Текст книги "Исповедь соперницы"

Кажется я ее понимала. И просто сказала, что зашла попрощаться, ибо скоро навсегда покину эти края. Она, похоже, расстроилась.

– Жаль. Мы не виделись с тобой все это время, однако сама мысль, что встреча не исключена, была мне приятна.

Почему-то эта фраза растрогала меня. Я взяла ее руку в свои.

– Как же ты жила все это время, девочка?

Она вздохнула.

– Вначале было тяжело.

Она подавила вздох, стала рассказывать. Поведала, как поначалу дичилась людей, как ей было горько, когда в спину летели грубые бранные слова, и не столько от равных по положению, сколько от простолюдинов. Ведь простые люди особенно примечают все, что касается знати, словно готовые признать высших по положению как лучших людей, они не прощают им не малейшей промашки. Пока Гита жила под покровительством Эдгара, ее почитали, как его датскую жену, но едва она уехала, все восприняли это словно изгнание, и она вмиг стала не лучше брошенной шлюхи. Многие знатные дома закрылись для опозоренной женщины, а жены местных танов демонстративно выражали ей презрение. Только Альрик и Элдра не оставили ее своим расположением, да еще Хорса порой наведывался в ее башню в фэнах.

– Помниться у Хорсы на тебя были виды, – заметила я.

Она чуть кивнула, машинально оправила выбившуюся из тугой прически светлую прядку. Сказала, что Хорса и сейчас проявляет к ней известное внимание, даже по-своему предан, но она всячески дает понять, что не может стать его женщиной.

Я не понимала Гиту. Конечно Хорса – не Эдгар. Однако, согласись Гита, и она вмиг могла избавиться от своего позорного положения, стать хозяйкой в его бурге. Спросила я и отчего Гита не вернулась в монастырь. И опять в ответ краткое – не могу.

– Необъяснимое упорство, – сказала я наконец. – Понимаешь ли ты, Гита, что сама обрекаешь себя на позорное одиночество? А одинокая женщина – ничто в нашем мире.

– Ну, не совсем так.

Она даже улыбнулась. И уже совсем по-деловому поведала, как ведет свои дела: собирает подати, велела осушать болота, взимает мзду за проезд через фэны. А главное, она неплохо подзаработала на торговле шерстью.

– Главное не бездельничать, не жалеть себя. И если счастье – дело провидения, то удобства и комфорт можно добиться и самой. А Эдгар, надо отдать ему должное, приучил меня жить в роскоши.

Я помнила, как баловал и лелеял ее Эдгар. Вспомнила и вчерашнее его откровение. Но говорить-то я ей об этом не собиралась. Сказала только, как жестоко было с его стороны пригласить ее на свадьбу.

– Да, мне больно было получить подобное приглашение.

Ее шаль сползла и она поспешила запахнуть ее. И сказала запальчиво:

– Но я сама хотела увидеть венчание, увидеть его невесту.

Зачем ей было распалять свою боль? Но я поняла. Даже боль от Эдгара была ей сладка. И тогда я осторожно заговорила о том, что Эдгар как ее опекун вполне может выдать ее замуж по своему усмотрению.

В глазах Гиты словно застыл серебряный лед.

– Посмотрим, как у него это получится.

Сколько вызова в голосе! Словно не понимает, что у графа Норфолка на нее все права. Однако она держится так, словно имеет нечто, что дает ей подобную уверенность.

И я вскоре поняла, что это «нечто».

Прибежал Адам. Подсел к Гите, обнял. Я бы хотела еще поговорить с ней, но при ребенке это было невозможно – он всецело завладел вниманием Гиты. Я терпеливо ждала, пока они наговорятся. Какой-то пустой разговор – был ли Адам хорошим мальчиком, как он ест, по прежнему ли отказывается от меда, ведь ему надо есть мед, он такой полезный.

Как-то так случилось, что ластясь к Гите, Адам стащил с нее шаль. И возможно будь Гита не такой тоненькой я бы ничего не заметила. А так… Платье, лежавшее легкими складками, неожиданно натянулось на небольшом, но явственно выпуклом животе.

