Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Исполнительный комитет стал далеко не единственным новообразованным коллегиальным органом в Киеве.

Первая российская революция вызвала появление политической организации деятелей социалистических партий и рабочих – Петербургского совета рабочих депутатов. Образовался он 13 (26) октября 1905 года, в ходе всеобщей политической стачки, а 3 (16) декабря прямо во время заседания (председателем Совета тогда был Лев Троцкий) все депутаты были арестованы. Совет ушел в подполье, набрал новый состав, но очень скоро был снова разгромлен полицией, и в январе 1906 года окончательно прекратил существование.

Теперь о том краткосрочном опыте, естественно, вспомнили.

Уже 2 (15) марта состоялось совещание представителей групп рабочих, на котором было решено немедленно приступить к созданию киевского совета рабочих депутатов. 4 (17) марта в 12 часов дня в помещении народной аудитории, на Бульварно-Кудрявской, 26, состоялось первое заседание вновь образованного совета. Основное время ушло на выборы исполнительного комитета (по аналогии с Исполнительным комитетом Совета объединенных общественных организаций); в комитет вошло 35 (по другим данным – 45) человек⁷⁶. Председателем собрания был избран меньшевик Павел Незлобин, товарищем председателя – большевик Михаил Майоров (настоящее имя – Меер Биберман, уроженец Минской губернии). «Выборы происходили беспорядочно, никакой пропорциональности не было, все было случайно», – вспоминал Майоров. В Исполнительный комитет оказались избранными: председателем – тот же Незлобин, товарищами председателя – меньшевик Доротов и большевик Ермаков, которого вскоре заменил рабочий Андрей Иванов⁷⁷. В 9 часов вечера началось заседание вновь избранного исполнительного комитета, которое продолжалось до 3-х часов ночи⁷⁸.

Еще через неделю, 11 (24) марта, вышел первый номер газеты «Известия Киевского совета рабочих депутатов». На первой странице, кроме информационных сообщений, было напечатано нечто отнюдь не праздничное – текст известной песни «Похоронный марш», написанной А. Архангельским (настоящее имя Антон Амосов) примерно за сорок лет до того:

 
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу,
Вы отдали всё, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу!
 
 
Порой изнывали вы в тюрьмах сырых,
Свой суд беззаконный над вами
Судьи-палачи уж давно изрекли:
“Пойдете, гремя кандалами!” <…>⁷⁹
 

Песня эта стала одним из двух знаменитых похоронных маршей русского революционного движения (наряду с «Замучен тяжелой неволей»). В те дни в Петрограде готовились устроить торжественные похороны жертв революции⁸⁰, чем, возможно, и объясняется публикация (похороны, в конечном счете, состоялись несколько позже – 23 марта (5 апреля), на Марсовом поле⁸¹).

Затем образовался Совет солдатских и офицерских депутатов.

Константин Оберучев рассказывал о собрании офицеров для выбора членов Исполнительного комитета, состоявшемся в штабе округа. Это практически наверняка то же собрание, в котором участвовал и о котором рассказал Карум. С самого начала на заседании обозначились два течения. Одни (незначительное меньшинство) полагали, что нужно ограничиться выборами в Исполнительный комитет и на том разойтись. Вторые (подавляющее большинство) считали, что нужно здесь же, не выходя с собрания, создать новый революционный орган, Совет офицерских депутатов Киевского округа, с собственным исполнительным комитетом. «После долгих и страстных дебатов, – сообщает Оберучев, – во время которых кто-то из присутствующих выяснил свою политическую физиономию, были избраны два представителя в Исполнительный комитет объединенных общественных организаций [Карум и Лепарский. – С. М.], а кроме того настоящий состав представителей был объявлен Советом офицерских депутатов с правом делать свои постановления по разным вопросам военной жизни, и постановления эти представлять Командующему Войсками на утверждение и для отдачи после этого в приказе. Тут же был избран Исполнительный комитет Совета офицерских депутатов и составлено приветствие созываемому на следующий день собранию представителей солдат и пожелание совместной работы всем воинам гарнизона на общую пользу свободной родины»⁸².

