Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Городская дума непрерывно заседала все дни кризиса. Ее заседание 30 октября (12 ноября) было посвящено, среди прочего, вопросу о предотвращении в городе эксцессов, в том числе погромов. В думе было доложено, что по городу расклеены прокламации с призывами к еврейским погромам⁶⁶⁰. На следующий день дума вернулась к этому вопросу. Исполнявший обязанности городского головы Николай Синьковский (городской голова Евгений Рябцов болел⁶⁶¹) сообщил, что, со слов начальника милиции (Лепарского), «завтра начнется воор[уженный] еврейский погром. На Подоле организуются 2 воор[уженные] банды». Абрам Богомольный подтвердил эту информацию. Правда, через некоторое время товарищ городского головы сообщил о переговорах по телефону с Лепарским, который на этот раз «уверя[л], что завтра погр[омов] не предвид[ится]». Однако реальной силы для защиты города, сказал Лепарский, «он не может предоставить, т. к. милиционеры бегут со службы». Викентий Дрелинг полагал, что подавить погромы необходимо вооруженной силой, и с этой целью следует обратиться в украинские войсковые организации, а также в штаб округа⁶⁶². Выяснилось, однако, что ни одна из сторон, имевшая в своем распоряжении воинские силы, «не находит возможным выделить какие-либо части впредь до ликвидации начавшихся в городе военных действий». Тогда дума делегировала депутацию, в составе гласных Мовши Сыркина и Андрея Косьяненко, в Центральную Раду и Советы рабочих и солдатских депутатов; депутация должна была договориться с этими органами власти, чтобы они выделили в ведение городского самоуправления сводные вооруженные силы, которые бы могли защитить город от погромов и эксцессов. Сыркин сообщил, что военные силы были назначены, и в ночь с 31 октября (13 ноября) на 1 (14) ноября город охранялся военными патрулями. Погромов в те дни, насколько известно, не было.

Для осуществления необходимых мер по охране Киева и по борьбе с возможными беспорядками дума прибегла к опробованному средству: создала комитет. На сей раз – Комитет общественной безопасности. В состав его вошло шестеро гласных думы (Доротов, Шлезингер, Фрумин, Крыжановский, Косьяненко и Коцюбенко) и по одному представителю от Советов рабочих и солдатских депутатов⁶⁶³. Комитет, как и положено, тут же издал воззвание:

Трагические петроградские события отразились и в Киеве. С громадными усилиями представителям общественных организаций, представителям города, партий и революционно-демократических организаций удалось предотвратить катастрофу, грозившую городу – столкновение двух вооруженных лагерей.

Ввиду грозного положения вещей, высшую власть в городе и крае взял на себя генеральный секретариат центральной рады. Дума, во вчерашнем постановлении, признала свершившийся факт и его целесообразность впредь до восстановления связи с временным правительством. <…>

Граждане, призываем вас совершенно спокойно относиться к происходящему. Все необходимое для восстановления авторитета власти и для предупреждения и пресечения анархических и погромных выступлений делается генеральным секретариатом и думой – настойчиво и последовательно. Призываем вас, граждане, поддержать генеральный секретариат и думу и оказать нам все свое содействие. Будьте в эти тревожные дни спокойны и решительны, развивайте самодеятельность по охране жизни и имущества граждан и города, не допускайте никаких насилий, никаких самочинных обысков и других незаконных действий, осведомляйте и обращайтесь во всех нужных случаях за содействием к комитету общественной безопасности, безпрерывно дежурящему в здании гор. думы. (Тел. 2-14).

КОМИТЕТ ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ПРИ КИЕВСКОЙ ГОРОДСКОЙ ДУМЕ.

Киев, 2 ноября, 1917 г.⁶⁶⁴

На практике между Генеральным секретариатом и думой все было не совсем так гладко, как на бумаге. На заседании думы 1 (14) ноября Синьковский доложил неприятную новость. Генеральный военный комитет, сообщил он, сделал распоряжение об устранении Лепарского с поста начальника милиции, а также о его аресте (арестовали его предыдущей ночью⁶⁶⁵); на место начальника комитет назначил его помощника Анохина.

