Текст книги "Фламандские легенды"

Глава восемнадцатая
Из которой мы узнаем, за что выпороли Сметсе

Наступил канун праздника всех святых; было очень холодно, и жена Сметсе готовила себе на кухне вкусную смесь из сахара, яичных желтков и брёйнбиира, чтобы излечиться от жестокого кашля, который беспокоил ее с того самого дня, как умер ее муж.

Сметсе постучал в кухонное окошко, и жена его очень испугалась.

– Муженек, – жалобно закричала она, – ты пришел меня мучить, чтобы я молилась за тебя? Я молюсь за тебя, сколько в моих силах, но могу еще больше молиться, коли так надо. Тебе нужны мессы? Ты получишь и мессы, и молитвы, индульгенции тоже получишь. Я куплю тебе индульгенции, поверь мне, муженек, только скорей возвращайся, откуда пришел!

Но Сметсе продолжал стучать.

– Мне не мессы нужны, не молитвы, а крыша над головой, и поесть, и попить; на дворе лютая стужа, сильный ветер, можно замерзнуть. Жена, отвори дверь!

Услышав эти слова, она закричала еще громче, потом начала молиться, креститься, бить себя в грудь, но дверь отворить не собиралась.

– Уходи, уходи, муженек, – только твердила она, – и мессы будут у тебя, и молитвы!

Кузнец тут приметил, что окно на чердаке было открыто: он влез через него в дом, спустился по лестнице и предстал перед женой; но, не желая напугать ее еще больше, так как она с громким криком, призывая на помощь соседок, пятилась все время назад, он не подошел к ней, а присел поодаль, на табурете.

– Разве ты не видишь, женушка, – сказал он, – что я на самом деле Сметсе и вовсе не думаю обидеть тебя?

Но она слушать ничего не хотела, спряталась в угол, и, лязгая зубами, выпучив на него глаза, делала ему знаки рукой, чтобы он удалился, – со страху она вовсе лишилась речи.

– Жена, – дружелюбно обратился к ней кузнец, – так-то привечаешь ты своего бедного мужа, так-то справляешь праздник по случаю его возвращения после долгой разлуки? Ох, ты уже позабыла, сколько лет мы дружно жили с тобой, душа в душу!

Услышав такой ласковый веселый голос, она тихо и робко ответила:

– Нет, господин покойник, не позабыла!

– Так отчего же ты так, испугалась? неужто не узнаешь жирное лицо своего мужа, его круглое брюшко, его голос, каким он когда-то с такою охотой здесь распевал?

– Узнаю, – прошептала она.

– А коли узнаешь, почему ты не смеешь подойти и дотронуться до меня?

– Ах, сударь, вот уж никак не смею, – сказала она, – говорят, что у того, кто дотронется до покойника, омертвеют руки и ноги.

– Подойди, жена, – молвил кузнец, – не верь этим вракам!

– Сметсе, ты и вправду мне не сделаешь ничего худого?

– Ровно ничего, – отвечал он и взял ее за руку.

– Ах, – спохватилась она, – бедный мой муж, ты, наверное, продрог и тебе хочется поесть и попить?

– Ну конечно!

– Так пей же, ешь и согрейся!

И пока Сметсе ел и пил, он рассказал жене, что все никак не может попасть в рай, но теперь решил захватить из своего погреба бочонок брёйнбиира и несколько бутылок вина, чтобы продавать их тем, кто входит в святой град, а на вырученные деньги покупать себе наивкуснейшую еду.

– Все это хорошо, муженек, – заметила она, – но даст ли тебе святой Петр разрешение открыть кабачок у ворот рая?

– Надеюсь, что даст, – отвечал он.

И нагрузившись бочонком брёйнбиира и бутылками вина, Сметсе стал вновь подниматься в рай.

Остановившись у райской стены, он немедля устроил кабачок под открытым небом, ибо воздух в этом небесном месте прекрасен, и в первый же день всяк, входивший в рай, пропускал у него по стаканчику, и все хорошо платили ему – из сочувствия.

Однако многие захмелели и явились в рай в нетрезвом виде. Святой Петр услышал об этом и, дознавшись до причины такого конфуза, предписал Сметсе прекратить торговлю напитками, а его самого велел пребольно выпороть,

Глава девятнадцатая
О праведном суде господа Иисуса

Вскоре приказала долго жить и жена Сметсе: уж очень она напугалась, увидев призрак своего мужа.

Душа ее прямиком полетела в рай, и там, у стены, заметила она бедного Сметсе, который сидел в грустном раздумье. При виде жены он радостно вскочил со своего места.

