Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

19 января (1 февраля) вместо газет отпечатали бюллетени; один выпустил украинский революционный комитет войсковых частей Киева, другой – редакция «Народной Воли». Бюллетени были вывешены в городе и раздавались на улицах.

Еще накануне в 2 часа дня перестал работать водопровод. Вода мгновенно стала дефицитом. Ее стали продавать, по 10 копеек за ведро – в банях и в немногих усадьбах, где были собственные колодцы. За водой выстраивались очереди; стоять в этих очередях и носить воду приходилось под обстрелом¹²⁰⁹. Только в 9 часов вечера 20 января (2 февраля) наконец заработала электростанция. В городе вновь появилось электрическое освещение, что, разумеется, подняло настроение киевлян. Около полуночи заработал и водопровод¹²¹⁰.

Рано утром, вероятнее всего, 18 (31) января¹²¹¹ (хотя назывались даты 17 (30) января¹²¹² и 19 января (1 февраля)¹²¹³) на киевском вокзале произошла страшная железнодорожная катастрофа.

Почтовый поезд № 4 подошел к станции Пост-Волынский около 6 часов утра, со значительным опозданием. Поезд был переполнен до отказа; пассажиры, преимущественно возвращавшиеся с фронта солдаты, занимали все помещения внутри вагонов, стояли сплошной массой на площадках, сидели на крышах, ступеньках, тормозах, на тендере и на самом паровозе.

По прибытии на Пост-Волынский машинист осмотрел паровоз и констатировал порчу тормозов. Он категорически отказался вести поезд дальше, поскольку счел, что на уклоне у Кадетской рощи (за станцией Караваевы дачи) поезд разовьет слишком большую скорость, и его не удастся остановить на вокзале.

Часть пассажиров согласилась с доводами машиниста и согласилась дальше идти пешком. Но другая часть, состоявшая в основном из солдат, ничего и слышать не хотела. Солдаты схватили машиниста и заявили, что в случае отказа ехать дальше они бросят его в топку паровоза. По одной версии, машинист подчинился силе, по другой – солдаты сбросили машиниста с локомотива и заменили его «своим» человеком¹²¹⁴. В любом случае, поезд продолжил путь на Киев.

Предсказание машиниста полностью сбылось. На уклоне у Кадетской рощи поезд развил большую скорость и стал приближаться к вокзалу. Остановить его было невозможно. Машинист попробовал последнее средство спасения – стал подавать тревожные гудки (эти сигналы сквозь сон услышал Николай Патлах, отдыхавший в штабе железнодорожников¹²¹⁵). Он надеялся, что на вокзале поймут, в чём дело, переведут стрелки и направят поезд на сквозной путь. Но все сквозные пути были заняты. Поезд № 4 пустили на тупиковый путь. Он на полном ходу проскочил мимо здания вокзала, ударился в тупиковые упоры, разнес их в щепки и врезался в бывший царский павильон. Паровоз, тендер и багажный вагон обратили в обломки здание дежурного по станции Московско-Киево-Воронежской железной дороги, а также телеграфную и телефонную комнаты. Только после этого паровоз остановился, застряв в обломках здания.

Под поезд попали солдаты, стоявшие на платформе за тупиком, и ничего не подозревавшие дежурные служащие в павильоне. Пассажиры стали выпрыгивать из окон, причем некоторые – еще на ходу, понимая, что катастрофа неизбежна, и, естественно, многие получили тяжелые увечья от падения. Несмотря на то, что в городе уже шли бои, помощь подоспела быстро. На вокзал прибыли пожарные команды и кареты скорой помощи. Спасательные работы продолжались несколько часов. По предварительному подсчету, было убито 26 человек и ранено более 80, большинство из них – тяжело¹²¹⁶.

Между прочим, катастрофа на время нарушила планы восставших железнодорожников: они наладили было связь через железнодорожную телефонную сеть, а теперь и линия, и коммутатор были разбиты. Но они вскоре установили связь со штабом с помощью полевого телефона¹²¹⁷.