Налицо было явное превышение полномочий со стороны центральных украинских властей. Дума на тот момент пришла к выводу: единственно правильный выход из создавшегося положения – «вакуума власти» – признать, что органом высшей власти в крае является Генеральный секретариат, но власть в городе должна оставаться в руках самой думы⁶⁶⁶. Теперь же, заявил Синьковский, «[м]ы имеем дело либо с недоразумением, либо с серьезным вмешательством в компетенцию городского самоуправления». Он предложил Анохину не принимать назначение⁶⁶⁷ и сделал распоряжение, чтобы временно в исполнение обязанностей начальника милиции вступил инспектор милиции капитан В. Гаврилов. Однако Генеральный военный комитет ответил оповещением, что его, комитета, распоряжение должно быть исполнено⁶⁶⁸. Анохин приступил к исполнению своих обязанностей: так, 2 (15) ноября он доложил в рапорте городскому голове, что «ночь на 2 ноября прошла в городе благополучно. Против самочинных обысков были посланы конные разъезды милиции, а генеральный секретариат командировал пешие патрули»⁶⁶⁹.

На вышеупомянутом заседании думы Илья Фрумин сообщил, что «[п]о вопросу о Лепарском я <…> [утром?] говор[ил] с Винниченко, он говорил, что это можно уладить в 15 м[инут]»⁶⁷⁰. О причинах смещения Лепарского и назначения Анохина докладывал Петлюра на заседании Генерального секретариата 2 (15) ноября. К сожалению, в протоколе не было записано, в чем состояли эти причины. Известно, однако, что после сообщения Анохина было принято решение: «Постанову Генерального Комітету про арешт Лепарського одмінити, як допущену помилково, Анохіна тимчасово залишити виконувати обовязки Начальника міліції, яко людину, що організувала боєві дружини і має на них великий вплив, що дуже важно під сей час»⁶⁷¹. 3 (16) ноября Лепарского освободили⁶⁷². Городская управа, с одобрения Генерального секретариата⁶⁷³, предложила ему вступить на должность начальника милиции, но… в ночь на 4 (17) ноября к нему на квартиру явились офицер и четыре солдата 1-го украинского запасного полка и предъявили ордер на арест, подписанный Военно-Революционным комитетом и Генеральным военным комитетом (снова большевики и украинцы вместе против старой власти? Если, конечно, верить этой бумаге).

Лепарского отвезли в штаб военного округа, где поместили в одной комнате с Квецинским и Кириенко, и «попросили» подписать две бумаги: об отмене собственного приказа об устранении доктора Анохина от исполнения должности начальника милиции, и о собственной отставке с этой же должности. В Военно-Революционном комитете корреспонденту «Киевской мысли» сообщили, что «А. Н. Лепарский арестован по требованию солдат, недовольных тем, что он вновь вступил в исполнение обязанностей начальника милиции». После подписания упомянутых бумаг начальником автоматически снова стал Анохин. Правда, Военно-Революционный комитет опротестовал и его, Анохина, вступление в должность⁶⁷⁴…

Иными словами, по всей видимости, начальника столичной милиции подвергли тому, что называется самочинным арестом.

Вечером того же 4 (17) ноября по настоянию городской управы Лепарского освободили⁶⁷⁵. Управа попыталась выяснить, по чьей инициативе на самом деле его повторно арестовали. Исполняющим обязанности городского головы накануне, вместо Синьковского, стал товарищ городского головы Абрам Гинзбург (Рябцов продолжал болеть)⁶⁷⁶. На заседании думы 6 (19) ноября Гинзбург объявил: «Ни генеральный секретариат, ни военный комитет в этом аресте не принимали участия. Арест явился, быть может, в результате известной интриги, – явилось несколько солдат без легальных полномочий и произвели арест».

