нагретую панель перед собой. – Там мост дальше, знает же, что перекроем.

– Красиво идет, – сказал Василич, не отрывая глаз от далекой полицейской задницы. – Кто учил-то?

Ты и учил, чуть не брякнул Пыхов, но сдержался, уловив краем глаза предостерегающее движение Овчаренко. Тот нависал в щели между сиденьями, натянув ремень до упора.

– Сейчас шарахнет, – бесцветно сказал Василич, уходя в правый ряд.

Рехнулся, всполошенно подумал Пыхов. На этот ряд ведь ментовской автобус перехвата с Шевченко сейчас и выскочит – и мы прямо в него, а «гранта» проскочит. Но тут же Пыхов сообразил, что Василич рассчитал правильно. Неизвестно, на какой полосе врежутся ментовские машины, но явно не на правой, которой «гранта» пока усердно избегает, и в любом случае сумма векторов после удара если и потащит их в сторону, то в левую, а не в правую, так что шансов уцелеть больше как раз в медленном ряду.

У нас. А у остальных, беззаботно летящих рядом?

Пыхов, заметно, кажется, оскалившись, отбросил эту мысль. Она касалась второстепенных проблем. А пока надо было решать основную. Главную.

– Так, – сказал Овчаренко.

Пыхов, отвлекшийся на фантастический маневр «гранты», которая в две секунды змейкой обошла троицу машин, включая безумную «газель», не желавшую уступать никому и никогда, всмотрелся и замер. Впереди справа с устрашающей и совершенно не подходящей ему скоростью налетал серый автобус с глухо зашторенными окнами. «Гранта» могла сбавить скорость и выждать, пока автобус выскочит перед ней, чтобы обойти в спокойном режиме, но либо сочла это более рискованным, либо не забыла о втором преследователе, расстояние до которого хоть и не сократилось, но выросло не особо. И о третьем, кстати, – «гранта» на дублере наконец продралась сквозь затор и теперь заполошно выла, вроде чуть ближе каждую секунду.

Только секунд почти не оставалось.

Слева с грохотом проревело и ушло вперед что-то сине-черное, но Пыхов не отвлекался. Он смотрел вперед и вправо.

Серый автобус, не тормозя и даже не сбрасывая скорость, приблизился к пересечению с проспектом, скак-нул и рухнул, явно на «лежачем полицейском», – зубы Пыхова аж лязгнули от невольного сочувствия – и выскочил на проспект наперерез «гранте». Она, как ни старалась, не сумела проскочить перекресток раньше, а теперь не успевала сбросить скорость так, чтобы обойти препятствие по комфортной дуге, поэтому с визгом пыталась воткнуться в левый ряд между внедорожником и малобюджетным китайцем.

Серый автобус мотнулся, выровнялся и покатил влево, чтобы зайти «гранте» в нос и затормозить, превращая две тонны металла в чугунную стену, смертельную для отечественного седана и его водителя.

Не было им спасения.

Пыхов вцепился в панель так, что пальцы, кажется, погрузились в твердый пластик.

В раму лобового стекла влез седельный тягач без прицепа. Он с неуместной прытью перестроился через две полосы и окончательно лишил «гранту» маневра: справа от нее был тягач, слева – внедорожник, а серый автобус, почти невидимый за синей кабиной тягача, кажется, рванул влево, чтобы накрыть эту коробочку наглухо.

Пыхов раздраженно повел головой, высматривая за помехой существенные части картины, – и тут существенное сшиблось и перемешалось с несущественным.

Тягач выстрелил густой черной струей и рванул вперед, на серый автобус, стремившийся к полосе, с которой не могла уйти обреченная «гранта».

Грохот, скрежет, рык, снова грохот, нескончаемый.

Тягач ударил в корму автобуса, автобус подпрыгнул, чуть развернулся, сумел выправить курс – и тягач, мгновенно разогнавшись, ударил его снова. Разница скоростей усилила воздействие, автобус косо поволокло вправо. Тягач, кажется, чуть подпрыгнув, подмял его, автобус встал на дыбы, медленно закрутился вдоль вертикальной и тут же, быстро – горизонтальной оси и вылетел в кювет. Тягач успел боднуть его напоследок и рванул вперед.

