Текст книги "Неразлучные"

Она долго спорила, но в конце концов я убедила ее поговорить с Паскалем. Она только отказалась писать об этом в письме, матери обещала, что поговорит с ним, когда все вернутся в город. Мадам Галлар согласилась. Она часто улыбалась в те дни – наверно, радовалась про себя: “Двух дочек пристроила!” Со мной она была почти любезна, и порой, когда она поправляла Андре подушки или помогала накинуть болеро, в ее глазах проскальзывало нечто, напоминавшее ее девичью фотографию.

Андре в шутливом тоне поведала Паскалю о том, как поранила ногу, и в ответ получила два встревоженных письма. Он писал, что ей необходим рядом серьезный человек, который заботился бы о ней, и еще что-то, что она мне не пересказывала, но я поняла: она больше не сомневается в его чувствах. Отдых, сон вернули ей румянец, и она даже немного поправилась – никогда я не видела ее такой цветущей, как в тот день, когда она смогла наконец встать с постели.

Она слегка прихрамывала, ходила с трудом. Мадам Галлар предоставила нам на целый день “ситроен”. Я вообще редко ездила на автомобиле и еще никогда – ради развлечения. Душа моя ликовала, когда я села рядом с Андре и машина с опущенными стеклами покатила по аллее. Мы поехали через лес Ландов по длинной ровной дороге, убегавшей между соснами прямо в небо. Андре ехала очень быстро: стрелка спидометра приближалась к восьмидесяти! Несмотря на ее умение и опыт, мне было страшновато.

– Вы не собираетесь отправить нас на тот свет?

– Нет, конечно! – Андре улыбнулась, вид у нее был счастливый. – Сейчас мне совсем не хочется умирать.

– А раньше хотелось?

– О да! Каждый вечер, засыпая, я мечтала не проснуться. Теперь я молю Бога сохранить мне жизнь, – сказала она весело.

Мы съехали с широкой дороги и медленно обогнули пруды, спавшие среди вереска. Пообедали на берегу океана в пустом отеле – сезон подходил к концу, пляжи были пусты, виллы заперты. В Байонне купили для близнецов плитки разноцветного туррона[33]33
  Туррон – разновидность нуги, популярное лакомство на юге Франции, в Испании и Италии.


[Закрыть], одну съели сами, медленно обходя клуатр собора. Андре опиралась на мое плечо. Мы говорили о разных клуатрах в Испании и Италии, куда отправимся когда-нибудь, и о других странах, совсем далеких, о больших путешествиях. Возвращаясь к машине, я указала на перевязанную ногу Андре:

– Все равно никогда не пойму, как у вас хватило мужества!

– У вас бы тоже хватило, если б вы чувствовали себя такой затравленной, как я. – Она дотронулась до виска. – У меня от всего этого начались невыносимые головные боли.

– Они прошли?

– Случаются, но гораздо реже. Честно говоря, из-за того, что я не высыпалась по ночам, я злоупотребляла макситоном[34]34
  Макситон — под этой торговой маркой продавался психостимулятор дексамфетамин.


[Закрыть] и колой.

– Больше уже не станете?

– Нет. В Париже будут тяжелые две недели перед свадьбой Малу, но я выдержу.

Мы снова поехали в лес по узкой дороге вдоль берега Адура. Мадам Галлар все-таки умудрилась нагрузить Андре поручением: ей надлежало отвезти молодой фермерше, ждавшей ребенка, детское приданое, собственноручно связанное мадам Ривьер де Бонней.

Андре остановила машину перед красивым домиком в местном стиле на поляне, окруженной соснами; я, привыкшая к арендаторским хозяйствам Садернака с горами помета и ручьями навозной жижи, была поражена опрятностью этой живописной фермы, затерянной глубоко в лесу. Молодая хозяйка угостила нас розовым вином, которое делал ее свекор, открыла шкаф и показала вышитые ею простыни: от них приятно пахло лавандой и донником. Десятимесячный младенец улыбался в плетеной люльке, а Андре забавляла его своими золотыми медальонами – она всегда любила детей.

