Текст книги "Кровь и мёд"

Женщина с золотисто-каштановыми волосами, которую мы недавно видели плачущей, заглянула в палатку. За руку она держала девочку, очень на нее похожую.

– Полуночный поисковый отряд вернулся, госпожа. – Всхлипнув, она утерла слезу. – Нигде нет ни следа. Следующий отряд уже в сборе.

– Не бойся, Исме. Мы его найдем. – Ля-Вуазен сцепила руки, и голос ее смягчился. – Тебе следует отдохнуть. Отведи Габриэль назад к вам в палатку. Мы разбудим вас, если что-нибудь выясним.

– Нет, мне… мне лучше присоединиться к отряду. Прошу, не велите мне сидеть сложа руки, когда мой сын… – Исме замолкла, обуреваемая чувствами, а затем решительно процедила: – Пока его не найдут, покоя и отдыха мне не будет.

Ля-Вуазен вздохнула.

– Что ж, хорошо.

Когда Исме благодарно кивнула и увела дочь из палатки, тетка Коко посмотрела на меня.

– Если ты согласна на мои условия, то пойдешь со следующим отрядом на поиски Этьена. Они выступают немедленно. Николина сопроводит тебя, равно как и Исме с Габриэль. Своих спутника и фамильяра тоже можешь взять с собой. – Она помолчала секунду. – Козетта, ты останешься здесь.

– Tante… – начала Коко.

– Он мне не фамильяр!.. – рявкнула я.

Но Ля-Вуазен перебила нас обеих, сверкнув глазами.

– Ты испытываешь мое терпение, дитя. Если желаешь, чтобы я поразмыслила над вашим предложением о союзе, найти Этьена ты должна до рассвета. Мы договорились?

Шаг вперед

Рид

Нож в моей ладони был тяжел. Тверд. Лезвие – равновесно, остро. Я купил этот нож у одного из лучших кузнецов Цезарина – того самого, который позднее сговорился с парочкой преступников убить мою жену. Когда я сдал кузнеца властям, он с презрением назвал меня «синей свиньей». Столько лет мы вели с ним дела, а я и не подозревал, что он меня ненавидит. Как и сен-луарские земледельцы. И все дело было в моем мундире.

Нет.

Во мне самом. И в моих убеждениях.

Мишень была украшена золотыми звездами. В нужных местах деревянного круга крепились кожаные манжеты – две для рук помощницы и две для ног. Сверху мишень покрывало нечто, подозрительно похожее на кровь.

Легким движением запястья я метнул нож. Тот вонзился в самый центр мишени.

Деверо рассыпался в аплодисментах.

– Это было просто… просто шедеврально, мсье Диггори! Воистину, Луиза не лгала о вашем мастерстве! – Он обмахнулся веером. – Ах, публика будет в восхищении. Мы назовем вас Свирепый Кинжал. Или нет, лучше Гроза Клинков.

Я с тревогой уставился на него.

– Вряд ли стоит…

– Ох, да, вы правы, безусловно правы. Нужно подобрать идеально подходящее имя. Не волнуйтесь! Вместе мы сумеем его найти… – Он резко вскинул руки, будто держал перед собой портрет. – Трехпалый метатель? Для броска ведь нужны три пальца, верно?

– Еще чуть-чуть, и станет уже неприлично. – Разлегшийся на сверкающем покрывале Бо расхохотался. Рядом с ним на земле лежали остатки его обеда. – Позволите ли предложить в качестве варианта Le Petit Jésus[11]11
  «Маленький Иисус», французский синоним мужских гениталий (фр.).


[Закрыть]?

– Хватит. – Я глубоко вдохнул через нос, чувствуя, как внутри уже нарастает жар. Даже я сам услышал, как устало звучит мой голос. А ведь я просто хотел потренироваться немного во время привала. Это была роковая ошибка. – Сценическое имя мне не нужно.

– Мой милый, милый мальчик! – Деверо схватился за сердце так, будто я по меньшей мере оскорбил его мать. – Как же тогда нам вас называть? Просто Ридом Диггори вас представить мы никак не можем. – Он отмахнулся от моих возражений. – Подумайте, сколько крон мы выручим на этом, мой славный юноша, только подумайте! Вам нужно имя, неповторимый образ, чтобы увлечь зрителей в мир фанта… – Его рука застыла, а в глазах вспыхнул восторг. – Алая Смерть, – произнес он со вкусом.