Так вот отчего Гита так куталась в шаль. Она не хотела, чтобы кто-то узнал… Кто-то, кто может сообщить Эдгару, или попросту растрезвонить, что внучка Хэрварда носит под сердцем ребенка от мужа Бэртрады. Ублюдка, незаконнорожденного. И теперь мне стало ясно, что она имела в виду, не желая возвращаться в монастырь или отвергая ухаживания Хорсы. Бедная девочка. Слухи о ней только стали стихать, а теперь она вновь станет предметом обсуждений.

Я быстро отвела взгляд. Но занервничала и Гита, похоже, заметила это, странно поглядывала на меня. Наконец я решила, что надо уходить. Адам был недоволен, он хотел остаться.

Сказав, чтобы я не беспокоилась, и она вскоре пришлет мальчика с Утрэдом, Гита вышла проводить меня. По пути я неожиданно вспомнила о нашей первой встрече, и это воспоминание позабавило нас обеих. На прощание мы сердечно обнялись.

– Храни тебя Бог и все святые, Гита! Боюсь, что их помощь будет тебе весьма кстати.

Она печально кивнула. Поняла, что мне все известно.

Когда я вернулась в замок, там уже во всю шло веселье. Гости сидели за столами, горело множество факелов, в центре зала выступал фигляр, подбрасывая и ловя разноцветные шарики. Затем зазвучали песни. Они были откровенно сладострастными, в них говорилось о беззаветности страсти и счастье разделенного чувства. Читались и стихи – все на ту же тему любовного томления. Все это было совсем непохоже на буйные застолья саксов, на всем лежал отпечаток благородных манер, столь почитаемых нормандской знатью, особенно в присутствии дам. Без дам и норманны позволяли себе свалиться пьяными под стол. Я жила при дворе, знала это и не обольщалась показной церемонностью пира. Хотя и мне было приятно сидеть на пиру, нарядной и сдержанной, внимая песням о любви.

Подобные куртуазные празднества здесь, в Англии, были в новинку. Поэтому многие из английских приглашенных просто диву давались, как откровенно поют на пиру о любви и ее усладах, да к тому же большинство песен обращены к прекрасной новобрачной. Я даже услышала, как один барон негромко говорил соседу, как это граф Эдгар не вызовет всех этих нахалов на бой. Зато английские дамы были просто восхищены, а одна, муж которой строго велел ей удалиться и не слушать подобное бесстыдство, попросту расплакалась.

Начались танцы. Со своего места я наблюдала, как Эдгар под руку с женой вышли в круг танцующих. Они раскланивались, обходили друг друга, изящно соединив ладони. И бесспорно были красивой парой. Но сейчас, глядя на Бэртраду, я невольно сравнивала ее с Гитой. Конечно Бэртрада красавица, но отчего-то мне подумалось, что при всей ее яркой внешности, она уступает Гите. Было в новой графине нечто неприятное: этот колючий взгляд, жесткий рот, манера держаться подчеркнуто надменно. Гита же была мягче, от нее словно исходило тепло.

И еще я заметила, что когда Эдгар отходил к гостям, возле молодой графини тут же оказывался Бигод. Конечно, невесте не возбраняется отвечать на любезности гостей, но уж больно часто ее можно было увидеть с этим белобрысым норманном. Но к чести Бэртрады отмечу, что ни разу она не подарила ему более теплого взгляда или более любезного ответа чем другим. А этих других рядом с ней всегда было много – все эти английские вельможи, стремившиеся засвидетельствовать почтение дочери короля, и особенно ее свита, так и вьющаяся вокруг. Как я поняла из разговоров, многие из них собираются остаться в Норфолке, дабы составить ее штат. Но большинство рыцарей и дам, прибывшие с этой внебрачной дочерью короля, были худородными дворянами, находящимися на жаловании. А значит Эдгару придется раскошеливаться на их содержание. Он-то бесспорно, человек не бедный, но я еще не знала никого, кто бы согласился содержать столько нахлебников.

В какой-то миг граф и графиня приблизились к скамье, где сидели я и еще несколько дам в летах, не принимавших участия в танцах. Эдгар с Бэртрадой только вышли из круга хоровода, оживленные и улыбающиеся. Эдгар заметил меня, подошел, увлекая супругу.