– Какой активный для своего возраста! – В устах Андре самые избитые штампы утрачивали банальность, настолько ее улыбка и глаза были искренни.

– Этот тоже не ленится, – весело ответила хозяйка, положив руку на живот.

Она была брюнеткой с матовой кожей, как Андре, и схожего с ней сложения; ноги чуть коротковаты, но осанка грациозная, несмотря на беременность. “Когда Андре будет ждать ребенка, она будет выглядеть так же”, – вдруг подумала я. Впервые я без уныния представила себе Андре замужней женщиной и матерью семейства. Ее будет окружать красивая блестящая мебель, как здесь, у нее в доме будет хорошо. Но она не станет часами начищать столовые приборы или покрывать пергаментом банки с вареньем, она будет играть на скрипке, и я втайне верила, что она будет писать книги – она ведь так любит книги и так любит писать.

“Счастье ей очень пойдет!” – говорила я себе, пока она обсуждала с хозяйкой ее детей, еще не родившегося и того, у которого резались зубы.

– Это был чудесный день! – сказала я через час, когда машина остановилась перед клумбой с цинниями.

– Да, – ответила Андре.

Наверняка она тоже подумала о будущем.

* * *

Галлары вернулись в Париж раньше меня из-за свадьбы Малу. Приехав, я сразу же позвонила Андре, и мы договорились встретиться на следующий день; она явно торопилась повесить трубку, а я не любила разговаривать с ней, не видя ее лица. Я ни о чем ее не расспрашивала.

Назавтра я ждала ее в сквере на Елисейских Полях возле памятника Альфонсу Доде. Андре чуть-чуть опоздала, и я сразу поняла, что что-то не так: она села рядом, даже не попытавшись мне улыбнуться. Я в тревоге спросила:

– Что-то случилось?

– Да, – ответила она каким-то отрешенным тоном. – Паскаль не хочет.

– Что не хочет?

– Чтобы мы обручились. Не теперь.

– И что же будет?

– Будет то, что мама отправляет меня в Кембридж сразу после свадьбы Малу.

– Но это же бред! Это немыслимо! Паскаль не может вас отпустить!

– Он говорит, мы будем переписываться, он постарается разок приехать и два года – это не так уж долго, – продолжала Андре все так же без всякого выражения, словно вызубренный без веры урок катехизиса.

– Но почему?

Обычно, если Андре пересказывала мне какой-нибудь разговор, то так кристально ясно, что я будто слышала все своими ушами; на сей раз она хмуро излагала что-то невнятное. Паскаль вроде был рад встрече, сказал, что любит ее, но при слове “обручиться” переменился в лице. Нет, ответил он резко, нет! Отец никогда не позволит, чтобы он обручился так рано; после всех жертв, которые он принес ради сына, он вправе рассчитывать, что тот целиком посвятит себя учебе, а любовь, по мнению отца, будет его отвлекать.

Я понимала, что Паскаль преклоняется перед отцом, что первой его реакцией мог быть страх отца огорчить, но почему он не переступил через это, узнав, что мать Андре не смягчится?

– Он сознает, насколько мучителен для вас этот отъезд?

– Не знаю.

– Вы ему говорили?

– Ну, так…

– Надо же было объяснить! Я уверена, что вы и не пытались по-настоящему.

– У него был затравленный вид. Я знаю, что такое чувствовать себя затравленной! – Голос Андре дрожал, и я поняла, что доводы Паскаля она едва слушала и наверняка не пыталась возражать.

– Еще есть время побороться, – заметила я.

– Неужели я обречена всю жизнь бороться с теми, кого люблю! – В ее тоне было такое отчаяние, что я больше не спорила.

Я немного поразмыслила:

– А что, если Паскалю объясниться с вашей мамой?

– Я маме предлагала. Но ей этого мало. Она говорит, что если бы Паскаль действительно имел серьезные намерения, он бы представил меня своей семье, а раз он отказывается, значит, придется порвать. Мама произнесла странную фразу… – Андре на мгновение задумалась. – Она сказала: “Я хорошо тебя знаю, ты моя дочь, моя плоть и кровь, ты не настолько сильна, чтобы оставлять тебя беззащитной перед искушениями. Если ты не устоишь, то по справедливости этот грех падет на меня”.