«То, что теперь происходит, воскрешает самые мрачные страницы венецианской истории, – прокомментировал слова Гинзбурга гласный Семен Крупнов, кадет. – Здесь и. о. гор[одского] головы произнес слова, которые не могут не поразить. Он сказал: “Неизвестно, по чьему почину был арестован Лепарский“. Неслыханное явление. В культурном большом городе российской республики неизвестно по чьему почину арестовывают лицо, которому поручена охрана жизни и имущества граждан. Мы должны всемерно протестовать против венецианских нравов, устанавливаемых в российской республике».

Носители «венецианских нравов», кто бы они ни были, добились своей цели: после своего повторного освобождения уже сам Лепарский «не нашел возможным оставаться в должности начальника милиции, указав, что при создавшейся обстановке дальнейшее пребывание его в должности начальника милиции было бы не в интересах ни личной его безопасности, ни в интересах службы» и подал в управу рапорт об освобождении от должности. Дума единогласно постановила «выразить А. Н. Лепарскому сочувствие по поводу произведенного над ним насилия в виде незаконного ареста»⁶⁷⁷. Больше Лепарский, по всей видимости, никакого участия в общественной жизни не принимал.

Проблема «Анохин – Гаврилов» разрешилась в пользу городской власти. Генеральный военный комитет освободил доктора Анохина от исполнения должности начальника милиции, а сам Анохин подал заявление об отказе от службы в милиции. Присутствие городской управы, в свою очередь, постановило уволить Анохина со службы с 5 (18) ноября, а исполняющим обязанности начальника милиции назначить капитана Гаврилова. Правда, в то же время образовался союз служащих милиции, который «в корректной форме заявил требование о предоставлении ему права участвовать в намечении кандидата на должность начальника милиции», а заодно потребовал от Генерального секретариата удаления из районов украинских комиссаров. Было решено, что Гаврилов будет исполнять обязанности временно, вплоть до выборов начальника милиции⁶⁷⁸. Вечером 5 (18) ноября он заступил на пост⁶⁷⁹.

От прежнего режима оставался еще один конфликт, связанный с назначением на должность. Как рассказывалось выше, Временное правительство назначило городским комиссаром Киева Константина Василенко, Генеральный секретариат – Андрея Никовского. Пока Временное правительство существовало, работал Василенко, однако в дни кризиса он самоустранился. Теперь же он «нашелся» и прислал городскому голове телеграмму, в которой заявил, что «име[ет] честь предложить городскому самоуправлению <…> далее до установления нормальных отношений между местной и центральной властью, проводить в жизнь все свои постановления независимо от надзора каких-либо учреждений и специально основанных для этого органов». Позиционируя себя так, будто он, Василенко, по-прежнему может отдавать распоряжения, подлежащие исполнению, он временно поручил исполнение текущих административно-технических дел Доротову, который исполнял обязанности комиссара до вступления Василенко в должность. «Нова Рада» не преминула откликнуться на эту инициативу чиновника бывшего правительства саркастическим комментарием:

Таким чином, п. Василенко перш усього в свойому листі хоче підкреслити те, що він не визнає місцевої влади в особі Генерального Секретаріату, який вже призначив другого комисара. Звичайно, це не дивно, що п. Василенко, стоючи на грунті “російської державности“, не визнає “якогось там“ Генерального Секретаріату, але дивно те, що чоловік, який так ганебно покинув свою посаду в трівожні дні і тепер коли, дякуючи Генеральному Секретаріатові, настало заспокоєння, бере на себе сміливість не тільки призначати собі заступника, який вже призначений новим комисаром, а ще й робити від себе, як ніби від комисара, пропозиції мійській думі проводити в життя її постанови “незалежно від догляду яких небудь установ“, натякаючи в цьому на Генеральний Секретаріат. Тут п. Василенко забув простісеньку азбуку юриспруденції, що людина, яка покинула в небезпешні часи свою посаду, не має ніякого права потім претендувати навіть на виконання своїх звичайних обовязків, а не тільки давати комусь які небудь вказівки⁶⁸⁰.

