Текст книги "Дети Богов и Воинов"

Дублин, 998 год

Гормлат

лаф расхаживал возле своего корабля. Сначала он проверил паруса и деревянный корпус, а потом заговорил с корабелом, поручив пятерым воинам осмотр мачты. Утром я заметила его возле другого корабля, но не придала этому особого значения. Но уже вечерело, а Олаф еще не покинул лонгфорт.

Я дошла до гавани и остановилась возле корабля, который он осматривал. Светило жаркое солнце, даже легкий ветерок не задувал с моря. Пропитанная пóтом рубаха Олафа прилипала к спине и груди, и с каждым движением под тканью отчетливо проступали очертания мускулов на животе.

– Гормлат. – Он поприветствовал меня знакомой сдержанной улыбкой. – Как дела?

– Хорошо. – Разгладив рукава шелкового платья, я взглянула на стоящие в лонгфорте корабли. – А у вас сегодня кипит работа.

Он кивнул, даже не удосужившись проследить за моим взглядом. Справедливости ради, на рынках Дублина яблоку было негде упасть с самого начала весны, и кораблям не находилось места в порту, даже несмотря на то, что прошлой весной Ситрик его расширил. Я советовала сыну вместо этого сосредоточиться на строительстве стен, но он не желал терять доходы из-за того, что торговцам негде пришвартоваться. Летом Дублин посетили тысячи купцов, Ситрик даже открыл монетный двор, на котором чеканили серебряные монеты для торговли. Теперь мы соперничали с Англией. Амлаф о таком мог только мечтать.

Я поднялась на борт и присела возле скамьи, на которой трудился Олаф. Тем самым я загородила ему обзор руля, который, судя по моим наблюдениям, он как раз собирался проверить.

– А ты сегодня весь в делах, дорогой зять.

Не обращая на меня внимания, Олаф осматривал фалы.

– Ты, наверное, прикидываешь, сколько рабов повезешь домой осенью? Сегодня утром Фальк доставил в Дублин три сотни славян. Среди них немало красивых девушек… да и юношей тоже.

– Меня не интересуют ни красивые девушки, ни красивые юноши, – фыркнул Олаф.

– Да, это я заметила. – Я накрутила прядь на палец. – И это так необычно. Должен же мужчина твоего возраста иметь хоть какие-то предпочтения. – Я хитро улыбнулась зятю. – Ну же, Олаф, расскажи. Я не стану осуждать.

Он задумчиво закусил щеку:

– Я предпочитаю жен, которые рожают мне детей.

Резко вздохнув, я выпустила пряди из рук. Я многие месяцы ждала, когда Олаф заговорит со мной об этом, но все равно его прямота меня поразила. По всему Дублину уже давно ходили слухи, что Гита никак не может забеременеть, и последние два месяца Олаф даже перестал приходить на пиры Ситрика. Простой люд не делился догадками со мной, но проходя мимо них на рынке, я не единожды слышала слово «развод».

– Гита еще молода. У вас столько времени впереди…

Отбросив канат, Олаф хрипло рассмеялся:

– Ты не так поняла. Я не жалуюсь. Отнюдь, меня переполняет счастье. Гита забеременела. Я просто объясняю, почему предпочитаю именно ее.

На мгновение лишившись дара речи, я хлопнула в ладоши.

– Чудесно. Как я рада за вас обоих!

Это действительно чудесная новость. Я опасалась, что Олаф проверял корабли, потому что собирается покинуть Дублин, а бесплодную жену оставить мне – чтобы не так скучно было ждать неминуемого нападения верховного короля Шехналла.

Вскочив, я заключила Олафа в объятия.

– Сегодня вечером мы закатим в вашу честь пир.

До чего же странно выглядит Олаф, когда улыбается. Я никак не могла определиться, становился ли он при этом красивее: слишком привыкла к печальному стоическому выражению, присущего его лицу все остальное время.

– Спасибо, Гормлат. Пусть это станет прощальным пиром.

