Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Действия Центральной Рады вызвали трения не только между Киевом и Петроградом, но и в самом Киеве. Уездные учреждения Киевского уезда (общественная, земская, продовольственная и земельная управы) сразу же признали Центральную Раду высшим украинским правительственным учреждением и решили впредь всю переписку с Временным правительством вести через Центральную Раду²⁸⁶ (подобно тому, как раньше общение с Советом министров осуществлялось через губернатора и генерал-губернатора). Городские власти повели себя иначе.

До революции города по административной линии подчинялись губернатору – представителю правительства; исключение составляли несколько городов (Санкт-Петербург, Москва, Одесса, Севастополь, Николаев и др.), которые не находились в подчинении соответствующих губерний, а составляли отдельные административные единицы; над каждым из этих городов вместо губернатора стоял градоначальник. И те и другие назначались императором. После революции все они были заменены на комиссаров Временного правительства.

В Киеве вопрос о введении градоначальства был поднят еще в 1912 году²⁸⁷ и «принципиально решен» к началу 1917 года²⁸⁸. Наконец, 15 (28) июня, в тот же день, когда был создан Генеральный секретариат, состоялись выборы комиссара Временного правительства по Киеву, который тем самым ex officio должен был исполнять обазанности председателя Киевского исполнительного комитета. Таким образом, Киев переставал подчиняться губернии, становясь, в прежней терминологии, градоначальством. На выборах Николай Страдомский получил 12 голосов, Леонид Карум – 1, и две записки было подано пустыми. Итак, Страдомский остался в прежней должности, которую он занимал со дня возникновения Исполнительного комитета, и одновременно стал первым комиссаром Киева. В украинском вопросе он обозначил свою позицию как «автономист»²⁸⁹.

Днем позже состоялось объединеное заседание исполнительных комитетов Совета объединенных общественных организаций, советов рабочих, солдатских депутатов и коалиционного студенчества, на котором обсуждался один вопрос: отношение местных органов революционной власти к Универсалу Центральной Рады. Большинство ораторов в том или ином аспекте возражали против «демарша» украинцев. Открывший прения представитель студенчества Баткис заявил, что «ответственные политические документы пишутся не всегда ответственными людьми». Большевик Крейсберг назвал украинское движение, и соответственно тон Универсала, «шовинистическим». Полковник Чехович резонно заключил: «по украинскому вопросу собираются, толкуют, печатают резолюции, а украинское движение идет себе вперед. Это происходит потому, что мы все время плетемся в хвосте». Против украинского движения высказались капитан Карум и поручик Лепарский. Лишь Лев Чикаленко, член Центральной Рады, заявил: «До тех пор, пока организованная демократия меньшинства не признает, что <…> воля большинства выражается органами украинской демократии, до тех пор трудно будет найти общий язык и договориться. <…> Пока Центральная Рада говорит лояльным языком, но, может быть, наступят времена, когда ей придется заговорить другим языком». Украинцы не очень надеются на созыв Учредительного собрания, добавил оратор, и призвал признать Центральную Раду как орган большинства Украины, имеющий фактическую власть. Итогом заседания стало решение… образовать редакционную комиссию для выработки резолюции по поводу Универсала²⁹⁰.

Была высказана идея еще одного объединенного заседания, на этот раз с участием руководства Центральной Рады. Но камнем преткновения стал уже первый вопрос: где это заседание провести? Исполнительный комитет, продолжая считать себя высшей властью в городе, полагал, что следует вызвать на ковёр Грушевского и К°, как это уже было сделано в апреле. Те, в свою очередь, не считали нужным идти к представителям организации, которую они уже не воспринимали как власть над собой:

Центральна Українська Рада, заслухавши предложення Комітету прийняти участь у спільному засіданні з Комітетом, постановила:

зважаючи на те, що ні з листа Комітета, ні з відповіді Голови Виконавчого Комітету п. Страдомського – не ясно для чого власне має бути скликане те засідання і що на ньому буде обговорюватись – от участі у тому засіданні одмовитись.

Маємо за честь разом з тим повідомити, що засідання Ц. Ради одбіваються щотижня по понеділкам, середам і пятницям од 8 до 10 години вечером у Педагогічному Музеї і на усі запитання, що стосуються до компетенції Ради, охоче даються пояснення²⁹¹.

