Текст книги "Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда"

XI
Итоги
1902–1905

По возвращении в Санкт-Петербург Дягилев занялся своими обычными делами: редактированием журнала «Мир искусства» и организацией выставок. Его родители переехали в Петергоф, где Павлу Павловичу было поручено руководить строительными работами в поселке неподалеку от дворцового комплекса. Похоже, материальное положение семьи стало наконец понемногу налаживаться.

Тем временем политическая ситуация в России оставалась мрачной. Появилась новая террористическая организация, называвшая себя партией социалистов-революционеров (эсеров). Эсеров было не только численно больше, чем их предшественников, народовольцев 70–80-х годов XIX века, они были также лучше организованы. Правительство, как обычно, ответило усилением контроля, ростом числа осведомителей, дальнейшим урезанием гражданских прав. Лица, привлеченные к слежке, должны были соответствовать строгим требованиям – исключительно потомственные дворяне, не меньше шести лет прослужившие в царской армии и не имеющие долгов. Католики и евреи конечно же не допускались.[116]116
  Более подробно на эту тему см.: Муравьева И. А. Указ. соч. Т. 1. С. 146.


[Закрыть] не нужно было принадлежать к эсерам, чтобы усмотреть в новой ситуации признаки классовой борьбы.

Приведем хотя бы один пример того, как далеко простирался правительственный контроль: самым загруженным отделением на Петербургском главпочтамте был так называемый «черный кабинет». В нем за час вскрывалось с помощью пара до пятисот писем, после чего их копировали и снова запечатывали.[117]117
  Там же. С. 147.


[Закрыть] Если конверты были с сургучной печатью, то перед вскрытием с печатей снимались копии, а затем конверты снова запечатывались с помощью только что изготовленной копии. Один этот пример показывает, каким тяжелым финансовым бременем был аппарат контроля для государства. Но, несмотря на всю эту странную тайную бюрократию, власти не смогли предотвратить убийство неизвестным студентом министра иностранных дел Дмитрия Сергеевича Сипягина, что случилось 21 апреля 1902 года. Покушения совершались буквально каждый месяц: на губернатора Киева, на губернатора Уфы, дважды на архиконсервативного идеолога самодержавия Сергея Победоносцева. Жизнь в России обесценивалась, особенно – жизнь властей предержащих, поэтому неудивительно, что в подобном климате умеренным силам в правительстве приходилось все труднее.

Дягилев, по понятным причинам, старался держаться в стороне от политики – его журнал финансировал царь, сам он числился на царской службе. Тем временем все больше людей из его близкого окружения проникались отвращением к режиму, не способному побороть терроризм и не проводящему реформ для укрепления экономики, защиты мелких предпринимателей от коррупции и преодоления вопиющей социальной несправедливости. Самым непримиримым оппозиционером был Валентин Серов, отказавшийся в 1901 году работать на Романовых. Дягилеву, который пытался на него повлиять (вероятно, по просьбе двора), Серов ответил категоричной телеграммой: «В этом доме я больше не работаю»¹.

Дягилев сталкивался с проявлениями недовольства в своем собственном кругу. Уже в 1900 году значительная группа художников из тех, кто регулярно выставлялся на дягилевских выставках, потребовала права голоса в деле подготовки выставок. Было создано отборочное жюри, в состав которого вместе с Дягилевым вошли Бенуа и Серов. Желающие выставляться должны были теперь собрать письменные рекомендации не менее семи художников из основного ядра «Мира искусства», куда входило двадцать человек.[118]118
  О правилах выставок журнала «Мир искусства» см.: Зильберштейн И. С., Самков В. А. Сергей Дягилев и русское искусство. Т. 2. С. 369–371.


[Закрыть] Полномочия Дягилева тем самым сокращались. Но со временем, похоже, на это махнули рукой, и Дягилев, как и прежде, все важные решения принимал единолично.

