Текст книги "Крах тирана"

Глава 66

Известие о том, что Надир-шах собирается навестить свой гарем в новом дворце, привело евнуха Лала-баши в ужас. Посыльный сообщил ему также, что повелитель желает уединиться с Фирузой, она должна быть готова к его визиту так, как никогда раньше.

– Как никогда раньше! – повторял Лала-баши в холодном поту. – Эта своенравная дикарка, которую давно следовало удавить! Или позволить ему, многоопытному Лала-баши, вышколить ее своими способами!

Что будет, если Фируза не перестанет упрямиться, если хоть чем-то огорчит великого падишаха, Лала-баши не решался даже представить. Ему легче было самому расстаться с жизнью, утопиться в море, чем ждать, когда за него примутся шахские насакчи со своими палками и скребницами…

В отчаянии Лала-баши бросился к Фирузе, умоляя ее не упрямиться, уступить великому падишаху и не обращать его гнев на несчастного евнуха, который столько о ней заботился. Но Фируза не удостоила его ответом, она даже не оторвалась от окна, откуда смотрела на родные горы.

Призывая кары на голову строптивицы и милость всевышнего к несчастному евнуху, Лала-баши отправился в чайхану, чтобы хоть на время забыться в пьянящем дыме кальяна.

– Что вас так печалит, мой господин? – участливо спросил чайханщик, раскуривая для евнуха кальян.

Лала-баши затянулся сладковатым дымом и, позабыв об осторожности, выложил чайханщику все свои опасения.

– Вашей беде легко помочь, – улыбнулся чайханщик.

– О несчастный! – воскликнул Лала-баши, отрываясь от мундштука. – Понимаешь ли ты, что говоришь? Эта несносная девчонка портит мне весь гарем. Другие только и делают, что украшают себя нарядами и драгоценностями, красят хной руки и ноги, переводят горы басмы, сурьмы, румян, белил и редчайших благовоний, нежатся в хамамах, умащивают свои тела драгоценными бальзамами и колотят служанок за каждый неверный завиток своих волос. Они наслаждаются кальянами с тончайшими ароматами, пьют нежное вино и играют в такие игры, что евнух и тот сделается обычным мужчиной. А как они умеют ласкать свои лютни, какие песни поют – даже у меня в душе будто розы расцветают. А эта строптивица только сплетает и расплетает свою косу, будто в гареме больше нечего делать!

На это чайханщик понятливо кивал и заверял главного евнуха:

– Мне доводилось усмирять и не таких непокорных кобылиц.

– Я наполню золотом твой тюрбан, если ты говоришь правду, – схватил его за плечи Лала-баши.

– Доверьтесь мне, мой господин, – отвечал чайханщик, – и ваша упрямица сделается нежнее шелка и покорнее ручной лани.

– Говори же! – торопил его Лала-баши, вкладывая ему в руки горсть золотых монет. – Пусть это будет задатком!

– Я приготовлю волшебное средство, а вы вольете его в лимонную воду, которую пьет эта непокорная красавица, – сказал чайханщик, пряча золото.

– Я сам знаю множество таких средств, – усомнился Лала-баши. – Но они действуют лишь некоторое время, и нрав от этого не меняется.

– Это особое средство, – убеждал его чайханщик. – Меня научили этому в гареме, где я раньше служил.

– А если не поможет? – все еще не верил Лала-баши.

– Ручаюсь свой головой, – отвечал чайханщик. – Но средство это стоит дорого.

Лала-баши дал ему еще золота и в придачу свое кольцо с огромным изумрудом.

– Этого хватит?

– Вполне, – кивнул чайханщик, пряча сокровища. – А теперь спокойно курите кальян, пока я не вернусь. Этот колдун живет не близко и всего боится. Но думаю, что через пару часов волшебное зелье будет у вас.

Чайханщик явился даже раньше, чем обещал. Но был он вовсе не у загадочного колдуна, а ходил к своему тайнику под старым грушевым деревом у Дербентской стены. Там он прятал свои деньги, и теперь его тайник значительно пополнился.