Алексей Гольденвейзер вспоминает о «нескольких бесплодных заседаниях с украинскими представителями», после которых, по предложению Лепарского, состоялась встреча не просто на нейтральной территории, но и в замечательном киевском стиле – на воде. 19 июня (2 июля), в 6 часов вечера, большой пароход «Владимир Святой» отчалил от пристани и направился вверх по Днепру в сторону Межигорья. На борту были представители Исполнительного комитета, Центральной Рады, обоих Советов и других организаций. Грушевского на этой встрече не было; высшим представителем Центральной Рады был Винниченко. Почетными гостями были командующий войсками Киевского военного округа Оберучев и городской голова Бурчак.

Поначалу прибывшие разбились на группы, но по ходу прогулки, как отметил репортер, «настроение стало понемногу приподниматься, и отчужденность, существовавшая в начале между отдельными группами, стала как будто бы исчезать. Вот раздался характерный треск кинематографического аппарата: началась фотографическая съемка на пленку участников прогулки <…> Это окончательно ликвидировало замечавшуюся в начале отчужденность[,] и мало-помалу завязалась общая беседа». Вскоре полил сильный дождь, и участники переместились с верхней палубы в закрытое помещение, где был сервирован обед. Первый тост произнес доктор Фрумин – «за наступление на фронте и за братание в тылу»²⁹². Накануне, 18 июня (1 июля), началось стратегическое наступление русской армии («наступление Керенского»), которое было замечательно подготовлено, но менее чем через три недели провалилось из-за катастрофического падения дисциплины в войсках. Это было последнее наступление русских войск во время Первой мировой войны²⁹³.

Обед не мог не поспособствовать взаимопониманию. Тосты произносились один за другим, причем наиболее мощным «ура» был встречен тост за А. Ф. Керенского. Организатор встречи Лепарский в своем тосте призвал представителей российского социалистического движения и украинской демократии «найти общий язык». Присутствовавший на прогулке Гольденвейзер вспоминал, что Лепарский, кроме того, «распева[л] песни во всю свою богатырскую грудь». О преодолении взаимного недоверия, необходимости соглашения говорили и другие ораторы. Наконец выступил Винниченко. «Мы полагали, – сказал он, – что в переживаемый нами момент общей разрухи, воцаряющейся анархии, наш долг спасти от гибели часть организма, полагая, что спасая часть, мы спасаем весь организм. Мы, представители демократии, заговорили на разных языках. Что же, доведем дело до кулачной расправы или до дружеского рукопожатия?..» Слова его были встречены шумными аплодисментами.

Наконец дождь закончился, участники прогулки вернулись на открытую палубу, где при свете полной луны состоялся импровизированный митинг. И здесь Винниченко, которого, как вспоминал Гольденвейзер, «чарующая обстановка заставила немного разоткровенничаться», произнес еще одну речь. Собравшиеся услышали, что среди украинцев имеется течение, и довольно значительное, «которое рекомендует вместо длинных переговоров с Временным Правительством, – о г о л и т ь ф р о н т, отозвав украинцев из воинских частей. Жуткое впечатление произвели на нас эти слова… Если Временное Правительство будет продолжать упорствовать, – сказал Винниченко, – умеренные элементы украинства окажутся бессильными в борьбе против этого течения»²⁹⁴.

Речь, таким образом, шла о своеобразном шантаже Временного правительства. Правда, в тот момент эта фраза обернулась против ее автора, а также бросила тень на всё украинское движение.

Согласно Церетели, Винниченко имел в виду, что неуступчивость правительства по отношению ко вполне умеренным требованиям Рады «усиливает в среде украинцев течение, видящее спасение Украины в военном поражении России; она порождает сепаратистов и германофилов, утверждающих, что добром от России Украина ничего не добьется, но что она много сможет получить, если откроет фронт немцам, т. к. с Украиной, оккупированной германцами, Россия заговорит тем же языком, каким она заговорила с Польшей»²⁹⁵. Как вспоминал Грушевский:

Винниченко потім попав у велику халепу, коли його фраза, що ми могли б одним словом відкликати українців з фронту й оголити його, була розтолкована так, що українці стоять на такій «отзовистській» позиції, і всяко потім відкликав й роз’ясняв свої слова. А тим часом се було перше питання, з котрим люди звертались до українських агітаторів і представників²⁹⁶.