Андре вопросительно подняла глаза, словно в надежде, что я помогу ей понять смысл, скрытый в этих словах, но мне было глубоко наплевать на душевные драмы мадам Галлар. Меня бесила покорность Андре.

– А если вы откажетесь уезжать? – спросила я.

– Откажусь? Как это?

– Вас же не потащат на корабль силой.

– Я могу запереться у себя в комнате и объявить голодовку. А дальше что? Мама отправится объясняться с отцом Паскаля… – Андре закрыла лицо руками. – Я не могу воспринимать маму как врага! Это ужасно!

– Я поговорю с Паскалем, – объявила я решительно. – Вы неправильно с ним говорили.

– Ничего не получится.

– Разрешите мне попытаться.

– Попытайтесь, но ничего не получится. – Андре мрачно посмотрела на статую Альфонса Доде, однако взгляд ее был устремлен вовсе не на вальяжную мраморную фигуру. – Бог против меня.

Я содрогнулась от этого кощунства, как будто сама была верующей.

– Паскаль сказал бы, что вы богохульствуете. Если Бог есть, он не против никого.

– Как знать? Кто понимает, что такое Бог? – Она пожала плечами. – О, возможно, он приберег мне теплое местечко у себя на небесах, но на земле он против меня. Все-таки, – вдруг заговорила она страстно, – есть люди, которые теперь на небе, но они были счастливы и на этом свете.

Она внезапно расплакалась:

– Я не хочу уезжать! Два года без Паскаля, без мамы, без вас… Я не вынесу.

Никогда, даже когда она расставалась с Бернаром, я не видела, чтобы Андре плакала. Мне захотелось взять ее за руку, сделать какой-то ласковый жест, но меня удерживали наши давние строгие правила. Я думала о тех двух часах, когда она стояла на крыше в Бетари, решая, броситься вниз или нет. Сейчас внутри у нее был такой же кромешный мрак.

– Андре! – воскликнула я. – Вы не уедете! Не может быть, чтоб мне не удалось повлиять на Паскаля.

Она вытерла слезы, посмотрела на часы и встала.

– Ничего не получится, – повторила она.

Я считала, что получится.

Когда я вечером позвонила Паскалю, он приветствовал меня тепло и весело. Он любил Андре и был способен услышать голос разума. Андре ничего не добилась, потому что не боролась; я хочу выиграть, и победа будет за мной.

Паскаль ждал меня на террасе Люксембургского сада – он всегда приходил первым. Я села, и мы оба дружно отметили, что погода просто прекрасная. Вокруг водоема с маленькими парусниками цветочные клумбы казались вышитыми по канве; их правильный рисунок, искренняя чистота неба – все укрепляло меня в уверенности: моими устами будет говорить здравый смысл, сама очевидность, Паскалю придется уступить.

Я пошла в атаку:

– Позавчера я видела Андре.

Паскаль отозвался понимающим взглядом:

– Я тоже хотел поговорить с вами об Андре. Сильви, мне нужна ваша помощь.

Те же слова я слышала когда-то от мадам Галлар.

– Нет! – вскинулась я. – Я не стану помогать вам уговаривать Андре ехать в Англию. Она не должна уезжать! Она не сказала вам, как это для нее ужасно, но я знаю.

– Она мне сказала. Потому я и прошу вас мне помочь. Ей просто нужно понять, что два года разлуки – это не трагедия.

– Для нее – трагедия. Дело не только в разлуке с вами, здесь остается вся ее жизнь. Никогда я не видела ее такой безутешной, – горячо настаивала я. – Вы не можете так поступить с ней!

– Вы же знаете Андре, – возразил Паскаль. – Она всегда сначала все принимает слишком близко к сердцу, а потом успокаивается. Если Андре уедет по доброй воле, не сомневаясь в моей любви, с верой в будущее, разлука будет не так страшна!