По официальным сведениям, за 16–20 января (29 января – 2 февраля) в Киеве было убито 196 человек (из них 31 женщина и 11 детей) и ранено 332 (из них 97 женщин и 28 детей). Цифры эти, конечно, было далеко не полными: еще не были подсчитаны потери сражавшихся с обеих сторон и не были учтены многочисленные раненые, получившие медицинскую помощь на дому. Далеко не всегда «Скорая помощь» могла помочь раненым, потому что кареты сами попадали под обстрел¹²¹⁸.

Несмотря на бои в городе, Центральная Рада заседала каждый день с 15 (28) января по 25 января (7 февраля), за исключением 24 января (6 февраля) – и то не из-за стрельбы (восстание к тому времени закончилось, но город уже обстреливали армии Муравьева), а из-за того, что комиссии не подготовили необходимые законопроекты¹²¹⁹. Заседание же городской думы, запланированное на 18 (31) января, не состоялось из-за стрельбы¹²²⁰.

Арсенальцы имели бы шансы на успех только в случае, если бы получили поддержку извне. Поскольку же повстанцы в других районах города успеха не имели, то защитники завода, находясь в осажденной крепости и не имея сил для наступления, были фактически обречены. Они продержались несколько дней только благодаря тому, что и у Центральной Рады не было достаточного количества сил (точнее, желающих воевать) для штурма.

Когда арсенальцы оказались в особенно тяжелом положении, удалась как минимум одна попытка снабжения их с воздуха.

Осажденным не хватало боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Правда, в первые дни завод не был окружен плотным кольцом, и возможность сообщения с городом была. Поддерживали связь с хлебопекарнями Печерска, которые снабжали повстанцев хлебом. На территории самого завода устроили пункт питания и чайную, а также импровизированные медпункты. Пилоту авиапарка Егорову удалось подлететь и сбросить во двор завода груз хлеба и патронов¹²²¹.

Взят Арсенал был благодаря тому, что в Киев вернулся Симон Петлюра.

В день, когда в Киеве разгорелось восстание, черные гайдамаки Петлюры бились с большевиками на станции Кононовка, на железнодорожной линии Киев – Полтава, между Яготином и Гребенкой. На стороне большевиков (1‑й революционной армии Егорова) было шестикратное численное преимущество – 1100 против 180. Украинцы в этом бою не имели шансов. Основные силы Петлюры находились севернее – на станции Бобрик, на железнодорожной линии Киев – Москва¹²²². 17 (30) января Петлюра созвал на этой станции совещание командиров, на котором следовало определить план дальнейших действий. В Киеве шли бои с большевиками, с востока, от Полтавы и Бахмача, наступали советские войска Антонова-Овсеенко (1‑я армия Егорова и 2‑я армия Берзина, под общим командованием Михаила Муравьева). Решено было идти на Киев и попытаться быстро ликвидировать восстание, после чего встретить советские войска на линии Днепра. Отступая от Кононовки на Яготин, гайдамаки взорвали за собой железнодорожный мост через реку Трубеж, за счет чего выиграли немного времени.

18 (31) января петлюровцы, по пути на Киев, разоружили в Броварах украинский полк имени Наливайко, который к тому времени был полностью большевизирован; существовала угроза, что он присоединится к войскам Антонова-Овсеенко. Кратчайший путь на Киев лежал по Броварскому шоссе, через Никольскую и Предмостную Слободки и далее по Цепному мосту. К Днепру подошли на следующий день.

Всего под началом Петлюры было около 850 бойцов. Было решено разбить их на две колонн: первая, во главе с самим Петлюрой (около 500 штыков, 60–70 сабель, 8 пушек), должна была перейти Днепр по Цепному мосту, вторая (около 350 штыков; в резерве этой же колонны шли 1‑я Украинская военная школа и остатки Студенческой сотни, которая до этого выдержала бой под Крутами) – по железнодорожному мосту.

Первой двинулась колонна, которая должна была пройти через Цепной мост. В Слободках жило значительное количество рабочих Арсенала, и часть из них организовала вооруженное сопротивление украинским войскам. Перед самым мостом слободские красногвардейцы соорудили баррикаду и установили пулемет. Гайдамаки и сечевики, бывшие в составе колонны, стремительной атакой захватили баррикаду и перебили ее защитников.