Пыхов видел это краем глаза, хотя пытался следить изо всех сил: голова отворачивалась от вздымающихся тонн металла вместе с микроавтобусом, Василич мучительно медленно маневрировал, уходя от аварии, серый автобус, очень быстро и очень неправильно вращая вывернутым колесом, показал днище и рухнул в проплешину пустыря, вздымая фонтаны земли куда богаче тех, что вырывались из-под колес микроавтобуса пять минут назад.

Объехали, мчимся дальше.

Пыхов онемевшей рукой вытер лицо, невнимательно посмотрел на кровь и растер ее о другую ладонь, ловя взглядом «гранту». Видимо, ударился все-таки о панель либо даже о лобовое стекло, вот смазанное пятно, ни ремень не помог, ни упертые в панель ладони – не помогли, но спасли, иначе череп бы размазал, а не нос помял. Поэтому и руки онемели, отметил Пыхов и забыл об этом, озираясь.

В салоне воняло сцеплением, резиной и выхлопом тягача, но в остальном было нормально: Василич вел, нахмурившись чуть сильнее обычного, Овчаренко был цел, Юсупов бормотал сзади – точно, вызывал помощь для водителя полицейского автобуса. Перевернутый автобус остался позади, позади же надвигалась, воя сиреной, «гранта» преследования. «Гранта» с образцом уходила вперед, к мосту, который, Пыхов видел уже отсюда, был наглухо перекрыт: хвост широкой очереди остановленных на въезде машин сиял толстенным гранатовым браслетом. К браслету дурным сапфиром, или что там за камень блистает сине-черными гранями, несся тягач.

Капец, подумал Пыхов сквозь онемение, перетекшее из рук в голову, он же сейчас всех перемолотит и в жмых собьет. Убирайте перекрытие на хрен, попытался рявкнуть Пыхов, но голоса не было.

Тягач, с издевательской – особенно после того, что сейчас натворил, – пунктуальностью включив поворотник, ушел вправо, на набережную.

«Гранта», не включая поворотник, – за ним.

– Ильдар! – окликнул Пыхов, но Юсупов уже увидел сам и забормотал про необходимость перекрыть набережную у второй дамбы.

– Теперь не уйдет, – сказал Василич с некоторым удивлением.

– Если догоним, – ответил Пыхов.

Василич цыкнул зубом и наддал.

Они почти догнали «гранту», но не тягач, который умудрился то ли проскочить сужение у дамбы до того, как его блокировала пара оранжевых самосвалов, то ли просто испариться в прохладном ветерке с реки.

Набережная, к счастью, была пустой – полицейские наконец сработали четко и отсекли всех желающих спуститься к реке минимум на трех съездах пораньше.

«Гранта» двенадцать ноль семь бежала к перекрытию в гордом одиночестве. Не гордом, вернее, а удивительно безмятежном. Образец за рулем будто не видел ни оранжевых рифленых бортов, ни рассыпавшихся вокруг черных «космонавтов», принявших оружие наизготовку. «Гранта» бежала к ним по самой середке двухрядного движения, так что разметка разделяла машину осевым пунктиром, как в школьном учебнике. Разделяла, а потом сместилась правее, стала из оси касательной – и отстала от «гранты».

А «гранта», выбив звено чугунной ограды, подпрыгнула на земляном бруствере и полетела над рекой. Ввысь. По пологой дуге.

Вниз.

И с невысоким всплеском рухнула в реку в десятке метров от берега.

Дальнейшее Пыхов запомнил не очень твердо. Да и нечего было особо запоминать. Василич осторожно сбросил скорость, все, даже Юсупов, выскочили из микроавтобуса и долго всматривались в белое бурление, а потом в серость быстро успокоившейся реки. Не выскакивала на воздух черная голова, не всплывала белая спина, не было ни обломков, ни следа. Лишь местами поверхность забирала короткая рябь, как схватывается вдруг мурашками от дуновения или испуга произвольный кусок кожи на спине.

Пыхов поежился и пошел звонить, приказывать и объясняться.

Звон в ушах достиг невыносимой, кажется, высоты и оказался терпимым. Женя чуть покачалась, убедившись, что илистое холодное дно не всасывает ноги глубже, чем по щиколотки, а выпускает совсем легко, так что можно сделать шаг. И другой. И третий.

