Текст книги "Капитан и Ледокол"

Глава 12

Капитан
Рассказ Спиридона Драпака

А ведь однажды мы уже зимовали на Ледоколе. Это уже после гражданской войны было. Ледокол отправили в очередной рейс в Баргузин, а ледовая обстановка в те дни была неспокойной. В общем, затерли его льды. И пришлось тогда зимовать до весны. В тот раз я получил приказ быть в Госпаре. Меня загрузили другой важной работой. Весной корабль увели в док на ремонт, я все дела в конторе Госпара закончил, и мне предложили на выбор либо в отпуск уйти, либо на бегунке «отдохнуть». Бегунок – это катерок паровой, еще со времен царских бегал между Лиственничным и станцией Байкал, и тогда им распоряжался лично начальник Байкальской железнодорожной переправы. Название у катерка было громкое – «Сибирская звезда». А после революции он по наследству достался начальнику Госпара.

В отпуск мне идти было непривычно, в Госпаре в кабинете дожидаться окончания ремонта тоже не с руки, не люблю я эти чиновничьи кабинеты, а так чтобы дома «отсидеться», так не было ни дома своего, ни семьи. В общем, стал я капитаном этой самой «Сибирской звезды», которая когда-то нас с Ледоколом чуть в аварию не загнала.

Пока мой Ледокол в ремонте стоял, я на этом катерке работал и жил. Начальник Госпара, в чьем распоряжении был катерок неделями пропадал в командировках, так что времени у меня «свободного» хватало. Даже как-то неудобно было признаться, что вынужденные мои «каникулы» оказались прекрасным вариантом для холостяка. Мне казалось нередко, что я, как на курорте: море – вот оно, спи, сколько хочешь, а не хочешь – пожалуйте на рыбалку, она тут же за бортом. Начальник Госпара постоянно в разьездах, и меня, бывало, никто никуда не вызывал по нескольку дней. В общем, натуральный отдых у меня случился.

Повадился ко мне дед Спиридон. Вроде тоже рыбку половить – с катерка сподручнее. И мне не так скучно. Спиридон на самом-то деле никакой не дед. Просто все вокруг величали его так, ну и приклеилось – Дед Спиридон. На самом деле, это его война гражданская маленько состарила.

Ну вот со Спиридоном мы и чаевничали по утрам да по вечерам, бывало, для разговора «Спиридоновки» за Байкал и Ледокол дозволяли себе. Да, Спиридон настойки-наливки производил прекраснейшие, а уж рассказчиком был хоть куда. Слушать его было одно удовольствие.

– В Лиственничном гражданская сильно бушевала. Оно и понятно, здесь переправа через Байкал, отсюда все пути на восток. И когда красные их под Иркутском-то прижали, все они скопом – беляки да чехи скоренько сюда, в Листвянку. Тут же развязка – или по Кругобайкалке на восток, или морем до другого берега, а там на поездах. Да ты и сам маленько знаешь, так сказать, свидетель эпохи.

Ну да, конечно, на словах все «скоренько», а на деле красные им мешали сильно. Ты помнишь, колчаковцы с белочехами сильно лютовали? Достаточно убийство на твоем же ледоколе припомнить.

Ну да, белые, однако, день и ночи стреляли. Все им большевики мерещатся. Оно и понятно, загнанные они были, уже почти без родины.

Сам-то я из местных и в здешней телеграфной конторе посыльным служил. Мы первые все новости и узнавали. И про белочехов, которые сюда вместе с колчаковцами отступили, тоже первыми узнали.

Белочехи – это, получается, мужики из Чехии, которая входила в состав Австро-Венгерской империи. Где эта империя, а где Лиственничное! Ну и какого рожна их от родной стороны оторвало и на другой конец света принесло?

В этом месте Спиридон делал многозначительную паузу и внимательно смотрел на Капитана, может, и он чего добавит. Но тот молчал, все больше слушал, а думал, скорее всего, о своем.

Спиридон же, не дождавшись диалога, продолжал.

– В один прекрасный момент, видать, надоело чехам за белых-красных в землю падать, и решили они сбежать на восток, к океану, а уж оттуда по домам.

Чехи, однако, поспокойнее колчаковцев были. Хоть и грабили с размахом, но стреляли мирное население редко. А вот колчаковцы, те, значит, свои, и лютовали, как говорится, по-сродственному, от души. Расквартировали у нас целый эскадрон, причалы и железную дорогу стерегли. Ох, и лютовали! На допросы каждый день людей таскали, выпытывали: куда партизаны ушли, да кто им из местных помогает?