Дягилев. Рисунок А. Бенуа

Неприятной новостью для него стало создание в 1902 году объединения художников в Москве, в дальнейшем преобразованное в Союз русских художников. В него вошли некоторые наиболее прогрессивные художники «Мира искусства» и также ряд новых, совсем еще молодых живописцев, не ассоциировавших себя с «декадентской» эстетикой дягилевского объединения. Чувствовалось, что последнее слово уже не за Дягилевым и что «Мир искусства» больше не определяет самое авангардное направление. На сегодняшний день петербургская и московская группы могут показаться очень схожими, но в 1902 году создание этого союза воспринималось как своего рода путч, и многие, применяя выражение Льва Бакста, говорили, что «роль [Дягилева] сыграна»².

Тот факт, что «Мир искусства» частично финансировался царем, для многих конечно же служил подтверждением того, что журнал в конечном итоге защищает господствующую власть. Двор, несомненно, так на это и смотрел – в июле 1902 года царь объявил, что «Мир искусства» будет и дальше пользоваться поддержкой казны (первый срок субсидии заканчивался в декабре 1902 года), но теперь ее размер ограничивался суммой в 10 тысяч рублей в год³. Дягилев вел переговоры с либеральным министром финансов Сергеем Витте. Из корреспонденции Витте с императором можно узнать о количестве подписок на журнал: их было 1309. Не так уж и много, но журнал оставался изданием элитарным и, соответственно, очень зависел от внешних кредиторов.

Самую большую угрозу журналу составляли даже не художественные союзы конкурентов и не двойственное политическое кредо «Мира искусства» – угроза таилась в самом сердце организации, и это был Дмитрий Философов. Отношения Дягилева с его двоюродным братом по-прежнему были натянутыми, что еще больше обостряло противоречия между двумя основными разделами журнала: литературным и искусствоведческим.

16 февраля состоялось собрание участников недавно прошедшей выставки мирискусников. Одной из главных тем обсуждения стал антагонизм московской и петербургской групп.

«Так много художников, как в этот раз, не собиралось еще никогда, – писал Грабарь. – Кроме петербуржцев, была и вся Москва. Дягилев, открывший собрание, происходившее в редакции, произнес речь, в которой сказал, что, по его сведениям, среди участников были случаи недовольства действиями жюри, почему он считает своим долгом поставить вопрос о том, не своевременно ли подумать об иных формах организации выставок. Он намекал на недовольство его диктаторскими полномочиями, открыто высказывавшееся в Москве. Сначала нехотя, а потом все смелее и решительнее, один за другим стали брать слово. Все высказывания явно клонились к тому, что, конечно, лучше было бы иметь несколько более расширенное жюри и, конечно, без диктаторских “замашек”.

Я молчал, начиная понимать, что идет открытый бой между Москвой и Петербургом, что неспроста явилось столько москвичей. Но самое неожиданное было то, что часть петербуржцев […] стала на сторону Москвы. Еще неожиданней было выступление Бенуа, высказавшегося также за организацию нового общества. Дягилев с Философовым переглянулись. Первый был чрезвычайно взволнован, второй сидел спокойно, саркастически улыбаясь. На том и порешили. Все встали. Философов громко произнес: “Ну и слава богу, конец, значит”»⁴.

По мнению Грабаря, закат «Мира искусства» как выставочной организации был прежде всего связан с тем, что интересы литературно-философского отдела возобладали над художественной миссией журнала, иными словами, дело было в «захвате власти Философова над Дягилевым»⁵.

Если Грабарь прав, а его рассказ о событиях особенно убедителен, поскольку он один из немногих не входил ни в одну из партий, – это говорит лишь о том, что Дягилев в своем стремлении удержать Философова чересчур пошел на поводу у Мережковского и иже с ним. Последний мудро поступил, не пригласив Дягилева на собрания недавно созданного им религиозного общества, – уязвленное самолюбие последнего пагубно отразилось на его способности мыслить объективно.

