Текст книги "Потомок Одина"

Кровавая трава

Хирка чувствовала, как её переполняют энергия, звуки и запахи. Казалось, раньше она не жила по-настоящему. Всю дорогу домой она проделала бегом. Она должна рассказать папе, что у неё получилось слиться с Потоком. Что всё в порядке.

Конечно, она не может рассказать ему всю правду. Например, что не в состоянии сливаться сама, а нуждается в помощи Римера. Этого отцу будет мало. Он перепугался после визита Рамойи, но она его переубедит. Хирка может описать свои ощущения в мельчайших деталях. Любой, кто услышит рассказ, не усомнится в её способности сливаться с Потоком.

Хирка запыхалась, пока взбиралась на последний холм. Она вспомнила, как мало сегодня спала. Куро уселся на крышу хижины и оглядывал Эльверуа, как будто владел этими местами. Хирка разделяла его чувство. Она одним прыжком преодолела крыльцо и ворвалась в дом.

– Папа!

Его не было. Она заметила, что из-за занавески торчит колесо стула. Он что, спит? Посреди дня? Когда у неё такие важные новости? Хирка резко отдёрнула занавеску и мгновенно поняла, что что-то не так. Она упала на колени рядом с кроватью. Отец не шевелился. У неё началась паника. Сердце ползло вверх по горлу, словно хотело вырваться наружу. Всё не так, как должно быть.

– Папа! – Хирка потрясла его, и его глаза невообразимо медленно открылись. Она боялась дышать.

– Папа…

Отец попытался улыбнуться, но смог только приподнять уголки губ. Что он наделал? Ведь теперь всё в порядке!

– Папа, я могу сливаться с Потоком! – Хирка слышала, что её голос срывается, но продолжала говорить. Она схватила обмякшую руку отца. Холодная.

– Теперь уезжай…

– Я не вру, папа! Я могу сливаться!

– Это хорошо… Хирка, – снисходительно произнёс он. С остановками.

Комната скрылась в тумане, и лицо отца стало похожим на призраков, которых она видела во сне на Пике Волка.

– Я могу сливаться.

Рука отца больше не отвечала на её прикосновение. Он не сжимал её ладонь.

– Я могу сливаться…

Но её никто не слышал. Она обнимала папину руку, но там, где раньше была жизнь, теперь была лишь смерть.

* * *

В комнате стало прохладно. Лето прошло. Надо подбросить дров в очаг. Хирка посмотрела на отца, но он не мог ничего сделать. Не в этот раз. И не в следующий. Отец больше никогда не принесёт дров. Но он не должен замёрзнуть из-за этого.

Хирка поднялась, ноги едва слушались. Она прошла мимо занавески, отделяющей маленькую гостиную, которая показалась ей темнее, чем обычно. Хирка подумала о том, как узнала, что она – человек. И о следующем утре, пока не вспомнила вчерашний вечер. Какое-то короткое мгновение всё было так прекрасно и далеко. До тех пор, пока она не вернулась в реальность. Так будет и сейчас. Если ей когда-нибудь удастся заснуть, она проснётся в новом кошмаре. И так будет всегда.

Хирка подняла два полена, осторожно, как будто боялась разбудить папу. С улицы послышались протяжные призывные крики ночестона. Уже поздно. Может быть, отец просто спит? Вот как должно быть. Только бы он не замёрз сегодня ночью, и тогда он проснётся завтра утром, пересядет на свой стул на колёсах и начнёт день. Он рассыплет муку по всей гостиной и будет стирать рукой пот с головы, издавая при этом звук, похожий на скрип точильного камня. Хирка смотрела на место, где он обычно сидел. На столешнице чёрным углём были нарисованы буквы. Одно слово. «Равнхов». Корявый почерк отца. Ему не часто доводилось писать. Так же, как и читать. Она хотела улыбнуться, но тело не повиновалось. Папа понял, что что-то не так. Что он должен умереть.