– Как же она может не сомневаться, верить и тому подобное, если вы так легко отпускаете ее! – Я удрученно посмотрела на Паскаля. – В общем, только от вас зависит, будет она безумно счастлива или чудовищно несчастна, и вы выбираете для нее несчастье!

– Эх! Как вы умеете все упрощать!

Паскаль поднял обруч, который какая-то девочка запустила ему под ноги, и ловко бросил ей обратно.

– Счастье, несчастье – это, прежде всего, вопрос внутренних установок.

– У Андре сейчас внутренние установки такие, что она будет плакать целыми днями, – рассердилась я. – У нее не такое рассудительное сердце, как у вас! Если она любит человека, то испытывает потребность его видеть.

– Почему надо терять разум от того, что любишь? Терпеть не могу эти романтические предрассудки. – Он пожал плечами. – Не так уж важно присутствие в физическом смысле. Или оно перевешивает все остальное.

– Возможно, Андре – романтическая девушка, возможно, она не права, но если вы ее любите, то должны постараться ее понять. Увещеваниями вы ее не измените.

Я беспокойно взглянула на клумбы с шалфеем и гелиотропами и вдруг подумала: увещеваниями я Паскаля не изменю.

– Почему вы так боитесь поговорить с отцом? – спросила я.

– Это не страх.

– А что же?

– Я объяснил Андре.

– Она ничего не поняла.

– Надо знать моего отца и отношения, которые у нас сложились. – Паскаль поглядел на меня с укором. – Сильви, вы же знаете, что я люблю Андре, правда?

– Я знаю, что вы готовы довести ее до отчаяния, лишь бы не расстраивать отца. Но, в конце-то концов, – я уже начала терять терпение, – он же догадывается, что вы рано или поздно женитесь!

– Если я обручусь таким молодым, он примет это в штыки: плохо подумает об Андре и перестанет меня уважать. – Паскаль снова посмотрел мне в глаза. – Поверьте! Я люблю Андре! Я бы ей не отказал в этой просьбе без серьезных причин.

– Я их не вижу.

Он силился подобрать слова, потом беспомощно махнул рукой:

– Мой отец – старый, усталый человек, стареть так грустно!

– Попытайтесь хотя бы объяснить ему ситуацию! Пусть он поймет, что Андре не вынесет этой ссылки.

– Он ответит, что все можно вынести. Знаете, отец очень многое вынес сам. Я уверен, он решит, что эта разлука к лучшему.

– Но почему?

Я чувствовала в нем такое сопротивление, что мне даже стало страшно. И все-таки у нас одно небо над головой, одна правда!

Меня осенило:

– А с сестрой вы говорили?

– С сестрой? Нет. Зачем?

– Посоветуйтесь с ней. Может, она придумает, как представить все это отцу.

Паскаль помолчал.

– Моя помолвка затронула бы ее еще больше, чем отца.

Я вспомнила Эмму: высокий лоб, темно-синее платье с белым пикейным воротником и собственнический тон, каким она разговаривала с Паскалем. Все ясно. Нет, Эмма не союзница.

– А, так это ее вы боитесь?

– Почему вы не хотите понять? Я не могу причинить боль ни отцу, ни Эмме после всего, что они сделали для меня. По-моему, это естественно.

– Эмма, по крайней мере, уже не надеется, что вы примете сан?

– Да нет! – Он помялся. – Быть стариком невесело, и невесело жить со стариком. Когда меня там не будет, жизнь в доме станет для сестры тяжелее.

Да, я понимала позицию Эммы, причем куда лучше, чем месье Блонделя. Я задумалась, не из-за нее ли на самом деле Паскаль так старается скрыть свою любовь.

– Но ведь им придется смириться с тем, что однажды вы от них уйдете!

– Я прошу Андре потерпеть всего два года, – гнул свою линию Паскаль. – Через два года отца уже не удивит, что я думаю о женитьбе, и Эмма успеет как-то освоиться с этой мыслью. Сейчас это глубоко ранило бы их.