Примерно в 1903 году Дягилев начинает кампанию по привлечению Антона Павловича Чехова в качестве литературного редактора. «Я готов принять многое ради совместной работы с вами», – писал он Чехову 26 июля 1903 года⁶. После триумфа «Чайки», «Дяди Вани» и «Трех сестер» Чехов был в ту пору, пожалуй, самым почитаемым в России драматургом. Выбор Чехова объяснялся желанием Дягилева изменить художественное направление журнала, отойти от религиозного символизма Мережковского и иже с ним. Имея в своих рядах такую знаменитость, как Чехов, Дягилев мог бы придать новый импульс журналу и подорвать власть Мережковского. Кроме того, Дягилеву очень импонировали произведения Чехова, рисующие закат поместного дворянства в XIX веке, – эта тема была ему хорошо знакома. Автор поселил трех сестер, рвущихся в Москву, в Перми. Изображение среды провинциального офицерского дворянства, его неспособность адаптироваться к современной жизни не могло не затронуть личных струн в сердце Дягилева. Примерно тогда же любимец Сергея Юрий Дягилев под псевдонимом Юрий Череда начал писать рассказы в духе Чехова, которые публиковались в «Мире искусства». Огромные усилия, приложенные Дягилевым для привлечения Чехова, говорят о его надежде на то, что знаменитый писатель мог бы стать для него своего рода ангелом-хранителем. В 1903 году Чехов отправил ему одно за другим пять подробных писем⁷ – раньше такой чести он никого не удостаивал.

Но уговорить Чехова оказалось сложно. Он не только считал невозможным переезд в Петербург по причине слабого здоровья – он не представлял себе сотрудничества с Мережковским.

«Быть редактором “Мира искусства” я не могу, так как жить в Петербурге мне нельзя, а журнал не переедет для меня в Москву, редактирование же по почте и по телеграфу невозможно, и иметь во мне только номинального редактора для журнала нет никакого расчета. Это во-первых. Во-вторых, как картину пишет только один художник и речь говорит только один оратор, так и журнал редактируется только одним человеком. Конечно, я не критик и, пожалуй, критический отдел редактировал бы неважно, но, с другой стороны, как бы я ужился под одной крышей с Д. С. Мережковским, который верует определенно, можно сказать, верует учительски, в то время как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего […] Как бы то ни было, ошибочно мое отношение к делу или нет, я всегда думал и теперь так уверен, что редактор должен быть один, только один, и что “Мир искусства”, в частности, должны редактировать только вы. Таково мое мнение, и мне кажется, что я не изменю его»⁸.

Дягилев еще несколько раз писал Чехову, но ничего не добился. Он сумел договориться о встрече с женой Чехова Ольгой Книппер в Москве, но ему не удалось очаровать ее и воздействовать через нее на писателя. «Он шикарный и противный», – писала она Чехову⁹. Но впрочем, это уже не имело большого значения. Жить Чехову оставалось всего несколько месяцев (он умер 15 июля 1904 года в Германии, в Баденвейлере), да и журналу тоже.

В феврале 1904 года Россия начала войну с Японией. Обе страны стремились к экспансии на Дальнем Востоке и боролись за Порт-Артур (нынешний китайский порт Люйшунь), самый северный, незамерзающий континентальный порт. В Порт-Артуре погиб Иван Дягилев, старший из двоюродных братьев (брат Коли, для которого он когда-то написал виолончельную сонату). Вероятно, из-за войны отцу Дягилева в начале 1904 года пришлось переехать в Одессу.

Официальным царским указом журналу «Мир искусства» была выделена субсидия в размере 10 тысяч рублей, но нетрудно предположить, что из-за растущих военных расходов ее выплата задерживалась. Так или иначе, Дягилеву не приходилось рассчитывать на увеличение субсидии, ведь теперь его мысли занимал другой крупный проект: выставка исторических портретов. Подобная экспозиция была его давней мечтой. После альбома о Левицком ему не удалось выпустить следующий том задуманной им серии монографий, посвященных забытым художникам XVIII века, но деятельность его в этой области не прекращалась. Он часто сурово критиковал искусствоведов и организаторов выставок за недостаточное знание и любовь к старинному русскому искусству, а сам продолжал поиски в архивах и старинных собраниях. Приблизительно в 1903 году возникла идея провести большую выставку русского портрета с начала XVIII века. Весь 1904 год он деятельно и сосредоточенно работал над задуманным проектом.