А мы много ли знали? В селе одни бабы и пацанва остались.

День тихо. Ну, слава богу, думаем, успокоились. По дворам, конечно, то чехи, то колчаковцы шныряют: молоко, яйца, кур, хлеб – все чистят.

Каждый день солдатики на противоположный берег Ангары переправлялись. Там у них дозор имелся. Караульных меняли и продукты возили. Ну а здешние мальчишки это дело приметили, совещались, видно, недолго, такое учудили! Незаметно к лодке подобрались, дыру в ней пробили, а потом затычку ловко засадили. Как будто и нет дыры. А к затычке веревку длинную приладили да к мосткам привязали.

Вот беляки на тот берег собрались. Метров двадцать-тридцать отплыли, гребнули еще раз, а затычка и вылети. В Байкале метр-другой от берега – и по горлышко, а тут и с головой. Вода, хоть и лето, холодная. Искупали беляков! Те от неожиданности да со страху воды нахлебались, перепугались страшно, винтовки-сабельки утопили, кое-как на берег выбрались.

Ну, шум-гам! Колчаковцы и без того накрученные, а тут совсем озверели. Кто диверсию устроил?! Найти злоумышленников!

Бабы, конечно, воют, коли мамки плачут, дети тоже подхватили. А беляки порыскали, порыскали, высекли нескольких для страха, на том дело и кончилось.

Да разве наших пострелов удержишь! Им порка-то не впрок, кожа на заднице зажила, а злость осталась! Словом, новую хитрость придумали.

Как-то ночью собрались кто постарше в одном месте, факелы заранее припасенные запалили и шасть по поселку. Да еще трещотки, свистульки разные прихватили. Такой гам подняли – не то что живой, мертвый со страху подскочит.

Свои-то по свисткам сейчас смекнули, что к чему. Из дому не высовываются, а чужакам-то невдомек – перепугались. Повыскакивали кто в чем, на коней и айда в Иркутск, мол, красные наступают.

Утром вернулись. Отряд вдвое больше. Злющие все, плетками направо-налево хлещут. Не приведи бог. Кто первым на улице попался, тех и арестовали. В амбар заперли и охрану к входу.

Меня тоже прихватили.

Сидим, горюем. Поняли, что плетьми на этот раз не отделаться. Солнце как раз на серединку вышло, в амбаре душно стало, ну невозможно. Двери распахнулись, нас всех арестованных вытолкнули. А вокруг солдаты цепью, а за ними почти все село. Нас увидели – воют, причитают. Тут мне сильно страшно стало, дошло, видимо, что церемониться не станут. Никогда не видел, чтобы столько народу сразу плакало. Офицер вперед вышел, обвел нас всех взглядом и тихо так говорит: «За то, что дважды мне нервы портили, одну душу загублю – впредь неповадно будет». Глазами зырк-зырк и на меня пальцем ткнул. Чем я ему приглянулся?

Бабы опять в крик. А офицер как пальнет в воздух из револьвера. Не выношу, кричит, слез и визга. А чтобы все по обычаю – последнее желание готов исполнить.

Тут уж я долго не думал, и откуда только слова взялись. Поначалу со страху весь оцепенел. Хочу, говорю, умереть на пионовой поляне, там пусть и схоронят. Офицер рукой махнул, и солдатики исполнять приказ бросились.

Я впереди, два солдатика и с ними унтер сзади – по сторонам оглядываются, боятся, как бы чего не вышло. В горку за село вышли. Унтер запыхался, тоже вояка, куда ему в атаку бежать. Где, спрашивает, твоя поляна? А мне что – терять нечего. Только головой покачал, скоро, мол, будет, выполняй приказ офицера. Уж к самой опушке подошли. Унтер опять ко мне, куда ведешь, к партизанам? Становись тут, и дело кончим. А я опять ни слова, рукой показываю: совсем рядом уже, почти пришли.

Метров двести еще и к ручью свернули… и ахнули солдатики. Унтер злющий, и тот рот открыл. Словно кровью залита поляна – вся в пионах. В глазах от них рябь. Не видели такой красоты. Очухались, а меня-то и нет!

Перепугались пуще прежнего, туды-сюды, нет нигде, как сквозь землю провалился. А время идет, офицер ждет. Плюнул унтер, солдатам кулак показал, чтобы молчали в случае чего, и пальнул в воздух три раза. Три пули, значит, мне готовилось. Сделали так и ушли.