– Андре глубоко ранит этот отъезд. Если кто-то должен страдать, то почему она?

– У нас с Андре впереди вся жизнь, и мы твердо знаем, что со временем будем счастливы. – Паскаль нервно повысил голос. – Мы можем ненадолго пожертвовать собой ради тех, у кого нет ничего!

– Она будет страдать сильнее, чем вы. – Я посмотрела на него почти враждебно. – Да, она молодая, и это значит, что у нее в жилах течет горячая кровь, ей хочется жить…

Паскаль кивнул:

– И это еще одна причина, по которой нам, безусловно, лучше на время разлучиться.

Я оторопела:

– Не понимаю.

– Сильви, вы в каком-то отношении моложе своего возраста, – произнес он тем же тоном, каким когда-то говорил со мной на исповеди аббат Доминик. – И еще у вас нет веры. Поэтому кое-какие вещи от вас ускользают.

– Например?

– Близость жениха и невесты верующим не так-то легко дается. Андре – настоящая женщина, женщина чувственная. Даже если мы устоим перед искушениями, они все равно будут постоянно присутствовать. Такого рода одержимость сама по себе уже грех.

Я залилась краской. Я не предвидела таких аргументов, мне неприятно было об этом думать.

– Если Андре готова пойти на риск, то не вам за нее решать, – рассердилась я.

– Нет, мой долг защитить ее от нее же самой. Андре так щедра, что способна погубить себя ради любви.

– Бедная Андре! Все хотят обеспечить ей вечное спасение. А ей так хочется немножко побыть счастливой на этой земле!

– У Андре обостренное чувство греха, сильнее, чем у меня, – продолжал Паскаль. – Из-за невинной детской истории она до сих пор терзается раскаянием. Если наши отношения перестанут быть абсолютно чистыми, она себе этого не простит.

Я поняла, что проигрываю. Досада подхлестнула меня:

– Паскаль, послушайте. Я только что месяц провела с Андре. Она на пределе. Физически она слегка оправилась, но сейчас снова потеряет сон и аппетит и в конце концов сляжет. Она на пределе психологически. Вы представляете себе, в каком надо быть состоянии, чтобы рубануть себя топором?

В немногих словах, на одном дыхании, я обрисовала ему жизнь Андре в последние пять лет. Мучительная разлука с Бернаром, разочарование, постигшее ее, когда она узнала правду о том мире, в котором живет, непрерывная борьба с матерью за право поступать по-своему; все ее победы были отравлены угрызениями совести, и в малейшем собственном желании ей виделся грех. По мере того как я рассказывала, мне приоткрывались бездны, которые Андре от меня утаивала, я лишь смутно догадывалась о них по каким-то отдельным ее фразам. Мне стало страшно, и, казалось, Паскаль тоже должен был ужаснуться.

– Каждую ночь все эти пять лет Андре мечтала умереть. А позавчера она была в таком отчаянии, что сказала: “Бог против меня”!

Паскаль покачал головой, лицо его осталось спокойным.

– Я знаю Андре так же хорошо, как вы, и даже лучше, потому что могу следовать за ней туда, куда вам хода нет. С нее много спросилось. Но чего вы не знаете, так это что Бог посылает свои милости в той же мере, в какой и испытания. У Андре есть радости и утешения, о которых вы даже не подозреваете.

Я потерпела поражение. Я резко встала и, понурившись, зашагала прочь под лживым небом. Мне приходили на ум все новые и новые доводы, но и они точно так же ни к чему бы не привели. Странно! Мы с Паскалем сотни раз спорили о разных вещах, и всегда одному из нас удавалось переубедить другого. Сегодня на кону стояло нечто вполне реальное, и все аргументы разбивались об упрямую уверенность, жившую в каждом из нас. Назавтра и потом я долго гадала, какие мотивы двигали Паскалем на самом деле. Перед отцом он робел или перед Эммой? Верил ли он сам в эти истории про искушение и грех? Не отговорка ли это? Или он просто побоялся вот так сразу принять на себя ответственность взрослого человека? Он всегда со страхом смотрел в будущее. Ах, никаких проблем бы не было, не задумай мадам Галлар эту помолвку! Паскаль спокойно общался бы с Андре эти два года; он убедился бы в серьезности их романа, успел бы привыкнуть к мысли о том, чтобы стать мужчиной. Но меня все равно бесило его упрямство. Я злилась на мадам Галлар, на Паскаля и на себя – за то, что слишком многое в Андре от меня ускользало и я не могла помочь ей по-настоящему.

