Текст книги "Неразлучные"

* * *

В августе я получила от нее всего два письма, оба короткие – Андре писала ранним утром в постели. “Днем у меня нет ни минуты свободной”, – сообщала она. Ночевать ей приходилось в комнате бабушки, которая спала на редкость чутко: чтобы написать письмо или почитать, Андре дожидалась, пока сквозь ставни пробьется рассвет. Дом в Бетари был полон народу: жених, две его сестры – томные старые девы, по пятам ходившие за Андре, и родственники Ривьер де Бонней в полном составе. Справляя помолвку Малу, мадам Галлар устраивала встречи с потенциальными женихами для Андре; это был блестящий сезон, празднество следовало за празднеством. “Так я представляю себе чистилище”, – писала Андре. Во второй половине сентября ей предстояло сопровождать Малу к родителям жениха – эта перспектива ее удручала. К счастью, она получала длинные письма от Паскаля. Мне не терпелось с ней увидеться. В то лето мне было скучно в Садернаке, одиночество угнетало меня.

Андре встретила меня на перроне в розовом шелковом платье и соломенной шляпке клош, но она была не одна: близнецы, обе в клетчатых платьицах – голубом и розовом, – бежали вдоль поезда и кричали:

– Вон Сильви! Привет, Сильви!

Своими прямыми волосами и карими глазами они напомнили мне девочку с обожженной ногой, покорившую мое сердце десять лет назад, только щеки у них были покруглее и взгляд менее дерзкий. Андре улыбнулась быстрой, но такой живой улыбкой, что показалась мне пышущей здоровьем.

Она протянула руку:

– Хорошо доехали?

– Как всегда, когда путешествую одна!

Близнецы смотрели на нас критически.

– Почему ты ее не целуешь? – спросила у Андре голубая.

– Есть люди, которых очень любишь, но не целуешь, – ответила Андре.

– Есть люди, которых целуешь, но не любишь, – подхватила розовая.

– Именно, – согласилась Андре. – Отнесите чемодан Сильви в машину.

Девочки взяли мой чемоданчик и, подпрыгивая на ходу, направились к припаркованному у вокзала черному “ситроену”.

– Как идут дела? – спросила я у Андре.

– Ни хорошо, ни плохо, потом расскажу.

Она села за руль, я рядом с ней, близнецы устроились на заднем сиденье, заваленном кучей пакетов. Ясно было, что я попала в круговорот жестко организованной жизни. “Перед тем как встречать Сильви, сделаешь покупки и заедешь за близнецами”, – приказала ей мадам Галлар. Когда доедем, эти пакеты еще надо будет разобрать.

Натянув перчатки, Андре орудовала рукоятками; приглядевшись к ней внимательнее, я заметила, что она похудела.

– Вы похудели, – сказала я.

– Да, наверно, немножко.

– Еще бы! Мама ее ругает, а она все равно ничего не ест! – выкрикнула одна из девочек.

– Она ничего не ест, – эхом подхватила другая.

– Не говорите глупостей, – оборвала их Андре. – Если бы я ничего не ела, я бы умерла.

Автомобиль плавно тронулся, ее руки в перчатках, лежавшие на руле, выглядели ловкими и умелыми – впрочем, все, что делала Андре, она делала хорошо.

– Вы любите водить?

– Я не люблю работать шофером целыми днями, но водить мне нравится.

Машина ехала вдоль белых акаций, но я не узнавала дорогу: долгий спуск, где мадам Галлар до отказа натягивала вожжи, подъем, где лошадь еле плелась, – все стало плоским. Вскоре мы свернули на подъездную аллею. Кусты самшита были аккуратно подстрижены. Дом не изменился, но перед крыльцом появились бордюры из бегоний и клумбы с цинниями.

– Этих цветов раньше не было, – удивилась я.

– Да. Красивыми их не назовешь, но у нас теперь есть садовник, надо же его чем-то занимать, – ответила Андре со смешком. Она взяла мой чемодан. – Скажите маме, что я сейчас приду, – велела она близнецам.

Я узнала вестибюль и его дачный запах; ступени лестницы скрипели, как прежде, но на площадке Андре повернула налево.

– Вас поселили в комнату близнецов, а они будут спать вместе со мной и с бабушкой. – Андре толкнула дверь и поставила мой чемодан на пол. – Мама говорит, что если мы будем жить в одной комнате, то ночью не сомкнем глаз.