– Жена, я пойду с тобой!

– Как же ты осмелишься?

– Я спрячусь под твоей юбкой, она такая широкая, что меня не заметят.

Так Сметсе и сделал; жена постучала в райские ворота, и святой Петр ей отворил.

– Входи, добрая женщина! – сказал он.

Но, заметив ноги Сметсе, которые выглядывали из-под юбки жены, святой Петр закричал:

– Окаянный кузнец! Долго ты еще будешь измываться надо мной? Уходи отсюда, продавшийся дьяволу!

– Ах, сударь, – взмолилась женщина, – сжальтесь над ним, или позвольте мне остаться вместе с ним!

– Нет, – сказал святой Петр, – твое место здесь, а его – там. Входи же, а он пусть отправляется прочь, да поживее!

И она вошла в рай, а Сметсе остался за стеной. Но ровно в полдень, когда ангелы-повара принесли жене Сметсе ее порцию чудесного пирога с рисом, она подошла к стене и, перегнувшись вниз, крикнула:

– Ты здесь, муженек?

– Да, я здесь, – отвечал он.

– И ты голоден?

– Конечно.

– Ну так вот, – сказала она, – разверни свой кожаный передник, и я брошу тебе пирог с рисом, который мне сейчас дали, только спрячь его хорошенько, муженек, и съешь поскорее!

– Ну, а как же ты, – спросил он, – что же ты будешь есть?

– Пока ничего, – отвечала она, – но я слышала, что скоро будет ужин.

И Сметсе, поев пирога с рисом, почувствовал сразу, как у него прибавилось силы, ибо этот пирог был сочнее и аппетитнее самого лучшего мяса. Тем временем жена его, прогулявшись по раю, снова подошла к стене и стала рассказывать Сметсе, что она там увидала.

– Ах, муженек, в раю так чудесно! как бы я хотела, чтобы и ты был здесь! Вокруг господа Иисуса сидят мудрецы и рассуждают с ним о добре, о любви, о справедливости, о знании и красоте, а также о том, как лучше управлять людьми и как сделать, чтобы все были счастливы. Слова их звучат, точно музыка. И каждое мгновение они бросают в мир семена прекрасных, добрых, справедливых, правдивых мыслей. Но люди так злы и глупы, что топчут ногами эти семена или дают им засохнуть. А немного поодаль в разных местах сидят гончары и золотых дел мастера, каменщики и маляры, кожевники и сукновалы, плотники и кораблестроители, и надобно видеть, что за прекрасные вещи они создают, каждый – в своем ремесле. И когда они что-нибудь уж очень хорошо сработают, тогда они тоже бросают добрые семена в мир, но и эти семена частенько погибают.

– Жена, а кузнецов ты там не видала?

– И кузнецов видала!

– Ах, как бы я хотел вместе с ними работать! – сказал Сметсе. – Ведь мне так стыдно, что я должен здесь жить, будто дармоед какой, ничего не делая и кормясь подаянием. Но послушай, жена! Уж если святой Петр не хочет пустить меня в рай, попроси за меня господа Иисуса, он добр и, быть может, смилостивится надо мной.

– Иду, муженек, иду, – отвечала она.

Когда Иисус, окруженный своими мудрыми советниками, увидел женщину, приблизившуюся к нему, он сказал ей:

– Я узнаю тебя, добрая женщина, при жизни ты была замужем за кузнецом Сметсе, который так хорошо принял меня, когда я в образе младенчика спустился на землю со святым Иосифом и святой Марией. А разве твой муж не в раю?

– Ах, нет, господи Иисусе, – отвечала она, – мой муж остался за воротами, он очень опечален и огорчен, святой Петр его сюда не пускает.

– А почему? – спросил Иисус.

– Уж и сама не знаю почему, – отвечала она.

Но тут ангел, заносивший на медную доску список людских прегрешений, вдруг вмешался:

– Сметсе не может войти в рай, ибо, избавившись от дьявола, он сохранил у себя его деньги.

– О, это большое преступление, – сказал Иисус, – но разве он не раскаялся?

– И еще как! Да и всю свою жизнь он был добрым, сострадательным, милосердным.

– Пошлите за ним! – повелел Иисус, – я хочу сам его допросить.

Несколько ангелов с алебардами повиновались и привели Сметсе к сыну божьему, который сказал ему так:

– Сметсе, это правда, что ты сохранил у себя деньги дьявола?

– Да, господи! – отвечал кузнец, и коленки у него застучали друг о дружку от страха.