Средство, которое получил от чайханщика Лала-баши, заключалось в небольшом хрустальном сосуде, оправленном в серебро. Его чайханщик берег для особых случаев. Это был раствор лучшего опиума, смешанный с неизвестными самому чайханщику веществами, которые как он слышал, привозились из далекого Йемена. Предание гласило, что именно таким средством царица Савская покоряла великих владык.

– Только не наливайте больше, чем нужно, – наставлял евнуха чайханщик. – Это слишком сильное средство. Достаточно накапать немного в кувшин с лимонной водой – и ваша красавица полюбит кого угодно.

Исполненный надежд, Лала-баши спрятал сосуд в складках своего халата и поспешил в гарем. Велев принести кувшин с лимонной водой, он дрожащими руками плеснул в него немного зелья. Затем добавил для верности еще столько же. Дождавшись, когда служанки начнут разносить невольницам ужин, он заменил стоявший на подносе кувшин своим и велел отнести все это Фирузе. Опасаясь, как бы служанки чего не перепутали, он проследил за тем, чтобы кувшин с лимонной водой был доставлен туда, куда следовало. И лишь затем облегченно вздохнул и прилег на тахту, ожидая прибытия священной особы шаха. Когда ему сообщили, что визит назначен на полночь, Лала-баши и вовсе повеселел. И даже лично сообщил Фирузе, что высочайшее посещение вот-вот состоится.

Фируза на это ничего не ответила. Она почувствовала, что настал час, которого она так боялась и все же ждала. Слухи распространялись быстро, особенно в гареме. И Фируза уже знала, что Надир-шах начал новую войну с горцами. Бежать из гарема не было никакой возможности. Она надеялась, что Муса-Гаджи найдет способ ее спасти, но не похоже было, чтобы это ему удалось. Иногда она слышала рев слона, и это казалось ей признаком того, что Муса-Гаджи где-то рядом. Но дни шли за днями, а вестей от него нет было. Было только его кольцо, гревшее исстрадавшуюся девичью душу. И кинжал, который не в силах был ее защитить, но мог отнять жизнь у того, кто надругался над ее родиной. Фируза молила Аллаха, чтобы он спас ее от ненавистного шаха, чтобы помог Мусе-Гаджи, который, она знала, не пожалеет ради нее жизни, и чтобы направил ее кинжал в сердце Надира, если тот вздумает овладеть ею силой.

От волнения у нее пересохло в горле, и она ничего не ела, а только пила прохладную лимонную воду.

Глава 67

Подкоп Мусы-Гаджи дотянулся уже до стены гарема. Теперь следовало быть особенно осторожным, чтобы его не услышали стражники и подвести подкоп именно туда, где были покои Фирузы. Ширали убеждал его поспешить. На базаре в тот день была суета. Шахские слуги скупали лучшие сладости, шали и изящные вещицы, которые обычно дарят женщинам. Поговаривали, что Надир-шах собирается навестить свой новый дворец, куда недавно перебрался его гарем.

Муса-Гаджи, руки которого были изранены острыми ракушками, копал с удвоенной силой, помогая себе киркой и кинжалом. Когда он миновал фундамент гарема, его сменил Ширали. Им оставалось совсем немного, но тут послышались трубы и литавры приближающейся свиты Надир-шаха.

Факелы осветили ночь. Открылись высокие ворота, и падишах въехал в свой новый дворец. Лала-баши пал ниц перед владыкой, который в эту ночь мог решить его судьбу. Лала-баши трепетал от страха и все же надеялся… Средство, стоившее немалых денег, должно было подействовать.

Наконец, Муса-Гаджи уперся во что-то твердое. Это была каменная плита, которую он сам же и устанавливал, строя гарем. Плита была тяжелая, и приподнять ее можно было лишь вдвоем с Ширали. Пришлось расширять подкоп, чтобы Ширали тоже смог протиснуться к плите. Сквозь узкую щель, проделанную Мусой-Гаджи между плитой и стеной, он увидел руку Фирузы, свисавшую с постели. И на руке ее было то самое кольцо с бирюзой. Значит, они не ошиблись. Еще одно усилие – и Фируза будет спасена!

– Фируза! – негромко позвал Муса-Гаджи.

Ответа не было.

– Проснись, Фируза! – уже громче позвал он. – Это я, Муса-Гаджи!

Но вместо ответа он услышал шум множества приближающихся шагов.