По этой и многим другим причинам страдал журнал. Дягилев стал уделять ему меньше внимания, кроме того, «Мир искусства» попал в финансовые клещи: в борьбе за субсидии ему приходилось конкурировать с масштабной и очень дорогой выставкой. Дягилев продолжал вести поиски внешних кредиторов, в том числе для «Мира искусства».[119]119
  Вероятно, выплата царской субсидии журналу «Мир искусства» проходила нерегулярно, но объяснялось это не тем, что, как утверждает Бенуа, Дягилев попал в «черные списки» при дворе. Другие проекты Дягилева продолжали щедро финансироваться царской казной. Приводится по: Бенуа А. Н. Возникновение «Мира искусства». М., 1998. С. 52.


[Закрыть] В последних попытках спасти журнал он снова обратился за помощью к княгине Тенишевой, но в обмен на поддержку она захотела серьезных полномочий по руководству журналом и даже потребовала изменений в составе редакции. Александр Бенуа с 1904 года был вторым редактором наряду с Дягилевым, от номера к номеру они поочередно выступали в качестве главного редактора: выпуски под редакцией Бенуа были целиком посвящены «старинному» искусству, древностям и архитектуре, выпуски Дягилева освещали современное русское и европейское искусство. У княгини Тенишевой вызывали отвращение как искусствоведческие пристрастия, так и космополитические тенденции журнала. По ее мнению, журнал должен был вернуться на позиции «русского стиля», что было характерно для него в первые годы издания. Но это бы еще полбеды: Тенишева требовала увольнения Бенуа с должности редактора и назначения ее любимца Николая Рериха. Рерих был в ту пору убежденным приверженцем «русского стиля», а не теософским духовным лидером, каким стал в последующие годы. Но было ясно, что Рерих внес бы в журнал абсолютно неконтролируемую стихию, к тому же он не слишком хорошо разбирался в новейших художественных течениях европейского искусства. С ним проблемы в журнале только бы усилились. Разве мог Дягилев, учитывая это, отказаться от Бенуа? К этому он тогда еще не был готов. После неудачных попыток найти компромисс[120]120
  Компромисс заключался в том, что ни Рерих, ни Бенуа не будут редакторами, единственным редактором остается Дягилев. Тенишеву это, естественно, не устраивало.


[Закрыть] от предложения Тенишевой отказались. Княгиня удалилась, а у Дягилева по-прежнему было пусто в карманах. Будущее журнала было под вопросом, и в итоге одиннадцатый его номер стал последним.[121]121
  Этот номер вышел уже после 9 января 1905 г., то есть после Кровавого воскресенья.


[Закрыть]

Дягилев и Остроухов. Рисунок В. Серова

Необходимо отметить, что к закрытию журнала привел целый ряд факторов, но, похоже, главным из них была потеря интереса к «Миру искусства» самого Дягилева. Если бы он продолжал за него бороться со всей его силой характера, он сумел бы преодолеть все финансовые и идеологические проблемы, разрешил межличностные конфликты, но в 1904 году он просто потерял интерес к журналу и перестал думать о нем.[122]122
  По мнению Зильберштейна, прекращение выпуска журнала связано в первую очередь с финансовыми проблемами. Но этого не подтверждают приводимые им самим же источники. См.: Зильберштейн И. С., Самков В. А. Сергей Дягилев и русское искусство. Т. 2. С. 469.


[Закрыть]

Это не означает, что финансовые последствия закрытия журнала были незначительными. Дягилеву пришлось втайне ото всех продать некоторые самые ценные свои картины (несколько работ Бартельса, одну Крамского и одну Репина) богатому коллекционеру Илье Остроухову. «Кабы вы знали, как мне надоело путаться с приданым, которым меня наградил журнал», – писал он по этому поводу Остроухову.[123]123
  См.: Состоящая под Высочайшим Его Величества Государя Императора покровительством историко-художественная выставка русских портретов, 1905. Предложенный перечень экспонатов составлен С. Дягилевым. Выпуск третий. Санкт-Петербург, 1904.


[Закрыть]

Но грустить по поводу закрытия журнала и сокращения его художественной коллекции Дягилеву было некогда – в феврале 1905 года в Таврическом дворце в Санкт-Петербурге открывалась историко-художественная выставка русских портретов. На выставке можно было увидеть более 4000 портретов,[124]124
  Мнения исследователей о числе экспонатов выставки расходятся: одни называют цифру 2500, другие пишут о 3000 (к примеру, последнюю цифру приводит Бакл. См.: Buckle R. Op. cit. P. 83. Грабарь пишет ни больше ни меньше, как о 6000 картинах! См.: Грабарь И. Э. Моя жизнь: Автомонография. Этюды о художниках. М., 2001. Но правильная цифра – это 4000. См.: Scheijen Sjeng. In Dienst van Diaghilev. Groningen, 2004.