От дна поднимались черные чешуйки и нити чумазого ила. Вряд ли они достигали смутно блистающей поверхности.

Женя плотнее перехватила мешок, приставила смятую горловину к сомкнутым губам и попробовала вдохнуть. Получилось. Воздух оказался горячим и не-вкусным, к тому же вонял порохом – Женя ощутила это, когда воздух продавился через носоглотку до переносицы, – но был богат кислородом, который растворялся в крови, позволяя сердцу тюкать с исправностью хорошего механизма.

Я не механизм, зло подумала Женя и велела себе заткнуться.

Пока побуду механизмом. Пять, шесть, семь шагов на один вдох. Выдыхаю. Серебряные пузырьки побежали вверх, к поверхности, которую рвут, наверное, не самым заметным образом. Может, рыбка выдохнула или бобер пукнул. Вдыхаю.

Выдранный из руля мешок безопасности был плотным, хватка – железной, воздух мимо губ почти не проскакивал. Еще шесть, семь, восемь шагов.

Так, потихонечку, вперевалочку, механически и дойдем – не к правому берегу, так подальше от левого, от безумцев, которые гонятся за ней и пытаются раздавить, убить, схватить. И кто знает, что хуже.

Пусть никто и не узнает.

Пять, шесть, семь, выдох, вдох.

Так надо.

Все всё делали более-менее в рамках необходимого, счастливо совпадавших с рамками согласованного и законного. Овчаренко такал, Юсупов вслушивался, Василич ждал, сам Пыхов объяснялся и разруливал. С ментами, мэрией, МЧС, пожарными, вертолетчиками, водолазами, лебедочниками, составлявшими, оказывается, отдельное сословие. Сумел даже сам, не подключая Овчаренко, успокоить пару собеседников из области и одного из Москвы – к счастью, не самого сведущего и вообще такого, чье волнение не слишком делало погоду и прочие неприятности.

Погода держалась до вечера – точнее, до момента, когда установленная на КамАЗе лебедка вытянула из воды «гранту». Пыхову и остальным строго велели держаться за ограждениями: лебедочник снисходительно предложил посмотреть в его телефоне фотку пары начальников, которые ослушались, а трос лопнул и сделал из пары квартет. Овчаренко поглядел на лебедочника столь оценивающе, что Пыхов почти всерьез испугался, что босс намерен продемонстрировать постороннему пару фотографий из архива ОИКМ. Но обошлось: Овчаренко отошел, даже не сказав «так».

«Гранта» выползала из воды рывками, трос не звенел и не собирался лопаться, а провисал и снова натягивался, разбрасывая сверкающие под вечерним солнцем снопы капель, вода шипящими лоскутами била из щелей и бурлила за стеклами, перекрывая обзор салона, но Пыхов сразу понял, что салон пуст, и направился было к водолазам договариваться о поисках вокруг точки погружения.

– Так, – буркнул Овчаренко, и Пыхов метнулся к нему, понимая, что чуть было не совершил какую-то ошибку.

И, пока шел, понял какую.

– Он же всех там порвет в нынешнем состоянии, – деловито сообщил он Овчаренко, будто с самого начала и собирался донести до водолазов эту мысль и приказ, коли уж образец в салоне не найден, безоружными необстрелянными средствами его не искать.

Овчаренко отвернулся к реке, выглядывая что-то на противоположном берегу. Ничего там не было видно – замусоренная полоса травы, лесок, за ним новостройки квартала «Ривьера». Пыхов кивнул и отошел, судорожно ища в телефоне хоть кого-то, похожего на боевых водолазов.

– «Кусто» прикрыли, ну и вот, – пробормотал Юсупов, щурясь от солнца.

«Кусто» был подводным беспилотником с широким спектром исследовательских задач. Проект, как и многие, закрылся после того, как у Опытного института композитных материалов отобрали оборонный заказ. «Кусто» сумел бы в двадцать минут изучить упокоенную хоть на пятидесятиметровой глубине машину, оценить степень опасности образца и сделать так, чтобы образец машину не покидал, – если надо, пригарпунив его к сиденью. А если бы образца в машине, как сейчас, не оказалось, «Кусто» обошел бы квадрат падения машины и выстроил объемную динамическую карту дна с маркировкой изменений, включая свежие повреждения, и тут же вышел бы на след. Бригаде водолазов, хоть боевых, хоть естественнонаучных, ковыряться с таким объемом работ неделю, и не факт, что справятся. Но «Кусто» больше нет, тема закрыта, а упоминания запрещены. Чтобы не разоблачать военную разработку, не мешать триумфу госкомпании, которая через год-два выкатит полученный от ОИКМ проект с рапортом «Во чего мы сделали», – ну и чтобы не отвлекаться от насущных невеселых дел.