Но с ходу преодолеть мост им не удалось. На противоположном, киевском берегу тоже подготовились к их встрече. Там была еще одна баррикада и большевистский броневик. Пытаясь перейти мост, гайдамаки всякий раз попадали под пулеметный огонь и вынуждены были отступать. Сотник Шпилинский вспоминал этот бой:

Після одного з таких маневрів, добігаючи вже до кінця мосту, ми раптом наткнулися на Отамана Петлюру. З ціпком у руках, із стурбованим обличчям, увесь час в русі, нервово даючи розпорядження, Отаман зразу напосів на мене: «А ви чого тут граєтесь?» Ми зразу показали Отаманові: «От там… броневик.» – «Ну, то котіть гармату!» Ідея була дуже добра, але ж ми не знали, де наші гармати, і чекаючи на них, дійсно таки «грались». Разом з Отаманом ми всі висипали на міст дивитися на броневик, який грізною чорною плямою вимальовувався на середині мосту. Побачивши велику групу, він раптом запустив по нас чергами. Ми заховалися за останнім виступом. Хутко подійшов до мосту хтось із штабу. «Ну, чого вони там гавляться? Давайте сюди гайдамаків!» – сердито звернувся до нього Петлюра. За деякий час по шосе з Слобідки ми побачили групу артилеристів, які котили тяжку гармату… Гармату теж хутко покотили вперед і з нею пішов Отаман Петлюра. Пропустивши другу сотню гайдамаків, ми рушили по мості. Цікаво було дивитися, як по Київських горах червоними плямками розсипалися гайдамаки і з боєм хутко підіймали вгору. Мимо нас пройшла кінна «Отаманська сотня»; її ми бачили вперше. Підіймаючись вгору, памятаю, проходили повз великого двору, де стояли бельгійські частини. Вони висипали нам назустріч, били в долоні і кричали «Вгаvо! Bгаvо! Hajdamaky».

Так около 7 часов вечера 19 января (1 февраля) петлюровцы вошли в Киев. В бою за мосты украинцы потеряли около 35 человек убитыми и ранеными, большевики – около 50 человек убитыми и ранеными, 4 пушки и 12 пулеметов¹²²³.

Курень черных гайдамаков (около 150 штыков) подъехал к железнодорожному мосту на поезде в ночь на 20 января (2 февраля). На рассвете сошли с поезда и перешли мост пешком. Здесь гайдамаки разделились на две группы: одни пошли по Старонаводницкой улице на Печерск, другие – по железнодорожным путям по направлению к станции Киев II и далее направо, на Зверинец. Проходя мимо Васильковских укреплений, они заметили большое новое здание. Внутри были какие-то военные, а на здании висел белый флаг. Оказалось, что там расположился пехотный полк имени Тараса Шевченко, который объявил нейтралитет.

Вартові[,] побачивши нас, повтікали на подвіря, на якому почала збиратись сіра маса “Шевченківців“.

Ми полягали за кулеметами, зверненими люфами на подвіря. Гайдамаки окружили дім.

Наш командант каже вартовим, щоби покликали команданта полку. Виходять якісь старшини.

– Що значить ваш нейтралітет? – питає наш командант. – І чому полк не виступає в обороні Української Республики?

– Ми не хочемо мішатися… Підемо за тими, хто переможе! – відповідають ті глузливо.

– Ми вас обезброїмо! – каже наш командант далі.

– Пробуйте, але ми воювати не підемо, а вам не перешкоджаємо.

Времени «разбираться» с шевченковцами не было – нужно было как можно быстрее прибыть к Арсеналу. Гайдамаки взяли с шевченковцев обещание, что те не будут выступать против них, и пошли дальше¹²²⁴.

На Московской улице они вошли в казармы запасного конно-горного дивизиона, который сохранял нейтралитет, и взяли там две пушки. Одну поставили там же, на Московской улице, рядом со зданием 1‑й Украинской военной школы, вторую в верхней части Кловского спуска, и стали обстреливать Арсенал с двух сторон. Одновременно под стены завода подошел курень красных гайдамаков (около 250 штыков) под командой Емельяна Волоха¹²²⁵.