На следующий день Оберучев присутствовал на собрании солдат, в казармах понтонного батальона. Это собрание было гораздо многочисленнее офицерского (что вполне естественно); если на первом число участников исчислялось десятками (по Каруму, их было около ста), то на втором – сотнями. Собрание продолжалось до раннего утра. И здесь были выбраны члены в Исполнительный комитет объединенных общественных организаций, а также, по примеру офицеров, решено было считать это собрание Советом солдатских депутатов, из состава которого избрать свой Исполнительный комитет.

Таким образом, наиболее вероятно, что Совет офицерских депутатов действительно образовался 7 (20) марта, Совет солдатских депутатов – днём позже.

Оберучев утверждал, что это было «первое открытое солдатское собрание с политической окраской»⁸³. Здесь возникает вопрос датировки. Если верить Каруму, то офицерское собрание в штабе округа состоялось 7 (20) марта, а солдатское собрание в казармах понтонного батальона – соответственно, 8 (21) марта. Но еще 5 (18) марта в Троицком народном доме (нынешнее здание Театра оперетты) состоялось собрание офицеров и солдат киевского гарнизона, на котором присутствовало около 3000 (!) человек. На этом собрании, разумеется, произносились многочисленные политические речи. Однако в репортаже о собрании не говорится, что на нём был образован какой-либо Совет⁸⁴.

Эти два совета вскоре объединились. Подполковник Онацкий, сапер, убедил генерала Бредова в целесообразности создания Совета офицерских депутатов, а также вошел в контакт с представителями солдатских депутатов и договорился об объединении. Новый Совет называли Советом солдатских и офицерских депутатов, просто Советом солдатских депутатов или Советом военных депутатов. Его председателем был избран солдат (до мобилизации – частный поверенный⁸⁵) Ефрем Таск⁸⁶ (по мнению Михаила Грушевского, «доволі зручн[ий] демагог і заїдл[ий] ворог українського руху»). В президиуме Совета был также будущий киевский городской голова, эсер Евгений Рябцов⁸⁷.

Киевские большевики пытались добиться слияния двух советов в один (подобно тому, как в Петрограде образовался один Совет рабочих и солдатских депутатов), но меньшевики и эсеры с этим не согласились, и в Киеве так и осталось два параллельных Совета⁸⁸. Они продолжали быть независимы друг от друга вплоть до ноября, и их политические позиции различались: если в Совете рабочих депутатов постепенно усилилось влияние большевиков, то в Совете солдатских депутатов преобладали меньшевики и эсеры, а большевистская фракция насчитывала 3–4 человека⁸⁹.

Трения возникали как между двумя Советами, так и между Советами с одной стороны и Исполнительным комитетом Совета объединенных общественных организаций с другой. К примеру, Совет рабочих депутатов в какой-то момент стал требовать смещения нового командующего военным округом полковника Оберучева «из-за неблаговидных действий по отношению к рабочим». Однако реальная власть была у Исполнительного комитета, и смещение не состоялось⁹⁰. С другой стороны, Советы не могли открыто враждовать с комитетом – в частности, потому, что получали от него деньги. На одном из первых заседаний Исполнительного комитета, 5 (18) марта, было решено ассигновать Совету рабочих депутатов 3000 рублей. 19 марта (1 апреля) комитет рассмотрел срочное заявление представителя Совета солдатских депутатов об ассигновании 10 000 рублей на организационные нужды. Решено было «открыть кредит в 10 000 руб., а пока выдать 3000 руб.»⁹¹. Впрочем, Советы финансировались не только властью. Так, в первую же неделю существования Совета рабочих депутатов издатель «Киевской мысли» Р. К. Лубковский пожертвовал в фонд этого Совета 10 000 рублей⁹².