Пыхов взглянул на Юсупова, но тот как будто ничего и не бормотал: деловито рисовал в планшете схему в помощь водолазам. Пусть рисует. Ни один уважающий себя спец чужой подсказки от стороннего дилетанта не примет, а выходить из роли дилетантов не позволено ни Юсупову, ни Пыхову, ни тем более Овчаренко.

И роль эта постоянно востребована. Вот сейчас, например.

– Что тут происходит? – негромко, но требовательно спросил возникший на краю набережной генерал – естественно, толстый, зычный и лысоватый.

Пыхов вздохнул и начал карабкаться к нему, на ходу набирая телефон Елисеева. Без его упреждающего воздействия генерал мог завестись надолго. Необходимо пресечь, а пресечь вонь такого бегемота может только цык с самого верха.

Выбраться на берег Женя решилась не сразу. Некоторое время она, притопив высосанный мешок, болталась на небольшой глубине, высматривая тех, кто мог поджидать на правом берегу, гнаться с левого или следить с моста. Движение по мосту возобновилось, набережная за рекой деловито полыхала еле заметными в ярком солнечном свете всполохами спецмашин, редкие звуки сирен которых, впрочем, не достигали и середины реки. Что уж говорить о правом береге, приемную акустику которого, наверное, дополнительно портило отсутствие набережной. Ее заменял унылый строительный и чуть более пестрый бытовой мусор, перехваченный илистыми языками.

На берегу не было никого, в отделявшей реку от новостроек диковатой аллее, так и не ставшей парком, тоже. Женя это не столько видела, сколько знала. Откуда, она раздумывать не стала, как не стала и прикидывать варианты поведения на случай ложности внезапного такого знания. Просто быстро вышла на берег и двинулась к кустам, на ходу выдернув из кучи влажного мусора драный строительный мешок.

Вот жизнь пошла, от драного мешка до драного мешка, подумала Женя, некоторое время разглядывала подванивающее пластиковое нутро. Нижний шов разошелся в достаточной для ее головы мере. Женя потрогала мокрые волосы, втянутый живот без шрама и пупка, задела торчащий от холода сосок и поежилась: озноб прочесал кожу от копчика вверх и вниз. Она уронила мешок, чуть наклонила голову, чтобы обойти взглядом корявый липовый ствол, рассмотрела обращенные к реке балконы десятиэтажки, пару раз моргнула и быстро двинулась к зданию, ступая мимо сучков, битых бутылок и кучек разной степени омерзительности.

Вскарабкаться на четвертый этаж оказалось проще, чем думала Женя, – и проще, чем нагишом идти через густые кусты под окнами. Ей даже не пришлось подтягиваться и задирать ноги, отвлекаясь на мысли о том, как нелепо и смехотворно это смотрится со стороны. Женя просто, чуть разбежавшись, запрыгнула на бетонный выступ в основании балкона первого этажа, а дальше оставалось не особо сложным образом перебирать руками и ногами.

Нужный балкон был застеклен, но форточка оказалась незапертой. Женя прошагала к ней, поднялась чуть выше, зацепилась руками за стойки карниза и, собравшись, струйкой влилась в форточку, коленями по сохнущей на веревке простыне. Самым сложным оказалось заставить себя расцепить пальцы – в голове колотилось «Нет! Нет!!!», а черная пустота в животе снова стала очень ощутимой и норовящей сожрать нутро. Но Женя пальцы разжала, движения не сломала, лопатками за раму не зацепилась и на плетеный балконный коврик встала сразу и прочно.

Простыня не только на вид, но и на ощупь оказалась высохшей. Высохшими были и висевшие рядом трусы, футболки и трикошки, ради которых Женя и взялась за промышленную акробатику.