Арсенал, таким образом, был окружен со всех сторон. Утром 20 января (2 февраля) отряд богдановцев, участвовавших в обороне, сдался гайдамакам, оголив таким образом один из флангов. На заводе заканчивались запасы еды и воды, медикаменты и боеприпасы. Двор и помещения Арсенала были переполнены ранеными, которым практически невозможно было помочь. Ефим Чайковский, член ревкома Арсенала, вспоминал:

Ревкомовцы собрались в одной из мастерских. Советовались, как выйти из сложившегося тяжелого положения. Кое-кто из присутствующих стал говорить о сдаче… Тогда выступил Горвиц:

– Друзья, сдаваться нельзя! Это – верная гибель. Надо биться до последнего. Необходимо установить связь с городским Ревкомом и с его помощью организовать доставку продуктов, патронов, а может, и подкрепления…

– Кого пошлем в город? – спросил Федор Садовский.

– Пойду я! – заявил Горвиц.

Кое-кто начал возражать. Говорили, что надо послать двух-трех арсенальцев. Но Горвиц настоял на своем.

После заседания ревкома, дождавшись, когда немного утихла канонада, Саша ушел. Мы знали, что город кишит петлюровскими патрулями, и все же надеялись, что ему посчастливится проскочить незамеченным. Но гайдамаки схватили его… Через несколько дней на склонах Днепра нашли изуродованный труп Александра Горвица.

Арсенальцы выходили в город: в разведку и в попытках установить связь с повстанцами других районов и организовать помощь осажденным. Никто из них не возвращался. Впрочем, и получить помощь было бы неоткуда: у красногвардейцев Подола, Демиевки и Шулявки дела обстояли не лучше, чем у самих арсенальцев.

Вечером 20 января (2 февраля) на Московской улице появился броневик с белым флагом. Защитникам предложили сложить оружие и покинуть территорию завода. Они отказались¹²²⁶.

Впоследствии победившие большевики намеренно не станут ремонтировать эти стены, оставив хорошо заметные выбоины «в назидание потомкам». В таком виде эти стены дожили и до сегодняшнего дня. Необходимости в назидании больше нет – но есть возможность соприкоснуться с живой историей более чем столетней давности…

В ночь на 21 января (3 февраля) украинцы поставили пушки на Московской и Александровской улицах и стали бить по Арсеналу прямой наводкой. Заводские стены дрожали и крошились от артиллерийского огня.

Артиллеристам помогали стрелки, поставившие пулеметы на крышах близлежащих домов и бившие непосредственно по защитникам. Арсенальцы провели собрание, на котором констатировали бесполезность дальнейшего сопротивления. Решено было прекратить огонь и покинуть завод. Часть защитников, в том числе Чайковский, ушла через водосточные коллекторы ходы к Днепру и дальше по мостам в Дарницу, где примкнула к советским войскам, наступавшим на Киев с левого берега. Другая часть осталась до конца. По утверждению Чайковского, оставшиеся в конечном счете все-таки вступили в переговоры с украинскими войсками, и им было обещано освобождение после сдачи оружия¹²²⁷, но…

Дикую расправу устроили над ними гайдамаки. Их кололи штыками, рубили саблями. Во дворе гайдамаки захватили токаря Александра Иваненко. Его били прикладами, а затем саблей отрубили обе руки, ноги и проткнули рот штыком. По-зверски убили шестидесятилетнего Зайцева. Многих расстреливали в упор или рубили саблями. Не щадили ни женщин, ни раненых. С перевязочного пункта выгнали раздетыми на мороз раненых и прикончили штыками. Дружинниц, медсестер раздевали и били шомполами… Потом всех захваченных арсенальцев вывели на Никольскую улицу. Перед ними выставили десять пулеметов. Петлюровский офицер прошелся вдоль шеренги и приказал:

– А ну-ка, кто пулеметчики – шаг вперед!

Вышло несколько человек. Их здесь же расстреляли. Стали отбирать большевиков. В то время подьехал автомобиль с французским флагом. Из него выскочили какие-то офицеры и гражданские. Прибывшие о чем-то переговорили с петлюровскими офицерами. Прозвучала команда: «Становись по четыре!», и под усиленной охраной арсенальцев повели к казармам, расположенным около Лавры¹²²⁸.