Обывателям в какой-то момент показалось, что Совет рабочих депутатов стремится к власти – получи он ее, в городе возникло бы двоевластие. Эти опасения в начале апреля развеял сам же Совет, заявив, что к власти он никоим образом не стремится и отрицательно относится к «непримиримой политике Ленина» (Ленин тогда же и сформулировал свои «апрельские тезисы», включавшие в себя требование «Вся власть Советам»). Тогда же, с 7 (20) апреля, Совет рабочих депутатов, Совет солдатских и офицерских депутатов, а также коалиционный студенческий совет стали «соседями» Исполнительного комитета: все эти организации разместились в бывшем царском дворце⁹³.

То, что впоследствии назовут «властью Советов», на самом деле будет в значительной мере диктатурой партии. Это будет после того, как большевики выиграют гражданскую войну. Но в марте 1917 года такой исход представлялся не то что не очевидным – скорее невероятным. Большевики только включились в политическую борьбу.

Киевская социал-демократическая организация на момент выхода из подполья, сразу после революции, насчитывала до двухсот человек – причем в это число входили как большевики, так и меньшевики. Первое легальное собрание этой организации состоялось 6 (19) марта в той же Народной аудитории на Бульварно-Кудрявской, под председательством Михаила Майорова. Секретарем организации был избран большевик Исаак Крейсберг. На первом же собрании большевики и меньшевики, вполне по Ленину, «размежевались», и меньшевики перешли в другое помещение. Большевики (которых, вопреки названию, было меньше, чем меньшевиков – и во всей тогдашней России, и в Киеве), в свою очередь, стали выстраивать свои структуры. Записаться в члены партии в марте можно было в трех местах: на Бульварно-Кудрявской, 26, на Паньковской, 17 и в Лукьяновском народном доме (позднее Клуб трамвайщиков, Дегтяревская, 5)⁹⁴. Появились районные комитеты, а впоследствии – общегородской киевский комитет. Именно тогда на киевскую политическую сцену вышли многие из участников будущих бурных событий: Лаврентий Картвелишвили, Александр (Саша) Горвиц, Владимир Затонский, Виталий Примаков, Андрей Иванов, Ян Гамарник, Георгий Ливер. Начали выпускать газету «Голос социал-демократа». В Киев прибыли будущие лидеры украинских большевиков – супруги Георгий Пятаков и Евгения Бош.

Сами большевики признавали, что народные массы поначалу были настроены не в их пользу. Как в Советах, так и в профсоюзах и на предприятиях преобладали меньшевики. Первым профсоюзом, который большевикам удалось подчинить себе, оказался союз портных. Из крупных предприятий наименее «большевизированным» на первых порах был завод Гретера и Криванека; по совпадению (или в назидание?), именно его через пять лет назовут заводом «Большевик». Первым предприятием, которое завоевали (мирным путем) большевики, стал оружейный завод на Печерске, более известный как «Арсенал»⁹⁵. Вскоре он станет настоящей цитаделью киевского большевизма.

Наконец, в те же мартовские дни в Киеве, рядом с Золотыми воротами, произошло событие, в значительной мере определившее дальнейший ход украинской истории.

История сохранила имя человека, чьими усилиями был создан орган, поначалу бывший чем-то вроде клуба, но вскоре ставший парламентом нового государства. Максим Синицкий, киевский адвокат, в 1915 году помощник присяжного поверенного⁹⁶, был не очень заметным человеком, однако талантливым организатором. «Бiльшiсть нiколи й не передбачала, – вспоминал Василий Королив-Старый, украинский писатель, хорошо знавший Синицкого, – що цей ласкавий i приязний чоловiк, що з’являється тут i там, лагiдно розмовляючи з зустрiчними <…> фактично порядкує всiєю громадою, дає напрям зборам, непомiтно диригує програмом <…> Синицький майстерно умiв зробити все непомiтно, старанно приховуючи свою керуючу руку. Це був з природи режисер, котрий не виходить на кон, знаходючи собi й за лаштунками сатисфакцiю у власнiй свiдомостi, що справа, котрiй вiн вiддано й невтомно служить, переведена так, як того вимагають обставини»⁹⁷.