Действительно, претендовать на выполнение каких-либо функций Василенко теперь мог разве что в собственном воображении. Вопрос о городском комиссаре решился сам собой. Генеральный секретариат, правда, провел по этому поводу переговоры с городской думой. На заседании 3 (16) ноября было выслушано сообщение Золотарева об этих переговорах и решено: «залишити на посаді поки-що Ніковського і остаточно порозумітися з Мійським Самоврядуванням»⁶⁸¹.

Но на следующий день, явившись во дворец для вступления в должность городского комиссара и зайдя в кабинет, который раньше занимал Василенко, Никовский застал там Георгия Пятакова (на тот момент председателя Военно-Революционного комитета). Последний обратился к служащим комиссариата, заявив, что комитет «категорически высказывается за упразднение должности городского комиссара с передачей политических функций его советам [естественно! – С. М.], а технических (выдача разрешений на проезд в столицы и на получение спирта) – городскому самоуправлению».

Заведующий канцелярией комиссариата Л. И. Подольский довел это заявление до сведения Никовского, который, в свою очередь, заявил, что не может вступить в должность, пока городская дума не выскажет своего мнения по поводу дальнейшей судьбы комиссариата. Подольскому он предложил возобновить техническую работу комиссариата по выдаче различного рода разрешений в помещении городской думы⁶⁸².

Городское самоуправление, в лице присутствия управы, высказалось. Его мнение совпало с мнением большевиков в той части, чтобы административно-технические функции, прежде выполнявшиеся комиссаром, взяло на себя само городское управление. Но, в отличие от большевиков, управа не предлагала наделять Советы какой-либо дополнительной властью. Надзор за законностью деятельности городского самоуправления (то, чем в царское время занимался губернатор или градоначальник, а при Временном правительстве комиссар) предлагалось осуществлять органам судебной власти, к которым мог апеллировать любой гражданин⁶⁸³. Состоявшееся 6 (19) ноября объединенное заседание городской управы, комиссии по гражданскому управлению, комитета общественной безопасности и представителей думских фракций согласилось с этой точкой зрения и предложило передать административно-технические функции комиссариата городской управе⁶⁸⁴. Канцелярия городского комиссариата существовала еще некоторое время (в новом помещении по Театральной ул, 48-б)⁶⁸⁵, однако городского комиссара в Киеве больше не было.

4 (17) ноября в городском (оперном) театре состоялось объединенное заседание Советов рабочих и солдатских депутатов (с участием представителей воинских частей, фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов), повлиявшее на дальнейший ход борьбы за власть.

С самого начала заседание пошло по сценарию, желательному для большевиков. Председателем был единогласно избран Георгий Пятаков. Он предложил почтить память рабочих и солдат, павших во время октябрьских боев. Все встали. Хором исполнили «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

Представители киевских Советов Титаренко, Пащенко и Галак, присутствовавшие на Всероссийском съезде Советов (том самом, который «оформил» переход власти к Совнаркому), рассказали о петроградском восстании. После этого перешли к вопросу о текущем моменте и организации власти.

Большевик Александр Горвиц повторил уже известную к тому моменту формулу: «Вся власть Советам». Центральная Рада, сказал он, должна быть переизбрана на съезде Советов. «Ни с комиссарами центрального правительства, ни с комиссарами рады, – сказал он, – советы власти на местах делить не должны».

Все как один остальные ораторы выступили против большевиков. Все требовали создания «однородной» демократической власти, с включением представителей всех партий, и соответственно выступали против ленинского правительства. Особенно яркой была речь бундовца Моисея Рафеса.