Когда Лала-баши отворил перед Надир-шахом двери покоев Фирузы, она лежала на своей роскошной постели с улыбкой на лице. Шах невольно замер на пороге, любуясь красотой своей избранницы.

– Встань и склонись перед великим повелителем! – приказал ей Лала-баши.

Но девушка даже не пошевелилась.

Под недоуменным взглядом Надир-шаха Лала-баши бросился к Фирузе. Она спала с открытыми, слегка расширенными глазами. У постели ее лежала чаша, из которой она пила лимонную воду. Кувшин был наполовину пуст.

– Что с ней? – встревоженно спросил Надир-шах.

Лала-баши похолодел, поняв, что переборщил с сильнодействующим средством. Но взял себя в руки и ответил:

– Эта нежная роза была так взволнована, ожидая ваше величество, что на время лишилась чувств…

– С девушками это случается, – самодовольно сказал Надир-шах, поглаживая бороду. – Я подожду, пока она очнется.

Лала-баши прикрыл двери покоев и приставил к ним служанку, чтобы она сообщила, как только Фируза придет в себя.

Служанка поминутно заглядывала внутрь – не очнулась ли госпожа. Затем отпила немного лимонной воды из кувшина и устроилась на подушке за дверями покоев. Она прислушивалась к тишине в покоях госпожи и не могла понять, как можно было упустить такую удачу? Служанка знала, что даже наложницы порой становятся шахинями и султаншами, а их сыновья – наследными принцами.

Шах тем временем осматривал дворец, освещенный факелами и фонарями. Сен-Жермен показывал ему все, что успели построить, и рассказывал о том, как прекрасен будет дворец, когда они все закончат. Затем Надир-шах пожелал отдохнуть в хамаме, где стены уже были украшены чудесными росписями, из фонтанов лилась вода, а в бассейне плескалось несколько наложниц. Другие, облачившись по такому случаю в самые привлекательные наряды, наслаждались сладостями и наргиле – женскими кальянами. Они были прекрасны и даже слегка волновали шаха. Но он теперь думал о другой, о той, которая потеряла сознание от предчувствия великой милости, которую соизволил даровать ей властелин мира.

Убедившись, что все стихло, Муса-Гаджи кивнул Ширали, и они с трудом приподняли тяжелую плиту. Отваливее к стене, Муса-Гаджи выбрался наверх и огляделся. Двери были закрыты. Его Фируза лежала на постели без чувств.

– Фируза, – шепнул ей на ухо взволнованный Муса-Гаджи.

Но Фируза по-прежнему не отвечала.

– Что они с тобой сделали? – испуганно тормошил девушку Муса-Гаджи. – Очнись!

– Она дышит? – спросил Ширали.

Муса-Гаджи прислушался к едва ощутимому дыханию девушки.

– Она жива.

Ширали поднял с пола чашу, из которой пила Фируза, принюхался к исходившему от нее запаху, затем плеснул на ладонь и попробовал воду из кувшина.

– Тут что-то не так, – заключил он.

– Они ее отравили?

– Усыпили. Она нескоро проснется, – с видом знатока заявил Ширали. – Это даже хорошо. Не успеет испугаться.

– Меня? – не понял Муса-Гаджи.

– Того, что мы будем выносить ее через подкоп, похожий на могилу.

За дверью послышался шорох. Муса-Гаджи метнулся к стене и достал свой кинжал. Сквозь приоткрытую дверь он увидел спящую служанку, поправлявшую во сне свою парчовую подушку.

– Что там? – тихо спросил Ширали.

– Служанка. Она тоже спит, – ответил Муса-Гаджи.

– Пора уходить, – сказал Ширали.

Муса-Гаджи осторожно взял на руки Фирузу и начал спускаться в подкоп. Когда они скрылись, Ширали потрогал служанку за плечо. Та спала крепко. Тогда он втащил служанку в комнату, положил на постель и накрыл покрывалом.

– Жаль оставлять тебя, красавица, – вздохнул Ширали. – Может, еще увидимся.

И он скрылся под землей, осторожно опустив за собой плиту.