И еще раз:

«Принаймні він [Винниченко. – С. М.] дуже нерадо давав пояснення про підхоплену справоздавцями його фразу про план деяких українців – відкликати українських вояків з армій і відкрити фронт; мені самому довелось бути свідком, як сердито дер він за президіальним столом записочки з запитаннями на сю тему»²⁹⁷.

Разумеется, никто из участников процесса тогда не представлял себе, что восемь месяцев спустя Украина действительно будет оккупирована немцами…

На следующий день после прогулки (которая затянулась за полночь) во дворце – то есть, опять-таки, на территории Исполнительного комитета – состоялось еще одно объединенное заседание. На этот раз украинскую сторону представлял Грушевский. «Центральная украинская рада, – сказал он, – еще не имела случаю обсуждать те мысли, которые возники на собеседовании во время прогулки по Днепру. <…> Необходимо забыть все разноречия и стремиться к тому, чтобы установить единство революционной демократии <…> [М]ы все время стояли на необходимости полного доверия [Временному] правительству, мы все время стояли за тесное содружество с ним. К сожалению, правительство неправильно ориентировалось в наших требованиях. Сейчас Временное Правительство как будто несколько сознает свою ошибку. Сейчас наше сотрудничество с Временным Правительством возможно только при условии, если оно сознает свою ошибку и создаст такие условия, при которых совместная работа будет возможна»²⁹⁸.

Итак, в Киеве было достигнуто если не согласие, то по крайней мере понимание необходимости согласия. Впрочем, именно в эти дни зародился еще один конфликт, который спустя несколько месяцев обернется большой кровью.

1.2. Неспокойное лето (июнь – август 1917)

18-го июня (1-го июля) состоялась большая манифестация в поддержку Временного правительства. Решение провести ее было принято двумя днями ранее на объединенном заседании Совета рабочих депутатов и Совета солдатских депутатов Киевского военного округа. Идея исходила из Петрограда, где в эти дни проходил первый Всероссийский съезд Советов (именно на этом съезде Ленин якобы произнес знаменитую фразу «Есть такая партия!»). На съезде было решено провести общеполитическую демонстрацию доверия Временному правительству; с этим решением солидаризировались и Москва, и Киев²⁹⁹.

В Петрограде манифестация 18 июня (1 июля), неожиданно для организаторов, превратилась в своего рода бенефис большевиков (которые на съезде составляли всего 13,5 % от делегатов, заявивших о своей партийной принадлежности). Пестрели лозунги «Долой десять министров-капиталистов!», «Долой войну!», «Вся власть Советам!», на фоне которых терялись плакаты «Полная поддержка Временному правительству!»³⁰⁰.

Киев оказался менее радикальным, хотя и здесь большевики, по-видимому, впервые заявили о себе как об отдельной серьезной силе. Фракция большевиков не явилась на заседание совета профсоюзов 16 (29) июня, где обсуждался вопрос о предстоящей манифестации. Моисей Рафес объявил собранию, что большевики вознамерились участвовать в шествии под собственными лозунгами, и зачитал их обращение к рабочим³⁰¹.

Манифестация была организована подобно мартовской. Основной маршрут шествия был тот же: Шулявка – Бибиковский бульвар – Крещатик – дума. Примечательно, что участвовать в манифестации с оружием было запрещено. Первые колонны подошли к думе около 9 часов утра. На балконе их приветствовали Страдомский, Незлобин, Таск, председатель комитета депутатов войск Киевского военного округа полковник Отоцкий. Первой подошла колонна украинских солдат с желто-голубыми знаменами, которую Отоцкий поприветствовал возгласом «Да здравствует украинское войско!» Далее мимо думы прошли колонны политических партий, профсоюзов, рабочих, снова воинских частей… Среди множества плакатов: «Полная поддержка Временного правительства», «Да здравствует революционная демократия, сплотившаяся вокруг советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!» и прочих, выделялся большой белый плакат с надписью: «Украинцы, верьте русской демократии».