Я хочу, – сказал[,] обращаясь к большевикам, М. Г. Рафес, – вылить ушат холодной воды на ваши разгоряченные победой головы. Вы получили власть не потому, что на вашу сторону перешло большинство народа, а исключительно в результате военного переворота. Но долго властвовать, опираясь на штыки, пулеметы и пушки, нельзя. Для того, чтобы упрочить свою власть, вы должны дать стране, широким народным массам реальные блага, чего вы не в состоянии сделать, будучи изолированными от всей остальной революционной демократии.

Не поддержал большевиков и председатель Совета солдатских депутатов украинский эсер Никифор Григорьев. Вместо краевого съезда Советов, сказал он, целесообразнее как можно скорее созвать Украинское учредительное собрание; пока же власть в крае (Украине) должна принадлежать нынешнему составу Центральной Рады.

После дебатов перешли к голосованию – и результаты его оказались неожиданными.

Голосовали не за общую резолюцию, а по трем отдельным вопросам:

1) Какая должна быть центральная власть?

2) Какая должна быть власть на Украине?

3) Какая должна быть власть в Киеве?

По первому вопросу собрание большинством голосов (433 «за») признало, что центральная власть должна принадлежать советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Предложение о передаче власти однородному социалистическому министерству набрало всего 119 голосов.

По второму вопросу было единогласно признано: властью на Украине является Центральная Рада. Но… был поставлен дополнительный вопрос о необходимости «реконструкции» Центральной Рады, который был решен положительно (424 голоса против 76). После этого был положительно (389 голосов «за») решен вопрос о необходимости немедленного созыва всеукраинского съезда советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, который и должен реконструировать Раду.

По последнему вопросу голосовалось три предложения – власть в Киеве должна принадлежать: 1) Советам рабочих и солдатских депутатов; 2) городской думе; 3) смешанной комиссии из представителей думы и Советов, на паритетных началах. Первое предложение собрало 438 голосов «за», второе – 10, третье – 14.

Таким образом, хотя большевики оказались в традиционной для себя позиции «против всех», они одержали (локальную) победу. Советы проголосовали за их требования. На этом же заседании решено было немедленно слить Советы рабочих и солдатских депутатов в одну организацию, с единым исполнительным комитетом, который и будет осуществлять власть в Киеве⁶⁸⁶.

Но, конечно, одно дело – решить, а другое – воплотить решение в жизнь.

Тем временем прозвучали своего рода «тревожные звонки».

Восемь месяцев, прошедших с Февральской революции, в стране была вполне реальная свобода слова. В Киеве только один раз за всё это время по распоряжению властей закрыли газету – «Киевлянин», на два дня, после корниловского мятежа. Теперь же свобода прессы серьезно пострадала.

Началось с приостановки «Киевской мысли». Правда, не из-за цензуры, а из-за забастовки. На собрании 30 октября (12 ноября) рабочие этой газеты решили не присоединяться ко всеобщей забастовке – но затем из-за угроз вынуждены были прекратить работу⁶⁸⁷. Вечерний выпуск в тот день еще вышел; следующие два дня газета не выходила, а 2 (15) ноября издание возобновилось.

Хуже было с еврейскими социалистическими газетами «Фолкс цайтунг» и «Нойе цайт». Военно-революционный комитет потребовал от них подчиниться требованиям цензуры. Газеты отказались подчиняться и предпочли не выходить⁶⁸⁸.

31 октября (13 ноября) из киевских газет на русском языке вышел один «Киевлянин»⁶⁸⁹. Однако следующий его номер вышел… через девятнадцать дней.

Около полудня 31 октября (13 ноября) в помещение редакции «Киевлянина» явилась группа солдат 2‑го Украинского полка (то есть полуботковцев) и заявила, что по постановлению полкового комитета (!) издание газеты приостанавливается, а последний номер конфискуется. Проведя обыск в кабинете редакции, солдаты затем отправились в помещение типографии и потребовали остановить печатание газеты, которое, однако, уже было закончено.