Синицкий жил в старом городе – на Владимирской, 39, у Золотых ворот⁹⁸. В 1905 году, когда первая российская революция принесла ростки свободы, в Киеве был основан украинский клуб «Родина», насчитывавший 12 человек. Синицкий стоял во главе инициативного кружка, но председателем клуба стал не он, а композитор Николай Лысенко. В числе членов клуба, кроме Максима Синицкого, была Ольга Косач (она же Олена Пчилка), мать Леси Украинки⁹⁹. В 1914 году всякому «вольнодумству», в том числе украинскому, в империи пришел конец. Синицкий был членом комитета по сооружению памятника Тарасу Шевченко в Киеве (в этот же комитет входили и Федор Бурчак, и Николай Страдомский)¹⁰⁰; памятник планировали открыть к 100-летию со дня рождения поэта, но, как объяснили киевлянам из Петербурга, «есть мнение», что этого делать не следует.

28-го февраля (13-го марта), узнав о телеграмме Бубликова, Максим Синицкий тотчас же начал действовать. На следующий день он организовал совещание представителей украинских организаций в доме Евгения Чикаленко (известного к тому времени мецената, издателя украинской газеты «Рада», выходившей в Киеве в 1906–1914 годах). На этом «всенародном» совещании присутствовало… 27 человек. Синицкого отнюдь не смутило отсутствие массовости. Еще через день в помещении клуба «Родина»[4]4
   От украинского «роди́на» – семья. По-видимому, благодаря такому названию клуб избежал закрытия: представители администрации считали, что это русское слово «рóдина».


[Закрыть], на Владимирской, 42, уже стояла пишущая машинка и была организована украинская революционная «ставка».

Синицкий рассудил: прежде всего нужно «разбудить» Украину. Распространить информацию о наличии некоего координирующего ядра. И принял решение. Василий Королив-Старый рассказывал:

І Синицький зважується атакувати нашого ворога – жидівську – «Київську Мисль», щоб на її гадючих шпальтах знайти притулок для українського організуючого голосу, через неї пустити по всій Україні велику українську акцію, котра ще ледве-ледве зачинала закреслюватись в мріях чинного київського українського суспільства.

– Афера!… Афера, Максиме!…

– А все таки, сідайте, товаришу, за машинку…

Починалася сцена з «Пісні в лицях».

– «Во первих, що ж писать»?

– Пиши, я буду диктувать… Пишіть: «Товариство українських поступовців»… Ні, не так. Пишіть: «Об’єднання українських громадських…» Ні… Почекайте!… «Центральне українське об’єднання»… Та, ні ж бо! Візьміть новий аркуш.

– «Во первих, що ж писать?»

– Пишіть, по московському: «Центральная Украинская Рада, обсудивъ… і т. д.»

Титул було знайдено. Назва першого українського парламенту народилась…

Слово «Центральная» было ключевым. Синицкий абсолютно верно рассчитал: увидев слово «Центральная», украинцы на местах воспримут этот новый орган как тот самый центр, вокруг которого им следует объединиться (решив, что, возможно, украинских рад уже много – хотя на самом деле их больше не было ни одной!)¹⁰¹. Задача объединения была исключительно важной. По воспоминаниям Михаила Еремеева, секретаря Центральной Рады, накануне революции «українці залишилися вірними своїй віковічній тактиці йти вроздріб і, замість того, щоб утворити один-два поважних органів [имеются в виду печатные органы. – С. М.], <…> наплодили пару десятків ефемерних публікацій»¹⁰².

Расчет сработал. 4-го (17-го) марта на страницах «Киевской мысли» – как бы ни расценивал ее Королив-Старый, она была газетой либерального направления – действительно была опубликована заметка «Среди украинцев»¹⁰³. Менее известно, что эта же заметка, практически слово в слово, была того же числа опубликована и в «Киевлянине»¹⁰⁴. Мы не знаем, сам ли Синицкий отнес материал в редакцию последнего (остается только догадываться, в каких выражениях охарактеризовал бы эту газету Королив-Старый), или же редакция «Киевской мысли» передала заметку коллегам-конкурентам. Приведем полный текст заметки в «Киевлянине»:

Воззвание украинских представителей. Вчера вечером состоялось многолюдное собрание представителей[5]5
   В «Киевской мысли» после слова «представителей» присутствует слово «украинских».