– Жалко!

– Да. Но хорошо уже то, что вы здесь. Я так рада!

– Я тоже.

– Спускайтесь, как будете готовы. Я должна пойти помочь маме.

Она закрыла дверь. Когда она писала мне “У меня нет ни минуты”, это не было преувеличением. Андре никогда не преувеличивала. И все-таки она нашла время срезать для меня три красные розы – ее любимые цветы. Я помнила одно из ее детских сочинений: “Я люблю розы. Это церемонные цветы, они умирают не увядая, в поклоне”. Я открыла шкаф, чтобы повесить на вешалку свое единственное сиреневое платье. В шкафу я обнаружила пеньюар, домашние тапочки и прелестное белое платье в красный горошек; на туалетный столик Андре поставила миндальное мыло, флакон одеколона и рисовую пудру рашель. Я была невероятно тронута ее заботой.

“Почему же она не ест?” – думала я. Возможно, мадам Галлар перехватывает ее письма. И что? Пять лет прошло. Неужели повторится та же история? Я вышла из комнаты и спустилась вниз. Нет, это будет не та же история. Андре уже не ребенок, я чувствовала, знала, что она любит Паскаля неисцелимой любовью. Я успокаивала себя тем, что мадам Галлар нечего возразить против их брака: в конце концов, Паскаль вполне подходит под определение “молодой человек, достойный во всех отношениях”.

Из гостиной доносился гомон голосов. Мысль о встрече со всеми этими недружелюбными, в общем-то, людьми меня пугала: я тоже уже не ребенок. Чтобы дождаться колокола к ужину, я свернула в библиотеку. И сразу вспомнила все эти книги, портреты, большой альбом в обложке из тисненой кожи, украшенной фестонами и астрагалами, как потолочный кессон. Я расстегнула металлическую пряжку, и взгляд мой упал на фотографию мадам Ривьер де Бонней: в пятьдесят лет, с черными, гладко зачесанными волосами и властным взглядом, она была совсем не похожа на тихую бабушку, какой стала теперь, – она заставила дочь выйти замуж за нелюбимого человека. Я перевернула несколько страниц и принялась рассматривать портрет мадам Галлар в девичестве: шея была скрыта высоким воротником, пышные волосы темнели над чистым, юным лицом, я узнала рот Андре, строгий и благородный, который не улыбался, в глазах было что-то милое. Чуть дальше я увидела ее снова: она сидела рядом с молодым бородатым мужчиной и улыбалась противному младенцу; “что-то” в ее глазах исчезло. Я закрыла альбом, подошла к застекленной двери, приоткрыла ее: в зарослях лунника играл ветерок, шелестя хрупкими лепестками-тамбуринами, поскрипывали качели. Ей тогда было столько же лет, сколько сейчас нам, думала я. Она под теми же звездами слушала шепот ночи и клялась себе: “Нет, ни за что за него не выйду!” Почему? Он не урод, не дурак, у него было прекрасное будущее и куча добродетелей. Или она любила другого? Лелеяла несбыточные мечты? Сегодня она казалась созданной точь-в-точь для той жизни, которую прожила.

Зазвонил колокол, и я вошла в столовую. Я пожала множество рук, но никто не задержался спросить, как у меня дела, и обо мне быстро забыли. Весь ужин кузены Анри и Шарль громогласно защищали “Аксьон франсез” от римского папы[26]26
  В 1926 году папа Пий XI осудил ультраправое движение “Аксьон франсез”, которое поддерживали многие французские католики, и запретил верующим сотрудничать с этой организацией.


[Закрыть], которого защищал месье Галлар. Андре выглядела неспокойной. Что касается мадам Галлар, то она явно думала о другом; напрасно я пыталась в этом поблекшем лице отыскать лицо девушки из альбома. Но ведь есть же у нее какие-то воспоминания, размышляла я. Какие? И как она с ними обходится?

После ужина мужчины сели играть в бридж, а женщины взялись за рукоделье. В тот год была мода на бумажные шляпы: следовало нарезать плотную бумагу узкими полосками, смочить их водой, чтобы размягчить, потом туго переплести и покрыть чем-то вроде лака. Девицы Сантене, сестры жениха, не сводили восхищенных глаз с Андре, которая мастерила нечто зеленое.

– Это будет клош? – спросила я.

– Нет, большая капелина[27]27
  Капелина – мягкая шляпа с широкими, слегка приподнятыми полями.