– Сметсе, это нехорошо! Уж лучше человеку страдать от всяких мук, печалей и забот, чем хранить деньги дьявола, который так зол, уродлив, несправедлив и лжив. Но, может быть, ты расскажешь мне о каком-нибудь похвальном поступке, которым ты хоть чуточку загладил свою великую вину?

– Господи, – сказал Сметсе, – я долго сражался вместе с зеландцами за свободу совести и вместе с ними терпел голод и жажду!

– Это хорошо, Сметсе, но продолжал ты и дальше так похвально вести себя?

– Увы, господи, нет! – признался кузнец, – говоря без утайки, храбрости моей хватило ненадолго: я вернулся в Гент и вместе с другими продолжал сносить испанское иго.[42]42
  В результате революции против испанского господства северные провинции Нидерландов приобрели в конце XVI века независимость (будущая Голландия), в то время как южные провинции (Фландрия и другие) еще долго оставались под властью испанцев.


[Закрыть]

– Это дурно, Сметсе, – отвечал Иисус.

– Господи! – заплакала жена кузнеца, – никто не был щедрее его к беднякам, ласковее со всеми, добрее с врагами, даже с гадким Слимбруком!

– Это хорошо, Сметсе, – сказал Иисус, – но нет ли у тебя еще какой-нибудь важной заслуги?

– Господи, я всегда с радостью работал, ненавидел лень и уныние, искал веселья и забавы, любил петь песни и с охотой попивал брёйнбиир, посланный мне богом.

– Это хорошо, Сметсе, но еще недостаточно!

– Господи! – продолжал кузнец, – я что было силы избил мерзкие призраки Якоба Гессельса, герцога Альбы и Филиппа Второго, короля Испании.

– Вот это отлично, Сметсе, – сказал Иисус, – разрешаю тебе войти в мой рай!

Дополнение

Галевин[43]43
  Текст этой фламандской народной песни приводится по кн.: Ch. Рotvin. Charles De Coster. Sa biographie. Lettres а Elisa. Bruxelles, 1894, p. 209–210.


[Закрыть]
Фламандская народная песня

 
1. Сир Галевин пел песню; услышав эту песню, все шли к нему.
2. Эту песню услышала дочь короля, которую очень любили ее родители.
3. Она пошла к своему отцу: «Отец, дозволь мне пойти к Галевину!»
4. «О нет, дочь моя, нет, не ходи! Тот, кто идет туда, никогда не возвращается».
5. Она пошла к своей матери: «Мать, дозволь мне пойти к Галевину!»
6. «О нет, дочь моя, нет, не ходи! Тот, кто идет туда, никогда не возвращается».
7. Она пошла к своей сестре: «Сестра, дозволь мне пойти к Галевину!»
8. «О нет, сестра моя, нет, не ходи! Тот, кто идет туда, никогда не возвращается».
9. Она пошла *к своему брату: «Брат, дозволь мне пойти к Галевину!»
10. «Мне нет дела, куда ты пойдешь, лишь бы ты сберегла свою честь и высоко несла свой венец».
11. Она вошла в свою комнату; она надела свои лучшие одежды.
12. Что надела она сперва? Рубашку тоньше шелка.
13. Чем опоясала она свой прекрасный стан? Золотым кушаком, который сделал ее еще стройнее.
14. Чем украсила она свое пунцовое платье? Золотыми пуговицами.
15. Чем украсила она свой кейрле? Жемчугами.
16. Что надела она на свои прекрасные белокурые волосы? Тяжелый золотой венец.
17. Она пошла в отцовскую конюшню и выбрала себе лучшего скакуна.
18. Она села на скакуна. Распевая песню и трубя в рог, она поехала через лес.
19. Когда она доехала до самой середины леса, она встретила сира Галевина.
20. «Здравствуй! – сказал он, приблизившись к ней. – Здравствуй, прекрасная девушка с блестящими карими глазами!»
21. Они поехали рядом и не вымолвили ни единого слова.
22. Они подъехали к виселице; на ней висело много женских трупов.
23. Сир Галевин тогда ей сказал: «Уж если ты самая красивая девушка, так выбирай сама себе смерть: твой последний чае настал».
24. «Хорошо, уж если я могу сама выбирать, я выбираю себе смерть от меча».
25. «Но сначала сними свой плащ, ведь девичья кровь брызжет с силой, и мне будет жаль, если она омочит его».
26. Прежде чем он снял свой плащ, его голова покатилась к ее ногам. Голова произнесла такие слова:
27. «Пойди в пшеничное поле и затруби в мой рог, чтобы меня услышали мои друзья».
28. «Я не пойду в пшеничное поле, я не буду трубить в рог, я не послушаюсь приказа убийцы».
29. «Так подойди к подножью виселицы и возьми мазь, чтобы натереть ей мою шею, из которой льется красная кровь».
30. «Я не подойду к виселице, я не натру мазью твою окровавленную шею, я не послушаюсь приказа убийцы».
31. Она взяла голову за волосы и вымыла ее в прозрачном ручье.
32. Она села на своего скакуна. Распевая песню и трубя в рог, она поехала через лес.
33. На полдороге ей попалась навстречу мать Галевина. «Прекрасная девушка, не видала ли ты моего сына?»
34. «Твой сын Галевин отправился на охоту, и ты никогда в жизни его не увидишь!»
35. «Твой сын Галевин мертв. Я прячу его голову в складках моего платья, и оно все покраснело от крови».
36. И когда она подъехала к воротам замка, она затрубила в рог, словно мужчина.
37. И когда отец услышал весть о ее возвращении, он очень обрадовался.
38. В замке устроили пир и голову Галевина положили посредине стола.
 