Одна из групп манифестантов внесла на Думскую площадь украшенный красной тканью и лентами большой портрет Керенского. Появление этой группы вызвало крики «Ура!», «Да здравствует Керенский!». Оркестры заиграли «Марсельезу», с балкона думы произнесли несколько речей со славословиями «любимому революционному министру». Портрет внесли в вестибюль думы, откуда вынесли на балкон и установили между флагами. Новый взрыв аплодисментов, снова «Марсельеза»³⁰²…

Но в этот момент со стороны Прорезной и Фундуклеевской донесся резкий свист и гул тысяч голосов. Музыка и крики стихли. Из-за поворота Крещатика показалась толпа людей с многочисленными красными флагами. Впереди двигался автомобиль с плакатом: «Вся власть советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!». За ним – несколько десятков других плакатов: «Да здравствуeт III Интернационал!», «Да здравствует всемирная революция!», «Долой войну!» и другие в этом роде.

Это были большевики. В автомобиле сидели лидеры киевского комитета РСДРП(б) во главе с Георгием Пятаковым.

Часть этой колонны еще в 10 часов утра выступила с Печерска (рабочие Арсенала, понтонного батальона, 3-го авиапарка), прошла по Александровской улице, через Царскую, Михайловскую и Софийскую площади (где к ней присоединились другие военные и рабочие организации), затем по Владимирской и вниз по Фундуклеевской на Крещатик³⁰³.

Когда процессия большевиков достигла Прорезной улицы, из нее раздались крики: «Да здравствуeт товарищ Ленин!», «Долой Временное правительство!», «Долой капиталистов!». Зрители не остались в долгу. Из публики послышалось: «Долой Ленина!», «Долой большевиков!». Из толпы грозили большевикам кулаками и зонтиками. Тогда и раздался оглушительный свист, который услышали на Думской площади.

Михаил Майоров, шедший в рядах большевиков, позже утверждал, что «один из наших товарищей, Кугель, получил несколько пощечин. Буржуазия оставила несколько человек ранеными»³⁰⁴.

Дальше процессии пришлось пробивать себе путь сквозь толпу. Дорогу расчистили солдаты-большевики. Среди непрерывного свиста и криков, отбиваясь от наседавшей публики, процессия прошла мимо думы. У Институтской произошла потасовка: группа офицеров пыталась преградить процессии путь, в ответ на что толпа большевиков выхватила у одного из офицеров шашку и револьвер. Толпа продолжала свистеть, грозить палками и зонтиками, крича при этом «Долой анархию!». Казалось, недалеко до беды. Разрядить обстановку удалось группе членов военного республиканского союза, которые вскочили на автомобиль большевиков и оттуда стали призывать толпу успокоиться и пропустить манифестантов. Палки и зонтики перестали мелькать. Наконец, большевики достигли Царской площади. Здесь ехавший во главе процессии автомобиль снова остановился, и Пятаков объявил своим единомышленникам:

Пускай свистит эта сволочь. Мы останемся спокойны, потому что мы сильны. Еще немного и власть будет в наших руках.

Как только большевистская манифестация покинула Думскую площадь, толпа вновь хлынула к зданию думы, и у портета Керенского вновь загремела «Марсельеза» и раздались крики «Да здравствуeт министр-социалист!»…

Большевики же от Царской площади двинулись вверх по Александровской и дошли до дворца, где устроили митинг. Солировал тот же Пятаков, «поздравивший товарищей с первым боевым крещением и призывавший их быть начеку, чтобы при первой тревоге принять участие в борьбе с оружием в руках». После него выступил Таск, резко критиковавший тактику большевиков – и здесь, естественно, его подвергли обструкции. «Речи большевиков, – сообщал корреспондент “Киевлянина”, – носили вызывающий тон и полны были хвастовства своею силой»³⁰⁵.

Иван (Израиль) Кулик, в то время член киевской организации большевиков, через семь лет заявит: «В связи с предпринятым Керенским новым наступлением, симпатии значительной части гарнизона оказались на стороне большевиков. Большевистская колонна, выступившая, согласно постановлению Киевского К[омите]та, самостоятельно, оказалась крупнее по численности каждой из всех остальных»³⁰⁶. Репортер «Киевской мысли» А. Брынский по свежим следам описывал тогдашнюю ситуацию иначе:

Большевиков не пустили пройти мимо думского балкона, и они, сопровождаемые свистом, гиканьем, ревом толпы – быстро прошли по Крещатику к Александровской.