[Закрыть]. – Она подмигнула мне.

Аньес Сантене попросила ее сыграть что-нибудь на скрипке, но Андре отказалась. Я поняла, что нам так и не удастся поговорить до конца вечера, и рано пошла спать.

Я не виделась с ней наедине ни минуты и в следующие дни. Утром она занималась хозяйством, после обеда молодежь набивалась в автомобили месье Галлара и Шарля и ехала играть в теннис или танцевать в окрестные усадьбы, или же мы отправлялись в какой-нибудь соседний городок смотреть матчи по баскской пелоте или коровьи бои[28]28
  На юго-западе Франции, в департаментах Ланды и Жер, популярна традиционная гасконская коррида “курс ландез” (course landaise), в которой вместо быков участвуют молодые коровы. Тореро не причиняют корове вреда, их задача – уворачиваться от ее рогов с помощью виртуозных трюков или перепрыгивать через нее, иногда даже со связанными ногами (прыжок “ноги в берете”).


[Закрыть]. Андре смеялась, когда положено было смеяться. Но я заметила, что она почти ничего не ест.

Как-то ночью я проснулась, услышав, что открывается дверь моей комнаты.

– Сильви, вы не спите? – Андре босиком, во фланелевом халате, подошла к моей кровати.

– Который час?

– Час. Если вам не очень хочется спать, давайте спустимся вниз, там удобнее разговаривать, здесь нас могут услышать.

Я накинула халат, и мы спустились по лестнице, стараясь, чтобы не скрипели ступеньки. Андре вошла в библиотеку и зажгла лампу.

– Все эти ночи мне никак не удавалось выбраться из постели, не разбудив бабушку. Поразительно, до чего чутко спят старые люди.

– Мне не терпелось поговорить с вами, – сказала я.

– А мне! – Андре вздохнула. – Это длится с самого начала каникул. Как назло! В этом году мне бы так хотелось, чтобы меня хоть ненадолго оставили в покое!

– Ваша мать по-прежнему ни о чем не догадывается?

– Увы! Она в конце концов обратила внимание на конверты, надписанные мужским почерком. На прошлой неделе она подвергла меня допросу. – Андре пожала плечами. – Все равно рано или поздно пришлось бы признаться.

– Ну? И что она?

– Я все ей рассказала. Она не просила показать письма Паскаля, да я бы и не показала, но рассказала все. Она не запретила мне с ним переписываться. Сказала, что ей надо подумать.

Взгляд Андре обежал комнату, как будто в поисках поддержки. Суровые книги и портреты предков вряд ли годились для того, чтобы обнадежить ее.

– Мама была очень недовольна? Когда вы узнаете о ее решении?

– Понятия не имею. Она ничего не комментировала, только задавала вопросы. И сухо заключила: мне надо подумать.

– У нее нет причин быть против Паскаля! – воскликнула я. – Даже с ее точки зрения это совсем не плохая партия.

– Не знаю. В нашем кругу браки так не заключаются, – ответила Андре с горечью. – Брак по любви – это подозрительно.

– Но вам же не запретят выйти замуж за Паскаля только потому, что вы его любите!

– Не знаю, – рассеянно повторила Андре.

Она быстро взглянула на меня и отвела глаза:

– Я даже не знаю, собирается ли Паскаль на мне жениться.

– Да полно! – удивилась я. – Он не говорил вам, потому что это само собой разумеется. Для Паскаля любить и хотеть жениться – синонимы.

– Он никогда не говорил, что любит меня.

– Я знаю. Но в Париже перед отъездом вы в этом не сомневались. И были правы. Это же бросается в глаза!

Андре несколько минут сидела молча, поигрывая медальонами.

– В первом письме я написала Паскалю, что люблю его. Наверно, зря, но… Как бы это объяснить… Промолчать – на бумаге – получается все равно что солгать.

Я кивнула. Андре никогда не умела притворяться.

– Он ответил мне прекрасным письмом. Но написал, что не чувствует себя вправе произносить слово “любовь”, что ни в обычной его жизни, ни в религиозной для него не существует ничего очевидного: он должен проверить свои чувства.

– Не беспокойтесь, – сказала я. – Паскаль всегда упрекал меня за то, что я сужу обо всем, не подвергая свое мнение проверке. Такой уж он! Ему нужно время. Но испытание быстро все подтвердит.