Приложения

M. H. Черневич «Шарль де Костер и его «Фламандские легенды»

В первых числах января 1857 г. подписчикам брюссельского еженедельника «Уленшпигель» был разослан новогодний подарок – литография знаменитого бельгийского художника Фелисьена Ропса с изображением группового портрета редакторов и сотрудников этого журнала.

Среди двенадцати дружеских шаржей-портретов читатели увидали и простодушное, смущенное лицо человека с взъерошенной шевелюрой и длинными усами. Это был Шарль Де Костер. В руках он держал небольшой томик с надписью «Фламандские легенды» – свою первую книгу. Вышла эта книга несколько позднее – в конце того же 1857 г. (с датой 1858).

Тридцатилетний журналист Шарль Де Костер уже не был новичком в литературе. Прошло почти десять лет с той поры, как он начал пробовать свои силы в самых разнообразных поэтических жанрах. В этих ранних, еще незрелых опытах сквозь чужие влияния иногда пробивалась оригинальная струя. Но в большинстве своем они носили подражательный характер. Поиски собственного пути у Шарля Де Костера продолжались долго. Только во «Фламандских легендах» – сборнике новелл, навеянных средневековыми преданиями, – в его творческом развитии произошел решительный перелом. Собственный путь был найден, и дарование молодого писателя развернулось стремительно и ярко.

Первая удача открыла дорогу к его главной книге – всемирно прославленной эпопее с причудливым и задорным названием «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, об их доблестных, забавных и достославных деяниях во Фландрии и иных краях» (1867) Тяготение к национальной стихии и народному быту Фландрии, интерес к истории и фольклору родной страны, любовь к простым людям и ненависть к церковной и политической тирании – все эти черты «Фламандских легенд» во многом предвещали «Легенду об Уленшпигеле» Преемственная связь между обоими произведениями, отделенными друг от друга десятилетием, наиболее отчетливо обозначилась в «Сметсе Смее», самой характерной новелле «Фламандских легенд».

Однако «Легенда об Уленшпигеле», затмившая собой другие произведения Де Костера, оставила в тени все, что он создал раньше и позже своего шедевра В том числе и блещущие талантом «Фламандские легенды».

«Я не стану защищать ни «Брабантские рассказы» (1861), ни даже «Свадебное путешествие» (1872), этот любопытный, хотя и очень неровный реалистический роман, вызвавший живой отклик за границей Но я бы очень просил, чтоб не забыли «Фламандские легенды» Если “Легенда об Уленшпигеле” – собор, то «Фламандские легенды» – его портал», – так говорил в 1959 г крупный знаток бельгийской литературы Й Хансе в своей речи, посвященной памяти Шарля Де Костера.[44]44
  «Bulletin de l'Académie Royale de langue et de littйrature française», 1959, t 37, № 4, p 176


[Закрыть]

К этим словам можно лишь добавить, что «Фламандские легенды» заслуживают внимания не только как подступ к вершине творчества писателя. «Фламандские легенды» – памятник исключительно своеобразной свежести и силы – имеют совершенно самостоятельное значение как в творчестве Шарля Де Костера, так и в становлении национальной самобытности молодой бельгийской литературы.

О Шарле Де Костере на его родине написано немало книг. Друзья и почитатели, верные его памяти, после нескольких лет тщательных исследований рассказали о главных фактах его биографии, воздав должное тому, кто при жизни оставался неизвестным.