У меня дрогнуло сердце.

– Да, определенно. Лучше и быть не может. Рыжие волосы, алая кровь… Выбор очевиден. Приходите, все приходите посмотреть на великого, ужасного, рокового красавца, именуемого Алой Смертью!

Бо согнулся пополам от смеха. Я чуть не швырнул другой кинжал в него.

– Мне больше по вкусу Рауль.

– Вздор. Я более чем откровенно выказал свое отношение к этому имени. – Деверо опустил руки, взволнованно качая пером на шляпе. – Не бойтесь, я совершенно уверен, что со временем новое прозвание придется вам по вкусу. А пока что, быть может, передохнете немного? Мы могли бы нарядить вас обоих для грядущего дебюта!

Бо тут же вскинулся, приподнявшись на локтях.

– Я вам уже сказал, что на сцену не выйду.

– Всем в нашей труппе полагается носить подобающие костюмы, ваше высочество. Даже сборщикам билетов и чаевых у зрителей. Уверен, вы это понимаете.

Бо со стоном откинулся на спину.

– Так держать! – Деверо выудил из рукава мерную ленту. – Теперь же мне необходимо снять пару мерок – самую малость, клянусь вам, – и все будет готово. Вы позволите? – Он указал на мое плечо.

Я кивнул, и Деверо подступил ближе, дохнув на меня вином.

Что ж, это объясняло многое.

– Если не возражаете, – пробормотал он, разматывая ленту, – я предложил бы вам провести остаток путешествия в янтарной повозке с близнецами. Ваша матушка тоже может перебраться туда. Вашему брату, однако, наверняка будет лучше в алой повозке с Зенной и Серафиной. Я очень мало сплю, но тем не менее составлю ему компанию. – Он усмехнулся некой невысказанной шутке. – Я слышал, что Зенна и Серафина чрезвычайно громко храпят.

– Да, мне определенно будет лучше в повозке Зенны и Серафины. – Я явственно услышал, как усмехнулся Бо. – Вы крайне проницательны, Клод.

Тот рассмеялся.

– О нет, мой милый мальчик, боюсь, если вы ищете романтических утех, вас ждет горькое разочарование. Души Зенны и Серафины связаны навек. Можно сказать, само небо переплело их судьбы.

Бо заметно помрачнел и отвернулся, бормоча что-то про невезение.

– Зачем нам договариваться, кто где спит? – с подозрением спросил я. После прощания с Лу почти всю ночь я ехал на козлах вместе с Клодом. Он пытался скоротать время беседой, но я этой затеи не поддержал. Тогда Клод начал петь, и о своей ошибке я жалел очень горько и очень долго.

– А вы любите поспорить, да, мсье Диггори? У вас ершистый нрав. – Клод с любопытством посмотрел на меня, а потом наклонился измерить мой шаговый шов. – Уверяю вас, никакого злого умысла здесь нет. Просто мне видится, что для вас разумно искать дружбы с дражайшими Тулузом и Тьерри.

– И снова – почему?

– У вас с ними может быть больше общего, чем кажется на первый взгляд.

Я оглянулся на Бо. Тот нахмурился.

– Да уж, теперь все стало ясно как день.

Деверо вздохнул и встал, отряхнув грязь с вельветовых брюк. Фиолетовых вельветовых брюк.

– Если позволите мне высказаться прямо, господа… – Он повернулся ко мне. – Не так давно вам довелось испытать большое потрясение, а потому сейчас вы отчаянно нуждаетесь в близком общении платонического толка. Вашего наставника более нет на этом свете, братство отринуло вас. Ваше отвращение к самому себе посеяло раздор между вами и вашей женой. И, что даже важнее, оно посеяло раздор в вашей собственной душе.

Услышав эту неожиданную отповедь, я мгновенно вспылил:

– Вы меня даже не знаете, чтобы об этом судить.

– Быть может, вы правы. Но зато мне известно, что вы и сами себя не знаете. И пока не постигнете свою собственную суть, познать других людей не сумеете. – Клод щелкнул пальцами у меня перед носом. – Вам нужно прийти в чувство, юноша, дабы не покинуть этот мир, так и не найдя того, что вы ищете на самом деле.