И такой это был единодушный порыв, что все смеялись над неудачниками, поспешно улепетывавшими вверх к Липкам.

А следом снова прошли знамена от ударных революционных батальонов и георгиевские кавалеры.

Большевики были забыты, площадь потряслась от приветственных кликов в честь революционной армии…³⁰⁷

Предсказание Георгия Пятакова вскоре сбудется: «неудачники» придут к власти во всей бывшей Российской империи. Самого Пятакова в январе 1937 года расстреляют по приказу его близкого соратника, Сталина. Но пока действительно состоялась лишь проба сил. Основные игроки в Киеве всё те же – Временное правительство и всё больше утверждающаяся Центральная Рада.

Вечером 23 июня (6 июля) на Софийской площади состоялась очередная манифестация, организованная Всероссийским военным союзом, в честь наступления русских армий.

На сей раз всё прошло без конфликтов. На плакатах – никакой нелояльности: «Да здравствует Керенский!», «Граждане, поддержите фронт!», «Долой друзей Германии!» (прозрачный намек на большевиков и на историю с их проездом через Германию в пломбированном вагоне). Манифестация прошла по Владимирской, Фундуклеевской, Крещатику, Александровской к Лавре. В разных местах представители военного союза произносили речи, призывая отдать все силы «для последнего решительного удара, который должен спасти Россию». Но масштаб манифестации оказался весьма скромным³⁰⁸.

Скромными были и промежуточные результаты «наступления Керенского». Наступление 7-й и 11-й армий на Львов, начавшееся 18 июня (1 июля), остановилось уже через два дня. Солдаты стали митинговать, обсуждать приказы, и выдумывать всевозможные предлоги для неподчинения…

24 июня (7 июля) полковник Оберучев издал приказ по Киевскому военному округу, в котором отметил, что «под теми или иными предлогами не выполняются распоряжения об отправке маршевых рот и эшелонов» (на фронт). Приказ, однако, не предусматривал никаких наказаний за уклонение от отправки на фронт – заявлялось только, что такие уклонения «являются изменой делу защиты родины и свободы»³⁰⁹. Заявления подобного рода не имели большого эффекта. Солдаты перестали видеть в своем начальстве авторитет. Через день или два Оберучев увидел, как на Царской площади солдаты с винтовками в руках врываются в трамвайный вагон, оттесняя публику и захватывая места (платить за проезд солдаты и не думали, хотя по правилам должны были платить по половинному тарифу). Он остановил свой автомобиль, подошел к вагону, подозвал солдат и приказал им построиться, что те нехотя исполнили. Когда же Оберучев обратился к солдатам, призвав их к порядку, один из солдат воспринял эти слова как оскорбление, и из толпы солдат раздались крики «Арестовать!»… До расправы не дошло. «Обращаю внимание на такое отношение солдат к своему командующему войсками», – только и заявил командующий военным округом полковник Оберучев в своем приказе по этому поводу³¹⁰…

При подобном положении дел с дисциплиной шансов на успех наступления не было. Временное правительство рисковало лишиться доверия к себе. Отсутствие же согласия с украинским движением грозило дополнительными осложнениями. Кроме того, правительство оказалось под давлением из своей же столицы. 22 июня (5 июля) на Всероссийском съезде Советов была принята резолюция, в которой съезд обещал «революционной демократии Украины свою полную поддержку в деле осуществления демократической автономии Украины» и предлагал «Временному Правительству войти в соглашение с органами украинской революционной демократии <…> для удовлетворения национальных потребностей украинского народа». В то же время и сами министры-социалисты, члены Временного Правительства, поставили вопрос о ликвидации украинского конфликта путем соглашения с Центральной Радой. В результате, сразу же по окончании петроградского съезда Советов, 26 июня (9 июля), правительство приняло решение послать в Киев представительную делегацию. На следующий день министр почт и телеграфов Ираклий Церетели, министр иностранных дел Михаил Терещенко и министр путей сообщения Николай Некрасов выехали из Петрограда, и уже 28 июня (11 июля) были в Киеве. Керенский должен был приехать в Киев вместе с коллегами, но был срочно вызван в Минск и потому прибыл в Киев на день позже³¹¹. Любопытно, что Гольденвейзер, восхищавшийся Керенским, здесь поставил его на второе место по значимости:

Приезд Церетели был большим событием для наших социалистических кругов, которые в нем, а не в Керенском, видели своего призванного вождя и руководителя. <…> [В]месте с Церетели заехал к нам с фронта Керенский³¹².