Однако даже самые подробные и достоверные биографии Де Костера, – написанные его старшим другом, бельгийским критиком и поэтом Ш. Потвеном,[45]45
  Ch. Роtvin. Charles De Coster. Sa biographie. Lettres а Elisa. Bruxelles, 1894.


[Закрыть] а затем и современными историками бельгийской литературы Й. Хансе, Л.-Л. Соссе, А. Либерехтом,[46]46
  J. Hanse. Charles De Coster. Liége, 1928; L.-L. Sosset. La vie pittoresque et malheureuse de Charles De Coster. Bruxelles, 1937; H. Lieberecht. La vie et le rêve de Charles De Coster. Bruxelles. 1927.


[Закрыть] – неполны и содержат пробелы. Почти ничего не известно о детстве и отрочестве Де Костера, а также о последних годах его жизни, проведенных им в полном одиночестве.

Те немногие автобиографические свидетельства, которые остались после Шарля Де Костера, – в том числе разрозненные страницы его дневника и начатые воспоминания о школьных годах – хранятся в архиве Королевской библиотеки в Брюсселе, но не изданы, и лишь отдельные цитаты из них рассеяны по страницам книг западноевропейских исследователей его творчества.

К счастью, до нас дошли письма Шарля Де Костера к Элизе Спрёйт, девушке, которая несколько лет считалась его невестой. Эти письма, собранные и частично опубликованные Ш. Потвеном в приложении к написанной им биографии Де Костера, дают нам драгоценную возможность заглянуть во внутренний мир писателя и узнать с его собственных слов о его характере, литературных вкусах, взглядах на жизнь. Располагая лишь небольшим количеством материалов – письмами к Элизе (главным образом), выдержками из архивных документов, да отрывочными воспоминаниями близко знавших его людей, мы все же можем ясно представить себе живой образ безукоризненно честного человека, с независимой, гордой натурой и свободным острым умом.

«Как я вам благодарна! – писала сестра Де Костера Ш. Потвену по поводу заметки, напечатанной им в журнале «Revue de Belgique» (15.X 1879) вскоре после смерти ее брата. – Вы так хорошо показали, что при его уважении к себе никто и ничем не мог бы его купить».[47]47
  См. Ch. Potvin. Op. cit., р. 1


[Закрыть]

* * *

Шарль-Теодор-Анри Де Костер (Charles-Thйodore-Henri De Coster) родился 20 августа 1827 г. в Мюнхене. Его отец, фламандец из Ипра, служил управляющим хозяйством у графа Шарля-Мереи д'Аржанто, тирского архиепископа и палского нунция при баварском дворе. В прошлом блестящий офицер бельгийской армии, граф д'Аржанто благоволил к своему подчиненному и соотечественнику и крестил его первенца, «унаследовавшего красоту своей матери»,[48]48
  H. Lieberecht. Op. cit., p. 6.


[Закрыть] Анны-Марии Картрейль, валлонки по происхождению и белошвейки по профессии. Свои первые детские годы мальчик провел в богатстве и роскоши архиепископского дворца. Это обстоятельство дало повод окружить легендами рождение и воспитание Шарля Де Костера. Некоторые западноевропейские исследователи, в том числе и современные, высказывали предположение, что он был побочным сыном графа д'Аржанто, а по другой версии – сыном его брата.[49]49
  См. «Synthéses», 1961, № 178; 1960, № 173.


[Закрыть] Это предположение, не подтвержденное никакими фактами, отвечало желаниям известных кругов доказать, что писатель, посвятивший свое творчество изображению жизни фламандского народа, был стопроцентным валлоном и к тому же – аристократом по крови. Й. Хансе, Ш. Потвен и другие серьезные биографы Де Костера решительно отвергали эту версию.

«Будущий автор «Легенды об Уленшпигеле» был, несомненно, сыном своих родителей, даже если от этого и пострадал романтизм», – писал бельгийский критик Ю. Жюэн в предисловии к «Легенде об Уленшпигеле», изданной в Брюсселе в 1962 г.[50]50
  H. Juin. Introduction in Ch De Coster. La Légende d'Ulenspiegel. Bruxelles, 1962, p. XIX.


[Закрыть]

Шарль Де Костер всегда с любовью вспоминал своего скромного отца, которого он к большому своему горю потерял в 1834 г. За год до этого семья Де Костеров покинула Германию и, вернувшись на родину, обосновалась в Брюсселе, где затем прошла вся жизнь писателя. Тогда же родилась его сестра Каролина, ставшая ему верным и преданным другом. После смерти отца мать взяла мальчика из пансиона, где он терпел муки унижения. «Я был тогда слабым хрупким ребенком…, – писал Де Костер в неизданных «Воспоминаниях о коллеже», – я плакал, а когда видел, что надо мною смеялись, сдерживал слезы, но гнев бросался мне в голову».[51]51
  См. J. Hanse. Op. cit., p. 4.