Я неплохо знала Паскаля и понимала, что он не лукавит, но досадовала на его нерешительность. Андре гораздо лучше ела бы и спала, будь она уверена в его любви.

– Вы сообщили ему о разговоре с мамой?

– Да.

– Вот увидите: как только он испугается, что ваши отношения могут оказаться под угрозой, он перестанет колебаться.

Андре покусывала один из своих медальонов.

– Поживем – увидим.

– Нет, Андре, вы в самом деле воображаете, что Паскаль может любить другую женщину?

Она замялась:

– Он может обнаружить, что у него нет призвания к браку.

– Неужели, по-вашему, он еще не отказался от мысли стать священником!

– А что, если он не отказался бы от нее, если б не встретил меня? Что, если я ловушка, расставленная перед ним, чтобы сбить его с истинного пути…

Я посмотрела на Андре с тревогой. Янсенистка, говорил Паскаль. Хуже: она подозревала Бога в дьявольских происках.

– Это абсурд, – возмутилась я. – Я еще допускаю, если уж на то пошло, что Бог может искушать души, но не обманывать их!

Андре пожала плечами:

– Говорят, нужно верить, ибо это абсурдно[29]29
  Отсылка к знаменитой фразе “Верую, ибо абсурдно” (Credo quia absurdum), приписываемой раннехристианскому теологу Тертуллиану (155/156–220/240).


[Закрыть]. И я постепенно заметила: чем более абсурдными кажутся какие-то вещи, тем более вероятно, что они окажутся правдой.

Мы еще некоторое время обсуждали это, как вдруг дверь библиотеки отворилась.

– Что вы тут делаете? – раздался тоненький голосок.

Это была Деде, двойняшка в розовом, любимица Андре.

– А ты? – спросила Андре. – Почему ты не в кровати?

Деде подошла поближе, приподняв обеими руками длинную белую ночную рубашку.

– Меня разбудила бабушка, она зажгла лампу и спросила, где ты. Я ответила, что пойду посмотрю…

Андре встала:

– Будь хорошей девочкой, я скажу бабушке, что мне не спалось и я пошла в библиотеку почитать. Не говори ничего о Сильви – мама будет меня ругать.

– Это обман, – заявила Деде.

– Обманывать буду я, а ты только промолчишь, – твердо сказала Андре. – Я большая, а большим иногда разрешается обманывать.

– Хорошо быть большой, – вздохнула Деде.

– Есть свои плюсы и свои минусы. – Андре погладила ее по голове.

“Какое рабство!” – негодовала я, поднимаясь по лестнице. Каждый шаг контролируется матерью или бабушкой и немедленно оказывается примером для младших сестер. И за каждую свою мысль она должна давать отчет Богу!

Вот что хуже всего, думала я назавтра, пока Андре молилась рядом со мной на скамейке, уже больше века закрепленной за семейством Ривьер де Бонней, о чем извещала медная табличка. Мадам Галлар играла на фисгармонии, близнецы расхаживали по церкви с корзинками, полными освященных бриошей; Андре, обхватив голову руками, говорила с Богом: какими словами? У нее с ним явно были непростые отношения. Я понимала одно: ей не удается убедить себя в том, что он добр, однако она не хочет его разгневать и старается любить его; все было бы намного проще, если бы она, как и я, утратила веру, когда ее вера утратила свою наивность. Я следила краем глаза за близнецами: они выглядели важными и деловитыми, в их возрасте религия – очень увлекательная игра. Я тоже когда-то размахивала хоругвями и бросала розовые лепестки перед священником, который, сверкая золотом, нес святые дары; я щеголяла в платье причастницы и целовала крупные лиловые камни на пальцах епископов. Украшенные мхом уличные алтари, майские алтари Богоматери, рождественские ясли, пышные процессии, ангелы, ладан – все эти запахи, весь этот балет, вся эта блестящая мишура были единственной роскошью моего детства. И как сладостно было среди этого ослепительного великолепия ощущать в себе свою душу, белую и лучезарную, как гостия в монстранции[30]30
  Монстранция – в католической церкви разновидность дароносицы, укрепленной на высокой ножке и обычно имеющей форму солнца с расходящимися лучами и крестом. Изготавливается из золота или серебра, в центр помещают освященную гостию (от лат. hostia – жертва) – хлеб, Тело Христово, для причастия в виде круглой маленькой лепешки, называемой также облаткой.