– Ты все сидишь в уголке, моя милая Риган.

Я встала, поклонилась и он представил меня жене.

– Это моя невестка, вдова моего брата, леди Риган из Незерби. Она моя помощница, мой незаменимый друг. И столько сделала, чтобы сегодняшние торжества прошли как должно.

У меня на душе стало тепло от его слов. Боже, какой же он все-таки славный человек! Но тут я почувствовала взгляд Бэртрады. Та насмешливо окинула меня с головы до ног. Глаза холодные, уголки губ презрительно опущены.

– Да, Риган де Шампер в девичестве, если не ошибаюсь.

Я поклонилась.

– Мне лестно, что ваша милость помнит меня.

– Да, припоминаю. Чтож, меня устроит, если мне станет прислуживать женщина столь древнего нормандского рода. Надеюсь вы будете так же послушны, как и при моей сестрице Матильде?

Я опешила. Сколько презрительного высокомерия в ее голосе. За что?

Она уже поворачивалась отойти, но Эдгар удержал ее.

– Миледи, вы ошибаетесь. Леди Риган не прислуга. Она член семьи.

– Я никогда не ошибаюсь, сэр. И знаю место каждого. Поэтому не учите меня, как с кем держаться.

Высокомерна и далеко не так умна, как о ней говорят. И Эдгар дал ей понять это, негромко напомнив, что прежде всего она его жена и должна слушать его. Лицо Бэртрады пошло пятнами.

– А не забываете ли вы, что графом вы стали только потому, что так захотела я?

– Как и захотели стать моей женой, напомню, – парировал Эдгар. – И как всякая супруга, должны поддерживать человека, которому клялись в послушании перед алтарем.

Сидевшие рядом дамы так и навострили уши. Я занервничала, стала просить молодоженов не ссориться в такой день.

– Помолчите, милочка! – сухо оборвала меня Бэртрада и пошла прочь. Заиграла музыка и я увидела, как она подала руку приглашавшему ее на танец Бигоду.

Эдгар с улыбкой повернулся ко мне.

– Ты станцуешь со мной, Риган?

Да, я пошла с ним в круг. Мы о чем-то говорили, не о Бэртраде. Но, слава Богу, они быстро помирились. По крайней мере, у нее хватило ума улыбаться, когда Эдгар подошел.

Но теперь я поняла, на что рассчитывала Бэртрада, вступая с ним в брак. Повелевать, дать понять ему, что своим титулом он обязан исключительно ей. Не самая радужная перспектива для такого мужчины, как Эдгар. Понимал ли он это? В любом случае, он держал себя в руках и, когда после пира молодоженов отвели в покои для новобрачных, выглядел нежным и влюбленным. Как и полагалось жениху перед брачной ночью.

На другой день были назначены состязания стрелков, скачки, и другие увеселения. Я вполне могла бы на них присутствовать, но напомнила себе, что уже избрала для себя иной путь. «Аминь, – сказала я себе. – Кончено. Начинается другая жизнь» И едва стало светать, покинула Норидж.

Я не люблю прощаний, поэтому не искала встреч с Эдгаром. Да и не до меня ему теперь. Поэтому я ограничилась коротким прощальным посланием, какое передала Пенде. Я понимала, что у меня теперь будет новая жизнь и чем скорее я порву с прошлым, тем лучше. Но все же, когда я прибыла в Незерби, поняла, что некая часть меня навсегда останется здесь. В какой-то миг я даже закрылась в ткацкой и выплакалась, как следует. А потом пошла в спальню, где в одном из сундуков все эти годы лежал небольшой отделанный серебром ларчик. В нем я бережно хранила собираемые детские вещички, когда-то дарившие мне надежду, а позже заставлявшие страдать от собственной невостребованности. Я перебирала их в последний раз. Потом велела отвезти ларчик в Тауэр-Вейк.

Я уехала не оглядываясь. И какой неожиданностью было для меня, когда делая остановку в епископстве Или, увидела догнавшего меня Эдгара. Он был без свиты, на взмыленном коне. И первое, что сорвалось с моих уст, когда прошло первое удивление, – что не подобает сиятельному графу Норфолку ездить вот так в одиночку, как простому бродяге. Он только махнул рукой: пустое – так он только скорее смог догнать меня.