В объяснение своих действий солдаты составили протокол:

31 октября, в 12 часов дня, делегаты 2‑го украинского полка заявили требование прекратить печатание газеты «Киевлянин». Остальные рабочие могут работать, а работы по спискам в Учредительное Собрание обязательны. Подписал – делегат Губский.

Солдаты произвели обыск во всём доме и расставили караулы. Однако ночью явилась еще одна группа солдат, и «процедура» повторилась. На следующий день, 1 (14) ноября, около 2‑х часов дня, к зданию редакции подошла рота украинских солдат под командой поручика Романчука. Новые визитеры на правом фланге портрет Шевченко, а на левом – портрет Богдана Хмельницкого (не исключено, таким образом, что это были богдановцы). Командующий зашел в помещение редакции, в сопровождении двух-трех десятков солдат, и предъявил ордер коменданта при Генеральном секретариате, в котором указывалось, что помещение редакции «Киевлянина» реквизируется для нужд Центральной Рады. Офицер вел себя вежливо и убеждал хозяев, что они могут быть совершенно спокойны: «Ни одной бумаги на столах редакции и конторы не будет сдвинуто с места. К своим солдатам офицер обратился с речью, в которой наказывал им, что они не должны бесчинствовать в помещении, чтобы не [было] повода называть их “громилами”». Солдаты заняли помещение, а служащие и сотрудники «Киевлянина» удалились⁶⁹⁰.

Происшедшее не осталось без внимания городской думы. На заседании 1 (14) ноября слово по этому вопросу взял гласный Петр Лисневский (рабочий, меньшевик⁶⁹¹). «Всюду в рабочих кругах, – заявил он, – распространяются провокационные слухи. Наша пресса замерла. Рабочие привыкли верить прессе. Если бы она выходила, то все было бы разъяснено и не было бы никаких волнений. Между тем, на заводы приходят разные неведомые лица и от имени то одного полка, то другого, делают заявления и призывают рабочих к выступлениям. Потом оказывалось, что никто никаких распоряжений не делал. Эти слухи создают погромное настроение. Нужно, чтобы пресса воскресла».

Его коллега по партии Самуил Балабанов уточнил, почему газеты не вышли. «С чего начали большевики свою власть в Киеве? – напомнил он. – Они начали с того, что заставили замолчать печать. В Киеве еврейские социалистические газеты не выходят не вследствие забастовки наборщиков, а потому, что большевистский временный революционный комитет установил свою цензуру. <…> От цензуры освобождены только украинские социалистические газеты, но это потому, что эти газеты помещают только большевистский материал»⁶⁹².

Однако «Киевлянин» заставили замолчать отнюдь не большевики. Василий Шульгин, на правах гласного городской думы, естественно, участвовал в упомянутом заседании. И здесь он, что называется, отвел душу:

Произошел не кризис, а переворот и с этим переворотом я вас поздравляю. Когда возникло восстание, то здесь Савенко сказал: “В Киеве роль большевиков исполнят украинцы“. Это сбылось в точности. В Петрограде большевики свергли временное правительство, здесь пробовал это сделать Пятаков, но он оказался наивным и не мог этого сделать. Это сделать смогли более опытные и хорошие политики – украинцы. Переворот они сделали не физической силой, а языками – агитацией и с малым войском разбили большие силы. Как мы относимся к перевороту? Так же, как и к оккупации чужеземными силами. Сейчас произошла украинская оккупация, но она – преддверие к австрийской оккупации⁶⁹³.

Нельзя не признать, что последней фразой оратор как в воду глядел (разве что не угадал будущего оккупанта: не австрийцы, а немцы). Но, вполне ожидаемо, его позиция вызвала возражения.

Илья Фрумин: «То, что произошло утром, действ[ительно] назыв[ается] переворотом. Но подход к вопр[осу] гл[асного] Шульги[на] явл[яется] непониманием того[,] что происх[одит]. Освещение было продумано достаточно. Отн[ошение,] которое он проявил[,] не удивляет. Мы[,] с[оциалисты]-[революционеры,] стоим на позиции федер[ативного] устр[ойства], проц[есс] этот неизбежен, поэт[ому] необх[одимо] отн[оситься] спокойнее[,] чем это дел[ает] Ш[ульгин]».