Женя сорвала с веревки плотные трикотажные штаны, прикинула на себе, влезла в них и удовлетворенно кивнула – чуть длинноваты, но в глаза это не бросается. Выбрала и надела не самую выцветшую футболку, сунула в карман пару носков. Сушилась, похоже, одежда, привезенная на постирушку с дачи. Не так стыдно, подумала Женя и, подавив немедленно всколыхнувшийся стыд, влезла в толстовку.

Еще бы обувь.

Она сунулась в шкафчик у торцевой стены, пошарилась в старых полусапожках, выцепила взглядом елочку плотно состыкованных кроссовок, убитых, но вроде не слишком крупных, но ухватилась не за нее, а за трехлитровую банку, замызганную снаружи и мутную внутри. Женя присела, отколупнула приставшую полиэтиленовую крышку, едва не снеся горловину, без промедления сунула странно сузившуюся кисть в шершавое поверху и тут же тягуче плотное нутро банки, поняла, что не вытащит сомкнутый кулак ни в жизнь, но вытащила влегкую и так же без промедления впихнула шмат древнего засахарившегося меда в самовольно распахнувшийся рот. Чмокнула, густо глотнула, пискнула и зачерпнула снова.

Женя съела полбанки, прежде чем уговорила себя остановиться, обуться и покинуть балкон тем же маршрутом. Но перед этим она выжрала еще две горсти. И, соскакивая с балконного ребра на ребро, улыбалась пронзительной горьковатой сладости, будто раздвигающей кости черепа. Счастливо улыбалась впервые за долгие часы или даже годы.

Как лишь однажды улыбнулась Аля – когда курьер принес желтое платье.

– Огонь на поражение сразу, даже если дохлая на дне валяется, бронебойными, – сказал Пыхов.

– Чем-чем? – беззвучно и очень серьезно спросил самый молодой из водолазов и тут же осекся под взглядом капитана.

– Что у вас самое убойное? – спросил Пыхов, показывая на всякий случай, что ответ ему не нужен. – Вот этим. И вам ровно такая же рекомендация.

Он повернулся к спецназовцам. Майор, самый невысокий из них, поведя плечом, сказал:

– Без проблем. Только письменный приказ хотелось бы.

Пыхов взглянул на генерала. Тот запыхтел, но, как и рекомендовал Елисеев, удержался от любой вербальной реакции и поманил маячившего неподалеку с предельно деловым видом полковника.

– Сейчас будет, – заверил Пыхов и оглянулся на внезапно замельтешившего Юсупова.

Тот подбежал к Овчаренко и стал что-то показывать ему в планшете.

Овчаренко с полминуты изучал экран с каменным лицом, потом поднял глаза на Пыхова.

– Вот, – сказал генерал, неохотно расписываясь на листочке, выгнанном полковником из портативного принтера. – Приказ, как просили.

– Прошу прощения, – сказал Пыхов и поспешил к Овчаренко.

Генерал дернулся было в ту же сторону, торопливо убрал приказ за спину и принялся ждать, ни на кого особенно не глядя. Спецназовцы и подводные диверсанты, в свою очередь, не смотрели ни на него, ни друг на друга.

Пауза была странной и напряженной, но неловкой почему-то не казалась.

Пыхов вернулся через пару минут и сказал:

– Товарищ генерал-майор, товарищи офицеры, прошу прощения, поступили новые вводные. Подводная операция отменяется, наземная тоже. Задания считаются выполненными. Прошу вернуться к несению службы, официальное подтверждение сейчас пришлю, неофициальное тоже. Прошу ни с кем, включая сослуживцев, начальство и жен, ничего из увиденного, услышанного и додуманного сегодня не обсуждать. Начальство вам сейчас это подтвердит, надеюсь. Извините, спасибо, всего хорошего.

Пыхов убедился, что никто не возражает – даже генерал, пожевав, проглотил едва не вырвавшиеся слова и тут же облегченно отвлекся на истребление зажатого за спиной листка, – кивнул и побежал к микроавтобусу. Юсупов и Овчаренко уже расселись по местам, а Василич включил мотор.

Совещание начиналось через двенадцать минут, группе контроля к тому времени следовало не только подготовить обе точки вероятного рандеву и лично закрепиться на третьей, самой вероятной, но и согласовать по дороге хотя бы в общих чертах новый план. И, может, даже присвоить ему какое-нибудь пафосное название – с непременным использованием слова «Бессмертие».