Я сверлил его злобным взглядом, чувствуя, как от стыда у меня уже краснеет шея. И уши.

– И что же я ищу?

– Духовную связь, – ответил Клод просто, снова туго смотав мерную ленту. – Все мы ищем именно ее. Примите самого себя, примите других людей и тогда, возможно, вы наконец ее найдете. А теперь… – он развернулся на каблуках, весело улыбнувшись нам, – предлагаю вам отобедать. Вскоре мы продолжим путь в Домен-ле-Роз, где вы сразите публику своим мастерством владения клинками. Будьте здоровы!

И он ушел, напевая бодрую мелодию. Наступила тишина. Бо фыркнул.

– А он мне нравится.

– Да он же сумасшедший.

– Всем лучшим людям это свойственно.

Услышав это, я вспомнил о том, что еще мне говорили недавно. Резкие слова бесновались у меня в мыслях, жаждая крови. «Клод – своего рода коллекционер», – сказала Зенна. – «Он позволяет лишь самым лучшим и одаренным артистам вступить в свою труппу. Самым редким и необычным. Выдающимся и исключительным».

Мои подозрения все росли. Этот любопытный взгляд, многозначительная улыбка… возможно ли, что Клод знал мою тайну? Знал, что я совершил в Модранит? Вряд ли. Но все же… Моргана знала. И мне хватало ума понимать, что она не станет хранить это в тайне. Она разоблачит меня, когда это будет для нее выгоднее всего, и тогда меня ждет костер. Возможно, именно эту участь я и заслужил. Я ведь лишил человека жизни. Возомнил себя самим Господом…

Нет. Глубоко дыша, я отступил прочь от безумных мыслей. Усилием воли привел свой разум в порядок. В тишину. Но продлилась она лишь несколько секунд – очередной непрошеный вопрос пришел на ум.

Если Деверо и впрямь знал правду, могло ли это означать, что близнецы… тоже ведьмаки?

«У вас с ними может быть больше общего, чем кажется на первый взгляд».

Хмыкнув, я достал из ножен очередной клинок. За все годы, что я изучал колдовство, за все годы, что его изучала Лу, мы ни разу не слышали о ведьмах мужского пола. И вот теперь встретили еще двух, так скоро после Модранита? Вероятность подобного была очень мала. Нет. Не просто мала. Смехотворна.

«Клод – своего рода коллекционер».

Я закрыл глаза, сосредоточился и попытался очистить свой разум. От подобных догадок толку ждать не стоило. Сейчас у меня была одна цель – защитить Лу и пока что еще не знакомых мне братьев и сестер. Если они погибнут, узнать их мне уже никогда не доведется. Я вдохнул через нос. Выдохнул через рот. Отступил в свою крепость, наслаждаясь тьмой перед глазами.

Неважно, ведьмаки ли близнецы.

Неважно, знает ли Деверо обо мне.

Потому что если я не использую колдовство, я – не ведьмак.

Я не ведьмак.

Несмотря на эти мысли, во тьме замерцало золото, а затем – сначала тихо, едва слышно – запели голоса.

Ищи нас, ищи нас, ищи нас.

Я распахнул глаза.

Когда Бо кашлянул у меня за спиной, я подскочил и чуть не выронил нож.

– Ты ведь не собираешься в самом деле привязывать свою мать к этой доске, правда? – спросил он. – Ты ведь ее и обезглавить можешь ненароком.

В ответ я швырнул нож в центр мишени. Он вонзился глубоко рядом с первым.

– Ой, хватит уже рисоваться.

Бо встал и подошел ко мне, чтобы рассмотреть мишень получше. А потом, к моему удивлению, взял с моего ремня еще нож, оглядел его и метнул в цель.

Нож ударился о доску, как дохлая рыбина, и рухнул на землю.

Воцарилось молчание.

– Судя по всему… – Бо поправил пальто с тем достоинством, на которое еще был способен, – ни черта я в этом не умею.

Я невольно фыркнул. На сердце стало чуть легче.

– А разве кто-то сомневался?

Он самокритично усмехнулся и беззлобно пихнул меня в плечо. Бо был высок, но все равно на пару дюймов меня ниже.

– Когда у тебя день рождения? – выпалил я вдруг.