А я и правда под землю сгинул. Вокруг поляны давно еще старатели золото мыли, шурфы глубокие копали. Какие засыпало, какие и по сей день стоят. Ребятня там часто в жмурки играет. Вот я в один и сиганул.

А в деревне, конечно, ревут, меня оплакивают. Мать, та вообще слова сказать не может. Ночью я домой прокрался, мать успокоил. Хлеба, рыбы прихватил и в тайгу подался. Там отсиделся, пока чехов не прогнали.

Вот такая история со мной приключилась.

– Мастак ты, Спиридон, байки травить. Вот подправят мой Ледокол, впишу тебя в команду, будешь по вечерам разговорные концерты устраивать.

– А че, Капитан, я не против, сговоримся. Рыбалка, однако, с твоей железяки никакая, с катерка-то у берега уловистее.

– Балабол ты, Спиридон, – обиделся Капитан за Ледокол. – Как только тебя Варвара терпит?

– Это я-то балабол? Я где-то герой Гражданской, только недооцененный, на всех наград не хватило в тот раз. Привет, конечно, от тебя передам Варваре Терентьевне. Примет с удовольствием.

Спиридон обиделся и замолчал. Но ненадолго.

– Между прочим, мы с Варварой Терентьевной познакомились у колчаковцев. Тоже история. Могу рассказать?

– Валяй, тебя все равно не остановишь.

– Бои предстояли жестокие. Это мы в разведке сразу поняли. Ни сна тебе, ни отдыха. Дислокация такая. Ангара. На правом берегу в Листвянке, на Кругобайкалке белые, как муравьи, целыми днями шныряют, укрепления возводят. А мы на левом берегу Байкала и на пароходах. Какие были, собрали все до кучи. Флотилия!

Загоняли тогда разведку. Что ночь, что день, разведка дай, разведка узнай, донеси, доставь. Вот вызывает меня сам начальник штаба и говорит: «Ты, Спиридон, прирожденный разведчик. Доложили мне, службу несешь отменно – и хитер, и опытен, и смел».

После слов таких мне хоть к черту на рога – ничего не страшно. А начштаба адъютанту приказал чаю принести с вареньем. Сели мы за стол, попиваем чаек, начштаба интересуется, как у меня личная жизнь, то да се. Отвечаю, а сам думаю, не для того разведку вызвал.

Потом все выяснил, что один я, без семьи, и говорит: «Как, боец Спиридон, мыслишь на ту сторону перебраться, чтобы берег вблизи осмотреть, чего там противник наворотил, где послабже, где посильнее оборона? И в расположении побывать неплохо бы».

Мог бы я, конечно, и десяток способов назвать, как незаметно ночью или днем на вражескую территорию проникнуть, но не стал. Подумать, дескать, надо. И правда, чего с бухты-барахты начальству выкладывать.

– Полдня хватит? – спрашивает начштаба.

– Хватит, – отвечаю.

И вот что интересно, план у меня прямо сразу созрел. Случается такое, осенит вдруг. Со своей разведкой я его только уточнил, подправил, роли распределил.

…На рассвете на нашем берегу тревога – шум, пальба, гам. Беляки в ружье, к бою изготовились, в бинокли зыркают, высматривают. И видят, человек к ним плывет на лодке с той стороны. Это я и был. А красные, понятное дело, не хотят, чтоб перебежчик благополучно добрался – стрельбу устроили. Пару раз даже из мортиры пальнули. От снарядов я маленько ошалел – хоть и клали в стороне, а по воде от разрывов волны и грохот.

Выбрался я на берег, упал и лежу, прихожу в себя, а глазами шарю. Ага, пулеметная точка. Пушка не наша, по срезу и цвету, видать, английская или японская. Это одна дума. А другая страх нагоняет. Наслышаны были про их изуверства в контрразведке. Ладно, думаю, пока-то жив! Пока главное – глазеть побольше и запоминать.

А колчаковцы тут как тут. Взяли меня под ручки и на телегу бросили.

Привезли в штаб. Домина большой, кругом охрана. Ну, говорю сам себе, влип Спиридон. Отсюда не удрать, подстрелят вмиг. Обыскали меня и повели в дом, а там в кабинет заводят. За столом полковник. Важный – с плеча аксельбант, и ордена, и кресты на груди. А провожатые мои с почтением: «Ваше высокородие, перебежчик доставлен».

Полковник вежливо:

– Расскажите, кто вы такой? Почему бежали?