В первый день делегация разделилась: Некрасов и Терещенко беседовали с представителями Совета объединенных общественных организаций и с киевскими кадетскими деятелями (Некрасов был кадетом, Терещенко – крупным предпринимателем), Церетели – с представителями украинских социалистических партий и Советов рабочих и солдатских депутатов. На следующий день, 29 июня (12 июля), делегация вместе с приехавшим утром Керенским отправилась в Педагогический музей для официальных переговоров с Центральной Радой. С украинской стороны в переговорах участвовали Грушевский, Винниченко и Петлюра. Переговоры проходили на нижнем этаже здания, одновременно с заседанием Центральной Рады в большом зале. Грушевский так описывал эту встречу:

Я пропонував їм бодай показатись в повнім засіданні Ц[ентральної] ради, але Церетелі рішучо відмовився. Він поставив програму: годімся, але скоро, ніяких парламентарних дебат, ніяких дискусій, от при сім малім столику дійдімо торгу, ваше діло провести те, на чім договоримось, через ваш пленум, ми зараз безпосереднім дротом зв’яжемося з петербурзьким кабінетом, і справа буде закінчена: прийнятий нами текст умови буде оголошений двосторонньо, але буквально одностайно як постанова Ц[ентральної] ради з одної сторони і постанова центр[ального] уряду з другої. Центр[альний] уряд зробив спробу на Кавказі, організувавши краєвий орган з представників всіх трьох народностей, тим нейтралізував національні тертя і тягнув корисну комбінацію інтересів центру з інтересами краю. Експеримент удався, уряд готов повторити його в ширших розмірах для України. Але українці мусять рішучо і ясно заявити, що з заснуванням такого крайового органу мусять припинитись всякі силкування самочинного здійснення автономії України перед Всерос[ійськими] Установчими зборами. Бо і сей краєвий орган, і все, що він робитиме, – все се буде тільки підготовка до автономного ладу: автономію можуть дати тільки Установчі збори, се непохитна позиція уряду, з котрої ніщо не може його зрушити, бо інакше все розвалилось би, і здобутки революції пішли б прахом. Друге, йдучи назустріч українцям, уряд робить се як виїмок, а не як правило. Ся уступка не повинна бути прецедентом, щоб і інші краї й області мали дістати такі органи краевого правління, і українці разом з урядом повинні стримувати і противділати подібним претензіям інших національностей³¹³.

Церетели, со своей стороны, вспоминал, что все трое украинских представителей четко высказывались в пользу автономии, но не отделения от России. Винниченко: «За двести с лишним лет совместного существования в пределах одного государства украинский народ свыкся с русским народом и его бытом и считает свою государственную связь с ним чем-то естественным. Он боролся со старым режимом не для отделения от России, а для того, чтобы добиться достойного существования внутри России. А с момента революции даже крайние сепаратистские группы почувствовали невозможность проповедовать украинскому народу отделение от России». Грушевский (как утверждал Церетели, «он с трудом говорил по-русски и постоянно перемежал свою речь украинскими выражениями»): «[Я] понимаю желание украинского народа не разрывать государственной связи с русским народом и с остальными народами России, ибо установление в пределах российской федеративной республики национально-территориальной автономии Украины даст украинскому народу возможность сочетать преимущества полной внутренней национальной свободы с преимуществами участия в жизни большого государства, с его международным влиянием и неисчерпаемыми ресурсами всестороннего прогресса для каждого из входящих в него народов». Петлюра прибег к любопытному сравнению: «Наши сепаратисты, – говорил он, – играют в Раде приблизительно такую роль, какую большевики играют в российских организациях: они очень шумливы, но влияние их ограничено. Мне и Винниченко они время от времени посылают письменные угрозы убить нас за измену национальному делу Украины».

Найти компромиссное решение оказалось несложно. Обе стороны понимали, что согласие в их интересах. Остановились, в общих чертах, на следующем: временно признать территорией украинского краевого управления девять губерний (таким образом de facto согласившись на автономию Украины); в дальнейшем эта территория могла бы быть изменена в соответствии с желанием населения, выраженным на всеобщих свободных выборах³¹⁴.