– А ваша супруга? Нехорошо бросать ее в первые дни после свадьбы.

И опять небрежный взмах руки: Бэртрада вся в увеселениях, она не будет скучать во время его отсутствия. Уже одно это говорило, как складываются их отношения. Однако… однако… меня вдруг затопила нежность. Как я была рада его видеть!

Но Эдгар, выговаривая, просто обрушился на меня.

– Ты не имела права так поступать, Риган. Уехать вот так, не сказав последнего «прости».

– Я оставила тебе послание, – оправдывалась я. – К тому же, что может быть горше долгих прощаний?

Я стояла на ступенях странноприимного дома в епископстве, смотрела, как он нервно ударяет себя по голенищу сапога хлыстом. Наше молчание затягивалось. Я только смотрела на него, любуясь в последний раз. Эти длинные синие глаза, растрепанные после скачки волосы, горделивая осанка. Я понимала, что все еще люблю его.

– Ты напишешь, как добралась, – сказал он через какое-то время. – А я отвечу, как тут у нас дела. Знаешь, в Иерусалимском королевстве весьма распространено такое общение в письмах. Давай введем подобный обычай и в Англии?

Наверное я обрадовалась. Мне будет приятно поддерживать с ним связь. Да и любопытно узнать, как тут все сложится.

– Да не оставит тебя Господь своими милостями, Эдгар, – сказала я напоследок.

– Да прибудет он и с тобой, – ответил он.

Глава 7.
ГУГО БИГОД.
Август 1132 года.

Когда я узнал об обручении Бэртрады с саксом Эдгаром Армстронгом, то поначалу не поверил. Она выделяла его из толпы своих воздыхателей. Это бесспорно, но чтобы дело дошло до венчания, а этот выскочка поднялся до родства с самим Генрихом Боклерком!.. Да и леди Бэртрада вряд ли была похожа на женщину, которая смирится с обычаями саксонских жен.

– Клянусь бородой Христовой, мы еще услышим о скандалах в этой семье, – смеялся я, обсуждая с приятелями помолвку. – Видит Бог, тут не обойдется без битой посуды.

Но за бравадой я скрывал разочарование. Почему он, этот сакс, а не я сумел так возвыситься? Он, бродяга, которому удача сама шла в руки, в то время как я всего должен был добиваться сам, с усилиями и унижениями.

А ведь по рождению я происходил из благородного нормандского рода, моя семья имела земли в Норфолкшире и Саффолкшире, а мой отец сэр Роджер Бигод состоял стюардом[49]49
  Стюард – в средневековой Англии – управляющий хозяйственными нуждами.


[Закрыть] королевского двора. Однако мне не повезло, я родился вторым, поэтому все земли отца, его титул и должность при дворе должен был унаследовать мой старший брат Уильям. Мне же, как младшему, предстояло заняться духовной карьерой. Однако из меня вышел бы такой же священнослужитель, как из моего родителя непорочная дева. И отец скоро понял это, когда меня со скандалом выдворили из очередной обители, куда он пытался меня сбыть. Вот тогда-то отец и пристроил меня пажом при внебрачной дочери короля принцессе Бэртраде.

Уж и штучка оказалась эта рыжая! Еще была ребенком, а умела досадить всем. Но я, как всякий выросший при дворе, скоро уяснил в чем моя выгода и, хоть мне порой и хотелось оттаскать принцессу за косы, но я смирялся, бегал словно щенок по ее поручениям. И мое усердие не остались без награды. Когда я вышел из возраста пажа, именно Бэрт замолвила за меня слово своему брату Глочестеру, я стал в его свите оруженосцем, а со временем получил и пояс рыцаря.

Однако безземельных рыцарей при дворе был, что клопов в захудалой харчевне, и мое положение кроме ничтожного жалования и права следовать за двором ничего не приносило. Мои же амбиции заставляли действовать, изыскивать способ, как разбогатеть, я мечтал о титуле, об отряде собственных ратников, о личных владениях. А пока я служил при разных дворах, да призывал беды на голову старшего брата, в надежде, что они все же свалятся на него и я смогу занять его место.