Хирка стёрла буквы рукавом свитера. Она положила поленья в очаг и раздула угли. Заплясали языки пламени. Надо поесть, но она не могла. Она вернулась к отцу, неподвижно лежавшему в кровати. Серое шерстяное одеяло было слишком тонким. Хирка вытащила из-под кровати свёрнутую волчью шкуру. Она слегка запылилась. Стоит ли вытряхнуть её? Хирка натянула одеяло до подбородка отца, вынула его руки наружу и положила на него. Руки были холодными. Большими и холодными.

Хирка встала на колени у кровати и стала растирать руки отца, чтобы вернуть им тепло, но это не помогло. Конечно. Какая же она дура. Отец умер. Хирка улыбнулась, но чувствовала она только боль. Боль исказила её улыбку и превратила её в гримасу, и она зарылась лицом в волчью шкуру, чтобы утихомирить эту боль. Но боль не прошла. Неужели она останется навсегда? Станет невыносимым спутником Хирки до самой старости? Или до того дня, когда до меня доберутся Колкагги. Чёрные тени.

Хирка различала запах волка, который ничем невозможно вывести. Охотник может убить волка. Руки охотника могут содрать с него шкуру, а купец может отвезти одеяло из волчьих шкур на край света и продать. Но Хирка до сих пор чуяла волка. На какой-то миг это ощущение показалось ей похожим на слияние с Потоком вместе с Римером. Отец не умер. Волк не умер. Просто они стали чем-то иным. Хирка глубоко втянула носом воздух, словно для того, чтобы не утратить смысл посреди полной бессмыслицы. Волк. И… металл?

Хирка оторвала лицо от одеяла и уставилась на руку отца, которую прижимала к себе. Скорее всего, она ошиблась.

Его рука чем-то пахнет!

Хирка осторожно прикоснулась носом к обмякшей руке. Она была холодной и пахла отцом. От облегчения плечи Хирки опустились, но вдруг она снова почувствовала другой запах. Сладкий металлический аромат был ей знаком.

Хирка отдёрнула и прижала их к себе. Она вздрогнула от ужаса и неверия. Отец спокойно и неподвижно лежал и не делал ничего, чтобы развеять подозрения, которые вот-вот прожгут дыру в Хирке. Её глаза метнулись к полкам вдоль стен, но они были пусты. Конечно. Они же всё упаковали.

Она поднялась, как во сне, и отдёрнула занавеску в сторону. Тут. В красном сундуке между бесчисленными ларцами стоял чёрный, почти квадратный глиняный горшок. Хирка вынула его. Когда-то горшок блестел, но не теперь. Крышка была закреплена палочками с двух сторон. Хирка вынула их и открыла сосуд. Внутри оказалось пусто. Всё, что осталось, – душный металлический запах. Отец съел кровавую траву.

Крышка выпала из её рук и разбилась об пол. Тысячи коричневых и чёрных кусочков керамики разлетелись по деревянным доскам. Хирка взяла метлу и собрала все осколки в совок. Их надо выбросить!

Она подошла к двери и тихо открыла её. Снаружи стемнело. Хирка взобралась на вершину кряжа, не уронив ни единого осколка. И только услышав, как внизу шумит море, она почувствовала себя в безопасности и отдала кусочки горшка на волю ветра.

Хирка вернулась с совком к хижине, но не захотела зайти внутрь. Там, внутри, находилась реальность. Здесь, снаружи, стояла ночь. Здесь ещё ничего не произошло. Хирка поднялась на край скалы и посмотрела на туман под ногами. Там, внизу, спит Эльверуа. Никто из жителей деревни не знает о смерти отца. Никто не знает, что он совершил ради Хирки. Он съел кровавую траву, чтобы облегчить ей побег. А ведь Хирка шла домой, чтобы рассказать ему, что им не нужно уезжать.

Хирка упала на колени в заросли вереска.