Моя улыбка исчезла.

– Я не могу допустить, чтобы мой сын родился в Ирландии. Чтобы владеть норвежскими землями, он должен появиться на свет там.

Я покачала головой.

– Мы же договорились, что вы останетесь до празднования Самайна[8]8
  Самайн (ирл. Samhain) – кельтский праздник окончания сбора урожая, отмечавшийся как начало нового года (прим. пер.).


[Закрыть], а до него еще три месяца. Ты дал слово.

Олаф пожал плечами:

– Мы пробыли здесь достаточно, чтобы у вас хватило времени отстроить стены. А сейчас мне пора домой.

– Но ведь стены еще не отстроены. – Я указала на внушительную дыру в палисаде между берегом и западными воротами. – Ты же сам это видишь.

– Вы до сих пор не закончили строительство только по воле Ситрика. – Он постучал кулаком по деревянному причалу новой части порта. – Времени у него было сполна.

Я сердито взглянула на Олафа. Да будь он проклят. Я терпеть не могла мужчин, думающих только о себе. Неужели честь и обещания для него пустой звук?

– Женившись на дочери Амлафа Рыжего, ты знал, во что это обойдется. Ты согласился остаться здесь.

– Хочешь забрать Гиту – забирай. Найду другую жену. Может, ее чрево мне удастся наполнить побыстрее.

– Ну и ублюдок же ты.

Олаф расхохотался:

– Пожалуй, так и есть. Твоя правда. – Он схватил секиру и подбросил ее в воздух. Когда он вновь устремил на меня взгляд ледяных голубых глаз, с его лица исчезло всякое подобие улыбки. – Я ведь уже говорил тебе: полагаться можно только на себя.

Не произнеся больше ни слова, я сошла с корабля и помчалась в большой зал. Где же прячется эта сучка Гита? Почему она ни слова не сказала мне о замыслах мужа? Предупреди она заранее, я сумела бы найти нужные слова, чтобы она убедила Олафа остаться. Наверняка жена как-то могла повлиять на него и заставить задержаться в городе на месяц-другой?

Ворвавшись в покои Гиты, я захлопнула за собой дверь. Ее щеки мгновенно покраснели.

– Г-Гормлат, – промямлила она. – А я как раз собиралась тебя искать.

– Да ну? – Я провела пальцем по золотому крестику, висящему на моей шее. – С хорошими новостями или плохими?

Гита поникла еще больше, а ее губы задрожали.

– Я думала, ты за меня порадуешься.

– Порадуюсь? – злобно усмехнулась я. – Потому что ты за два года наконец-то сделала то, на что любой другой женщине хватило бы месяца? – Я медленно похлопала в ладоши. – Молодец, Гита. Молодец!

Она прищурилась:

– Я понимаю, что ты злишься из-за нашего отъезда, но Олаф…

– Плевать мне на твоего Олафа! – огрызнулась я. – Ты – дочь Амлафа. Ты должна горой стоять за свою семью. Ситрик потеряет Дублин, если Олаф уплывет прежде, чем мы достроим стены.

Гита беспомощно рухнула на кровать.

– Я старалась убедить Олафа остаться, но он желает вернуться домой до осенних бурь. – Она взглянула на меня. – Честное слово, я старалась.

– Старайся лучше.

– Не могу.

В ее больших глазах блестели слезы, а на поникшем лице застыло выражение жалостливой беспомощности. Ее отец и эрл Вальтеоф часто покупались на эту уловку. Гита рыдала и падала в обморок, словно нежный цветочек, но это недостойно дочери викингов.

– Ты всегда была слабой. Если Шехналл нападет на нас и убьет твоего брата, я стану винить тебя. – Быстро подойдя к ней поближе, я прижала ладонь к ее животу. – И если это произойдет, на твоего ребенка ляжет такое черное проклятие, что ты сама пожелаешь ему смерти.

Гита оттолкнула меня.