Три дня Андре не могла выбрать время повидаться со мной, наконец она назначила мне встречу в чайном салоне универмага “Прентан”. Вокруг меня надушенные женщины ели пирожные и говорили о дороговизне жизни. Со дня ее появления на свет предполагалось, что Андре будет как они – она не была как они. Я ломала голову, что ей сказать, и не находила слов даже в утешение самой себе.

Андре подошла стремительным шагом:

– Я опоздала!

– Ничего страшного!

Она часто опаздывала – не потому, что пренебрегала своими обязательствами, а потому что разрывалась между ними.

– Извините, что вызвала вас сюда, но у меня совсем мало времени. – Она положила на стол сумку и образцы тканей. – Я обошла уже четыре магазина!

– Ну и работка!

Я знала, как это у них заведено. Когда младшим сестрам нужно было пальто или платье, Андре объезжала торговые центры и несколько специализированных лавок. Она привозила домой образцы тканей, и на семейном совете мать решала, какие из них больше подходят по цене и качеству. А уж к свадебным туалетам требовался самый серьезный подход.

– Однако лишние сто франков ваших родителей не разорят, – сердито заметила я.

– Да, но они считают, что деньги существуют не для расточительства.

Вряд ли было бы таким уж расточительством, подумала я, избавить Андре от этих утомительных и хлопотных покупок. Под глазами у нее залегли темные круги, румяна резко контрастировали с бледной кожей. Но, к моему великому изумлению, она улыбнулась:

– Близнецы будут прелестны в этом голубом шелке.

Я равнодушно кивнула.

– У вас усталый вид, – сказала я.

– От магазинов у меня вечно голова болит, приму аспирин.

Она заказала стакан воды и чай.

– Вам стоило бы поговорить с врачом, у вас слишком часто болит голова.

– О, это мигрени, они случаются, потом проходят, я привыкла! – Андре бросила две таблетки в стакан с водой, выпила и снова улыбнулась. – Паскаль передал мне ваш разговор. Он расстроен, ему показалось, что вы его осуждаете. – Она серьезно посмотрела на меня. – Не надо его осуждать!

– Вовсе я его не осуждаю! – ответила я.

У меня не было выбора. Раз уж Андре придется уехать, пусть лучше едет со спокойной душой.

– Я действительно вечно все преувеличиваю, считаю, что у меня не хватит сил. Сил всегда хватает. – Она нервно сцепляла и расцепляла пальцы, но лицо ее оставалось бесстрастным. – Моя беда в том, что мне не хватает веры. Я должна верить в маму, в Паскаля, в Бога – тогда я почувствую, что они не враги друг другу и никто из них не желает мне зла.

Она словно говорила это не мне, а самой себе, что было для нее необычно.

– Да, – подтвердила я. – Вы знаете, что Паскаль вас любит и вы поженитесь. Два года – это не так долго…

– Будет лучше, если я уеду, – подхватила она. – Они правы, и я прекрасно это знаю. Я прекрасно знаю, что плоть – это грех, значит, следует бежать от плоти. Нужно иметь мужество посмотреть правде в глаза.

Я ничего не ответила. Я спросила:

– Там вы будете посвободнее? У вас найдется время для себя?

– Я собираюсь слушать лекции по нескольким предметам, и у меня будет много свободного времени. – Андре отхлебнула чаю, руки ее успокоились. – В этом смысле поездка в Англию для меня удача. Если бы я осталась в Париже, у меня была бы невыносимая жизнь. В Кембридже я хоть переведу дух.

– Вам нужно спать и есть.