Чайковский, как мы помним, сам при этом не присутствовал – то есть он рассказывал с чужих слов. Его соратник Роман Кочергин был, судя по его словам, непосредственным участником событий:

Началась расправа. Когда во время расправы с парижскими коммунистами лозунгом контрреволюционной буржуазии было: «Куда бы ты не пошел вправо – смерть, влево – смерть, назад – смерть», то во время сдачи арсенальцев у руководителей – вояк Центральной Рады был лозунг «Кто ты? Русский – смерть, украинец – смерть, поляк – смерть, еврей – смерть». Каждого из арсенальцев, который вынужден был сдаваться, враги пропускали через строй, били, издевались, а некоторых тут же убивали.

После этого нас всех построили около казармы пантонного [sic] батальона. Пронеслась команда «ставай по четыре». Впереди нас поставили четыре пулемета, за которыми сидели пьяные гайдамацкие офицеры. Потом они скомандовали: «Ну, гниды и коммунисты, прощайтесь с жизнью». Со всего Печерска сходились женщины, дети, отцы рабочих. Был страшный шум, крик, плач детей и матерей. А красноармейцы обезоруженные кричали: «Скорее тираны закачивайте свою кровавую расправу» и тогда действительно офицеры стали возле пулеметов и как видно приготовились к расстрелу, но в этот момент подъехала легковая автомашина с желтым флажком, с которой вышло три человека. Переговорили с пьяными офицерами и очевидно испугавшись массового расстрела, они решили пока отложить расстрел. Было приказано двигаться по направлению к Лавре.

Дорогой некоторые арсенальцы пытались бежать, но их тут же настигала вражеская пуля. А один повстанец забежал в Лавру, но его тут же «святые отцы» задержали и передали в руки врагов, которые не замедлили тут же на наших глазах расстрелять. Около военной гауптвахты нас остановили и тут же начали допрашивать и избивать до смерти, до потери сознания, а т. Рыбалтовского чуть ли не убили совсем, т. Фиалеку до кости разрубили левое плечо, а я получил тяжелый удар прикладом по голове, что я потерял сознание, избивали и других¹²²⁹.

Послушаем другую сторону. Николай Выдыбайло:

В ночі, не дивлячись на страшну втому, Гайдамаки і Богданівці кинулися в арсенал… Кількох ще завзятих арсенальців-большевиків виявили були спротив, але скоро переконалися, що даремно… всі добровільно віддавали зброю. Багато оборонців арсеналу поховались по пивницях і ще довго хлопці вишукували і витягали перестрашених людей, навіть жінок і дітей, не роблячи жадної кривди нікому і збирали їх на одному з арсенальських дворів… Багато з них жалувало свого вчинку.

<…>

Арсенальці були зібрані коло Микольських воріт, куди скоро прибув і от[аман] Петлюра. Жалюгідно вони виглядали, особливо жінки і діти, які не знати чого очутились в арсеналі. На домагання Волоха їх постріляти, С[имон] Петлюра безумовно не хотів цього зробити і їх, відвівши ще на Лютеранську 18 [в штаб обороны Киева. – С. М.], відпустили, задержавши деяких чолових осіб.

Ми, вже без свого команданта, по знищеній Московській вул., відтак по Олександрівській пішли з піснями на Подол до своєї школи¹²³⁰.

Левченко, украинский боец, также непосредственный (насколько можно судить) участник:

Під високою з бійницями цегляною стіною, яка лучить окремі оборонні будинки старої фортеці, налякана голосуюча юрба людей у робітничих блюзах, сірих салдатських шинелях, звичайних цивільних одягах, обдертих, вимазаних в мазуті, між ними декілька жінок. Перед юрбою лежать трупи; з них один ще в смертних судорогах і стоять два наладовані скоростріли, які грізно спрямовують на цю юрбу обслугуючі їх червоні гайдамаки. Поміж скорострілами та юрбою, якраз поміж свіжими трупами стоїть невисока худощава людина з блідим стомленим обличам у сірім вояцькім плащі без нараменників та сірій «салдатській» папасі і намагається перекричати юрбу. Примусивши її замовчати на хвилинку, людина звертається до скорострільців і схвильованим голосом: «Коли хочете розстріляти їх – і показує на юрбу – то розстріляйте перш мене! Це ж робітники, які може й по несвідомости, спровоковані до повстання проти української влади робітників і селян; між ними може є чимало й несвідомих Українців із тих працюючих, за яких ви ведете боротьбу, і ви їх хочете розстріляти? я того не дозволю, першу кулю в мене!»…