[Закрыть]

Крайняя чувствительность, отделявшая его от сверстников, усугублялась, быть может, чисто женским влиянием семьи, в которой мальчик рос без отца. Благодарное и нежное чувство к матери и сестре на всю жизнь внушило Де Костеру возвышенно-рыцарское отношение к женщинам, которое, по его собственному признанию, было преобладающей чертой его творчеств».[52]52
  В своей книге Ш. Потвен приводит такой пример: «В рукописи, датированной 1879 годом, в которой Де Костер писал о своих произведениях, он, перечислив имена всех своих героинь, отметил, что в их образах «слагал гимны во славу девушки, женщины, матери». – «Эта черта, – прибавил он, – преобладает во всем его творчестве»«(Де Костер о себе всегда писал в третьем лице. – М. Ч.) (Ch. Potvin. Op. cit., p. 25).


[Закрыть]

Граф д'Аржанто, переехавший в Льеж, не забывал на первых порах своего крестника и потребовал, чтобы его отдали в иезуитский коллеж Сен-Мишель, где основательно изучали латынь и греческий. Вероятно, в стенах этого учебного заведения и зародился ярый антиклерикализм Шарля Де Костера. Потом в тех же «Воспоминаниях о коллеже» он писал, что утратил веру.[53]53
  См. J. Hanse. Op cit., p. 31.


[Закрыть]

Закончив коллеж, юный отступник наотрез отказался продолжать образование в духовной семинарии, как предлагал ему архиепископ, который надеялся, что крестник пойдет по его стопам. Это было первое сопротивление, оказанное Де Костером архиепископу. Но ему в то время уже почти исполнилось семнадцать лет, необходимо было работать, помогать матери, и он поступил на службу в знаменитый брюссельский банк (La Sociйtй Gйnйrale de Belgique), фактически управлявший промышленностью Бельгии. Здесь он провел шесть лет (1844–1850), выполняя однообразные обязанности младшего клерка. Трудно представить себе более тяжкое испытание для юноши, одаренного живым воображением и почувствовавшего себя поэтом.

Все свои свободные дни и часы младший клерк, томившийся «как птица в клетке»,[54]54
  H. Lieberecht. Op. cit., p. 10.


[Закрыть] отдавал чтению и писательству, к которому испытывал неодолимую склонность. Наконец, он нашел выход из своего монотонного существования. Вместе с группой друзей он основал в сентябре 1847 г. литературный кружок, прозванный ими «Обществом весельчаков». Шуточная речь, пересыпанная латынью, которую Де Костер произнес на открытии этого содружества, была проникнута откровенным свободомыслием в духе Рабле.

«Подопечный папского нунция дебютировал паро дней на католическое богослужение», – не без ехидства сообщает его биограф.[55]55
  Ch. Potvin. Od. cit., p. 5.


[Закрыть]

Двадцать веселых молодых брюссельцев – художников, музыкантов, поэтов и просто любителей искусства, среди которых были военные, юристы, издатели и один столяр, на досуге занимавшийся игрой на трубе, – поставили себе целью знакомство с произведениями великих писателей и поощрение собственных литературных опытов. Каждую неделю «Весельчаки» собирались за круглым столом и при свете свечей по очереди читали свои сочинения, а потом обсуждали их. Суд друзей был суровым и нелицеприятным. Произведения, удостоенные похвалы, помещались в рукописный «Журнал», выходивший один раз в неделю в одном экземпляре. Произведения, отвергнутые критиками, отправлялись в архив.[56]56
  В Брюссельской Королевской библиотеке хранятся 6 томов «Журнала» и 4 тома архива «Весельчаков».


[Закрыть]

В 40-е – 50-е годы XIX века бельгийская литература еще не была самостоятельна, она находилась под сильным влиянием европейского, главным образом французского, романтизма. Романтически были настроены и «Весельчаки». Как истый романтик выступал на литературных собраниях кружка и Шарль Де Костер. «Весельчакам» нравилась его богатая фантазия, но они находили, что ему «не хватает глубины». Товарищи не щадили его самолюбия. «На полях его рукописей часто встречаются пометы: «банально», «тривиально», «больше поэтичности и изящества формы»«, – пишет Л.-Л. Соссе, изучивший все десять томов «Общества весельчаков».[57]57
  L.-L. Sosset. Introduction a l'oeuvre de Charles De Coster. Bruxelles. 1957. p. 16


[Закрыть]

Однако экзотическая новелла Де Костера «Муха-мед», носившая подзаголовок «восточная сказка» и написанная под воздействием Шатобриана, привела «Весельчаков» в восхищение. В 1848 г. она попала в «Журнал», а затем и в печать. Это было первое печатное произведение начинающего автора.