С воронами

День выдался тихим. Хирка не делала ничего из того, чем обычно занималась. Она расставила все вещи на свои места на полках, разобрала все мешки и сундуки, и лачуга обрела свой обычный вид. Но чай не был продан. И амулеты тоже. Травы не собирались. Грядки не пололись. Бальзам и масла никто никуда не понесёт. И если бы чайки не продолжали орать, Хирка подумала бы, что умерла.

Несколько знакомых пришли в маленькую хижину и ушли. Хорошо знакомые лица и лица, которые она мельком видела в Эльверуа. Все говорили ещё меньше, чем обычно. Хирка приветствовала гостей и провожала, когда они уходили. Она разогревала суп и ставила на стол пиво и благодарила, когда посетители приносили ей свои суп и пиво.

Большинство пришедших явились сюда из страха. Не-дом по-прежнему был не-домом, но они знали, что теперь им придётся ездить за тридевять земель за бальзамом от ран или за чаем, который может заглушить боль в суставах и лёгких. Они с надеждой в глазах улыбались Хирке. Наверняка Торральд обучил свою дочь? Хирка оставляла этот вопрос без ответа. Её обучали всю жизнь, но что она могла им пообещать?

Вечером пришли Рамойя с Ветле. Они привели с собой Нору, дочь кузнеца. Они зажгли свечи вокруг кровати отца, обмыли его и намазали маслами. Рамойя грустно улыбалась Хирке, вытирая папины руки. Она не догадывалась, что Хирка уже сделала это, чтобы удалить все следы кровавой травы. Хирка подтянула колени к груди и опустила на них голову.

Свечи окрашивали тело отца в тёплые цвета. Казалось, он просто спит. Но по сравнению с руками Норы его кожа была очень бледной. С Рамойей сравнивать кожу отца нельзя, кожа Рамойи была иного цвета, чем у всех остальных. Цвета корицы – тёмная, красивая, чужестранная. Рамойя мягкими движениями умасливала тощие ноги отца. Она несколько раз бросала взгляд на Хирку, открывала рот, чтобы что-то сказать, но так и не произнесла ни слова. В конце концов Хирка заявила, что попросится у Сильи пожить в Глиммеросене после того, как тело отца сожгут. Это не было правдой, но Рамойя, по крайней мере, не будет чувствовать вины за то, что не смогла пригласить её к себе.

Илюме не пришла на бдение – обычные имлинги не удостаивались такой чести от членов Совета. Хирка думала, что она пришлёт Римера, но он тоже не явился. Хирка утешала себя надеждой, что он уехал. И он, и Илюме. Да и что они знали о смерти? Им ведь предстояло жить вечно.

Когда члены семей Совета умирали, их тела не просто сжигали, как тела обычных имлингов. Их скармливали воронам. У семей Совета по венам текла сама жизненная сила. Когда-то в будущем Илюме разрежут на куски и скормят воронам. Она станет единым целым с небом и Всевидящим.

Отец же, наоборот, был кем угодно, только не святым. Отец был просто отцом. Но пока он жил, он постоянно спасал жизни других. Если кто и заслуживал вечного полёта с воронами, так это он.

* * *

Хирка по-прежнему была одета, она поднялась и вышла в прохладу ночи. Деревья нашёптывали ей предостережения, но девушка уже приняла решение. Она знала, что делать.

Хирка обошла вокруг лачуги и зашла в пристройку, которая при жизни отца служила ему мастерской. Петли жалобно скрипнули, когда она открыла дверь. Там лежал папа. Прямо посреди помещения на рабочем столе. Он распростёрся на пропитанном маслом льняном саване, который обернут вокруг него перед сожжением. Рамойя и Нора одели его в простую чёрную рубаху без шнуровки на поясе. Хвост был спрятан под телом, и Хирка получила представление о том, как, должно быть, сама выглядит в глазах других: две руки, две ноги, хвоста нет.

Может быть, ей отрезать кусок хвоста? Хирка осторожно вынула из ножен нож. Нет. Хвост ведь не считается мясом? Позади неё раздался крик.