[Закрыть] написанных в период с 1705 по 1905 год. Таким образом, экспозиция представляла собой широкий обзор двухвековой истории Российской империи. На ее торжественном открытии присутствовал царь, ведь подобное событие служило опорой российской гордости и самосознанию, что было важно в период неудачной для России войны с японцами. Порт-Артур оказался в руках у «желтых обезьян» (как уничижительно именовала японцев пропагандистская пресса), впрочем, правительство еще надеялось, что вмешательство балтийского флота изменит ход событий.

Выставка стала самым большим триумфом Дягилева на родине. С точки зрения финансов и логистики, остается загадкой, как он сумел подготовить столь масштабное мероприятие всего за год. Когда дороги становились хотя бы чуть-чуть проезжими, он посещал отдаленные поместья (всего более ста!) в поисках портретов кисти забытых художников.

Бывая в эти месяцы в Москве, он часто гостил у Остроухова, который позже напишет:

«Дягилев еще здесь и до устали хлопочет над собиранием портретов. Часто обедает у нас или, вернее, сидит за столом, лишенный аппетита, с высунутым языком от устали. Молодчина, любуюсь его энергией!»¹¹

Молодой художник Мстислав Добужинский очень сблизился с мирискусниками. Он помогал оформлять выставку в Таврическом дворце и в своих мемуарах так описал происходившее:

«Туда были свезены со всей России сотни ящиков с картинами и заполнили весь пустой и холодный дворец […] Я помню, как он, в пальто внакидку, отбирал вынимаемые из ящиков картины […] и его отрывистый и крикливый голос: “брак”! или “взять!” раздавался то в одном, то в другом помещении дворца – он летал повсюду, распоряжаясь и командуя, как настоящий командир на поле сражения, был вездесущ. Что было в нем замечательного – Дягилев, при всех своих замашках “полководца”, входил во всякие детали, мелочей для него не было, всё было “важно”, и все он хотел делать сам»¹².

Дягилев был не только талантливее всех как организатор, но и превосходил многих эрудицией. После выхода книги о Левицком Дягилев продолжал серьезно интересоваться русским искусством XVIII – начала XIX века и стал непревзойденным знатоком этих вопросов. Игорь Грабарь, профессиональный искусствовед, а отнюдь не самоучка, как Дягилев, во время подготовки выставки поражался точности его оценок:

«В живописи Дягилев разбирался на редкость хорошо, гораздо лучше иных художников. Он имел исключительную зрительную память и иконографический нюх, поражавшие нас всех несколько лет спустя во время работ над устройством выставки русских портретов в Таврическом дворце […]

Бывало, никто не может расшифровать загадочного “неизвестного” из числа свезенных из забытых усадеб всей России: неизвестно, кто писал, неизвестно, кто изображен. Дягилев являлся на полчаса, приходит, оторвавшись от другого, срочного дела и с очаровательной улыбкой ласково говорил: “Чудаки, ну как не видят: конечно, Людерс,[125]125
  Людерс Давид – немецкий художник, работавший в 1759 г. в России. (Прим. пер.)


[Закрыть] конечно, князь Александр Михайлович Голицын в юности” […] Быстрый, безапелляционный в суждениях, он, конечно, также ошибался, но ошибался гораздо реже других и не столь безнадежно»¹³.

Дягилев должен был каждый раз подавать царю перечень представляемых на выставку работ, так как царь выступал их личным поручителем при аренде. В третьем представленном им перечне значится больше 550 владельцев работ, из которых 149 жили в провинции, а 16 за границей (в том числе и в Нидерландах).[126]126
  См.: Историко-художественная выставка русских портретов, 1905 г. Подготовленная под высочайшим покровительством Его Величества Господина Императора. Предлагаемый список экспонатов, собранных С. Дягилевым. Издание третье. Санкт-Петербург, 1904.