Лев Чикаленко: «Шульгин равняет перевор[от] февр[альский] с теперешн[им]. Какая агит[ация] была в первом случае[,] мы не знаем. Но мы знаем агит[ацию] втор[ого] момент[а]. В Киеве было 6 органи[заций], кот[орые] думали, что они мог[ут] что-ниб[удь] сделать, но оказа[лось,] что они это не мог[ут,] и они вспомни[ли], что есть Ц[ентральная] Рада. <…> Австр[ийская] оккупация была уже – чехословак[ами]. Если Ц[ентральной] Раде не удастся ост[ановить] анархии[,] тогда никто уж не сможет. <…> Что касается закрытия Киевл[янина], то мож[ет] б[ыть] это один из актов предупр[еждения] погромов. Ведь “К[иевлянин]” сеет смуту – хотя бы с Ци[т]овичем[,] будто он расстрелян. Я зову к поддержке последней власти – власти Ц[ентральной] Р[ады]». (Насчет «последней» власти Чикаленко, что называется, слегка погорячился…)

Моисей Рафес: «Оккупация не теперь[,] а была раньше [ – ] «третьеиюньская» оккупация [досрочный роспуск II Государственной Думы 3 (16) июня 1907 года с одновременным изменением избирательной системы; этот день считается окончанием первой русской революции. – С. М.], оккупация меньшинства. Гл[асный] Шульгин борется против Секрет[ариата], но не учит[ывает,] что Секр[етариат] борется против большев[иков]»⁶⁹⁴. «Теперь же власть перешла в руки большинства, ибо центральная рада – это большинство демократии края, ибо в нее вошла не только украинская демократия, но и меньшинства»⁶⁹⁵.

По результатам дискуссии дума поручила вышеупомянутому Комитету общественной безопасности, который тогда же и был создан, в первую очередь «принять меры к выходу газет без позорящей свободный строй цензуры»⁶⁹⁶.

3 (16) ноября украинцы из редакции «Киевлянина» ушли. Правда, по утверждению сотрудников редакции,

их двухдневное пребывание отнюдь не оправдало обещаний, данных украинским офицером. Наша редакция представляла картину полного разгрома, зафиксированную на помещаемых рисунках [статья сопровождалась фотографиями. – С. М.]. Все столы[,] шкафы в конторе и в редакции взломаны, штыками замки выворочены. Документы, бумаги изорваны и разбросаны на полу. Все, что составляло какую-нибудь ценность: карандаши, ручки, пресс-папье, папиросы и деньги из столов сотрудников, лампочки – все украдено. Взломана нижняя часть несгораемого шкафа.

Библиотечные шкафы были взломаны все, но разбросаны, разорваны были только русские книги. Французские, английские, немецкие и польские книги остались нетронутыми и в полном порядке.

Закончились ли на этом злоключения «Киевлянина»? Отнюдь.

В тот же день, 3 (16) ноября, в контору типографии Кушнерева явились представители Совета рабочих и солдатских депутатов и предложили печатать газету «Пролетарская мысль», поскольку, дескать, «Киевлянин» закрыт Военно-Революционным комитетом. На следующий день администрации типографии преподнесли очередной ордер:

Г. Киев, 4 ноября 1917 года. В типографию г‑на Кушнерева. Революционный комитет постановил известить вас, с отобранием подписки о том, что постановлением революционного комитета, печатавшаяся в вашей типографии газета «Киевлянин» закрыта, почему вам воспрещается печатать эту газету, а также и всякую другую газету, какую бы пожелали выпускать взамен закрытого «Киевлянина» его прежние издатели. Находящаяся в вашей типографии бумага «Киевлянина» ни в каком случае не подлежит возвращению издателям газеты.