Колкагги! Хирка прыжком обернулась, выставив вперёд нож. Дверь. Она не заперла её. Глупая девчонка! Сердце её колотилось в груди, когда она прикрывала за собой дверь. Потом она снова подошла к отцу и в отчаянии сглотнула. Она понятия не имела, что надо делать. Сколько нужно, чтобы задуманное обрело смысл? Она не могла взять столько, чтобы стало заметно. Ей необходимо скрыть содеянное, или же подготовиться ко встрече с Советом по гораздо более серьёзному поводу, чем Ритуал. После сегодняшней ночи она окажется вне закона.

Хирка подняла рубашку отца и направила нож ему в живот. Лезвие дрожало. Кожа не поддавалась, и Хирка передумала. Живот – это слишком больно. Всё оказалось намного труднее, чем она думала. Она много раз была с отцом, когда он резал других имлингов. И они выживали. И жили до сих пор благодаря ему. Она и сама это делала. Но сейчас всё было по-другому. Её дело было темно, как ночь. Всё, что она выдыхала, было чёрным.

Отец заслуживает продолжения жизни!

Хирка собралась и поднесла нож к области пояса. Она нажала на лезвие, и оно вошло в кожу. Волчий мех она держала наготове в другой руке, но кровь из раны не полилась. Отец не шелохнулся, а казалось, что он в любой момент может проснуться. Как будто он терпеливо ждал, когда Хирка закончит.

Первый разрез был самым сложным, а потом она впала в транс. Когда дело было сделано, в руках у неё оказалась горсть плоти отца. Она заполнила рану куском мехового одеяла и опустила рубашку. Никто и не догадается, что произошло.

Всевидящий видит. Всевидящий знает.

Это не имело никакого значения. Если Всевидящий узнает, то поймёт. Он согласится с тем, что отец заслуживает жизни. А если не поймёт, то Он – не тот Всевидящий, о котором она слышала.

У Хирки оставался кусочек полоски, отрезанной от волчьего одеяла. Она обмотала его вокруг мёртвой плоти, вокруг отцовского спасения, и взяла свёрток в руку. В темноте он был похож на пушистое полено. Хирка вновь вышла в ночь. На этот раз дверь не скрипнула.

Что я наделала?

Ветер усилился. Деревья, мимо которых она проходила, стряхивали листву. Они отклонялись в стороны, чтобы не задеть её – она была осквернителем трупов. Хирка криво усмехнулась. А чего ещё от неё ожидать? Она – дитя Одина.

Хирка шла широкими шагами и оглядывалась по сторонам. Найдёт ли она его? Может, он спит? На вершине кряжа она распаковала грех и разделила его на мелкие кусочки. У неё за спиной выл ветер.

Хорошо. Куро не пришлось звать. Ворон дождался, пока она отойдёт назад, и приступил к трапезе. Она испугалась было, что он спрячет еду на потом, но птица, судя по всему, была очень голодна. Или же хорошо её понимала. Хирка сваляла из волчьей шкуры шарик и бросила его в море. Волны бились о скалы. Они были даже более сговорчивыми, чем деревья. Волны пообещали скрыть её ужасный поступок навсегда. Она села на траву и вытерла нож, прежде чем убрать его в ножны. Она увидела, как Куро взлетел. Он пролетел над деревьями и скрылся из виду. Вместе с отцом.

Дело сделано.

На её руки упали тяжёлые капли. На какое-то мгновение Хирке показалось, что пошёл дождь, но нет. Она плакала. Девушка испытывала такую страшную усталость, что ей даже было тяжело держать глаза открытыми. Хирка снова встала на ноги и пошла к лачуге. Перед мастерской она остановилась. Какой-то неведомой силой её притягивало к двери. Она должна ещё раз войти туда. Хирка утёрла нос рукавом свитера и открыла дверь.