И конечно же, я не забывал прекрасную Бэртраду. Не только потому, что с годами они так похорошела. Я изучил ее повадки, нрав, знал как добиться ее расположения. Я стал ее рыцарем-воздыхателем, прославлял ее имя на поединках, а порой попросту злословил с ней, рассказывал придворные сплетни. В конце концов я получил неплохое место в ее штате и даже позволял себе порой потискать ее. Бэртраде нравилось, когда на нее неожиданно нападают, нравилось то уступать, то притворятся разгневанной, выслушивать извинения. Я даже подумывал – не сделаться ли ее любовником. Опасная перспектива. Однако как бы тогда я смог влиять на Бэртраду!

И вдруг, как гром среди ясного неба, ее обручение. Бешенство охватившее меня, улеглось только тогда, когда я узнал, что от помолвки до венчания должно пройти достаточно времени. Но время шло, король все лучше отзывался об Армстронге, а Бэртрада, хотя и не выглядела изнывающей в ожидания свадьбы, все же считалась его невестой. Ее даже не смущало, что женишок сакс, хотя я и подтрунивал по этому поводу.

Тем временем Армстронг стал графом, и пришло время отправляться в Норфолк.

Бэртрада собиралась прихватить с собой немалую свиту, и мне удалось уломать ее предоставить известному вам Гуго Бигоду небезвыгодное местечко при ее особе – должность капитана, начальствующего над ее сорока личными телохранителями, хотя одному Богу известно, зачем женщине такой отряд.

По прибытии в Норфолк я принялся с острым любопытством наблюдать, как складываются отношения Бэртрады и Эдгара. Внешне все выглядело вполне благопристойно. Эдгар был любезен, Бэртрада выражала восторг. Эдгар восхитил ее роскошным празднеством, задарил подарками и моя своенравная госпожа казалась на вершине блаженства. Но я то знал, что долго такая идиллия не протянется. И подтверждением тому были их ссоры уже на свадебном пиру. Бэртрада явно давала понять супругу, что в их союзе не намерена играть вторую роль, а Эдгар не обращал на ее поведение ни малейшего внимания, поступая по своему.

Забавно было взглянуть и на лица молодоженов после брачной ночи. Я готов был голову прозакладывать, что Бэрт досталась жениху не девственницей. Слишком долго она жила при дворе, слишком много времени проводила среди мужчин, чтобы остаться невинной. Как же Эдгар отнесется к тому, что старина Генрих предложил ему уже надкушенное яблоко? Хватит ли у него ума не раздуть скандал?

Ума у него хватило. После брачной ночи выглядел спокойным и удовлетворенным. А вот Бэрт… Клянусь бородой Христовой, она словно стыдилась поднять на него глаза, краснела как монашка. И это Бэрт, которая могла выругаться как паромщик. Нет, пропади я пропадом, но мне было любопытно, что же такое делал с ней этот сакс, раз так смутил эту холодную красавицу. Конечно на пирах они восседали бок-о-бок, однако Бэртрада была непривычно тиха, оживляясь только, когда Эдгар уезжал. Несколько странно, чтобы муж покидал молодую жену в первые дни после венчания. Но графиню это, похоже, устраивало. И когда он возвратился, на красивом личике Бэртрады читалось явное разочарование.

Я попытался обсудить это со своими приятелями.

Вчетвером мы отыскали недурной кабачок у восточных ворот Нориджа и там проводили вечера. Одним из нас был красавчик Ральф де Брийар, вечно бренчавший на лютне и напевавший канцоны о несчастной любви; другой – могучий, как бык, Теофиль д'Амбрей, туповатый, верный и несколько удививший меня неподдельной печалью по поводу замужества Бэртрады. Четвертым в нашей компании был смуглый крепыш Геривей Бритто, безземельный рыцарь из Бретани. Он не менее моего вертелся подле леди Бэрт, хотя я знал, что все свободное от службы время Геривей предпочитает шляться по борделям, и утверждает, что нет лучшей возлюбленной чем та, о которой забываешь, едва натянув штаны.