Отвечаю:

– Спиридон Драпак.

Он знак подал – мне стул под ноги, усадили, в сторону отошли, но глаз не спускают, затылком чувствую – опасаются.

А полковник помолчал и опять же вежливо, спокойно говорит, фамилия, мол, у тебя странная, никогда такой не слыхал.

– Точно, ваше высокоблагородие, – отвечаю. – Я тоже не слыхал. Фамилия от батьки перешла, а ему от деда. Может быть, предок драпака частенько давал?

Полковник ко мне близко-близко наклонился и шепотом: «А ведь и ты драпанул тоже. Понимаешь? Или это план какой-то?»

– Понимаю, – отвечаю. – План есть – надоело в окопах гнить, третий год с винтовкой бегаю. Ни поспать, ни поесть. Собачья жизнь, не человеческая, а тут опять заварушка назревает. Сердце чует, что погибну ни за грош. Мне бы до дому.

Капитан задумался, потом говорит:

– Домой мы тебя можем отпустить, даже коня дадим, провианту, если ты все честно расскажешь. И перво-наперво, какая такая заварушка тебя пугает?

– Я, – говорю, – рад стараться, ваше высокоблагородие. Все мне известно, потому что служил не где-нибудь, а в разведке.

Полковник виду не подал, что такая удача случилась.

– А не врешь, Драпак? – спрашивает.

– Нет, – отвечаю.

– А как докажешь?

– Как хотите, – говорю. – Хоть в стрельбе, хоть на коне.

Вот потеха была. Окружили меня со всех сторон. Вначале в мишень стрелял, потом на коне выкрутасы разные показывал, ну и борцов ихних уложил на землю скоренько. Даром, что худой был, не тело, а жила.

Назад меня в кабинет. Докладывают, так, мол, и так, ваше высокоблагородие, точно из разведки. Такие штучки только там могут делать. А если не из разведки, то все равно, солдат он не простой.

Полковник ко мне.

– Докладывай, Спиридон Драпак, численный состав, сколько огнестрела, есть ли артиллерия и как установлена, а главное – планы красных.

Тут я удивление разыграл.

– Ваше высокоблагородие, плохо разведка работает. Не знаете, что ли, еще вчера главные силы партизан перегруппировались на левый фланг, чтобы послезавтра, в крайнем случае через два дня врезать в том месте, где вы и не ожидаете.

Полковник от такого сообщения побледнел.

– Левый фланг у нас на 10 километров растянулся. В каком месте точно?

– Это мне, – отвечаю, – неведомо.

Он замолчал и тихо так, как будто сквозь зубы, говорит: «Не могут красные не учитывать, что на левом фланге у нас естественные преграды – сильное течение и крутые берега. Врешь, солдат, не станут они войско топить».

Второй раз мне страшно стало, но я и бровью не повел. Тут игра не на жизнь шла, я про то знал заранее.

– Ваше высокородие, вы спросили, я все, что знаю, говорю. Хотите – верьте, хотите – нет, а только завтра или послезавтра на центральном участке фронта бойцов поубавится.

– Ладно, – говорит капитан. – Отведите его в соседний кабинет, чтобы был под рукой для уточнений.

Охрану поставить приказал. Ну вот, думаю, счастье какое, охрана персональная. Сижу в соседнем кабинете, мне туда поесть принесли. Голод утолил, покурил, и даже веселее стало. Пока все чин-чинарем. Еще не поверили беляки, а может, и вовсе не поверят, но главное – засомневались. Крути не крути, раз новая версия, ее штаб должен учесть, проработать, ну, словом, принять или отбросить, чтобы впросак не угодить… Скорее всего, начнут проверять, а значит с ритма привычного собьются. Где проверить невозможно, начнут гадать. Может, даже разведку боем проведут. В любом случае мы уже в выигрыше.

Дверь скрипнула, заходит девушка. Ой, красивая такая, что с первого взгляда влюбился. И думать перестал, где нахожусь. Чуть свидание не назначил. Как, говорю, красавица, тебя сюда пропустили?

Она плечиком пожала, мол, здешняя, из Лиственничного, у полковника служит, варит, убирает.

Тут я огорчился. Все-таки в этом логове чего хорошего ждать молоденькой красавице.

Она мне тоже вопросик, почему стража у дверей.

Меня, говорю, стерегут. Она взглянула так с прищуром и спрашивает, что я за птица, если так охраняют.