За хвильку підійшов до скорострільців – які нерішучо дивились у бік Петлюри, що повернувся до них спиною і щось розмовляв з полоненими, – якийсь очевидячки старшина з рябим побитим віспою круглим обличам, сталево-скляними очима, рідким рижуватим оселедцем під незграбно вдягнутою шапкою і хриплуватим голосом, тоном, який виключав саму думку про непослух, наказав зняти скоростріли, що негайно і виконано. Полонених вишукували по чотири в ряд та повели до Лаври, де замкнули у казармах, розташованих поруч¹²³¹.

Учитывая, что советские мемуаристы, с одной стороны, и украинские, с другой, безусловно, не согласовывали между собой свои свидетельства, с уверенностью делаем вывод: по крайней мере часть пленных украинцы в какой-то момент намеревались расстрелять, но не реализовали намерение – вместо этого их построили в колонну по четыре и повели в Лавру. Что ближе к истине: «началась расправа» или «не роблячи жадної кривди нікому»? Судить предоставляем читателю.

«Вестник Украинской Народной Республики», выходивший в Харькове (речь о большевистской УНР, будущей УССР), 24 января (6 февраля), то есть через два дня после падения Арсенала, ничтоже сумняшеся сообщил:

Озверелые банды юнкеров и офицеров, подкупленных Украин[ской] Центр[альной] Радой, растерзали 1500 революционных рабочих и солдат.

Расстреляны палачами Калединских гнезд Украинской Рады революционные борцы Киевскаго Революционного Комитета. Славной смертью погиб передовой воин революционной армии товарищ Горвиц.

Жалкие насильники расстреляли защитников арсенала.

Они хладнокровно убивают всякаго, у кого на теле рабочая блуза, а на руках – трудовые мозоли¹²³².

На следующий день это сообщение подхватила ленинская «Правда»: «В Киеве сторонники Рады – белогвардейцы, юнкера, офицеры расстреляли полторы тысячи рабочих, расстреляли как звери, как людоеды капитала, как трижды проклятая остервенелая буржуазная сволочь»¹²³³, а еще через три дня сообщила подробнее: «Подавляющими силами Арсенал был взят юнкерами и гайдамаками. Арестованный там Военно-Революционный Комитет был весь расстрелян, в том числе и <…> Горовиц [как мы уже знаем, на самом деле в момент падения Арсенала Горвица там не было. – С. М.]. Расстреляно было в Арсенале 300 человек. <…> Террор контрреволюционеров был неописуем. Расстреливали всех рабочих по примете: у кого были мозолистые руки или рабочая блуза. Всего расстреляно больше 1500 человек»¹²³⁴. Те же цифры впоследствии назвал Антонов-Овсеенко: «В одном арсенале петлюровцами расстреляно до 300 человек, а всего перебито свыше 1500 революционеров»¹²³⁵; правда, в другом пассаже тех же воспоминаний он называл другие цифры: «До 200 наших товарищей ими [петлюровцами. – С. М.] расстреляны, до 500 заперты в крепости»¹²³⁶.

Чему из этого можно верить? Понятно, что Антонов-Овсеенко – лицо заинтересованное, и понятно, в какую сторону он мог «подправить» цифры. Гораздо более объективным свидетелем был декан историко-филологического факультета Университета Св. Владимира профессор Николай Бубнов, который не симпатизировал ни большевикам, ни украинцам. По его утверждению:

Арсенал сдался, и, как после нам сообщали, все большевики, хотя и «украинские», сдавшиеся в арсенале, были поголовно (около трехсот) убиты, или, как стали впоследствии говорить, «выведены в расход», своими «компатриотами»¹²³⁷.