Бо изогнул бровь – такую темную, совсем не как у меня.

– Девятого августа. Мне двадцать один год. А что?

– Ничего.

– Я старше тебя, если ты это хотел узнать.

– Нет, не это, и нет, не старше.

– Брось, братец, я ведь сказал тебе, когда родился. Теперь и ты мне скажи. – Я промолчал, и он усмехнулся шире. – Молчание – лучший ответ. Ты и впрямь меня младше, верно?

Оттолкнув его руку, я направился к янтарной повозке, чувствуя, как у меня горит шея.

Внутри вдоль стен тянулись койки, пристроенные над и под полками, как кусочки мозаики. Вокруг лежали подушки. Они были шелковые, бархатные и атласные, пусть и потертые. По углам лежали сундуки, и еще там стояла видавшая виды стойка с костюмами и полуодетый манекен. Сердце сжалось у меня в груди.

Все это напомнило мне чердак Солей-и-Лун.

Не считая благовоний. В маленьком фарфоровом горшочке тлели ладан и мирра. Дым выходил через отверстие в крыше.

Я вышвырнул горшок в снег.

– Эй, полегче. – Бо увернулся от горшка и зашел следом за мной. – Тебя эти благовония чем-то лично обидели?

И снова я не ответил. Бо незачем было знать, что они напомнили мне о соборе. И… о нем.

Я рухнул на ближайшую койку, бросил сумку к ногам и стал искать в ней сухую рубашку. Нащупав вместо рубашки свой дневник, я достал его. Провел пальцами по потрепанной обложке. Пролистал смятые страницы. Возможно, было глупо и излишне сентиментально брать с собой нечто подобное, но я просто не мог его оставить. Едва осознавая, что делаю, я остановился на последней записи – о вечере, когда после сожжения Эстель я ходил на прием к королю.

К своему отцу.

Я читал слова, но даже не видел их. Все это время я очень старался не думать об отце, но теперь его лицо вновь всплыло у меня в мыслях. Золотистые волосы. Волевой подбородок. Пронзительный взгляд. И улыбка – та, что обезоруживала всякого, кто ее увидит. Он владел ею, как клинком. Впрочем, это было оружие даже более смертоносное. Клинок не мог обезоружить врагов короля, но улыбка – могла.

На должности шассера издали я наблюдал это всю жизнь. И лишь раз сумел увидеть лично, когда король пригласил меня отужинать с ним. Всю ночь он улыбался мне, и пусть даже в этот самый миг Лу корчилась в моей постели, сгорая заживо за грехи свой сестры, я ощущал, что меня наконец… видят. Ценят. Я чувствовал себя особенным.

Бо унаследовал эту улыбку. Я – нет.

С трудом сдерживая чувства, я спросил:

– Как выглядят наши сестры? Виолетта и Виктория?

Бо, изучавший содержимое ближайшего сундука, застыл. Его лица я не видел. Если принца и удивил мой внезапный вопрос, он ничем этого не показал.

– Они похожи на меня, наверное. И на нашу мать. Она родом с заморского острова. Это прекрасное королевство. Тропическое. Там куда теплее, чем в этой дыре. – Он махнул на снег вокруг и взял из сундука хрустальный шар. – Они близнецы, кстати говоря. И куда красивее нас с мамой. У них длинные черные волосы, а глаза – еще черней, и ни единого изъяна на лицах. Они будто сошли с картин – и именно как с картинами мой отец с ними и обращается. Поэтому ты их никогда не видел. Моих сестер редко выпускают из замка.

– А сколько им лет?

– Тринадцать.

– А что они… – Я подался вперед, желая знать больше, как можно больше. – Что они любят делать? Читать? Ездить верхом? Играть с оружием?

Бо обернулся и улыбнулся мне. Той самой улыбкой. Но на его лице она была другой – искренней.

– Если под «игрой» ты имеешь в виду жестокое избиение старшего брата, то… да. Они любят играть с оружием. – Он посмотрел на мой дневник. – Виолетта любит писать и читать. Виктория – не очень. Она предпочитает гоняться за кошками и докучать слугам.

Неведомое прежде тепло окутало меня при мысли об этом. Тепло, которое мне едва удалось распознать. То был не гнев, не унижение, не… стыд. Это было нечто иное. Это было… счастье.