– Не беспокойтесь, я буду вести себя разумно. Но мне хочется работать, – оживилась она. – Я буду читать английских поэтов, есть такие прекрасные! Наверно, попробую что-нибудь перевести. И главное, я думаю написать работу об английском романе. По-моему, можно много интересного сказать о романе, такого, что еще никто никогда не говорил. – Она улыбнулась. – Мои идеи пока довольно расплывчаты, но у меня появилась масса мыслей в последние дни.

– Может быть, вы мне расскажете?

– Да, я очень хочу обсудить это с вами. – Андре допила чай. – В следующий раз постараюсь выкроить побольше времени. Простите, что побеспокоила вас ради пяти минут, но мне просто хотелось, чтобы вы знали: не надо за меня волноваться. Я поняла, что все складывается именно так, как должно.

Я вышла вместе с ней из чайного салона, и мы рассталась у прилавка со сладостями. Она послала мне широкую ободряющую улыбку:

– Я вам позвоню! До скорого!

* * *

Что произошло потом, я узнала от Паскаля. Я заставляла его пересказывать эту сцену столько раз и так подробно, что она живет в моей памяти почти как мое собственное воспоминание.

Это было два дня спустя, ближе к вечеру. Месье Блондель проверял тетради у себя в кабинете, Эмма чистила овощи, Паскаля еще не было дома. В дверь позвонили. Эмма вытерла руки и пошла открывать. Она увидела перед собой темноволосую девушку, прилично одетую, в сером костюме, но без шляпы, что было тогда абсолютно не принято.

– Я бы хотела поговорить с месье Блонделем, – сказала Андре.

Эмма решила, что это какая-то бывшая ученица отца, и провела Андре к нему в кабинет. Блондель удивленно посмотрел на юную незнакомку, которая устремилась к нему, протягивая руку:

– Здравствуйте. Я Андре Галлар.

– Извините, – он пожал ей руку, – я вас не помню…

Она села и непринужденно положила ногу на ногу:

– Паскаль не говорил вам обо мне?

– А, вы с ним товарищи по учебе?

– Не товарищи. – Она огляделась вокруг. – Его нет?

– Нет…

– Где он? – спросила она беспокойно. – Может быть, уже на небе?

Блондель пригляделся внимательнее: лицо гостьи пылало, у нее явно был жар.

– Паскаль скоро вернется, – ответил он.

– Не важно. Я пришла поговорить с вами. – Она вздрогнула и взволнованно продолжала: – Вы так смотрите, потому что ищете на мне печать греха? Клянусь, я не грешница, я всегда боролась, всегда!

– Вы кажетесь мне очень милой девушкой, – пробормотал Блондель. Он сидел как на иголках, ко всему прочему он был еще и глуховат.

– Я не святая. – Она провела ладонью по лбу. – Я не святая, но я не причиню Паскалю зла. Умоляю, не заставляйте меня уезжать!

– Уезжать? Куда?

– О, вы не знаете – в Англию. Мама отправит меня в Англию, если вы заставите меня уехать.

– Я не заставляю вас, – растерялся Блондель. – Тут какое-то недоразумение. – Это слово успокоило его, и он повторил: – Какое-то недоразумение.

– Я умею вести хозяйство. Паскаль ни в чем не будет знать недостатка. И я не люблю светскую жизнь. Если у меня будет немного времени, чтобы заниматься скрипкой и видеться с Сильви, то мне больше ничего и не надо. – Она тревожно посмотрела на Блонделя. – Вы не находите, что я благоразумна?

– Весьма благоразумны.

– Тогда почему вы против меня?

– Мой юный друг, повторяю, это недоразумение, я не против вас!

Блондель ничего не понял из того, что она говорила, но ему было жаль эту девушку с горящими от лихорадки щеками; ему хотелось утешить ее, и он произнес это так убедительно, что лицо Андре разгладилось.

– Правда? – спросила она.

– Клянусь вам.

– Значит, вы не запретите нам иметь детей?

– Разумеется, нет.

– Семеро – это многовато, – сказала она, – и бывает, что не без урода. А трое или четверо – хорошо.