– Убирайся! – вскричала она. – Оставь меня в покое.

Я отступила, дрожа от переполняющих меня чувств. И зачем я это сказала? Гита бесполезная и нерешительная девица, которой слишком легко манипулировать. Повлиять на решения мужа она может не больше, чем я – на морской прилив. И я прекрасно знала об этом, устраивая их брак.

– Прости, Гита. – Я протерла губы. – Когда у тебя родится ребенок, ты осознаешь, на что готова пойти ради него.

Она дрожала, приоткрыв рот, и готовилась разрыдаться.

– А как же я? Разве я не твоя дочь? Разве ты дашь меня в обиду?

Я грустно улыбнулась. Иногда не существует ничего милосерднее истины.

– Кровь есть кровь, Гита. Ты мне – всего лишь приемная дочь, и я готова убить тебя сотню раз, чтобы на один миг избавить от боли Ситрика.

Эта прелестная дурочка сумела только побледнеть.

– Гита, тебе двадцать семь, но ты все еще маленькая девочка. Когда у тебя родится ребенок, ты станешь женщиной и забудешь обо всех глупостях, которыми святоши забили твою голову. Для таких, как мы, не существует ни спокойной жизни, ни всепрощения. В Норвегии тебя поджидает дюжина ярлов, желающих прикончить твоего мужа, едва он подплывет к берегу. А если им удастся это сделать, они убьют и твоего сына. Запомни это.

Слезы ручьями полились по ее щекам.

– Почему ты такая злобная?

– А ты почему такая безмозглая? Такими уж нас сотворили боги. – Я указала на дверь. – И тем не менее этой страной правит мой сын. Если бы не моя злоба, его бы давным-давно убили.

– Олаф говорит, что Шехналл нападет на вас, как только мы уплывем, – ответила Гита дрожащим голосом. – Даже твоя ненависть не спасет Ситрика от гибели.

Она тут же ухватилась за стойку кровати, словно испугавшись собственных слов. Даже не смела взглянуть мне в глаза.

– Вот видишь, – горько улыбнулась я. – Ты уже учишься. Возможно, однажды станешь такой же злобной, как я.

Чтобы не сказать чего-нибудь еще, я развернулась и ушла к себе, напоследок хлопнув дверью.

Проклятие. Все шло наперекосяк, а ведь мы почти достигли цели. Если верховный король Шехналл нападет до того, как мы закончим стены, моим честолюбивым мечтам о свершениях Ситрика не суждено сбыться. А в том, что Шехналл к нам нагрянет, я нисколько не сомневалась.

Взяв графин с прикроватного столика, я налила вина в серебряный кубок, который Ситрик подарил мне на прошлый Лунаса[9]9
  Лунаса, или Лугнасад (др. – ирл. Lughnasadh), – кельтский языческий праздник начала осени (прим. пер.).


[Закрыть]. Я взглянула на кривое отражение своего лица, мелькнувшее на поверхности кубка. Все еще красивая и молодая.

Слишком молодая.

В тот день я приказала слугам приготовить особый пир. Я сомневалась, что Олаф и Гита на него явятся, но следовало отдать им должное: они все-таки пришли. Олаф неспешно вошел в зал, когда подавали горячее, и остановился поговорить с купцами, сидящими возле дверей. Гита послушно стояла подле него и открывала рот, только когда ей задавали вопрос.

Сидящий рядом со мной Ситрик не обратил на их появление никакого внимания. Он целиком погрузился в беседу с Харальдом и Гиллой – сыном Глуниарна, который всего месяц назад вернулся из дуна своего деда в Уладе. Все еще опасаясь, что кто-то из сородичей попытается отнять у сына корону, я начала платить шлюхам, чтобы те доносили мне об их разговорах. Пока я не слышала ничего тревожного, но все могло измениться, как только Харальд и Гилла узнают об отъезде Олафа. Я знала, что теперь мне придется выкладывать за сведения двойную цену, а самые изворотливые запросят даже тройную.