[Закрыть] местных и некоторых провинциальных организаций и групп. Всего присутствовало свыше 100 человек, в том числе представители украинских организаций всех местных высших учебных заведений и рабочих групп. По прочтении телеграмм и личных сообщений представителей, собрание единогласно приветствовало образование нового правительства и постановило оказывать ему всяческое содействие. Были выбраны представители в числе 10 человек для участия в городском и других комитетах, где потребуется представительство украинских организаций. Собрание очень горячо приняло предложение «Центральной Рады» о посылке депутации в Петроград для заявления новому правительству о неотложных нуждах украинского народа. Также принято предложение о принятии мер к немедленному возобновлению украинской прессы. В связи с последним постановлением проектируется выпуск приостановленной 20 июля 1914 г.[6]6
   В «Киевской мысли» фраза «приостановленной 20 июля 1914 г.» отсутствует.


[Закрыть] ежедневной газеты «Рада». В заключение постановлено выпустить от имени объединенных украинских организаций к широким массам городского и сельского[7]7
   В «Киевской мысли» после слова «сельского» присутствует слово «населения» (очевидно, пропущенное здесь по недосмотру).


[Закрыть] воззвания о необходимости поддержания полного порядка и спокойствия и содействия возможному ослаблению остроты продовольственного вопроса.

Хотя «рада» переводится как «совет», название «Центральная Рада» с самого начала закрепилось и в русском языке; название «Украинский Центральный Совет» встречается лишь эпизодически: в репортаже «Киевской мысли» об украинской манифестации в Киеве 19 марта (1 апреля)¹⁰⁵, в протоколе Исполнительного комитета за 3 (16) апреля¹⁰⁶.

Итак, 3 (16) марта – первый день существования Центральной Рады. Через два дня она отправила приветственные телеграммы председателю Совета министров князю Львову и министру юстиции Керенскому, а также телеграмму провинциальным организациям¹⁰⁷. Еще через несколько дней был заочно избран ее председатель – корифей украинского национального движения профессор Михаил Грушевский, который в тот момент находился в Москве. До возвращения Грушевского в Киев на заседаниях председательствовал Федор Крыжановский. 9‑м (22‑м) марта датируется первый известный протокол заседания Центральной Рады. На этом заседании было объявлено, что Грушевский уведомлен о своем избрании, а также принято решение «в свій час реквізувати [! – С. М.] бувший царський палац, а поки що домагатись, щоб ЦР [було] передано Педагогічний музей»¹⁰⁸. Того же числа было издано первое воззвание Центральной Рады к украинскому народу. «Уперше, Український тридцятип’ятимільйонний народе, ти будеш мати змогу сам за себе сказати, хто ти і як хочеш жити, як окрема нація», – провозглашалось в воззвании. Был в нём и призыв к введению украинского языка в школах и правительственных учреждениях. 25 марта (7 апреля) это воззвание было опубликовано в первом номере новой украинской газеты «Нова Рада»¹⁰⁹, которая позиционировала себя как продолжение газеты «Рада», выходившей под редакцией Евгения Чикаленко с 1906 по 1914 год (она была закрыта через три дня после вступления России в Первую мировую войну). Главным редактором новой газеты стал Андрей Никовский.

Андрей Никовский (1885–1942)