– Может быть, вы расскажете мне все по порядку?

– Да. – Андре с минуту помолчала. – Понимаете, я думала, что должна найти в себе силы уехать, думала, что непременно сумею их найти. А сегодня утром проснулась и поняла, что не могу. Поэтому я пришла просить вас сжалиться надо мной.

– Я вам не враг. Расскажите.

И она рассказала, более или менее связно.

Паскаль услышал через дверь ее голос и был сражен.

– Андре!.. – с досадой крикнул он, входя в кабинет.

Но отец жестом остановил его:

– Мадемуазель Галлар пришла со мной поговорить, и я рад, что мы встретились. Только она неважно себя чувствует, у нее жар. Надо отвезти ее к маме.

Паскаль подошел к Андре и взял ее за руку:

– Да, у вас жар.

– Это ничего, я так счастлива! Ваш отец не ненавидит меня!

Паскаль коснулся ее волос:

– Подождите. Я вызову такси.

Отец вышел за ним в прихожую и в двух словах передал свой разговор с Андре.

– Почему ты скрывал от меня? – спросил он с упреком.

– Да, это было ошибкой.

Он вдруг почувствовал, как что-то незнакомое, непреодолимое, нестерпимое подступает к горлу.

Андре закрыла глаза, они молча ждали машину. Он взял ее под руку, помог спуститься по лестнице. В такси она положила голову ему на плечо:

– Паскаль, почему вы ни разу не поцеловали меня?

Он поцеловал ее.

Паскаль коротко объяснился с мадам Галлар. Потом они вместе сидели у кровати Андре.

– Ты никуда не поедешь, все хорошо, – утешала ее мать.

Андре улыбнулась:

– Надо заказать шампанское.

А потом у нее начался бред. Доктор прописал успокоительное, он что-то говорил про менингит, про энцефалит, но ничего определенного сказать не мог.

Я получила по пневматической почте[35]35
  Пневматическая почта – средство почтовой связи, перемещение писем и посылок по подземным трубам с помощью воздушных насосов. В конце XIX – начале ХХ века эта система была распространена во многих крупных городах Европы и США, ею пользовались главным образом для рассылки телеграмм.


[Закрыть] сообщение от мадам Галлар, что Андре бредила всю ночь. Доктора велели изолировать больную, и ее перевезли в клинику Сен-Жермен-ан-Лэ, где всеми средствами пытались сбить жар. Она провела трое суток наедине с медсестрой.

– Я хочу Паскаля, Сильви, мою скрипку и шампанского, – повторяла она сквозь бред.

Жар не спадал.

Мадам Галлар сидела с ней всю четвертую ночь, наутро Андре ее узнала.

– Я умру? – спросила она. – Мне нельзя умирать до свадьбы. Близнецы будут прелестны в этом голубом шелке!

Она была так слаба, что едва могла говорить. Она несколько раз повторила:

– Я испорчу праздник! Я порчу все! Я доставляла вам одни огорчения! – Потом сжала руки матери. – Не горюйте! В семье не без урода, и этот урод – я.

Она, наверно, говорила что-то еще, что мадам Галлар Паскалю не передала. Когда я позвонила в клинику около десяти часов, мне ответили: “Все кончено”. Врачи так и не поставили диагноз.

Я снова увидела Андре в больничной часовне, она лежала среди цветов и свечей в одной из своих длинных ночных рубашек из жесткого полотна. У нее отросли волосы, прямые пряди темнели вокруг пожелтевшего лица, такого исхудалого, что я едва узнала ее. Руки с длинными бледными ногтями, скрещенные на распятии, казались ломкими, как у мумии.

Ее похоронили на маленьком кладбище в Бетари, среди истлевших останков ее предков. Мадам Галлар рыдала.

– Мы были всего лишь орудиями в руках Господа, – сказал ей муж.

Могилу Андре завалили белыми цветами.

Я смутно чувствовала, что Андре умерла, задохнувшись в этой белизне. Перед тем как сесть на поезд, я положила на охапки непорочных цветов три красные розы.