Ну, думаю, специально девку прислали, чтоб выведать у меня все секреты. Только меня на мякине не проведешь. Перебежчик, мол, от красных. Пою в ту же дуду, что и у капитана на допросе. Только что план наступления красных раскрыл. За то обещали дать коня, добрых харчей и отпустить на все четыре стороны, а сейчас сижу, отдыхаю.

Варвара в лице сразу переменилась, поближе подошла да как треснет меня по лицу, потом еще раз: «Иуда», – говорит.

Охрана шум услыхала, в дверь. Что происходит? Я молчу, стыдно, девка поколотила. А Варвара как ни в чем не бывало убирает и приговаривает – приставал перебежчик, ишь, ухажер.

Охрана пригрозила и за дверь.

Эх, думаю, ерунда получается. Кажись, девка не врет, от души меня хлестанула. Объяснить бы ей все, да нельзя.

Полковник опять к себе потребовал. Сказал я Варваре «до свидания» и пошел.

Захожу в кабинет. Полковник спрашивает, карту читать умею?

– Как же, – говорю, – для разведки дело привычное.

Он меня пальцем поманил, чтоб я расположение частей показал.

Я к карте склонился и тут понял, что живым мне отсюда не выбраться. Оперативку передо мной раскинули, на ней все их военное хозяйство вплоть до пулеметика отмечено. Значит, не опасаются, что сбегу. Может быть, сразу же тут и прихлопнут. Они на это мастера великие. Тошно вдруг стало, в глазах потемнело. Одно утешенье, вспомнят словом добрым, был, дескать, Спиридон Тимофеевич, разведчик.

Полковнику я, конечно, ложные позиции показал.

– Спасибо, – говорит он, – солдат Драпак. Иди с богом на все четыре стороны, куда глаза глядят.

И адъютанту: дайте ему коня и провианту на двое суток.

Только я из кабинета вышел, смотрю, Варвара из соседнего, где я сидел, выглядывает. А больше ничего не помню. Меня сзади по затылку тюкнули.

Очнулся в подвале. Гадостно, во рту все пересохло, голова гудит, сыро, темно, дышать нечем.

Ох и били меня изверги в контрразведке. Получается, полковник мне не поверил, приказал вытрясти правду любой ценой. Вот они и старались, а я на своем стоял. К вечеру меня в подвал бросили, на рассвете, говорят, если не одумаюсь, пытать будут. Ремень с меня сняли, пуговки на штанах обрезали, чтоб я не убежал. Куда там. Оконце махонькое, стены толстенные, дверь прочная, славный мастер сработал. И часовой к тому же.

Лежу, от боли корчусь, даже про жизнь размышлять не могу. Обидно ведь, мало годочков пожил, ничего толком сделать не успел. Эх, неладица-нескладица.

Ночь тихая, каждый шорох, шажок сквозь решеточку слышен. Пробовал я с часовым поговорить, куда там, матюкнул меня пару раз – вот и вся наша беседа.

Потом чую: шепоток у дверей, потом погромче. Один голос грубый такой. Ясно дело, часовой, а второй голосочек мягкий, ласковый. Девка! И сердце прямо так екнуло. Варвара?!

Потом все стихло, а еще минуты через две слышу, что-то тяжелое на землю шлепнулось. Засов потихоньку отодвигается и на пороге, точно, Варвара стоит.

Обалдел я от радости. Броситься хочу к ней, обнять, но не могу, штаны-то не держатся!

Она мне:

– Солдатик, живой ли?

– Живой, – отвечаю.

– Ну-ка, помоги, – говорит, – охрану втащить да связать ему руки-ноги. Оглушила его.

Скоренько сделали это, я в его одежду переоделся. Обнял Варвару, и как влюбленные мы от белых за дозоры пробрались.

Вот, значит, какая история. Потом воевали, потом свадьбу сыграли. А за ту разведку наградили меня грамотой и именным оружием.

– Хорошая история, Спиридон. Мы с Ледоколом такие любим… Вот выйдем из ремонта, пригласим тебя на Байкал. Пойдешь в рейс с нами?

– Нет, Варвара не отпустит. Не любит моя оставаться дома одна…

Ледокол
Два подрядчика

…На строительстве Кругобайкальской и Ледяной железных дорог было много подрядчиков, в том числе Давид Кузнец, который проложил стратегическую магистраль по льду Байкала и брался за самые срочные подряды, без которых армия на Дальнем Востоке не смогла бы получать все необходимо в срок. И еще был Половинкин, имя, увы, назвать не могу (отчего-то его без имени представляли – подрядчик Половинкин, и здоровались с ним тоже без имени – господин Половинкин). Он укладывал пути между станциями Танхой-Слюдянка.