И оно причинило мне боль.

– А что наш отец? – тихо спросил я. – Каков он?

Улыбка Бо померкла, и он бросил лютню, с которой только что возился, обратно в сундук. Затем снова посмотрел на меня и сощурился.

– Ты и сам знаешь, каков он. Не стоит видеть в нас сказку, Рид. Мы совсем не такие.

Слишком резко захлопнув дневник, я встал.

– Я знаю. Просто… У меня… – Я тяжело выдохнул и отбросил страх. – У меня никогда раньше не было семьи.

– У тебя и сейчас ее нет. – Бо раздраженно покачал головой, глядя на меня как на глупого ребенка, которого следовало отчитать. – Стоило догадаться, что ты сделаешь это. Попытаешься сблизиться со мной. – Шагнув ближе, он ткнул меня пальцем в грудь. – Слушай внимательно, братец. Это – не семья. Это петля. И если твой гениальный план пойдет прахом, все мы будем в ней болтаться – и ты, и я, и Виолетта, и Виктория, и все несчастные бастарды, которых наш отец успел натрахать в этой жизни. – Бо примолк, и его лицо едва заметно смягчилось, но лишь на миг. Он пинком открыл дверь повозки. – Лучше смирись с этим сейчас, иначе мы еще разобьем тебе сердце.

И он ушел, не сказав больше ни слова.

Меня разбудило мерное покачивание колес. Еще не проснувшись как следует, я вскочил с койки. Голова болела – и разболелась еще больше, когда я ударился макушкой о полку. Шея тоже ныла. Я потер ее, тихо чертыхнувшись.

– Хорошо спалось? – Мадам Лабелль взглянула на меня поверх кружки. Нефритовой, с золотой филигранью. В повозке пахло пряными грушами. Значит, это грушевый сидр – перри. Не чай. От качки жидкость шла рябью. Снаружи в окно сочился свет вечернего солнца и доносился веселый присвист Деверо.

– Который час? – спросил я.

– Около четырех. Ты проспал несколько часов. Я не хотела тебя будить. – Мадам Лабелль предложила мне вторую кружку и едва заметно улыбнулась. – Хочешь? Я люблю после долгого сна выпить перри. Может быть, и ты тоже?

В этом вопросе слышалась надежда и очевидный намек.

Когда я не ответил, она продолжила свою речь, беспокойно вертя кружку в руках. Снова и снова.

– Моя мать варила для меня перри в детстве. В долине недалеко от Шато находилась грушевая роща, и это было наше тайное местечко. Мы собирали плоды в конце лета и прятали по всему Шато – ждали, пока доспеют. – Мадам Лабелль улыбнулась шире, посмотрев на меня. – А из цветов мы плели венки, ожерелья, кольца. Я как-то даже смастерила из них накидку для Морганы. Получилось очень красиво. Ее мать – бабушка Луизы – устроила на майский праздник танцы, лишь чтобы Моргана смогла ее надеть.

– У меня аллергия на груши.

Аллергии у меня не было, но я решил, что довольно с меня этих рассказов. Улыбка мадам Лабелль померкла.

– Конечно. Прости. Может быть, тогда хочешь чаю?

– Чай я не люблю.

Она сощурилась.

– Кофе?

– Нет.

– Вина? Меда? Пива?

– Я не пью спиртное.

Мадам Лабелль сердито поставила свою кружку.

– Поскольку ты сидишь передо мной живой и здоровый, полагаю, хоть что-то ты все-таки пьешь. Так скажи, пожалуйста, что именно, чтобы я могла тебя побаловать.

– Воду.

Наконец она нахмурилась открыто, отбросив приторные любезности. Стоило мадам Лабелль взмахнуть рукой над кувшином с перри, как пряный аромат в воздухе исчез. Его сменил резкий запах колдовства. Поджав губы, мадам Лабелль налила мне в кружку кристально чистой воды и хмуро подтолкнула ее ко мне.

У меня скрутило нутро, и я закрыл глаза руками.

– Я же говорил, я даже близко не хочу подходить к…

– Да, да! – рявкнула она. – В тебе вновь пробудилось отвращение к колдовству. Я это понимаю. Шаг вперед, два назад и так далее. Я здесь, чтобы мягко подтолкнуть тебя в верном направлении. Или не очень мягко, если в том будет необходимость.