Ситрика же шлюхи больше не интересовали. У него появилась женщина, правда, все та же рыжеволосая рабыня, которую я нашла в его постели, вернувшись из Нортумбрии. Ее звали Онгвен. Три года назад викинги-работорговцы привезли ее из Корнуолла. Теперь она носила шелковые одежды, а волосы изящно перекидывала через плечо: настоящий образец скромности, не то что при первой нашей встрече… Впрочем, женщине не обязательно разряжаться как шлюхе, чтобы привлечь внимание. Стоило признать, эта Онгвен хороша собой. Рыжие волосы на бледной коже напоминали о горящем пламени на фоне белого пепла. Она улыбалась всякий раз, когда Ситрик поворачивал голову в ее сторону, но улыбка тут же исчезала, стоило сыну отвести взгляд. Значит, все еще шлюха. Если Ситрик выпутается из передряги, в которую его загнал Олаф, придется от нее избавиться. Ему все равно давно пора жениться, а нам не помешал бы новый союз с одной из ирландских королевских семей, раз уж на помощь Олафа рассчитывать больше не приходится.

Я пихнула сына под ребра.

– Олаф явился. Хочет сказать тебе кое-что.

Ситрик широко улыбался, явно не слушая меня.

– Это что же?

– Гита забеременела, и завтра он возвращается в Норвегию.

Недоверие на лице сына мгновенно сменилось злобой.

– И почему ты говоришь об этом только сейчас?

– Потому что он должен увидеть твой гнев. Покажи Олафу, что ему придется считаться с твоим мнением. Убеди его остаться в Дублине.

Ситрик стиснул зубы и сурово взглянул на зятя, который как раз подходил к королевскому столу.

– Я слышу, ты вот-вот покинешь нас, Олаф.

Тот кивнул:

– Да. Мой сын во что бы то ни стало должен родиться на норвежской земле.

– Живота Гиты пока даже не видно. Останься с нами еще на месяц.

– Я знаю море куда лучше тебя, Ситрик. Нам с Гитой надо добраться до Норвегии, пока не начались осенние бури. Жизнь этого ребенка для меня важнее всего – даже тебя.

Ситрик сжал кулаки, но, вместо того чтобы с воплями вызвать Олафа на поединок за нарушение клятвы, он указал гостям на свободные стулья рядом с ним.

– Тогда давай просто поговорим. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями.

Пока Олаф устраивался на стуле, Гита смотрела на сводного брата с благодарной улыбкой. Что же затеял Ситрик? Я прикусила язык. Мой сын не глупец, и у него наверняка есть план. Мне оставалось только верить в это.

Приняв из рук рабыни кувшин с вином, Ситрик наполнил два серебряных кубка. Когда Олаф и Гита уселись, он вручил один сестре, а другой протянул зятю.

– Поговорим начистоту, брат?

Олаф кивнул.

– Если ты сейчас же уплывешь из Дублина, верховный король Шехналл нападет на нас еще до следующего полнолуния. Его соглядатаи сообщат, что мы не закончили достраивать стены. Неужели ты не можешь сделать одолжение другу – сородичу! – и дать мне еще два месяца? Или хотя бы оставить у нас часть своего войска?

Олаф пристально смотрел на моего сына:

– Ты мне нравишься, Ситрик. Ты достойный человек. Мы с тобой так много разговаривали, а я так и не поведал о своих замыслах. Хочешь про них услышать?

Ситрик чуть склонил голову:

– Такой честолюбивый человек, как ты, должен иметь немало замыслов.

Олаф начал медленно водить пальцем по татуировке, недавно набитой на левой руке – дракон, обвивающий хвостом запястье.