Теперь медлить было нельзя, и заранее купленные кони с притороченными к седлам саблями уже ждали своих седоков. Выбравшись наружу, Муса-Гаджи завернул все еще спящую Фирузу в бурку и положил ее поперек своего коня. Ширали запер землянку на ключ, вскочил на другого коня, и они двинулись вдоль северной стены. Следом шел слон, привычно следуя за своим хозяином. Они стремились поскорее выбраться из Дербента. Ближайшими воротами были Даш-капы, которые охранялись не так сильно, как другие, расположенные ближе к жилым кварталам и цитадели.

Пресытившись томными взорами наложниц, Надир-шах велел Лала-баши узнать, отчего так долго не выходит к нему та, ради которой он сюда прибыл.

– Должно быть, она уже проснулась и приводит себя в порядок, мой повелитель, – заверил Лала-баши и засеменил в гарем.

Не найдя на месте служанку, Лала-баши заподозрил неладное. Войдя в покои Фирузы, он сразу заметил некоторый беспорядок. Ковер был сдвинут, и край его был испачкан землей, а ведь до этого покои сияли чистотой. Охваченный тяжелыми предчувствиями, он осторожно откинул полог покрывала и к своему ужасу увидел вместо Фирузы ее служанку, которая мирно спала на постели госпожи вместо того, чтобы ждать у дверей.

– О я несчастный! – простонал Лала-баши, без сил опускаясь на постель. Все еще не веря в худшее, он сдернул с пола ковер и увидел, что плита явно была вынута, а затем возвращена на место.

– Измена! – завопил Лала-баши что было мочи. – Она исчезла!

Во дворце началась суматоха, по коридорам загрохотали сапоги стражников, заголосили перепуганные женщины. А плачущий от страха Лала-баши торопливо допивал то, что осталось в злосчастном кувшине с лимонной водой. Он знал, что часы его сочтены, и надеялся, что в бесчувственном состоянии умирать будет не так страшно.

Когда в покои Фирузы явился взбешенный Надир-шах, плита была уже снята, а под ней зиял темный подземный проход.

– Ее похитили! – заключил визирь.

– Найти! – взревел Надир-шах. – Догнать! Содрать шкуру и вырвать сердце! А девчонку привести ко мне! Я покажу ей, что бывает, когда терпение владыки достигает предела!

Беглецы осторожно пробирались вдоль древней стены, пока не наткнулись на родник. Кругом все было тихо, и Муса-Гаджи решил сделать остановку. Он бережно снял с коня Фирузу, развернул бурку и плеснул ей на лицо пригоршню ключевой воды.

Фируза встрепенулась, удивленно заморгала и вдруг бросилась на Мусу-Гаджи с кинжалом в руке. Он едва успел схватить ее руку.

– Фируза! – прошептал он.

– Отпусти меня, негодяй! – извивалась Фируза, пытаясь вырваться.

– Это же я, Муса-Гаджи! – тихо сказал Муса-Гаджи, не отпуская ее руку, все еще сжимавшую рукоять кинжала.

– Муса-Гаджи? – удивленно произнесла Фируза, всматриваясь в его лицо.

Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Муса-Гаджи был теперь взрослым мужчиной с курчавой бородой.

– Не узнаешь? – улыбнулся Муса-Гаджи.

Фируза узнала его голос, его глаза, и сердце ее радостно забилось. Это был ее Муса-Гаджи, о котором она мечтала бессонными ночами и ждала будто целую вечность.

– Муса-Гаджи! – прошептала она, и по лицу ее побежали слезы. – Муса… Как ты меня нашел?

– Прости, что не смог сделать это раньше, – ответил Муса-Гаджи.

– А я чуть не убила тебя, – улыбалась Фируза.

– Ничего, – улыбнулся в ответ Муса-Гаджи. – Меня уже много раз пытались убить. Я привык.

– Этот кинжал… – опустила глаза Фируза. – Он предназначался для Надир-шаха.

– Я это понял, – кивал Муса-Гаджи. – Кинжал никогда не помешает.

– А мой отец? – спросила Фируза. – Он жив?

– Он ждет тебя в Согратле, – ответил Муса-Гаджи.

– А это кто? – Фируза показала глазами на спутника Мусы-Гаджи.

– Ширали, мой друг – оглянулся на приятеля Муса-Гаджи. – Считай, что он твой брат перед Аллахом, ибо он касался тебя, когда помогал мне тебя увозить.