Правда, объединить всех выдающихся деятелей украинского движения Центральной Раде так и не удалось. Традиционная разобщенность украинцев дала о себе знать. В первые же дни возник конфликт между вновь созданной Радой и «старой гвардией» – Товариществом украинских прогрессистов (Товариство українських поступовців, ТУП). Эта прежде тайная организация, созданная в 1908 году, позиционировала себя как надпартийная. Грушевский до своего ареста в 1914 году был одним из ведущих деятелей ТУП. В марте 1917 года на первых ролях в этом товариществе были Сергей Ефремов, Дмитрий Дорошенко и Людмила Старицкая-Черняховская. На своем собрании ТУПовцы решили, что именно вокруг их товарищества должен быть сформирован будущий центральный украинский орган. Этому решительно воспротивились украинские социал-демократы, во главе (на тот момент) с Дмитрием Антоновичем. ТУПовцы выдвинули Дорошенко, которого поддерживала Старицкая-Черняховская, на пост товарища председателя Центральной Рады. Но при голосовании Крыжановский собрал больше голосов, на что Дорошенко обиделся и вообще отказался от участия в деятельности Рады¹¹⁰; еще и позже он, по словам Грушевского, на Центральную Раду «дулся»¹¹¹. Ефремов стал главным публицистом «Новой Рады»¹¹², которая, несмотря на свое название, деятельность Центральной Рады не всегда и не во всём поддерживала.

Людмила Старицкая-Черняховская (1868–1941)

Михаил Грушевский (1866–1934)

Начиная приблизительно с 6 (19) марта, Михаилу Грушевскому в Москву стали приходить телеграммы с призывами приехать в Киев. «Коли сі телеграми зачастили, – вспоминал профессор, – і в них з’явились уже вирази, що мене кличуть як формально вибраного голову, котрого присутність потрібна, щоб прийняти провід – не пам’ятаю, чи названа там була Центральна рада, чи загально згадана якась громадська організація, – се переконало мене, що українське життя вийшло з летаргіі, і справді треба кидати всі недокінчені праці, і недокінчений друк “Хмельниччини”, і недопломбовані зуби та поспішати до Києва». Правда, он не мгновенно принял решение выехать – потому что не был уверен, что его может ждать по приезде. Дело в том, что в Москве Грушевский был в ссылке. Киевская администрация имела заслуженную репутацию, дипломатически выражаясь, консервативной, и, как полагал профессор, «стара воєнна диктатура в особі мого старого приятеля генерала Ходоровича» вполне способна была доставить ему неприятности. Кто-то посоветовал Марии, жене Грушевского, проконсультироваться по этому поводу с Оберучевым. Тот не дал (и не мог дать) никакой официальной информации, но высказался в том плане, что, хотя ссылка Грушевского формально не отменена, его возвращение, вероятно, не вызовет никаких репрессий. Только тогда Мария Грушевская посоветовала соратникам мужа телеграфировать ему – от ее имени и за ее счет – и призывать его как можно скорее вернуться в Киев¹¹³. 9 (22) или 10 (23) марта Грушевский принял решение об отъезде из Москвы.

Свободно купить билет на поезд уже нельзя было; с получением ордера на билет Грушевскому помог издатель Яков Шеремецинский. Поставив временную пломбу и спешно собрав вещи, вечером в субботу, 11 (24) марта Грушевский выехал с Брянского вокзала (нынешний Киевский вокзал в Москве) в Киев¹¹⁴. Ехал он, по всей видимости, скорым поездом № 1, через Брянск, Навлю, Хутор-Михайловский, Конотоп (тем же путём, что и сейчас), прибывавшим в Киев на следующий день в 6 часов вечера¹¹⁵.

Грушевскому досталось маленькое купе первого класса. Покормил его сосед, мобилизованный молодой певец, возвращавшийся на фронт: сам профессор, «летая по городу» перед отъездом, не успел купить еды. Зато он успел забрать старинные книги. Устроившись на ночлег на верхней полке, он положил под подушку «Заблудовский апостол» 1569 года.

Ночь прошла спокойно. Около семи часов утра Грушевский проснулся, тихо вышел из купе и в коридоре, в очереди в клозет, застал молодую девушку из соседнего купе – прислугу румынской эмигрантской семьи. Помывшись и вернувшись в свое купе, Грушевский стал приводить в порядок вещи, как вдруг услышал из соседнего купе крики по-румынски: «Foco! Foco!»[8]8
   «Огонь! Огонь!» [рум.]


[Закрыть].