Нас четверых считали верными рыцарями молодой графини. Эдгар же, отдавая дань моде, позволял нам оказывать его супруге мелкие услуги. Здесь, в Англии, куртуазные манеры еще были в диковинку, но граф Норфолкский, побывавший при дворах Европы, на многое смотрел сквозь пальцы.

Не поручусь, что смог бы держаться с таким же хладнокровием, если бы вокруг моей жены вертелось столько же готовых услужить молодых мужчин.

Мы и это обсуждали за кружкой эля.

– У меня сердце дрожит всякий раз, как за ними закрываются створки дверей в опочивальню, – пьяно обнимая лютню твердил красавчик Ральф. – Как подумаю, чем он там с ней занимается…

– Тем же, что и любой мужчина делает меж подушек со своей милашкой, – хмыкал Геривей Бритто.

– Нет, нет, – подавался вперед Ральф. – Леди Бэртрада по утрам долго не показывается из спальни, а когда выходит, даже все ее очарование не в силах скрыть утомленность. Клянусь волосами Пречистой Девы, выглядит она удрученной и подавленной.

– И тем ни менее, – начинал я, – если будет продолжаться в том же духе, наша красавица Бэрт понесет в самое ближайшее время.

Мрачный Теофиль начинал гневно дышать. Ума-то у него немного, зато силой Всевышний не обидел. И я видел, как сжатая его рукой кружка так и смялась, лопнула, залив столешницу темным густым элем. Мы повскакивали, опасаясь испортить одежду, чертыхались.

Теофиль словно и не слышал нашей ругани. Не замечал и прислужника, вытиравшего столешницу и робко просившего благородного рыцаря убрать локти. А «благородный рыцарь», весь эле и рыбьей шелухе, не двигаясь, мрачно глядел перед собой. Я видел, что старина Тео мается какой-то угрюмой медвежьей тоской. Пожалуй он один из нашей четверки действительно искренне любил Бэртраду, и хотя куртуазности в нем было не более чем у жареной трески, своей преданностью он располагал ее к себе. Однако никто из нас не обращал всерьез внимания на страдания этого буйвола. Небось не дитя, сам понимает, что Бэртрада не только под руку прогуливаться с саксом прибыла в Норфолк.

– Да, явно не по нутру пришлись леди Бэрт ночи с супругом, – посмеивался я. – Может он какой извращенец? Мало ли каких привычек нахватался на Востоке.

Но мне тут же возражал Геривей. Дескать ему тут, в Норидже, пару раз удалось переспать с девкам, каких некогда посещал и Эдгар, и они едва не мурлыкали, говоря о нем: дескать и нежен Эдгар, и чувственен, и ласков. И это с девками-то! Нас это изрядно позабавило. Но со временем я начал догадываться, что не устраивает графиню. Бэрт женщина резкая, властная, и очевидно, в любви предпочитает тот же стиль. И хотя я не спал с ней, но знаю, что она становится резкой и раздражительной если с ней сюсюкать, но сдается и выглядит довольной, когда применяешь силу.

Было еще нечто, что интересовало меня – политические пристрастия графской четы. Ведь граф и графиня Норфолкские не просто сельские господа – они люди могущие влиять на политику. Поэтому у меня при Норфолках была своя осведомительница, некая Клара Данвиль, молоденькая уступчивая фрейлина, с какой я порой спал. Она мне и поведала, что Эдгар человек Стэфана Блуаского, а тот всячески интригует за брата Теобальда против и прав на трон Матильды. Но если умело взяться за этот вопрос, то раскрасавчика сакса можно выставить неблагонадежным подданным.

Я думал так ибо изо дня в день все больше проникался ненавистью к Эдгару. Может я просто завидовал, может недолюбливал его, как норманн не терпит сакса. Однако даже я должен был признать, что Эдгар прекрасно наводит порядок в столь неспокойном крае, как Денло. Доходы с его владений исправно поступали в казну, он подчинил сильное восточноанглийское духовенство, свел на нет волнения своих соотечественников саксов. Короче, усмирил Норфолкшир, как хороший наездник усмиряет норовистую лошадь.