[Закрыть] Каталог выставки, выпущенный вскоре после ее открытия, был составлен Дягилевым и в основном им же написан; он включает в себя 2228 статей-описаний, посвященных еще большему числу художественных работ. Каталог содержит не только технические описания, имя автора картины и датировку, но также дает историческую и генеалогическую информацию об изображенных на портретах лицах. Каталог выставки – чрезвычайно важный исторический и искусствоведческий документ, настоящая веха в русском изобразительном искусстве. В качестве доказательства необыкновенных творческих и организаторских способностей Дягилева выставка русских портретов не уступает по значению новаторским «Русским балетам», совершившим настоящий прорыв в искусстве.

На церемонии открытия выставки Дягилев держался в тени: он не произносил речей, ему не выражали официальную благодарность. Но, затрагивая чувства многих, он уже привык, что ему не приходится рассчитывать на всеобщий отклик и одобрение. Сразу по окончании торжественной церемонии группа художников и любителей искусства из Москвы пригласила его принять участие в торжественном обеде в самом роскошном отеле города «Метрополь». Дягилев был польщен и буквально за один день подготовил замечательную речь. После того как он прочитал речь на обеде, на следующий день ее опубликовали «Весы» под названием «В час итогов». В этот журнал перешли многие писатели-символисты из «Мира искусства».

«…думаю, что многие согласятся с тем, что вопрос об итогах и концах в настоящие дни все более и более приходит на мысль. И с этим вопросом я все время беспрерывно встречался за последнее время моей работы. Не чувствуете ли вы, что длинная галерея портретов великих и малых людей, которыми я постарался заселить великолепные залы Таврического дворца, – есть лишь грандиозный и убедительный итог подводимый блестящему, но, увы, и омертвевшему периоду нашей истории? […]

Я заслужил право сказать это громко и определенно, так как с последним дуновением летнего ветра я закончил свои долгие объезды вдоль и поперек необъятной России. И именно после этих жадных странствий я особенно убедился в том, что наступила пора итогов. Это я наблюдал не только в блестящих образах предков, так явно далеких от нас, но главным образом в доживающих свой век потомках. Конец быта здесь налицо. Глухие заколоченные майораты,[127]127
  Майорат – имение старшего в роду наследника, получающего неделимое поместье. (Прим. пер.)


[Закрыть] страшные своим умершим великолепием дворцы, странно обитаемые сегодняшними милыми, средними, не выносящими тяжести прежних парадов людьми. Здесь доживают не люди, а доживает быт. И вот, когда я совершенно убедился, что мы живем в страшную эпоху перелома, мы осуждены умереть, чтобы дать воскреснуть новой культуре, которая возьмет от нас то, что останется от нашей усталой мудрости. Это говорит история, то же подтверждает эстетика. И теперь, окунувшись в глубь истории художественных образов и тем став неуязвимым для упреков в крайнем художественном радикализме, я могу смело и убежденно сказать, что […] мы – свидетели величайшего исторического момента итогов и концов во имя новой, неведомой культуры, которая нами возникнет, но и нас же отметет. А потому, без страха и недоверья, я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же как и за новые заветы новой эстетики. И единственное пожелание, какое я как неисправимый сенсуалист могу сделать, чтобы предстоящая борьба не оскорбила эстетику жизни и чтобы смерть была так же красива и так же лучезарна, как и Воскресение!»¹⁴

Читая эти строки, нетрудно догадаться, что Дягилев, обращаясь к сидевшим с ним за одним столом, имел в виду свою собственную семью, словно он вдруг внезапно осознал, что он никогда не реализовал бы до такой степени свои мечты, если бы ему не пришлось бороться самому за свой социальный статус, за свои возможности и за свои деньги.