Как оказалось, молодая румынка зажгла в купе сухой спирт, чтобы разогреть молоко для ребенка, а сама вышла в коридор на утренние процедуры. Пока она ждала в очереди, спиртовка и тренога с молоком опрокинулись от толчка поезда и упали на пол. Огонь мгновенно перекинулся на подстилки в купе и на сиденья. Выглянув в коридор, Грушевский увидел, что из соседнего купе вырывается огонь и дым.

Поднялась тревога. Стали звать проводника и искать стоп-кран, чтобы остановить поезд. Долго не могли найти. Поезд мчался полным ходом, и движение воздуха раздувало огонь. Грушевский схватил деревянную коробку и корзинку своих вещей и вынес из купе. Поезд наконец остановился. Грушевский выбросил спасенные вещи на снег и попытался пробиться назад в купе, чтобы вынести остальное. Но было поздно. Купе было в дыму и огне, ничего не было видно. У профессора загорелась борода.

Вагон тем временем отцепили от поезда, и через пять минут он сгорел дотла. Вся одежда и белье, которые Грушевский взял с собой, сгорели – но, что гораздо хуже, сгорели рукописи и коллекция старинных книг. Особенно было жалко «Апостола»…

Пассажиров довезли до Брянска (пожар случился недалеко оттуда) и дали им, вместо сгоревшего, вагон третьего класса, переполненный отпускными солдатами. Грушевский дал телеграмму в Киев приблизительно следующего содержания: «Вагон згорів, їду далі, приїду на ніч». Цензура вычеркнула фразу о пожаре, которая якобы намекала на саботаж, и – вспоминал автор – «так покрутила зміст, що мало що з нього можна было зрозуміти, крім того, що я таки їду».

В Киеве на вокзале Грушевскому готовили торжественную встречу. Собрались к назначенному времени – но, узнав, что поезд задерживается и придет неизвестно когда, видимо, глубокой ночью, разошлись по домам. Ушла и семья профессора.

Поезд прибыл около двух часов ночи на 13 (26) марта. На вокзале было пусто, ни одного извозчика. Сдав спасенные вещи в камеру хранения, Грушевский пешком, без калош (они сгорели!) пошел к себе на Паньковскую. Ночью он не мог узнать киевские улицы и блуждал, пока наконец не попал домой…¹¹⁶

Через два дня после приезда в Киев председатель Центральной Рады впервые пришел на свое новое рабочее место.

Еще до приезда Грушевского Центральная Рада переехала в здание Педагогического музея, чему поспособствовал Николай Порш (занявший, как мы помним, в тот же период должность комиссара собраний и помещений). Будущий парламент получил в здании одну комнату, которая впоследствии – когда Рада получила в свое распоряжение всё здание – стала кабинетом Грушевского, и темный коридор, в который выходили двери из комнат. Правда, для больших собраний через некоторое время получили разрешение пользоваться большим залом музея. Соседняя большая комната – будущий зал совещаний президиума Рады – была кабинетом помощника попечителя учебного округа. Еще несколько комнат занимали собственно музей и библиотека, а все помещения верхнего этажа были реквизированы для школы летчиков-наблюдателей – «дуже неприємного сусіда, під дуже пильним наблюдєнієм котрого чули ми себе весь час, – вспоминал Грушевский. – По сінях і входах товклась якась офіцерня – чорт його зна крилось під її мундирами, а траплялось часом і таке, що під час довірочних нарад Центр[альної] ради, в великий залі-аудіторії, відчинялось яке-небудь горішнє віконце, і відти з’являлась голова котрого-небудь “наблюдателя”, або необережний шелест виявляв чиє-небудь “наблюдєніє”. На чолі школи стояв полковник Гаммер, перекладений для кращого вигляду на “Молотова”[9]9
   Немецкое слово «Hammer» переводится как «молот».


[Закрыть], груба скотина, котрий попсував нам немало крові і не хотів уступитись навіть тоді <…>, коли саме вище воєнне начальство, у котрого Центральна рада зажадала опорожнения будинку, наказало школі переїхати кудись до Криму»¹¹⁷.

13 (26) марта на заседании Центральной Рады приняли решение повесить на здании Педагогического музея украинский национальный флаг¹¹⁸.