И о лошадях. Я уже знал, что Эдгар разводит прекрасных лошадей и это занятие приносит ему неплохую прибыль. Как и его торговля пряностями, его шерстяные мануфактуры. Увы, все начинания этого сакса были на редкость успешны, и здесь Бэртрада не прогадала – она стала женой очень богатого человека, смогла жить в роскоши, какую даже при дворе венценосного родителя не имела. Даже могла содержать двор, численностью превосходивший все разумные границы: около трех десятков фрейлин и придворных дам, не меньше пажей, целую сотню личной прислуги и это не считая нас – сорока рыцарей-телохранителей. И хотя меня устраивало быть капитаном столь внушительного отряда, но даже я должен был признать, что наша служба по сути лишь видимость, и сиятельная графиня прекрасно обошлась и теми людьми, каких выделил ей супруг.

В конце августа Норидж покинули последние гости, и к этому времени стало ясно, что, вопреки нашим прогнозам, Бэртрада не в тягости. Она собиралась отправиться вместе с супругом в поездку по графству, дабы явить себя подданным во всем блеске и великолепии. Отъезд торопил и Эдгар – —его ждали дела, к тому же двор правителя провинции не должен подолгу оставаться в одном месте, никакая, даже самая изобильная и богатая округа, не в состоянии прокормить такое множество знати и приближенных.

В связи с последним обстоятельством и произошла их первая размолвка.

В положенное время Эдгар выплатил всем нам содержание, однако поставил перед супругой вопрос о чрезмерной многочисленности ее штата. Я был свидетелем, вернее, слушателем этого разговора. Графиня то и дело повышала голос, отстаивая свое право держать при себе столько людей. сколько счел разумным предоставить ей отец. Я же понимал, что король таким образом просто избавился от немалого количества нахлебников при дворе, рассчитывая, что граф Норфолк сам разберется кого и в каком количестве оставить при жене. Эдгар имел на это законное право, видимо это и объяснял Бэртраде. Она же настаивала на своем.

Когда граф вышел и я увидел лицо Бэртрады, понял, что поле боя осталось за миледи.

– Вот где он у меня!

И она торжествующе подняла сжатый кулачек.

Покинув Норидж, графская чета перво-наперво отправилась в Уолсингем – небольшой городок, бывший местом паломничества в Восточной Англии.

Бесспорно переезды двора всегда дело хлопотное: плохие дороги, зависимость от погоды, всякое жулье, норовящее прибиться к обозу, да еще постоялые дворы, где можно сорвать желудок и подхватить блох. Сама Бэртрада, правда, не испытывала подобных неудобств. Она взяла с собой всех своих дам, камеристок, пажей, личного повара, портниху, свою арабку-банщицу, своих собачек. И это не считая целой вереницы повозок со складной мебелью, собственной ванной, большим металлическим зеркалом и прочими вещами без которых, как она уверяла, не может обойтись. Эдгар ей не перечил, однако даже Бэртрада вскоре вынуждена была признать, что передвижение с таким количеством свиты несет определенные неудобства. Ибо путешествие, казавшееся поначалу столь чудесным, скоро превратилось в кошмар. Как назло испортилась погода, изо дня в день моросил мелкий дождь, и весь этот поезд то и дело застревал в грязи, лошади теряли подковы, телеги проваливались в колдобины, дамы плакали, пажи простуживались. Мне с помощниками приходилось не столько охранять ее милость, столько то и дело делать остановки, улаживать кучу вопросов, принимать множество решений. Ну и клял же я в такие минуты драгоценную Бэрт!

В итоге получилось, что в Уолсингем, куда можно доехать за день, мы прибыли лишь к вечеру третьего, прибыли усталые, раздраженные. Только Эдгар держался с удивительным хладнокровием, ни словом не попрекнув жену. Но до нее наконец дошло, что была не права. Поэтому на другой день часть ее свиты была отправлена обратно в Норидж. С этого и началось. С каждым переездом супругов, из города в город, из монастыря в монастырь, поезд графини таял как снег. Я уже тогда почувствовал неладное, но пока не мог разобраться во всем.