– Увозить? – Фируза только теперь начала осознавать, что произошло. – Где мы?

– Еще в Дербенте, – сказал Муса-Гаджи. – Но чем скорее мы его покинем, тем будет лучше.

Будто в подтверждение его слов со стороны дворца затрещали выстрелы и забили тревожные барабаны.

– Скорей! – торопил Ширали. – Еще успеете наговориться!

Свой посох со змеей он спрятал в зарослях, шепнув змейке:

– Я еще вернусь. А если не вернусь – живи по своей воле.

Муса-Гаджи накинул на Фирузу бурку, нахлобучил папаху и помог сесть на коня.

– Езжайте за мной! – сказал Муса-Гаджи, взбираясь на слона. – Не отставайте!

Подбадриваемый Мусой-Гаджи, слон ринулся вперед, а следом устремились Фируза и Ширали.

Глава 68

Стражники и вся личная охрана шаха были брошены на поимку беглянки и тех, кто устроил этот возмутительный побег. По всему Дербенту забили барабаны. Всадники с факелами осматривали все закоулки, сарбазы врывались в дома и переворачивали все вверх дном.

Ворота Дербента велено было наглухо закрыть, всех входящих и выходящих арестовывать для пристрастных допросов.

Когда строгий приказ достиг охраны ворот Даш-капы, стражники не придали ему особого значения. Ворота и так были закрыты, как это делалось каждую ночь. А всовывать в петли тяжелый железный засов им было лень. Достаточно было огромного замка и их самих, которые играли в нарды под сводами запертых ворот. Они были уверены, что тут и мышь не проскользнет. Но вместо мыши появился слон.

Из темноты возникло чудовище с огромными бивнями и ринулось прямо на ворота. Стражники едва успели разбежаться, как старые ворота были разнесены в щепки. Не дав опомниться охране, в образовавшуюся брешь проскочило двое всадников, и запоздалые выстрелы уже не могли их вернуть.

Об этом стало известно, и оказавшийся неподалеку конный отряд шахской гвардии ринулся вслед за беглецами. У них были отличные кони, в небе висела яркая луна, и преследователи скоро заметили беглецов.

Когда над головами засвистели пули и стрелы каджаров, Муса-Гаджи понял, что от этой погони им уйти не удастся. Достигнув рощи, через которую проходила узкая дорога, Муса-Гаджи пропустил вперед Фирузу с Ширали и повернул слона обратно.

– Куда ты? – окликнул его Ширали.

– Попробую их задержать, – ответил Муса-Гаджи.

– Не оставляй меня! – взмолилась Фируза. – Я не поеду без тебя!

– Уходите в горы, – велел им Муса-Гаджи. – В Андалал!

– Я не знаю дороги, – кружил на месте Ширали.

– Фируза покажет, и люди подскажут, – кричал в ответ Муса-Гаджи. – Поспешите!

Стрела вонзилась в хобот слона. Тот жалобно заревел. Муса-Гаджи вырвал стрелу и стегнул ею коня Фирузы.

– Гоните! Скорее!

Фируза не трогалась с места. Тогда Ширали схватил ее уздечку и потянул ее за собой, пришпоривая своего коня.

Шахские гвардейцы влетели в рощу на всем скаку, и тут навстречу им ринулся слон. Он поднимал коней своими бивнями и топтал упавших на землю всадников. А Муса-Гаджи, вырвав у поверженного каджара лук и колчан, метал стрелы в мчавшихся навстречу врагов. В ответ взвилась туча других стрел, и одна из них впилась в руку Мусы-Гаджи. Он попытался ее вырвать, но другая стрела ранила его в ногу. А затем его оглушил топор, брошенный одним из шахских всадников. Муса-Гаджи упал на куст кизила и медленно сполз на землю, истекая кровью. Сарбазы хотели схватить его, однако слон, израненный десятками стрел и пуль, все еще защищал хозяина, круша окружавших его врагов. В конце концов его огромное тело упало рядом с Мусой-Гаджи, и только из хобота продолжал выходить кровавый пар, пока слон оставался жив.

Обозленные тем, что упустили главную цель погони, каджары связали раненого Мусу-Гаджи и повезли его к своему повелителю.