К сожалению, автор не уточняет, кто и когда сообщил упомянутую цифру. Вполне вероятно, что те же большевики (которые через несколько дней после ликвидации восстания пришли к власти). Так что цифра вполне может оказаться завышенной.

Арсенальная площадь до недавнего времени называлась площадью Героев Арсенала, небольшие улицы в микрорайоне Кресты, прилегающем к заводу – именами участников восстания.

В советской историографии, как известно, восстанию на Арсенале уделили очень большое внимание. Никольскую улицу переименовали в улицу Январского восстания (сейчас это улицы Мазепы и Лаврская). События эти нашли отражения не только в огромном числе официозных публикаций, но и в фольклоре. Рабочий Андрей Покельчук¹²³⁸ сочинил «народную» песню (записана она была в 1936 году на заводе «Арсенал»), выдержанную в соответствующем стиле (обращают на себя внимание строки, начинающиеся с «Ой»):

 
Заспіваймо дружно пісню
Про січневії бої,
Як повстало робітництво
З «Арсеналом» на чолі!
Ой повстали всі за волю,
Для єдиної мети,
І за справу робітничу
Полягли пролетарі.
Полягли за справу бідних,
За знедолених усіх,
А проте не випускали
Стяг червоний з рук своїх.
Ой відважні арсенальці
Честі й слави зажили,
Що боями і працею
Собі орден здобули.
Ми будуєм і співаєм,
А над нами навкруги
Хочуть вдруге наступати
Наші люті вороги…
Розливайся, дзвінка пісня,
Майоріть, прапóри!
Слава слава «Арсеналу»
Не помре ніколи!¹²³⁹
 

С падением завода восстание не закончилось. В районе вокзала и железнодорожных мастерских еще держались железнодорожники. Но когда украинские войска освободились из-под «Арсенала», для них не составило труда «додавить» повстанцев.

Юрий Магалевский, охранявший в те дни здание Центральной Рады, вспоминал:

Припадково будучи вільним від своїх обовязків, я бачив, як Слобідський Кіш із музикою проходив Фундуклєївською вулицею. Спереду його йшов пішки в сивій шапці й довгій шинелі той, на кого так довго чекав Київ – С[имон] Петлюра. Народ радісно вітав його й відважну його частину. У кожного на обличчі можна було прочитати радість, що нарешті лихі дні минули¹²⁴⁰.

Именно этот кош вместе с Наливайковской сотней (всего 280 штыков), под непосредственным командованием Петлюры, утром 22 января (4 февраля) пошел в решающую атаку на железнодорожников. Последние на тот момент занимали, с одной стороны, Галицкую площадь и Степановскую улицу, с другой стороны, Ботанический сад и Безаковскую. Соответственно, Петлюра разделил своих бойцов на две примерно равные части. Отряд сотника Волоха должен был выбить красногвардейцев из Ботанического сада и наступать на вокзал по Безаковской, отряд сотника Виноградова – очистить Галицкую площадь. Каждому из отрядов придали по броневику. В 10 часов утра обе колонны дошли до вокзала и заняли его. Дальнейшему наступлению, на мастерские, мешал бронепоезд повстанцев, обстреливавший гайдамаков из пулемета. Его удалось уничтожить только к вечеру¹²⁴¹.

Железнодорожники, со своей стороны, осознали бесполезность дальнейшего сопротивления. В тот же день около 3‑х часов дня Николай Патлах в последний раз отправился в городской штаб восстания, на Большую Васильковскую возле Мариинско-Благовещенской. Один из руководителей штаба, Исаак Крейсберг, сообщил ему, что украинские войска победили, а достоверной информации о продвижении советских войск к городу нет, и предложил Патлаху ликвидировать все дела и распустить свой отряд. После этого железнодорожники собрали последнее заседание своего штаба, на котором решили: как только стемнеет, нужно предложить боевикам разойтись. Но разойтись успели не все. Гайдамаки неожиданно захватили столовую железнодорожных мастерских, где боевики спали¹²⁴². По одной из версий, они незадолго до этого ранее захватили в плен старого железнодорожника Бориса Ветрова, который согласился провести их потайным путем, с незащищенной стороны здания. Около тридцати человек захватили в плен. 18 из них привели на Бибиковский бульвар во двор одного из зданий и там расстреляли, в том числе Ветрова¹²⁴³.