[Закрыть]. А потом однажды душа и небо затягиваются мраком, и обнаруживаешь угнездившиеся в тебе грех, страх и муки раскаяния. Даже когда дело касалось земной ее жизни, Андре необычайно серьезно воспринимала все, что вокруг нее происходит; могла ли она не терзаться тревогой, когда ей виделась ее жизнь в таинственном свете запредельного мира? Противиться матери, вероятно, означало бунтовать против самого Господа, но, покорившись, она рисковала оказаться недостойной всего, чем он ее одарил. Как знать, не служит ли она, любя Паскаля, козням дьявола? Каждый миг на кону стоит вечность, и никакой надежды получить внятный знак, выигрываешь ты или проигрываешь! Паскаль помог Андре преодолеть эти страхи. Но, судя по нашему ночному разговору, они стремительно возвращались. И уж точно не в церкви могла она обрести душевный покой.

Я была подавлена этим весь день, и меня нисколько не развеселили позеленевшие от страха молодые крестьяне, скакавшие вокруг коров с длинными острыми рогами.

Следующие три дня все женщины в доме не покладая рук работали в подвальном этаже, даже я лущила горох и вынимала косточки из слив. Ежегодно местная аристократия собиралась на берегу Адура и угощалась холодными закусками. Этот невинный праздник требовал долгой подготовки.

– Каждая семья хочет сделать лучше, чем остальные, и каждый год – лучше, чем год назад, – объяснила мне Андре.

В назначенное утро в арендованный фургон погрузили две корзины с едой и посудой; молодежь набилась туда же; взрослые и жених с невестой поехали за нами следом на автомобилях. Я надела платье Андре в красный горошек, сама она была в чесучовом платье с зеленым поясом под цвет своей широкополой шляпы, почти не похожей с виду на бумажную.

Голубая вода, старые дубы, густая трава – мы бы легли в эту траву, перекусили бутербродами, проговорили бы до вечера, был бы день чистейшего счастья, думала я с грустью, помогая Андре разгружать корзины. Сколько мороки! Установить столы, разложить угощение, расстелить в подходящих местах скатерти… Машины подъезжали одна за другой: сверкающие авто, допотопные колымаги, даже бричка, запряженная парой. Молодежь сразу начинала греметь посудой. Старики рассаживались на покрытых брезентом пеньках или на складных стульях. Андре приветствовала их улыбками и реверансами. Она особенно нравилась господам в возрасте и подолгу с ними беседовала. Время от времени она сменяла Малу и Гиту, крутивших ручку какой-то сложной машины, которая должна была превратить в мороженое загруженные в нее сливки. Я тоже им помогала.

– Ничего себе! – Я указала на ломившиеся от еды столы.

– Да, по части общественного долга тут все отменные католики![31]31
  Ироничный намек на понятие общественного долга в некоторых католических движениях.


[Закрыть] – заметила Андре.

Сливки не застывали. Мы бросили это занятие и сели возле одной из расстеленных скатертей, присоединившись к компании молодежи чуть старше двадцати. Кузен Шарль светским тоном беседовал с очень некрасивой и потрясающе одетой девушкой – цвет и ткань ее платья не поддавались описанию.

– Не пикник, а прямо бал “Зеленых каемок”[32]32
  “Клуб зеленых каемок” был создан в 1922 году в Париже для холостяков и незамужних женщин, стремившихся вступить в брак, там устраивались балы, экскурсии, танцевальные праздники. Члены клуба носили значки с зелеными каемками.


[Закрыть], – пробормотала Андре.

– Это что, сватовство? Девица страшнее не придумаешь, – сказала я.

– Зато очень богатая, – усмехнулась Андре. – Тут минимум десять свадеб затевается под шумок.