По мнению Соссе, в ранних опытах молодого Де Костера трудно угадать будущего автора «Легенды об Уленшпигеле». «Но среди банальных стихотворений и посредственных новелл были однако и такие, – пишет Соссе, – которые заслуживают внимания. Так, в новелле «Да будет год благоприятным» (тоже восточной повести. – М. Ч.) попадаются страницы, своим наивным, простодушным тоном предвещающие «Фламандские легенды**».[58]58
  Там же, стр. 15.


[Закрыть]

«Весельчаки» занимались не только литературой. Они увлекались театром и часто ставили любительские спектакли. Они сами сочиняли пьесы и музыку, сами писали декорации и шили костюмы и, конечно, сами играли на сцене. Пьесы для театра писал и Шарль Де Костер, мечтавший стать драматургом. Добропорядочная публика, состоявшая главным образом из родственников «Весельчаков», иногда бывала шокирована слишком вольным текстом, звучавшим со сцены, а порой – и смелостью костюмов. Когда родственники начинали уж очень сердиться и в зрительном зале поднимался шум, к рампе подходил режиссер спектакля и торжественным, скорбным тоном заявлял, что «Весельчаки», «побежденные буржуазными предрассудками, согласны смягчить дерзость своего произведения».[59]59
  См.: H. Fierens-Gevaert. Figures et cités de Belgique. Bruxelles, 1907, p. 7.


[Закрыть] Занавес падал, и спектакль прекращался под гул возмущенной публики. Так молодые литераторы выражали свое презрение филистерам и мещанам.

Летом друзья совершали поездки по Бельгии, изучали родную страну. В этих поездках принимал участие и Шарль Де Костер. Веселый и общительный, он всегда был желанным членом кружка, где мальчишеские дурачества и состязания в остроумии чередовались с серьезными занятиями. Но, если для большинства «Весельчаков» пребывание в содружестве стало в конце концов лишь предлогом для совместных развлечений, для Шарля Де Костера оно было школой мастерства. Чем старше он становился, тем серьезнее относился к своему призванию. Большим событием в его жизни был вечер, когда присутствовавший на собрании «Общества весельчаков» глава либеральной партии «папаша Дефакс», выслушав его стихотворение «Собаки», содержавшее элементы социальной критики в духе Жорж Санд и Гюго, назвал Де Костера «настоящим поэтом». Окрыленный признанием авторитетного для него лица, Де Костер записал в своем дневнике: «Поэт! какое прекрасное имя! Заслужу ли я его?… О тщеславие! Какие только мечтания не родишь ты! Смогу ли я осуществить их? Но я буду работать. Работа меня далеко поведет. Клянусь, я буду работать!».[60]60
  См. Ch. Potvin. Op. cit., p. 6.


[Закрыть]

Служба в банке уже стала несовместима с поэзией. «23 ноября 1850 года я подал в «Société Générale» прошение об увольнении меня из банка, – этой фразой начинается одна из уцелевших страниц дневника Де Костера, датированная 1 января 1851 г. – Жизнь служащего мне ни под каким видом не подходила».[61]61
  См. там же, стр. 4.


[Закрыть]

Он чувствовал пробелы в своем образовании и решил учиться. Граф д'Аржанто рекомендовал ему поступить в старинный Лувенский университет, где ему была обеспечена высокая протекция крестного отца. Но очагу тогдашней католической реакции Де Костер предпочел недавно созданный (1834) Новый Брюссельский университет, манивший его своей атмосферой вольнодумия. Отношения с архиепископом ухудшились. В конце 1850 г. Шарль де Костер поступил в Брюссельский университет на факультет литературы и философии. Он не был примерным студентом. Университетские занятия не увлекали его, к тому же его постоянно тревожила мысль, что они отнимают у него время от единственного дела, которому он мечтал посвятить себя целиком. Исключением был курс лекций по истории Нидерландской революции XVI в., который с блеском читал профессор Альтмейер.[62]62
  Альтмейера высоко ценил Маркс, подаривший ему один из первых экземпляров «Капитала». См. «Revue de l'Université de Bruxelles», 1968, octobre – décembre № 1, p. 9.