Первый частенько бывал у меня, совершая переезды по делам. Кузнец любил говаривать: «Хочу с высоты Ледокола на свою работу поглядеть».

Половинкин ничего не говорил, запрется в своей каюте первого класса и не выходит оттуда до самого окончания плавания.

Кузнец – не простой купец, первогильдейский. Знали его хорошо как углепромышленника, строителя крупных объектов, к примеру, моста через реку Селенга – он сам производил детали для железнодорожного мостового строительства. Еще Кузнец входил в число основателей спичечного производства в Иркутской губернии, будучи акционером «Товарищества паровой спичечной фабрики» в селе Усолье.

Любил деньгам счет, но на образование, музыкальную культуру, попечительство о тюрьмах жертвовал большие суммы. Кузнец слыл известным меценатом!

На доме, который он построил в Иркутске на Арсенальской улице для управления Забайкальской железной дороги, в его честь установлена мемориальная доска.

Желающих получать подряды на строительство рельсового пути через Байкал и гужевые перевозки было предостаточно. Вначале Кузнец выиграл оба подряда – так решила Правительственная комиссия. У победителя был опыт, отличные отзывы, наличие уже завершенных объектов, производственная жилка и… вполне приемлемая цена, по которой он был готов работать.

В последний момент гужевую переправу отдали другому…

На календаре 1901 год, но приближение войны с Японией чувствовалось по тому, как зачастили на Байкал и Транссиб высокие чины империи. Уже тогда думали о переброске грузов, строительстве складов, линиях связи и… соединении разрозненных участков Транссиба в единую магистраль.

Грянула война, и стало ясно: кроме Давида Кузнеца строить железную дорогу по льду Байкала некому. 24 января 1904 года он начал укладку рельсов от станции Байкал до станции Танхой. К середине февраля все работы, как и было обещано министру Хилкову, завершились.

Стройка «Ледянки» шла непросто. Приходилось все время что-то изобретать – Байкал постоянно «дышал». Так, когда стали появляться трещины во льду, их придумали перекрывать длинными брусьями, уложенными крест-накрест, а уж затем укладывать шпалы и рельсы.

Кузнец, кажется, работал без выходных. Купца благодарил Министр путей сообщения князь Хилков, но что еще важнее для иркутянина Кузнеца – его благодарили горожане. Иркутский купец Давид Кузнец, представитель еврейской общины города, получил в награду золотые часы из рук князя и звание потомственного почетного гражданина Иркутска по указу императора. В ту пору ему было 43 года…

Конечно, звание потомственного почетного гражданина он получил за всю свою деятельность. Он сделал еще немало добрых дел для Иркутска. Между прочим, именно на его средства была устроена астрономическая обсерватория на здании ВСОРГО. В 1905 году Давид Кузнец входил в исполнительную комиссию по организации городской милиции, заведовал возведением нового здания для престарелых евреев. Знаменитый дом на Арсенальской, современной улице Дзержинского, так и вошел в историю как Дом Кузнеца. Великолепный архитектурный памятник!

Я пережил Кузнеца. Он ушел совсем молодым в 1912 году. Как жаль, он мог еще столько сделать для Иркутска и его жителей.

Не то Половинкин. Он делал срочную укладку пути между станциями Танхой и Слюдянка. Запросил 48 000 рублей. Цена была явно завышена. Об этом писали в газетах. Капитан читал вслух и называл подрядчика «мироедом»: «Такая сумма, в виде только добавочной платы за укладку и балластировку пути, является исключительным фактом во всей постройке Кругобайкальской железной дороги. Срочная укладка пути совершалась и ранее. Как, например, на работах Куковского от станции Мысовой до Мишихи, но она никогда не превышала 500 рублей за каждую версту, между тем как каждая верста на работах Половинкина определялась 1180 рублей. Представляя такую баснословно огромную сумму добавочной платы, Половинкин обошел и такие расходы, как, например, очистку снега. За очистку каждой кубической сажени управление должно подрядчику 1 рубль 50 копеек, между тем как сам он уплачивает по 35 копеек.

Однако, несмотря на все выгоды для Половинкина данной подписки, качество работ в техническом отношении на участке Слюдянка – Танхой далеко не соответствует своему назначению…»

Наверное, потому город запомнил Кузнеца, хотя прошло столько десятилетий, и отметил его памятной доской. Половинкина никто не помнит…