Я в те времена была довольно прожорлива, но обилие и пышность блюд, которые разносили официантки, отбили у меня аппетит. Заливная рыба, холодцы, галантины и рулеты, тушеная говядина, холодная курица, паштеты, террины, жареные ножки, фаршированные грудки, салаты и майонезы, пироги открытые и закрытые, тарталетки с миндальным кремом – все нужно было попробовать, каждому блюду воздать должное, чтобы, не дай бог, никого не обидеть. Вдобавок они еще и обсуждали то, что отправляли в рот. Андре ела лучше, чем обычно, и поначалу была довольно весела. Сосед справа, красавец брюнет фатоватого вида, заглядывал ей в глаза и что-то нашептывал. Вскоре Андре это стало раздражать: от гнева или от вина щеки ее порозовели – все владельцы виноградников принесли свои вина, мы опустошили множество бутылок. Общая беседа оживилась. Дошло до разговоров о флирте: можно ли флиртовать? до какого предела? В общем и целом, все высказывались против, однако это послужило поводом для шутливых пикировок между барышнями и молодыми людьми. Почти все девушки блюли приличия, но попадались и довольно вульгарные, то здесь, то там слышалось игривое хихиканье; разгоряченные мужчины принялись рассказывать анекдоты, совершенно, впрочем, пристойные, но сам тон подразумевал, что они могли бы рассказать и кое-какие другие. Откупорили магнум шампанского, и кто-то предложил всем пить из одного бокала, чтобы каждый узнал мысли соседа. Бокал переходил из рук в руки; когда красавец брюнет выпил, он протянул его Андре и что-то зашептал ей на ухо. Она оттолкнула бокал, и он покатился в траву.

– Не люблю интим, – сказала она резко.

Повисло неловкое молчание. Шарль разразился громким хохотом:

– Наша Андре не хочет, чтобы мы узнали ее тайны?

– Не стремлюсь знать чужие. К тому же я и так уже много выпила. – Она встала. – Пойду за кофе.

Я изумленно проводила ее взглядом. Я бы выпила без проблем. Да, в этих безобидных вольностях было что-то сомнительное, но нам-то что за дело? Наверно, Андре сочла кощунственной имитацию встречи губ на одном бокале: вспомнила ли она о давних поцелуях Бернара или о тех, что Паскаль ей еще не подарил? Андре не возвращалась, я тоже встала и ушла в тень дубов. И снова задумалась о том, что она имела в виду, говоря о поцелуях, которые не были платоническими. Я считала себя основательно информированной в вопросах секса, в детстве и отрочестве у моего тела бывали свои грезы, но ни мои богатые познания, ни жалкий опыт не могли объяснить мне, как связаны превратности плоти с нежностью и счастьем. Для Андре между душой и телом существовал некий коридор, остававшийся для меня загадкой.

Я вышла из дубовой рощи. Адур в этом месте делал излучину, и я очутилась на берегу. Неподалеку шумел водопад, в прозрачной воде крапчатые камешки с примесью яшмы напоминали драже в виде гальки.

– Сильви!

Это была мадам Галлар, вся красная в своей соломенной шляпе.

– Вы не знаете, где Андре?

– Я как раз ее ищу, – ответила я.

– Ее нет уже целый час, это страшно невежливо.

На самом деле, подумала я, она волнуется. Наверняка она любит Андре по-своему – но как именно? Вот вопрос. Мы все ее любим по-своему.

Теперь водопад грохотал уже совсем близко, заглушая все остальные звуки.

Мадам Галлар остановилась:

– Так я и знала!

Под деревом рядом с пучком безвременника я увидела платье Андре, ее зеленый пояс, белье из жесткого полотна.

Мадам Галлар подошла к реке:

– Андре!

Под водопадом что-то зашевелилось. Показалась голова Андре:

– Идите ко мне! Вода отличная!

– Вылезай сию же минуту!

Андре подплыла к нам, лицо ее сияло.

– Сразу после еды! Могла получить кровоизлияние! – закричала мадам Галлар.

Андре выбралась на берег. Она завернулась в лоденовую накидку и закрепила ее булавками; волосы, распрямившиеся от воды, падали ей на глаза.

– Да, хороша! – смягчилась мадам Галлар. – И как ты собираешься сушиться?

– Ничего, как-нибудь справлюсь.

– Интересно, о чем думал Господь, посылая мне такую дочку! – улыбнулась мать и тут же строго прикрикнула: – Возвращайся немедленно! Ты пренебрегаешь своим долгом.

– Сейчас приду.

Мадам Галлар удалилась, а я села под дерево с другой стороны, чтобы не мешать Андре одеваться.

– Как же хорошо в воде! – сказала она.

– Вода, наверно, ледяная.

– Когда водопад обрушился мне на спину, у меня в первый момент перехватило дыхание, но все равно было чудесно!

Я сорвала цветок безвременника, мне стало любопытно, правда ли они ядовитые, эти странные цветочки, непритязательные и изысканные в своей наготе, выскакивающие из земли одним рывком, как грибы.