Петли взвизгнули, и она проскользнула в щель. Всё выглядело, как и раньше. А чего она ждала? Посреди помещения лежал одетый в чёрное мужчина. Хирка подошла к нему и посмотрела на его лицо. Лицо знакомое. Но одно можно было сказать с уверенностью – это не отец.

Он был здесь, но в то же время здесь никого не было. Не было тепла, не было спящего. Здесь лежала пустая оболочка. Отца не было.

Торральд. Он не был её отцом.

Мёртвый имлинг, лежавший перед ней, никогда не был её отцом. Внезапно она очень ясно осознала это. Но ведь и у детей Одина должны быть отцы. И матери. И впервые при мысли о том, кто она, Хирка не испытала приступа паники. Она ощущала удивительный зуд, для которого не могла подобрать никакого другого слова, кроме «любопытство».

Сожжение

Тьма окутывала Свартскаре и охраняла собравшихся, не решаясь приблизиться к факелам, которые были расставлены по внешнему краю скалы. Моросил мелкий дождь. Хирка казалась самой себе маленьким кусочком мрака в пятне света. Сколько слоёв света и тьмы может быть в одном имлинге?

Она подняла глаза. Мельник нёс носилки вместе с Видаром, Железным Йарке, Аннаром и старшим братом Сильи Лейвом. Аннар был здесь в основном для вида, потому что он едва ли мог нести что-нибудь тяжёлое. Отец был завёрнут в льняной саван. Светлый свёрток на деревянных носилках. Это мог быть кто угодно.

Они шли медленно, ползли вперёд, как насекомые. Хирке хотелось бы, чтобы они двигались побыстрее, но они должны были идти в такт с монотонным боем барабанов у себя за спиной. Кто решает, как должны проходить такие церемонии? Кто решает, что должно произойти и как быстро следует идти? Неужели всё решалось само по себе?

Хирка посмотрела вперёд на неразожжённый костёр. А что, если он вдруг развалится? Она так не думала. Имлинги поработали на славу. Брёвна были составлены именно так, как следовало. Как две громадные расчёски, чьи зубья смыкались между собой. В перекрестье будет лежать отец. На земле под его местом были навалены сухие ветки.

Мужчины остановились и стали продвигать тело отца вперёд, пока оно не оказалось на нужном месте. А потом они смешались с толпой. Хирка не знала, где ей надлежит стоять. Она повернулась, чтобы пойти вслед за остальными, но тут ей на плечо мягко легла чья-то рука. Рамойя протянула ей один из факелов. Конечно. Она должна поджечь костёр.

Хирка взяла факел и поднесла его к тряпкам, которые были засунуты между веток. Они были пропитаны маслом, и уже через мгновение костёр разгорелся, несмотря на дождь. Ей в лицо ударил жар, и Хирка отступила на пару шагов. Сквозь огонь она различала лица. Хирка прожила здесь много лет, но сейчас ей казалось, что она не знает никого из собравшихся. Это наказание за то, что она любила проводить время в одиночестве. Другие имлинги всегда оставались чужаками. Кайса и Силья, обе в блестящих чёрных платьях, Нора, Ветле.

Ример!

Он стоял наискосок от неё, одетый в чёрное, наполовину скрытый языками пламени. Она думала, Ример уехал. Они с Илюме должны были уехать. Почему же он здесь? Задержка? Белые волосы отчётливо контрастировали с тёмным небом и морем у него за спиной. Он не отрывал взгляд от тела отца, которого теперь было почти не видно из-за огня. Костёр шипел и трещал.

Ример поднял глаза и встретился с ней взглядом. В глубине светлых зрачков стояло глубокое, нескрываемое горе. Их единение в горе наступило так неожиданно, что Хирка схватилась за грудь, чтобы не думать о Римере, но он победил. Друг пристально смотрел на неё. Прорывался сквозь огонь прямо ей в сердце. Высасывал из неё горе. Оно выкатывалось из глаз и падало на чёрные камни. Хирка почти слышала его слова. Не о горе, о выживании.