Я откинулся на подушку и отвернулся.

– Нет, спасибо. Не желаю это обсуждать.

В следующий миг мадам Лабелль вылила воду на меня. На лицо, на волосы, на плечо.

– А я – желаю, – проговорила она спокойно.

Отплевываясь и смахивая с лица промокшие волосы, я снова резко сел, пытаясь взять разговор в свои руки.

– Те люди в таверне знали, что я бастард короля. Откуда?

Мадам Лабелль изящно пожала плечами.

– У меня в городе есть полезные знакомые. Я попросила их оповестить об этом всех, кого придется.

– Зачем?

– Чтобы спасти тебе жизнь. – Она вскинула бровь. – Я знала, что если о тебе узнают многие, весть может дойти и до Огюста. Так и произошло. Тебя разыскивают живым, а не мертвым. Я была уверена – как только он узнает о вашей связи, то пожелает увидеть тебя вновь, чтобы… изучить. Твой отец весьма тщеславен, а дети служат родителям отменными зеркалами.

– Ты сумасшедшая.

– Говорить подобное не слишком-то вежливо. – Она фыркнула, пригладила юбки и сложила руки на коленях. – Особенно в свете всего, что происходит с Луизой. Ее ты тоже готов назвать сумасшедшей?

– Нет, – не без труда процедил я. – И ты не смей.

Она отмахнулась.

– Довольно. Ты более чем красноречиво дал понять, что дружбы со мной не желаешь – и это очень кстати, поскольку сейчас тебе требуется скорее родитель, нежели друг. Именно как родитель я тебе и скажу: без колдовства Моргану нам не одолеть. Я понимаю, что в твоей жизни произошло уже два пренеприятных события, связанных с его использованием, но целое все же больше, чем сумма его частей. Ты должен отбросить свой страх, а иначе всех нас погубишь. Тебе ясно?

Услышав ее тон – властный и лицемерный, – я ощутил, как меня разрывает на части гнев, острый и зазубренный, как битое стекло. Как она смеет говорить со мной, будто с капризным ребенком? Как смеет мнить себя моим родителем?

– Магия сеет лишь безумие и хаос. – Я отжал рубашку, подошел к столу, споткнулся о свою сумку и чертыхнулся, кляня тесноту. – Я не хочу иметь с ней дела.

– В аду и на небесах не сыщется всего, что есть на этом свете, но ты все так же слеп. Я говорила это прежде и скажу снова. Открой глаза, Рид. Магия тебе не враг. Более того, если мы в самом деле намерены убедить Тулуза и Тьерри пойти на союз с нами, тебе придется смягчить резкость своих убеждений.

Я застыл, не донеся кружку до рта.

– Что?

Мадам Лабелль проницательно оглядела меня поверх своей собственной кружки.

– Вся суть нашей затеи кроется в том, чтобы найти соратников, и двое очень могущественных возможных союзников только что встретились нам на пути. Моргана не будет ожидать подобного. А на то, чего Моргана не ждет, она не может и повлиять.

– Мы даже не знаем, ведьмаки ли они, – пробормотал я.

– Подумай-ка получше своей дурной головой, сынок, пока ее не лишился.

– Не смей звать меня так…

– В своих странствиях я слышала о Клоде Деверо. Милейшая Зенна не солгала – он окружает себя лишь самыми исключительными, одаренными и могущественными людьми. Годы назад я встретила в Амандине женщину, которая прежде выступала с «Труппой Фортуны». Ходили слухи, что она может…

– К чему ты ведешь?

– К тому, что Тулуз и Тьерри Сен-Мартен – а может быть, и Зенна с Серафиной – не те, кем желают предстать. Никто из них и глазом не моргнул, когда Лу рассказала, что она ведьма. Они куда больше волновались о твоем шассерском чине, а значит, кто-то из труппы практикует колдовство. Клод хотел, чтобы ты подружился с Тулузом и Тьерри, верно?

«У вас может быть больше общего, чем кажется на первый взгляд».

Я с трудом кивнул.

– Вот и прекрасно. Так и поступи.