– Как вы считаете, если угостить сестер Сантене отваром из безвременника, они сдохнут? – спросила я.

– Жалко! Они не злые, – отозвалась Андре.

Она уже надела платье и подошла ко мне, завязывая пояс:

– Я вытерла волосы комбинацией. Никто не заметит, что я без комбинации, мы же столько всего на себе носим.

Она расстелила на солнце мокрую накидку и мятую комбинацию.

– Надо вернуться туда.

– Увы!

– Бедная Сильви! Вам, наверно, ужасно скучно. – Она улыбнулась. – Теперь, когда пикник прошел, надеюсь, я буду чуть-чуть посвободнее.

– А вы сможете сделать так, чтобы мы все-таки иногда виделись?

– Так или иначе, я это устрою, – пообещала она.

Пока мы медленно шли вдоль реки, она сказала:

– Сегодня утром я получила письмо от Паскаля.

– Хорошее?

Она кивнула:

– Да.

Она скатала в руке листок мяты и понюхала со счастливым лицом:

– Он говорит, если мама хочет подумать, это хороший знак. Он говорит, я должна надеяться.

– Мне тоже так кажется.

– Я и надеюсь.

Я хотела спросить, почему она оттолкнула бокал шампанского, но побоялась ее смутить.

Андре была мила со всеми до самого конца праздника. Я скучала. И в последующие дни она оказалась так же занята, как и раньше. Никаких сомнений: мадам Галлар упорно делала все, чтобы помешать нам общаться. Обнаружив письма Паскаля, она, наверно, локти кусала, что позволила мне приехать, и изо всех сил старалась исправить ошибку. Меня это очень огорчало, тем более что приближалось расставание.

Совсем скоро будет свадьба Малу, подумала я как-то утром, Андре сменит старшую сестру в семье и в свете, и мы сможем встречаться лишь урывками между благотворительными ярмарками и какими-нибудь похоронами. Дело было за два дня до моего отъезда, и я, как это часто случалось, спустилась в парк, пока все еще спали. Лето умирало, кустарники краснели, гроздья рябины желтели; в белом дыхании утра осенняя медь горела ярче – я любила смотреть, как пламенеют деревья над еще дымящейся от прохлады травой. Я печально брела по тщательно прополотым аллеям, где больше не росли полевые цветы, и вдруг послышалась музыка – звуки скрипки, я направилась туда. В самой глубине парка, укрывшись в соснах, играла Андре. Она накинула старую шаль поверх платья из голубого джерси и слушала голос инструмента над своим плечом. Ее красивые темные волосы разделял косой пробор, аккуратный и трогательно белый, по которому хотелось ласково и уважительно провести пальцем. Я следила за движением смычка и, глядя на Андре, думала: “До чего же она одинока!”

Последняя нота умерла, и я подошла, шурша сосновыми иглами.

– Ах! – удивилась Андре. – Вы слышали, как я играла? Это слышно из дома?

– Нет, – ответила я. – Я гуляла здесь неподалеку. Как вы хорошо играете!

Андре вздохнула:

– Если б у меня было хоть немного времени для занятий!

– И часто вы даете концерты под открытым небом?

– Нет. Просто меня уже несколько дней так тянуло поиграть! Но не хочу, чтобы все эти люди слышали. – Андре положила скрипку в ее маленький гробик. – Я должна вернуться, пока не спустилась мама, она скажет, что я ненормальная, и все станет еще хуже.

– Вы возьмете с собой скрипку к Сантене? – спросила я по пути к дому.

– Нет, конечно! Ох, я в ужасе от этой поездки. Здесь я хотя бы у себя дома.

– Вы действительно должны туда ехать?

– Не хочу ссориться с мамой по мелочам, – ответила Андре. – Особенно сейчас.

– Понимаю.

Андре вернулась в дом, а я уселась на лужайке с книгой. Чуть позже я видела, как она в обществе сестер Сантене срезает розы. Потом она отправилась в сарай колоть дрова, я слышала глухие удары топора. Солнце поднималось выше, а я все сидела и уныло читала. Я сомневалась, что решение мадам Галлар окажется благоприятным. У Андре, как и у ее сестры, приданое будет скромным, но она более красивая и яркая, чем Малу, мать, вероятно, лелеет на ее счет честолюбивые замыслы. Внезапно раздался страшный крик. Кричала Андре.