Дягилев. Рисунок М. Добужинского

Но его слова, конечно, восприняли в первую очередь через призму политики. Война с японцами еще раз доказала, что Россия, несмотря на значительный рост в экономической, научной и художественной областях, оставалась пока еще очень отсталой страной, как в социальном плане, так и по характеру своих учреждений. Через несколько месяцев после того дня, когда Дягилев произнес эту речь, а именно 27 и 28 мая 1905 года, балтийский флот был наголову разбит японскими военно-морскими силами (в битве при Цусиме), что положило конец надеждам на победу в войне России. Меньше чем через месяц произошло новое убийство: 23 июня политик высокого ранга генерал-губернатор Москвы граф П. Шувалов погиб от рук террориста.[128]128
  П. Шувалов был убит Куликовским по постановлению Московского комитета партии эсеров. (Прим. пер.)


[Закрыть] Всем было ясно, что грядет жаркое лето.

Дягилев тем временем продолжал войну с Дмитрием и с собой. В апреле они вместе поехали в Одессу повидать Сережиных родителей и, конечно, отдохнуть и позагорать. В конце апреля Сергей вернулся в Петербург, а Дмитрий отправился из Одессы в Ялту, где в то время находились Мережковский и Гиппиус. В Ялте супруги стали уговаривать Философова уехать с ними хотя бы на пару лет в Париж. Разрыв с Сергеем был бы тогда неизбежен. Из Ялты Философов вернулся не в Петербург, а к своей матери в Богдановское, где провел несколько недель. Впрочем, он не поделился с матерью своим планом и уехал в Петербург, так ничего и не сказав. В течение нескольких месяцев вечно сомневающийся Дима вел себя с друзьями и родственниками как ни в чем не бывало. Но 2 августа 1905 года он пишет матери следующее письмо:

«Ты давно знаешь, что я крайне неудовлетворен собой, что жизнь моя как-то так сложилась, что у меня слово не сходится с делом. И вот, наконец, я решил круто повернуть. […]

Мне трудно вводить тебя во все подробности, да это и не надо. Скажу только, что мои пути с Сережиными разошлись и что именно для того, чтобы благодаря житейской близости эта умственная противоположность не перешла во враждебность, мне нужно на некоторое время от него и от “Мира Искусства” удалиться»¹⁵.

Неизвестно, догадывался ли о чем-либо Дягилев, но Философов пока молчал.

Отъезд Димы с Мережковскими в Париж сам по себе не был чем-то из ряда вон выходящим. Неспокойная обстановка в стране вынуждала многих русских эмигрировать в Европу. Бенуа уехал с семьей во Францию еще в январе после Кровавого воскресенья. Однако всем было ясно, что Философов уезжает не от страха перед политическим террором, а просто расстается с Сергеем и в какой-то мере со всем кружком «Мира искусства». Товарищи Дягилева были настроены против Мережковского и Гиппиус, возлагая на них часть вины за то, что журнал прекратил свое существование.

Написав это письмо матери, Философов вскоре сообщил о принятом решении Дягилеву, но тот вначале отреагировал довольно спокойно. Сергей, конечно, хорошо знал, что «решения» вечно колеблющегося Дмитрия мало чего стоят. Как ни странно, о переходе Философова в лагерь Мережковского и Гиппиус более раздраженно высказался Бенуа, живший в то время в Бретани:

«…я не могу спокойно переварить факт нашего разрыва, сознание, что он уйдет от нас в дебри мистического фиглярства, коим желают себя тешить Мережковские»¹⁶.

Александру было грустно и одиноко в далекой Франции, и, стараясь как-то скрасить тоску, он слал пачками письма друзьям в Петербург. От Сергея долго ничего не было, что еще больше усиливало отчаяние Бенуа. Он жаловался на него в письмах Нувелю, который в последнее время особенно сблизился с Дягилевым:

«Ты и на сей раз ничего мне не пишешь о Сереже. Même pour un courtisan c’est trop de discretion.[129]129
  Даже для придворного это слишком большая скромность (фр.).


[Закрыть] Я требую, чтобы Ты мне сказал, что делает этот готтентот и почему это грубое животное (прошу это ему передать) мне ничего не отвечает. Я возмущен его цинизмом»¹⁷.

У Бенуа, жившего во Франции, взгляды на политическую ситуацию в России были куда более осторожными, чем у его друзей:

«Все эти Одессы,[130]130
  Имеется в виду восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», которое приходится на период с 13 по 24 июня 1905 г. (Прим. пер.)