Мы продолжаем жить. Ты и я, Хирка.

Она почувствовала, как чьи-то руки обнимают её. Рамойя притянула Хирку к себе. Хирка посмотрела в другую сторону, и когда вновь подняла глаза, Ример уже отвёл от неё взгляд.

Отец горел.

Он горел до тех пор, пока шум волн не стал громче треска костра. Имлинги начали расходиться. Они думали, что огонь сделал своё дело: отпугнул слепых и осветил отцу путь в Шлокну. Теперь они покидали Хирку, переходили мост и возвращались в деревню. Тихая цепь одетых в чёрное имлингов, идущих по тропе. Можно было подумать, что это они мертвецы. Хирка посмеялась про себя. Никто из них не знает, что отец был спасён много часов назад. Он не спит в Шлокне. Он на небесах. С воронами. Или же он в обоих этих местах одновременно?

Во всех местах.

Хирка, Рамойя и Ветле ушли последними. Теперь дело было за морем – ему предстояло смыть все следы. Они направились следом за тенями к трактиру, чтобы выпить погребального пива. Хирка с удовольствием проигнорировала бы это мероприятие, ей не особенно хотелось подавать хлеб и пиво, но Рамойя поставила на раздачу других женщин и напекла кренделей, медового хлеба и пирожных. Хирке не пришлось ничего готовить, поэтому самое малое, что она могла сделать, – это просто поприсутствовать на поминках. Надо не забыть поблагодарить всех.

В трактире почти не осталось свободных мест. Хирка и Ветле уселись за один стол. Хирка не могла вспомнить, когда она в последний раз добровольно присоединялась к такой большой группе имлингов. Что сказал бы отец? Рамойя и Нора раздавали пиво и поминальный хлеб с сушёными фруктами. Помещение освещала сотня свечей. Двое мальчишек, сыновей швеи Инны, хотели убежать по лестнице в комнаты для гостей, но мать вернула их и велела вести себя пристойно. Хирка вздрогнула, когда на стол перед ней поставили кружку. Она поблагодарила. Еда и питьё были розданы, имлинги начали потихоньку перешёптываться между собой. Хирка пребывала в трансе, она не слышала ни слова из того, что говорилось. До тех пор, пока Кайса не упомянула имя отца. Хирка не расслышала, что она сказала, но разобрала ответ Сильи:

– Что ты имеешь в виду?

Кайса повысила голос:

– Я имею в виду, что если бы он знал, что делает, то наверняка смог бы спасти собственную жизнь.

Хирка уставилась на неё, но Кайса не обращала на неё никакого внимания. Хирка встала и подошла к ней.

– Отец спасал жизни.

Кайса спрятала от неё глаза и, наклонившись к дочери, произнесла:

– Она утратила рассудок вместе с хвостом.

Хирка и раньше слышала от неё такие слова, но они её совершенно не трогали. Но она не смеет подобным образом говорить об отце! Не может! Хирка лишилась способности думать. Казалось, тело взяло контроль над ней, подняло кружку и перевернуло её. Пиво вылилось на Кайсу, которая заорала так, будто её пырнули ножом. Уложенные в причёску волосы покрылись пеной и прилипли к черепу. Платье промокло до пояса. Тяжело дыша, она бормотала непонятные слова. Силья разинула рот. Ветле засмеялся, и Рамойя прикрыла ему рот рукой. Все глаза устремились на неё, но Хирка не боялась. Она горела. Она горела так, как недавно горел её отец, и ничто не могло сдержать пламя внутри неё.

– Отец спасал жизни! Тебя он спас от лёгочного жара! Он помог многим работникам Глиммеросена. Он построил вам новую конюшню, – Хирка поняла, что голос её становится невнятным. Она не должна плакать, но она обязана высказаться. – Новую конюшню! И чем ты отплатила, Кайса? Где ты была, когда упала балка? Он больше не мог ходить, а ты даже ни разу не пришла проведать его!