Я бросилась к сараю. Над ней склонилась мадам Галлар. Андре лежала на опилках с закрытыми глазами и окровавленной ногой. Лезвие топора было красным.

– Малу, неси аптечку! Андре ногу поранила! – крикнула мадам Галлар.

Она попросила меня позвонить врачу. Когда я вернулась, Малу перевязывала Андре лодыжку, а мать поднесла к ее носу вату с нашатырем. Андре открыла глаза.

– Топор из рук выскользнул! – пробормотала она.

– Кость не задета, – сказала Малу. – Рана глубокая, но кость цела.

У Андре слегка поднялась температура, врач нашел ее чрезвычайно утомленной и рекомендовал длительный отдых – все равно она не сможет наступать на ногу раньше чем дней через десять.

Когда вечером я зашла ее проведать, она была страшно бледна, но встретила меня веселой улыбкой.

– Я прикована к постели до конца каникул! – сообщила она радостно.

– Вам очень больно? – спросила я.

– Чуть-чуть! Но даже будь мне в десять раз больнее, все равно это лучше, чем ехать к Сантене!

Она хитро на меня посмотрела:

– Как говорится, само Провидение вмешалось!

Я вытаращила глаза:

– Андре! Вы же не нарочно это сделали?

– Я не смела надеяться, что Провидение озаботится такими пустяками, – усмехнулась она.

– Как вам хватило храбрости! Чудом не остались без ноги!

Андре откинулась назад и опустила голову на подушку:

– Я больше не могла.

Некоторое время она лежала молча, уставившись в потолок; глядя на ее белое как мел лицо, глаза, устремленные в одну точку, я почувствовала, что во мне шевельнулся былой страх. Поднять топор, рубануть… Я точно была не способна на такое, при одной мысли об этом у меня все нутро переворачивалось.

– Мама не догадывается?

– Думаю, нет. – Андре снова выпрямилась. – Я же говорила: как-нибудь устрою, чтобы меня оставили в покое.

– Вы уже тогда решились на это?

– Я решила сделать что-нибудь. Идея насчет топора пришла мне в голову сегодня утром, когда я собирала розы. Сначала я планировала порезаться секатором, но этого было бы недостаточно.

– Вы меня пугаете!

Андре широко улыбнулась:

– Почему? Все получилось удачно, я не слишком сильно рубанула. – И, помолчав, спросила: – Вы не против, если я попрошу у мамы разрешения оставить вас здесь до конца месяца?

– Она не захочет.

– Но я все-таки с ней поговорю!

То ли мадам Галлар заподозрила правду и терзалась теперь раскаянием и страхом за дочь, то ли ее напугало заключение врача, но она согласилась, чтобы я задержалась в Бетари и составила Андре компанию. Семейство Ривьер де Бонней уехало одновременно с Малу и Сантене, и в доме сразу стало тихо. Андре получила отдельную комнату, и я часами сидела у ее кровати. Как-то утром она мне сказала:

– Вчера вечером у меня был долгий разговор с мамой насчет Паскаля.

– И как?

Андре закурила сигарету, она курила, когда нервничала.

– Она поговорила с папой. В принципе, они ничего не имеют против Паскаля, он даже произвел на них приятное впечатление, когда приходил с вами к нам. – Андре поискала мой взгляд. – Но я понимаю маму: она его совсем не знает, и ей важно понять, серьезные ли у него намерения.

– Она не будет возражать против брака? – с надеждой спросила я.

– Нет.

– Ну вот! Это же главное! Вы не рады?

Андре затянулась сигаретой:

– О браке речь может идти не раньше чем через два-три года…

– Я понимаю.

– Мама требует, чтобы мы официально обручились. Иначе она запретит мне видеться с Паскалем и отправит меня в Англию, чтобы сжечь мосты.

– Так вы обручитесь, вот и все! – Подумав мгновение, я с воодушевлением продолжала: – Да, конечно, вы с Паскалем никогда не касались этой темы, но ясно же, что он не позволит вам уехать от него на два года!

– Я не могу принуждать его обручиться со мной! – заволновалась Андре. – Он просил меня набраться терпения, дать ему время разобраться в себе. Не стану же я вешаться на него и кричать: “Давай обручимся!”

– Не надо на него вешаться, надо просто объяснить ситуацию.

– Это значит, по сути, припереть его к стенке.

– Вы же не виноваты! У вас нет другого выхода.