О своем первом приходе в Центральную Раду Грушевский вспоминал:

Першого ж дня Ф. І. Крижановський був у мене – офіціально, як заступник голови Ц[ентральної] ради, повідомив, що Ц[ентральна] рада чекає мого прибуття як голови на своє засідання в своїм новім приміщенню в Педагогічнім музею, де паралельно, саме того дня, здається, розпочинає свої наради кооперативний з’їзд Київщини, на котрий мене теж запрошують. Я подякував і заповів свій прихід на другий день, тому що здороживсь, та й не маю в чім вийти після свого пожару. Другого дня в передвечірнім часі, коли збиралася Ц[ентральна] рада, я пішов з своєю донькою, як особою обізнаною з новими революційними порядками, на се більш ніж скромне зібрання.

<…>

Коли я прибув на перше засідання Ц[ентральної] ради, в пам’ятний для мене день 14 березня (мартівських ід, котрих наказано було боятись Цезареві), перейшовши ефектну залу сього будинку, котру я бачив уперше, скромно роздягнувшись у «дедушки Бориса» – служителя учебного округа, я прийшов в більш ніж скромні покоїки, заставлені простими лавками, з таким же простим столом посередині, і застав там тодішню раду¹¹⁹.

На первый взгляд, «першого ж дня» – это в день приезда Грушевского в Киев, то есть 13 (26) марта, и тогда второй день – это, как и сообщает автор, 14 (27) марта. Но здесь его необходимо поправить.

Иды в римском календаре – это день в середине месяца; в длинных месяцах, в том числе в марте, он приходился на 15‑е число¹²⁰. «Бойся мартовских ид», – якобы предупредил Цезаря знаменитый римский предсказатель Спуринн за несколько дней до их наступления. Идя в этот день в Сенат, Цезарь встретил Спуринна. «Вот видишь, мартовские иды пришли, а я жив», – пошутил Цезарь. «Пришли, но не прошли», – мрачно ответил прорицатель. Через несколько минут на заседании Сената заговорщики убили Цезаря. Было это 15 марта 44 года¹²¹.

Киевский губернский кооперативный съезд открылся в здании Педагогического музея 14 (27) марта, в 5 часов вечера¹²². Наконец, протоколы Центральной Рады свидетельствуют: на заседании 13 (26) марта, под председaтельством Крыжановского, было решено назначить следующее заседание на 15 (28) марта, на 8 часов вечера¹²³.

Итак, Крыжановский, очевидно, посетил Грушевского не в первый, а во второй день после его возвращения в Киев, 14 (27) марта. На следующий день, в мартовские иды, 15 (28) марта, вечером Грушевский пришел в Центральную Раду. Под горячие приветствия собравшихся он занял место председателя¹²⁴.

В президиум Центральной Рады вошли: заместитель председателя – Владимир Науменко (который, однако, появился на заседании один раз и больше в работе Рады не участвовал¹²⁵), товарищ председателя – Дмитрий Антонович, писарь – Сергей Веселовский, казначей – Владимир Коваль. Было создано девять комиссий: 1) финансовая (председaтель – Коваль), 2) правовая (Ткаченко), 3) школьная (Стешенко), 4) агитационная (Веселовский), 5) редакционная (Стешенко), 6) по печатным делам (Скрипник), 7) манифестационная (Антонович), 8) информационное бюро (Шульгин), 9) пресс-бюро (Вус)¹²⁶. Было принято решение созвать на 6–8 (19–21) апреля в Киеве общеукраинский конгресс, который бы избрал постоянных членов Центральной Рады¹²⁷.

19 марта (1 апреля) вышел в свет первый номер новой газеты «Вісти з Української Центральної Ради». На заседании 20 марта (2 апреля) было решено послать делегацию в Петроград, к Временному правительству, с тем, чтобы она вернулась в Киев до общеукраинского конгресса; на следующий день постановили, что делегация должна отправиться 25 марта (7 апреля)¹²⁸. Делегация в столицу действительно отправилась, но значительно позже – в мае, когда Рада чувствовала себя гораздо сильнее.