– Первым делом я намереваюсь стать конунгом Норвегии, но исполнить эту давнюю мечту непросто. Вот тебе еще одна причина, по которой я должен уплыть немедленно и со всем своим войском. Следующий же мой шаг, из-за мыслей о котором я не сплю ночами, – это завоевание английского трона. В моих замыслах есть место и для тебя, Ситрик. Ведь если я стану королем Англии, ты достоин завладеть Ирландией. Пусть наши семьи правят этими землями и окружающими их морями. Мы преуспеем там, где обернулись крахом старания наших предков.

– Весьма достойные планы. – Ситрик мельком взглянул на Онгвен и одарил ее короткой улыбкой, а затем снова повернулся к Олафу. – Но чтобы стать королем Ирландии, мне нужна голова на плечах. А я могу ее лишиться, если через несколько недель на Дублин нападет верховный король Шехналл.

– Он не станет тебя убивать. – Олаф наклонился поближе к Ситрику. – Объясни ему, что скандинавские купцы в следующем году снова прибудут в Дублин, только если ты по-прежнему будешь править городом. Иначе викинги начнут бросать якорь в Бристоле, и все налоги от торговли уйдут в казну англичан.

Некоторое время Ситрик обдумывал его предложение, а затем покачал головой.

– Если Шехналл нападет на Дублин и я потеряю город, будет настоящим унижением. Никакие деньги и налоги не помогут мне сохранить достоинство.

– Это верно, но ты обязан научиться проигрывать, Ситрик, – ответил Олаф. – Даже великий Харальд Прекрасноволосый знавал неудачи на поле боя. Ни одному королю не под силу выиграть все битвы.

– Мне это пока удается.

Олаф расхохотался:

– Ситрик, ты взял верх в нескольких мелких потасовках и запугал усталого противника, не готового дать бой. – Наклонившись, он внимательно посмотрел на моего сына ледяными голубыми глазами. – Послушай меня. Я видел, как ты сражаешься на площади. Ты силен, умен и быстр. Однако эти навыки помогают выигрывать поединки, а не войны. Нельзя ближайшие десять лет провести за стенами и рассчитывать, что верховная власть над Ирландией сама упадет в твои руки. Ты должен увидеть, как сражаются враги, но больше всего тебе необходим опыт. – Он помолчал, давая Ситрику обдумать услышанное, но мой сын сохранял бесстрастное выражение лица. Олаф продолжил: – Смирись с грядущим поражением. Верховный король Шехналл заставит тебя присягнуть на верность и захочет, чтобы ты участвовал в его войнах. Уверяю: это пойдет тебе только во благо.

Ситрик с задумчивым видом любовался обручем отца и вертел его вокруг запястья. Я надеялась увидеть вспышку ярости, но сын по-прежнему не давал волю эмоциям. Амлаф давно бы уже раздавил череп Олафа голыми руками. Почему Ситрик не понимает, что только так и нужно поступать с предателями?

– Ситрик, – вмешалась я, не давая Олафу окончательно сбить его с толку. – Не слушай этих ужасных советов. Если ты отдашь Дублин Шехналлу, то вряд ли когда-нибудь вернешь себе власть над ним.

Олаф поцокал языком, словно с ним заговорил несмышленый ребенок:

– Великие воины знают, когда настает время великих побед. – Он вонзил нож в кусок мяса. – Я знавал немало поражений, Ситрик. Работорговцы продавали меня как скот, ярлы пытались лишить головы, короли изгоняли из страны. – Он поднял руки ладонями вверх, чтобы свечи приласкали бледную кожу тусклыми отблесками. – И тем не менее с Божьей помощью я все еще жив.

– Думаешь, это Бог тебя спас? – фыркнула я.

– Нет. Я спасся сам. И поэтому знаю, что однажды стану конунгом Норвегии и королем Англии. Я сам управляю своей судьбой, и Ситрику тоже пора этому научиться. Иногда ты должен сражаться, а иногда – поступить умнее и признать поражение.

Ситрик погладил бороду, устремив невидящий взор за пределы королевских чертогов.

– Ты способен одолеть Шехналла? – спросил его Олаф.

Ситрик покачал головой.