5 (18) ноября первый номер «Пролетарской мысли» был напечатан. Примечательная деталь. И формат, и шрифт новой газеты был тот же, что у «Киевлянина»: неудивительно, учитывая, что она печаталась в той же типографии. Но в «Пролетарской мысли» не было твердых знаков на конце слов, хотя еще были «яти». Большевики, таким образом, хотели ускорить процесс «отречения от старого мира».

Хотя декрет Временного правительства об упрощении русской орфографии вышел еще летом 1917 года, но переходить на новое правописание не спешили. Сделали его обязательным те же большевики лише осенью 1918 года, а многие из тех, кто эмигрировали из большевистской России, так никогда на него и не перешли.

В тот же день издатели «Пролетарской мысли» предложили издателям «Киевлянина» сдать им помещение редакции за плату. Получив ожидаемый отказ, они реквизировали помещение, вручив издателям «Киевлянина» следующий ордер:

Революционный Комитет постановил реквизировать под редакцию и контору газеты «Пролетарская Мысль» помещение, занимавшееся до сего времени редакцией и конторой газеты «Киевлянин» в доме № 5, по Караваевской улице.

Всякое противодействие проведению в жизнь настоящего постановления будет караться по всей строгости законов революции.

Председатель комитета Л. Пятаков.

На следующий день Анатолий Савенко, на правах гласного городской думы, внес в думу протест против закрытия «Киевлянина». Дума приняла резолюцию, в которой выразила решительный протест против насилий над свободой печати и предложила Генеральному секретариату «принять меры к осуществлению свободы слова».

Центральная Рада и Генеральный секретариат, по сведениям редакции «Киевлянина», ничего не имели против продолжения выхода газеты (при том, что она, газета, была резко оппозиционна украинской власти). Но большевики не освобождали помещение. Шульгин и Павлина Могилевская обращались в типографию и в редакцию «Пролетарской Мысли» с запросами, когда последняя освободит помещение. Лишь 16 (29) ноября, после соответствующего решения Совета рабочих и солдатских депутатов, типография известила Шульгина и Могилевскую, что с 18 ноября (1 декабря) типография сможет приступить к печатанию «Киевлянина». Действительно, днем 18 ноября (1 декабря) редакция «Пролетарской Мысли» очистила помещение. «Справедливость требует отметить, – сообщалось в заметке в “Киевлянине”, – что большевики разгрома помещения, ими занятого, не учинили»⁶⁹⁷. Редакция и контора «Пролетарской Мысли» 19 ноября (2 декабря) переехала в Центральное бюро профессиональных союзов, на Думскую площадь, 2⁶⁹⁸, а на следующий день – на Крещатик, 16⁶⁹⁹. Одновременно «вследствие сильного вздорожания технических условий выпуска газеты» она подорожала – с 15 до 20 копеек за номер⁷⁰⁰ (впрочем, точно так же тогда подорожал и «Киевлянин»).

Это был не единственный случай насилия по отношению к газете в те дни. 3 (15) ноября в типографию «Южной газеты», на Большую Васильковскую, 38, на грузовом автомобиле прибыли вооруженные солдаты во главе со студентом Эрлихерманом и предъявили записку, опять-таки, от Революционного комитета, гласившую, что «предъявитель сего имеет право реквизировать бумагу для нужд комитета». Забрав бумагу на сумму 4000 рублей, отряд удалился. Сотрудники конторы немедленно оповестил о случившемся Генеральный секретариат, штаб округа и милицию. Через час прискакали конные милиционеры под предводительством Анохина. Последний забрал записку революционного комитета, чем его «содействие» и ограничилось. Управляющий конторой «Южной газеты» дозвонился до Пятакова, который подтвердил: распоряжение о реквизиции бумаги действительно сделано им, Пятаковым. Бумага же предназначается для печати объявлений и воззваний в связи с предстоящими выборами в Учредительное собрание⁷⁰¹. Этим, правда, насилие против «Южной газеты» и ограничилось, и газета продолжала выходить.