Качая головой, я допил воду. Будто все было так легко. Будто я мог просто скрыть свое презрение к колдовству и… обаять их, убедить подружиться со мной. Лу бы сумела. Мысль о ней не давала мне покоя. Но я не мог забыть тот ее взгляд в таверне, не мог забыть, как она выбила у меня балисарду, чтобы мною управлять. Не мог забыть кровь Архиепископа на своих руках. Кровь тех, кого прежде я звал братьями. У меня сжалось сердце.

Колдовство.

– Мне неважно, ведьмаки Сен-Мартены или нет. – Я скривился и отступил от стола. Близилась очередная остановка на ужин. Я готов был даже слушать пение Деверо, лишь бы прекратить этот разговор. – Я ни с кем из вас сближаться не намерен.

– Неужели? – Мадам Лабелль сверкнула глазами и тоже вскочила на ноги. – Однако с Борегаром сблизиться тебе, похоже, очень хотелось. И Виолетта с Викторией тебе явно совсем не безразличны. Как же мне заслужить подобное отношение?

Я мысленно выругался, кляня себя за беспечность. Она подслушивала. Разумеется, подслушивала – чего еще от нее ждать, – и я ненароком выдал ей свою слабость.

– Никак. Ты меня бросила.

В глазах мадам Лабелль промелькнуло то последнее мгновение, что мы пережили в Модранит. Тысячи мгновений. Я отмахнулся от них.

– Мне казалось, мы уже оставили это в прошлом, – тихо сказала она.

Я с отвращением посмотрел на мадам Лабелль. Да, когда она умирала, я простил ее, но этот дар я преподнес не только ей, но и самому себе. Она была на грани смерти, а я не мог до конца своих дней терзаться мыслями о призраке и потому отпустил ее. Отпустил все. Боль. Горечь. Сожаления. Вот только она выжила, осталась рядом и теперь терзала меня сама.

И есть на свете боль, которую так просто не забыть.

– Меня бросили умирать в мусорном баке. Как можно оставить такое в прошлом?

– Сколько раз можно повторять? Я не…

Мадам Лабелль покачала головой, раскрасневшись. Глаза ее блестели от слез. Я не знал, были ли то слезы гнева или печали. Но голос ее был тих, когда она продолжила:

– Мне очень жаль, Рид. Тебе пришлось тяжело в жизни, и отчасти виновна в этом я. Мне это известно. Я осознаю, какова моя роль в тех страданиях, что тебе довелось вынести.

Она поймала мою ладонь. Я велел себе отстраниться. Но не смог.

– А ты должен осознать, что будь у меня выбор, я бы никогда не бросила тебя. Я бы оставила все – дом, сестер, всю свою жизнь, – чтобы тебя не отдавать. Но прошлое изменить я не в силах. Не в силах защитить тебя от боли, которую оно принесло. Но я могу защитить тебя здесь и сейчас, если ты мне позволишь.

Если ты мне позволишь.

Ее слова ожили в моих мыслях. Я пытался отбросить их прочь, но они пустили корни, удушая мой гнев. Скрывая печаль завесой. Окутывая ее. И меня самого. Я ощутил, как мой разум заволок теплый туман. Мне хотелось вспылить, сорваться на нее. Хотелось упасть на колени и ухватиться за ее юбку. Сколько раз я мечтал о родителе, который будет меня защищать? Любить меня? Я никогда этого не признавал – и никогда не признал бы, – но Архиепископ не был…

Нет. Хватит.

Я отстранился от мадам Лабелль и сел на свою кровать, глядя в пустоту. Воцарилось молчание. Возможно, неловкое, возможно, напряженное. Я не заметил.

– Я люблю груши, – наконец пробормотал я, почти что бессвязно. Но она все равно услышала. И в следующий же миг протянула мне кружку горячего перри.

А затем решила меня добить.

– Если ты хочешь победить Моргану, Рид… если хочешь защитить Луизу – ты должен сделать все, что будет необходимо. Я не прошу тебя использовать колдовство. Я прошу тебя всего лишь его терпеть. Тулуз и Тьерри ни за что не станут помогать нам, если ты будешь презирать саму их сущность. Просто… постарайся узнать их получше. – После секунды колебаний мадам Лабелль добавила: – Ради Луизы.

«Ради себя», – хотела сказать она.

Чувствуя тошноту, я уставился в кружку и поднес ее к губам.

Дымящаяся жидкость обожгла мне нутро.