– Тогда поступи умнее. Не бросай в бой лучших воинов. Отправь сражаться рабов и покажи, что не сдаешься без битвы. Когда Шехналл войдет в город, он увидит, что народ на твоей стороне. Он захочет договориться. Это мой совет – сам поступай как знаешь. Так или иначе, начинай думать своей головой. – Он покосился на меня. – Надо признать, твоя мать хитра и изворотлива, но неспроста женщины не правят нашими землями.

– Попридержи язык, мальчишка. – Мой взгляд упал на вертел, торчащий из куска жареной говядины. В шее Олафа он бы смотрелся лучше. Я бы охотно выпотрошила мерзавца прямо в тронном зале, как когда-то Глуниарна. Если бы мы только остались одни.

Олаф словно не услышал оскорбления. Вместо этого он положил руку на плечо Ситрика.

– Если Шехналл победит, и ты предложишь ему переговоры, он не станет тебя убивать. Ты сможешь выведать, что он замышляет, а может, узнаешь и что-то полезное для завоевания ирландского трона.

Взяв Онгвен за руку, Ситрик поднял кубок:

– Удачи тебе, брат, и тебе, сестра. – Он поцеловал Гиту в щеку. – Пусть ваш ребенок родится здоровым. Надеюсь, к следующей встрече мы с тобой уже будем править Англией и Ирландией!

Я небрежным взмахом руки опрокинула кубок и отправилась в свои покои. У меня не осталось сил на лживые улыбки и притворные извинения. Если Ситрик собирается последовать совету Олафа, то таков уж его выбор, но я вовсе не собиралась разыгрывать дурочку перед клятвопреступником.

На краю прикроватного столика стоял кувшин с вином, и я наполнила свой кубок, пролив немного на пол. На серебряной посуде отражались отблески свечей. Красные и рыжие всполохи скользили по ручкам змеиными языками.

Подняв голову, я посмотрела на огонь, больше не довольствуясь искаженным отражением. Я пододвинулась ближе. Еще ближе. Тихое шипение, казалось, исходило от поднимающегося дыма. Нет… Шепот. Он говорил со мной… Он чего-то хотел. Я протянула руку, и ладонь замерла над пламенем.

Оно разгоралось все сильнее, и наконец коснулось моих пальцев. Танцуя, скользнуло по костяшкам. Внезапно моя печаль исчезла без следа, сменившись умиротворением.

– Мама?

Я отдернула руку. Дверь открылась, и в покои вошел Ситрик.

– Тебе стоит пойти и помириться с Олафом и Гитой.

Мое сердце вновь заполнила холодная ярость, и я повернулась к сыну спиной.

– А тебе стоит его убить.

Ситрик вздохнул и подошел к кровати, скрипя половицами.

– От живого Олафа больше пользы, чем от мертвого.

– Он нарушил клятву и предал тебя. С такими людьми нельзя поступать иначе.

– Я никогда не забуду, как он со мной обошелся, но сейчас не время для мести. – Усевшись рядом, сын взял меня за руку. – Ты поможешь мне достойно проиграть верховному королю Шехналлу?

– Я помогу, что бы ты ни замышлял, но сдаваться так рано – большая ошибка.

Ситрик отпил вина и задумчиво посмотрел на свечу, стоящую на столике возле кровати.

– Помнишь, как отец вернулся домой после битвы при Таре?

– Нет.

– Еще как помнишь. – Ситрик пристально смотрел на меня, пока я не заглянула в его глаза. – Он рыдал над телом Рагналла, словно малое дитя. Глуниарну и Эгилю пришлось оттащить его силой, чтобы женщины могли приготовить Рагналла к погребальному костру.

Это неприятное, постыдное, позорное воспоминание. Горожане шептались, что король сошел с ума от горя. И я ничем не могла ему помочь. В тот день я утратила влияние в городе – задолго до того, как Амлаф испустил дух. Всего за одну ночь я стала полным ничтожеством.