В таверне наступила вязкая тишина, которую, казалось, можно было потрогать. Но теперь все глаза были устремлены не на неё. Все смотрели на Кайсу. Посреди всего своего отчаяния Хирка почувствовала маленький укол радости. Остальные знали. Знали, что она сказала правду. Она права!

Кайса Глиммеросен утратила дар речи. Она огляделась по сторонам и поняла, что должна ответить, причём быстро. Она упёрлась рукой в бедро, а второй рукой ткнула Хирку:

– Дитя слепых! Он так и не научил тебя манерам! Глиммеросен нельзя обвинять в его несчастье!

Хирка подняла кулак, но Ример схватил её за руку и потащил к выходу. Ей не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Кайса визжала им вслед:

– Ты ещё пожалеешь об этом, Хирка! Если хочешь, чтобы руки Глиммеросена не дотянулись до тебя, тебе придётся уехать очень далеко!

– Сегодня сгорел её отец, – Ример говорил жёстко, но голоса не повышал. Тем не менее Кайса притихла. Дверь таверны захлопнулась за ними, и Хирка услышала шум начавшихся там разговоров. Да, теперь им будет о чём поболтать в ближайшее время. Она втянула в лёгкие холодный воздух. Ей казалось, слова, которые она только что услышала, душат её.

Если хочешь, чтобы руки Глиммеросена не дотянулись до тебя, тебе придётся уехать очень далеко!

Кайса знала, что они собираются уезжать. Одно лицо так и плясало перед глазами Хирки. Силья. Силья на берегу моря сквозь бутылочное стекло. Хирка рассказала ей, что они уезжают! И что Силья сделала после этого? Вероятно, передала своей матери. Спросила у неё совета. А Кайса их предала.

Кайса. Не Ример.

Он тащил её вперёд. Голоса из трактира стихли у них за спиной. Она боялась, что Ример доволочёт её прямо до дома. До лачуги. До пустой, бессмысленной хижины. Она попыталась высвободиться из его захвата, но ничего не вышло.

– Отпусти меня! – она хотела пнуть его по ноге, но потеряла равновесие. Ример подхватил её и обнял. А потом начал сливаться с Потоком. Грязный несправедливый трюк, против которого она была бессильна. Он притянул её к себе, и она уткнулась ему лицом в грудь. Он поддерживал её рукой за затылок, как новорождённого ребёнка. Хирка попыталась скрыть своё горе от Потока, но ей это не удалось. Он бороной прошёл сквозь Хирку, отыскал все открытые раны, разобрал её на части и разоблачил как врага. Она была одинока, но её обволакивали удары сердца Римера и запах сгоревшей жизни. Хирка не помнила, когда открыла эту дверь. Когда она подпустила его так близко? Это сумасшествие!

Не приближайся к гнили. Она убивает.

Хирку трясло. Он сливался не только для того, чтобы утешить или успокоить её. Это было обещанием, она понимала.

– И пожалуйста, будь там, где должна, когда настанет время.

Хирка горестно рассмеялась у него на груди. Если бы он только знал. Она не поедет на Ритуал. Ни при каких обстоятельствах. Никогда. Ничто на свете не заставит её пойти на мероприятие, которое смогло напугать отца до такой степени, что он отправился в Шлокну. Он пожертвовал всем, чем мог пожертвовать имлинг. Ради неё. Папа знал, что Ритуал станет её погибелью. Что все увидят. Узнают гниль. А ещё он понимал, что ей никуда не удастся сбежать, пока он жив. И он придумал извращённый способ, как ей помочь.

Римеру нельзя дать шанс сделать то же самое. Его может раскусить Всевидящий. Колкагги могут убить его. Он может потерять всё из-за неё. Как отец. И напрасно.

Хирка неохотно оторвалась от Римера, чтобы Поток не обнаружил её ложь.

– Зарубка мне, если я окажусь там первой.

Она надеялась, что у неё получилось улыбнуться.