[Закрыть] Лекции этого талантливого преподавателя всегда собирали многочисленную студенческую аудиторию. Как и большинство его передовых современников, Шарль Де Костер живо интересовался героическим и бурным периодом истории Фландрии XVI в. Это было естественно в условиях патриотического подъема, который испытывала Бельгия, так недавно освободившаяся от господства Голландии в результате революции 1830 г. Следы внимательного изучения лекций Альтмейера, который сыграл заметную роль в умственном развитии Де Костера, равно как и вышедшего немного позже классического труда американского историка Мотли «История Нидерландской революции и основания республики Соединенных провинций» (1856), можно найти и в новелле «Сметсе Смее», и в «Легенде об Уленшпигеле».

Студенческие годы Шарля Де Костера были богаты новыми встречами и дружескими связями. Через Фелисьена Ропса, своего будущего иллюстратора, вступившего в 1851 г. в «Общество весельчаков», Де Костер сблизился с кругом художников, из которых вышли затем крупные деятели бельгийской культуры. Особенно тесная дружба связывала его с художником Адольфом Дилленсом и скульптором Шарлем Самюэлем. Веселой гурьбой вместе ездили за город, устраивали пикники, ели блины, пили пиво в дешевых кабачках, о которых с таким смаком рассказал Де Костер во «Фламандских легендах» и в «Легенде об Уленшпигеле», наблюдали, как веселится народ. «Мы приехали и стали держать между собою совет: что будем делать? – писал Шарль Де Костер Элизе из Гента, куда он попал в карнавальную ночь уже по окончании университета вместе с Дилленсом и другими художниками. – Смотреть на народ, только на народ. Буржуа повсюду одинаков. Итак, будем смотреть на народ!» (№ 146, стр. 203).[63]63
  Письма к Элизе мы будем обозначать номерами и страницами по изданию Ш. Потвена. Де Костер не датировал своих писем. Ш. Потвен расположил их по годам в условном порядке, исходя из содержания, рода бумаги, цвета чернил и т. д. Неизданные же письма, цитируемые другими биографами, будем оговаривать особо.


[Закрыть]

Помимо «Общества весельчаков» (из которого он вышел в 1853 г.) Де Костер посещал студенческий литературный кружок «Лотокло». Пытаясь заработать на «жизнь, он выступал под разными псевдонимами с маленькими рассказами, сказками, стихами и заметками в газетах и журналах – иногда в журнальчиках-однодневках, написанных от руки, – эфемерных изданьицах, которые возникали так же внезапно, как исчезали. Не все напечатанное Де Костером в ту пору собрано: кое-что затерялось в периодической прессе.[64]64
  См. «Revue de l'Université de Bruxelles», 1968, octobre – décembre, № 1, p. 11.


[Закрыть] Правда, он больше писал, чем печатал. Всегда недовольный собой он уничтожал большую часть написанного им.

В последние годы учения в университете Де Костер принялся писать александрийским стихом пятиактную историческую драму «Кресценций», которой придавал большое значение. Примечателен выбор героя-тираноборца. Кресценций, римский патриот, выступивший в X в. против германского владычества в Италии, пытался установить на родине республику, но был обезглавлен германским императором Оттоном III. В этот исторический сюжет Де Костер ввел легендарную фигуру жены Кресценция, Стефании, героически отомстившей императору за гибель своего мужа. Занятый подготовкой к дипломным экзаменам, Де Костер забросил работу над «Кресценцием». Лишь незадолго до своей кончины он возвратился к любимому детищу своей молодости и попытался переделать драму, дав ей новое название «Стефания».[65]65
  Только перед первой мировой войной рукопись «Стефании», датированная 1878 г., была найдена в бумагах друга Де Костера, Г. Дениса. В 1927 г. критик К. Гюисманс, бывший тогда министром наук и искусств Бельгии, опубликовал эту драму в ее окончательном варианте.


[Закрыть]

В 1851 г., когда Де Костер был студентом первого курса, он встретил Элизу Спрёйт. Ей было девятнадцать лет, ему – двадцать четыре. Под впечатлением этой встречи он написал в том же году стихотворение «Love»[66]66
  Любовь (англ.).


[Закрыть] и романтическую повесть «Силуэт влюбленного», в которой под именами Рене и Люси вывел себя и Элизу. Любовь к Элизе оставила глубокий след в его жизни и творчестве. «Нет у меня произведения, где бы я не набросал твой портрет», – писал он ей позднее (№ 67, стр. 142). Через несколько лет после того, как они расстались, он запечатлел черты Элизы, бывшей для него воплощением женской прелести и обаяния, в образа нежной Неле, подруги Тиля Уленшпигеля.