Ситрику тогда едва исполнилось восемь, но даже в том юном возрасте он понял, что произошло. Титан пал. Власть перешла к другому человеку, и его жизнь навсегда изменилась.

Я похлопала сына по кисти.

– Ты бы никогда так себя не повел, Ситрик. Ты храбрее отца.

– У меня и нет причины так себя вести. Как нет сыновей, которых я мог бы оплакивать. – Он раздраженно выдохнул. – Ну как мне сердиться на Олафа? Он хочет, чтобы сын появился на свет в родном краю. На его месте я желал бы того же.

В его голосе мелькнули непривычные печальные нотки. Я неотрывно глядела на сына и заметила, как по его лицу пробежала мимолетная тень.

– Мы подберем тебе жену, – прошептала я. – Любая из ирландских и скандинавских королевских семей захочет с тобой породниться.

Ситрик покачал головой:

– Эти женщины мне не нужны.

Прекрасно зная, кто нужен сыну, я опередила его, выпалив:

– Значит, ты хочешь жениться на Онгвен? – и тут же прикусила язык. Сейчас не время для споров. – Нам нужны союзники, но если ты желаешь взять в жены именно ее, то женись.

Ситрик явно не услышал. Он смотрел вдаль невидящим взглядом, словно отгородившись от всего мира.

– А еще я хочу прожить достойную жизнь, как мой отец. Желаю, чтобы мое имя стояло в одном ряду с Амлафом Рыжим. Пусть я ныне и король Дублина, я еще ничего не достиг.

– Тогда сразись с Шехналлом. Если проиграешь, то еще успеешь с ним договориться. А если победишь, о тебе станут слагать легенды.

– Я не сумею победить. Олаф прав. Нужно поберечь лучших воинов и подготовиться к следующей войне. – Его тон стал грубее и жестче. – Ты слишком долго прятала меня за своей юбкой. Пора положить этому конец.

Я допила остатки вина и икнула.

– Зато ты жив! – Я отпихнула сына. – А все любимчики твоего отца уже в могиле: и Рагналл, и Глуниарн, и Эгиль.

Я поставила кубок на стол. От вина и волшебного огня у меня кружилась голова. Хватало сил лишь на то, чтобы растянуться на кровати, дрожа всем телом.

Уже слипающимися от усталости глазами я увидела, как Ситрик накрыл меня одеялом и вышел из спальни. Наверняка он вернулся на пир, чтобы продолжить беседу с Олафом.

Моя подушка промокла от льющихся ручьями слез. Я стольким пожертвовала ради Ситрика и Гиты, а они этого нисколечко не ценили.

Однажды и моя мать назвала меня неблагодарной. На мгновение мне захотелось снова с ней поговорить. Глядя на свои черные кудри, лежавшие на подушке, я вспомнила, как мать расчесывала их перед сном. Густые темные пряди на шелковой ткани в отблесках свечей… Отец всегда называл волосы матери венцом ее красоты, который унаследовала я… и мой брат.

Не пора ли обратиться за помощью к Малморде?

Если Ситрика не спасет Олаф, возможно, это удастся его дяде. Малморда не раз говорил, как важен Дублин для его замыслов. Но если я попрошу у него помощи, он захочет что-нибудь взамен. «Бросай Ситрика, прячься, выходи замуж, рожай». Из его рта вновь польются слова матери, и на сей раз я не смогу обратить их в шутку. Мне уже сорок, а на голове по-прежнему ни единого седого волоска.

Что же ждет Ситрика? Малморда наверняка попытается использовать его в своих целях, а меня уже не будет рядом, чтобы его защитить.

В глазах вдруг помутилось, а веки сделались такими тяжелыми, что стало больно держать глаза открытыми. Перед тем как закрыть их, я в последний раз взглянула на серебряный кубок, принесенный Ситриком. Нет, нельзя обращаться к Малморде… Брат заберет у меня все… все, к чему я так стремилась… и единственного человека, который всегда принадлежал только мне одной.