[Закрыть] убийство Шувалова и проч. необычайны, неудачны и безумны. Все это подготовляет общество принять безропотно диктатуру, как спасение от общей гибели. Я даже думаю, что некоторые убежденные реакционеры начинают себе потирать руки […] Или ты посоветуешь мне ждать торжества русской социал-демократии? не думаешь ли ты, однако, что к тому времени от всех моих милых дворцов останется один лишь щебень?»¹⁸

16 октября Дягилев наконец ответил Бенуа – бунт народа тем временем достиг апогея. В сентябре правительство заключило перемирие с японцами (ценой уступки части своей территории), но контролировать политическое брожение в народе у себя дома никак не удавалось. Вспыхивали многочисленные стачки, улицы были заполнены демонстрантами, в армии и на флоте витал вирус мятежа. Либеральные фракции подписали в августе манифест, в котором намечались контуры парламентской демократии. Николаю II пришлось направить в город для охраны порядка казачьи полки. Дягилев писал Бенуа:

«Дорогой Шура!

Не возмущайся моему молчанию. Что у нас творится – описать невозможно: запертые со всех сторон, в полной мгле, без аптек, конок, газет, телефонов, телеграфов и в ожидании пулеметов!

Вчера вечером я гулял по Невскому в бесчисленной черной массе самого разнообразного народа. Полная тьма, и лишь с высоты адмиралтейства вдоль всего Невского пущен электрический сноп света из огромного морского прожектора. Впечатления и эффекты изумительные. Тротуары черны, середина улицы ярко-белая, люди как тени, дома как картонная декорация.

Ты поймешь, что ни о чем ни думать, ни говорить не хочется.

Выставку ликвидировал почти без скандалов и слава богу. Впрочем, не убежден, что отосланные картины дойдут до своих мест! Мечтаю заняться изданием моего “Словаря русских портретов”, но теперь только нудно и тупо жду событий, не зная, к чему они приведут.

Дима хочет ехать “герценствовать” за границу в свите г-д Мережковских. Насколько это нужно и своевременно – предоставляю каждому судить по-своему. Во всяком случае, имеется теперь два выхода: или идти на площадь и подвергаться всякому безумию момента (конечно, самому закономерному), или ждать в кабинете, но оторвавшись от жизни. Я не могу следовать первому, ибо люблю площадь только в опере или в маленьком итальянском городке, но и для кабинета нужен “кабинетный” человек, и уж во всяком случае это не я. Отсюда следствие плохое – нечего делать, приходится ждать и терять время, а когда пройдет эта дикая вакханалия, не лишенная стихийной красоты, но, как всякий ураган, чинящая столько уродливых бедствий? Вот вопрос, который все теперь себе задают и с которым все время живешь.

До разрешения его завидую тебе и дал бы несметные богатства, чтобы вырваться отсюда. Итак, не сетуй на меня. Верю, что придет и наше время. Целую тебя.

Твой Сережа Дягилев»¹⁹.

На следующий день Николай II подписал либеральный манифест о созыве Думы, тем самым фактически санкционируя создание законодательного органа наряду с собственной властью. Для Дягилева, который еще недавно делился с Бенуа своим нежеланием участвовать в политической смуте, это был радостный исторический момент. Он купил бутылку шампанского и помчался к Философовым. Тетя Нона буквально на следующий день послала дочери записку, поздравляя ее с принятием этого манифеста: «Ликуем! Вчера даже пили шампанское. Привез […] Сережа! Чудеса!»²⁰

Нувель пытается разъяснить Бенуа его и Дягилева точку зрения на революцию, но тот по-прежнему скептически относится к происходящему в России:

«Ты ее [революции] боишься и, пожалуй, проклинаешь, а мы ее приветствуем. Приветствуем не как “вековую мечту или конечную цель”, а как крупный мировой переворот, как явление стихийное, которое может дать новые плоды, еще неизведанные и неожиданные. […] не только эстетически я наслаждаюсь революцией, но поучаюсь у нее в историческом и в философском смысле. Каждый день дает пищу уму, воображению, сознанию. Как мне не радоваться всему этому?»²¹

Было ли это буквально так и для Дягилева, сказать трудно, но не вызывает сомнений, что осенью 1905 года его захватил энтузиазм политического подъема.