Посетив после Уолсингема города побережья – Кромер, Шеринггем, Хунстантон – мы свернули вглубь графства, двинулись в Тэтфорд. Здесь мы задержались надолго. Уже настал октябрь с его буйством красок, погода установилась, и мы охотились с утра до ночи. Эдгар почти не принимал участия в ловах, занятый делами, часто вынужденный отлучаться. Бэртраду это устраивало, она вновь повеселела, беспечно проводила время в кругу своих рыцарей.

В Тэтфорд почтить графиню прибыл известный аббат Ансельм из Бэри-Сэнт-Эдмунса. Как я вскоре понял, Эдгара сей прелат несколько побаивался, зато перед Бэртрадой прямо-таки стелился, чем добился ее расположения. Она даже пообещала заехать в его город-аббатство, но сперва заявила, что хочет побывать в замке Гронвуд-Кастл, который Эдгар возвел специально для нее и о котором все столько говорят.

Когда в положенный срок было выплачено очередное жалование, я отправился к местному портному. Решив, что до той поры, пока мои шилинги не перекочевали в кошелек какого-нибудь кабатчика, следует заказать роскошную котту[50]50
  Котта – вид верхней одежды; длинная туника, расшитая геральдическими фигурами.


[Закрыть] из лучшей цветной шерсти, какую смог приобрести в Тетфорде. И вот, возвращаясь от портного, я неожиданно увидел въезжавшую во двор епископского дворца малютку Клару Данвиль. У меня было приподнятое настроение, я весело окликнул ее, стал подшучивать над ее видом – вся забрызгана грязью, волосы сколоты как попало, на коне почти висит от усталости.

Но тут Клара кинулась ко мне, расплакалась. Я не сразу уразумел в чем дело. А потом просто дара речи лишился. Коварство Эдгара Армстронга стало очевидным. Этот пес все предусмотрел. Заставил жену убедиться, что она прекрасно обойдется без огромной свиты, услал всех… а потом попросту рассчитал. И уже большая часть ее людей выслана из графства, многие даже уплыли на континент. Конечно рано или поздно Эдгар и должен был сделать что-то подобное. Но так обвести всех вокруг пальца, обвести саму Бэртраду!.. Право мне не было дела до всех ее личных поваров и свиты пажей, но в происходящем я углядел угрозу для себя. Я ведь тоже был человеком Бэртрады, а не графа.

Я взглянул на Клару. Та шмыгала носом, рассказывая:

– Пока отставка касалась других, я не вмешивалась. Меня-то долго не трогали, исправно платили жалование. Я надеялась, что войду в число дам, каких отберут для переезда в Гронвуд. А тут этот Пенда сообщил графу, что я не более чем шлюха, и тот немедленно рассчитал меня. Что же мне теперь делать, Гуго? Я ведь при миледи с тринадцати лет, я привыкла, что мои платья и стол обеспечены. И если меня ушлют… Да отец прибьет меня, если вернусь.

Теперь я понял, зачем то и дело отлучался Эдгар, пока Бэртрада развлекалась охотой на ланей близ Тетфорда.

– Идем, – проговорил я, увлекая Клару во внутренние покои.

Ах, какая прелестная картина предстала перед нами там! В большом камине пылают дрова, поблескивают позолотой кубки на столе. Высокие белые свечи освещают эту полукруглую комнату в башне и сидящих за столом графа с супругой, епископа Тетфордского Радульфа, тучного аббата Ансельма. Оба высокопочитаемых священника наперебой рассказывают графине о чудесах Святого Эдмунда, она улыбалась, Эдгар играл с изящной пятнистой борзой. Когда вошли мы с Кларой, все глянули на нас с недоумением. Особенно на Клару, растрепанную, грязную, в мокром плаще. Она, похоже, смутилась, стала прятаться за меня, но я резко вытолкнул ее вперед.

– Простите, что побеспокоил. Но у меня дело спешное. Рассказывай, Клара.

Сам я не вмешивался более, отошел в сторону. Видел, что Эдгар уже все понял, но по-прежнему невозмутимо возился с собакой. Епископ Радульф взволнованно притих, зато Ансельм просто воспрял. Бэртрада же сначала слова не могла вымолвить, даже лицо пошло пятнами. Наконец кинулась к Кларе, влепила той пощечину.