После переговоров с представителями Центральной Рады, проходивших за закрытыми дверями, Церетели и Терещенко около 10 часов вечера прибыли во дворец (Некрасов по окончании переговоров уехал из Киева). К 10½ часам приехал Керенский, которого традиционно встречала огромная толпа. Военный министр поднялся на балкон и произнес приветственную речь. В 11 часов началось объединенное заседание исполнительных комитетов с участием трех министров. Открыл заседание Доротов, затем выступили Незлобин и Таск. Первым из гостей произнес речь Церетели, рассказавший о достигнутом соглашении и о предстоящей подготовке к осуществлению автономии Украины. Его речь вызвала бурные аплодисменты. Следующим произнес речь Керенский. По ходу выступления он предложил почтить память погибших за революцию.

Когда все снова уселись, А. Ф. Керенский продолжал:

Я видел великий подъем первого дня наступления, я видел, как под страшным свистом смерти наши товарищи и братья с кликами «да здравствуeт свобода, да здравствуeт революция» бросались в огонь…

А. Ф. Керенский сильно волнуется, нервная спазма сжимает ему горло и он не в состоянии говорить. Спустя 2–3 минуты, несколько оправившись, он продолжает:

Я видел, как падали те, кто верил в революцию. И после этого мы обязаны сделать так, чтобы эта кровь, эти жертвы не сделались жестокими и бессмысленными. <…> Великую ответственность берут на себя те, которые думают бороться с наступлением армии, и великий грех совершают те, которые это наступление своей пропагандой задерживают.

После Керенского с короткой речью выступил Терещенко, указав на то впечатление, которое «наступление Керенского» произвело за границей.

Заседание закончилось около 1½ часов ночи. Министры под гром аплодисментов покинули дворец и отправились на квартиру Терещенко (на Бибиковском бульваре, 34), где они остановились.

30-го июня (13-го июля) Керенский посетил заседание Киевского губернского продовольственного комитета. Присутствовавшие произносили приветственные речи и уверяли министра в своей лояльности. «Особенно радуют меня приветствия, произнесенные на братском украинском языке», – заявил в ответной речи Александр Федорович. (Надо сказать, что в своих воспоминаниях он выразился в несколько ином тоне. Единственное упоминание, которого удостоились «братья» в его мемуарах, посвященных этому периоду, – это подстраничное примечание: «Я полностью опускаю здесь историю борьбы Временного правительства с сепаратистским движением на Украине и вообще вопрос о национальных меньшинствах»³¹⁵.) Сорвав очередной гром аплодисментов, министр покинул собрание и в автомобиле отбыл из Киева на фронт.

До окончательного провала наступления Керенского оставалось четыре дня.

Параллельно с переговорами в Киеве шло заседание Временного правительства в Петрограде. По требованию министров-кадетов это заседание перенесли в помещение главного телеграфа – чтобы получать телеграммы из Киева «в режиме реального времени». Князь Львов опасался, что, если делегация заключит соглашение, правительство не сможет противостоять его осуществлению. Но члены делегации успокоили министров, сообщив им, что Центральная Рада предупреждена: в Киеве готовится лишь проект соглашения³¹⁶.

Оставшиеся в Киеве Терещенко и Церетели, совместно с украинцами, «склеили» (по выражению Грушевского) текст декларации, которую Временное правительство должно было утвердить, а Центральная Рада после этого – принять как свой Универсал. После этого разошлись: министры – докладывать в Петроград, генеральные секретари – получать санкцию Центральной Рады. В тексте декларации содержалось обязательство Центральной Рады прекратить «самовольное осуществление автономии» до Учредительного собрания. Украинцы, естественно, были не в восторге от такого пункта. Но, полагал Грушевский, «уставити союз, хоч би на такій лихій підставі, з соціалістичними партіями російськими і спеціально київськими, заручитися поміччю їх провідників в ділі автономії і спільно з ними дати бій кадетам і всім іншим ворожим українству елементам – се здавалось цінним». На заседании Центральной Рады Грушевский промолчал. Он принципиально не хотел защищать такую декларацию, но и выступать против, в силу вышеизложенного соображения, не хотел. Выступил Винниченко. Украинская сторона декларацию приняла³¹⁷.