Несчастный Лала-баши, грозный глава шахского гарема, перед которым заискивали высшие сановники двора, валялся в ногах у своего повелителя, моля о пощаде. Молил он слезливо и невнятно, потому что зелье уже начало действовать.

– Я не виновен, о мой повелитель! – бормотал Лала-баши. – Эта девушка – не девушка. Это была Гуль, злой оборотень, который очаровывает людей и похищает их разум! Слава Аллаху, что мы избавились от этой ведьмы! Она хотела погубить ваше величество!..

Сожалея, что евнуха нельзя оскопить дважды, Надир-шах наступил ногой на горло Лала-баши и собрался собственноручно выколоть ему глаза, приговаривая:

– Такому евнуху глаза ни к чему. А мне ни к чему слепой евнух.

Лала-баши взревел от страха, пытаясь закрыть глаза руками.

– Лучше вырвем ему язык, – смилостивился Надир-шах. – Не станет болтать лишнего. Немой евнух лучше слепого.

Слуги оторвали руки Лала-баши от лица, еще один щипцами вытянул язык евнуха, и палач привычным движением отрезал его.

Потерявшего сознание, истекающего кровью Лала-баши выбросили из дворца, как грязную ветошь. Впереди его ждала незавидная участь – он пополнил толпу нищих калек, просивших милостыню у мечетей и на базарах.

Служанку, проспавшую похищение, отдали сарбазам, а потом продали на базаре.

Стражников дворца били плетьми, пока половина из них не испустила дух. Остальных бросили в зинданы, чтобы потом определить в особые части пехоты, посылаемые впереди войска на верную смерть.

Обитательниц гарема отправили обратно в цитадель, чтобы, наблюдая ежедневные казни и расправы, они видели, что ждет тех, кто попытается последовать примеру коварной беглянки. А на их место Надир-шах приказал привезти из Персии своих жен и остальную часть гарема по главе с евнухом-эфиопом.

Расследование показало, что похищение не обошлось без особого зелья. И шах заподозрил, что к делу может быть причастен Сен-Жермен. Но в его склянках ничего похожего обнаружено не было. К строительству дворца тоже трудно было придраться, ведь с подземной частью велено было не спешить, а потому основание дворца было устроено как обычно. И все же Надир-шах едва сдерживал себя, чтобы не отрубить французу голову, пусть он был даже и невиновен. Но визирь напомнил о заслугах Сен-Жермена и о том, что француз еще может пригодиться, когда великий шах-мирозавоеватель примется за Европу. Да и эликсир бессмертия, новую порцию которого Сен-Жермен приготовлял каждую неделю, не был лишним в предстоящей большой войне с горцами.

Сам же Сен-Жермен втайне сожалел, что не оказался участником столь романтичной авантюры. А в том, что виной всему случившемуся была именно любовь, он не сомневался. Француз до мозга костей, он уважал чувства людей, не боявшихся смерти, что придавало скучной, в сущности, жизни столь волнующую прелесть.

Когда очередь дошла до Калушкина, который не мог отрицать, что подкоп был проведен через землянку Петра, тот заявил официальный протест и пригрозил, что донесет в Петербург о неподобающем обращении с резидентом русского двора и непочтительном обращении с реликвией, памятующей о русском императоре. А что до подкопа, то Калушкин – не сторож той землянки, да и сама здешняя земля принадлежит теперь Персии, которая и должна заботиться обо всем, что творится на ней и даже в ее недрах. Надир-шаха эти протесты не смущали. Его беспокоило лишь то, что жалобы Калушкина могут достичь Петербурга раньше даров самого Надир-шаха. И если они будут отвергнуты из-за досадного инцидента с землянкой Петра, то горцы могут обрести важного союзника, когда шах пойдет на них войной.

Подкоп засыпали камнями, а дверь в землянку замуровали так, что ее уже невозможно было открыть.

Чайханщик стойко перенес битье палками по пяткам, но ни в чем не сознался. Расскажи он даже то немногое, что знал, и голова его неминуемо рассталась бы с телом. Отлежавшись после ужасного битья, чайханщик решил больше не искушать судьбу, вырыл свой клад и исчез из Дербента навсегда.