Январское восстание закончилось.

Еще в разгар боев, 19 января (1 февраля), свежеиспеченный премьер-министр Всеволод Голубович заявил на заседании Центральной Рады:

Більшовиків уже чимало заарештовано, причому знайдено документи й докладно розроблений план повстання, – по цьому планові все місто поділено було повстанцями на райони з окремим завідучим в кожному. Виявилось також, що більшовицьке повстання робиться з великою участю чорносотенців¹²⁴⁴.

К сожалению, неизвестно, о каких документах говорил Голубович (и какова судьба этих документов), и поэтому трудно судить, действительно ли существовал подробно разработанный план восстания. (Если он и существовал, то, как мы видели выше, с его реализацией у восставших возникли большие проблемы.) Что же касается участия в восстании черносотенцев – через три дня, когда бои утихли и начали выходить газеты, Голубовичу в передовой статье «Киевлянина» ответил Шульгин. Высказался он в своем обычном иронически-высокомерном стиле, заявив о позиции, своей и своих единомышленников, «над схваткой»:

<…> Но вот насчет «черносотенцев», которые будто бы вместе с большевиками подняли восстание[,] мы считаем необходимым сказать несколько слов.

В украинских газетах обыкновенно, когда говорится что-нибудь о «русском внепартийном блоке»[,] то в скобках пишется: черная сотня.

Ввиду такой терминологии мы считаем необходимым заявить следующее.

Во-первых да будет известно всем, кому об этом ведать надлежит, что нас не сотня в Киеве, а как показали последние выборы в украинское Учредительное Собрание – 25 тысяч с лишним, то есть больше, чем всех украинцев вместе взятых.

Это во-первых, хотя это и неважно. Важно же то, что внепартийный русский блок никакого участия в восстании не принимал.

Дело в том, и это совершенно всем ясно, что мы отнюдь не разделяем преклонения перед так называемыми «завоеваниями революции». Очень многие из этих завоеваний мы считаем зловредной чепухой, при наличии которой государство и народ существовать не может.

Но мы также хорошо знаем, что несмотря на серьезное просветление умов в Киеве [опять-таки, по-видимому, намек на выигранные выборы. – С. М.] общая обстановка далеко еще неблагоприятна для разумных идей. Если горожане до известной степени уже оценили прелести завоеваний революции, то все же и они многому научились только в последние несколько дней, когда мы таскали ведра под свист пуль. Ведь одно из «завоеваний революции» и состоит в том, что так как никакой власти в сущности говоря нет, то каждый может делать восстания, когда ему угодно. Много миллионов винтовок и тысячи орудий, которые с великим напряжением Россия готовила против внешнего врага, не провалились ведь сквозь землю. Они сейчас находятся в руках у населения и до тех пор, пока не будет твердой власти, время от времени эти винтовки и орудия будут стрелять по тем или иным причинам. Было бы болото, а черти будут.

Но было бы с нашей стороны и безнравственно и в высшей степени недальновидно самим брать в руки эти беспутные винтовки и палить в мирных обывателей. Нет[,] мы этого не делаем, ибо это значило бы, что и мы заразились всеобщей революционной глупостью.

Те, кто берется за оружие, должны иметь определенную цель и определенный разумный план. Но идиотским образом палить по городу и убивать женщин и детей, – от этого да сохранит нас Господь. Пусть такая манера действий будет одним из завоеваний революции.

<…>

Раз весь этот страшный опыт социализма в нашей несчастной стране начат, пусть он будет доведен до конца. Пусть у народных масс не останется иллюзии, что если бы какие-то «черносотенцы» им не помешали, то был бы рай на земле. Пусть социализаторы доведут свое дело до конца и упрутся лбом об стенку, тогда поговорим. А теперь «вольному воля, спасенному рай», – мы никому не мешаем.

Поэтому восстания нас не интересуют и мы в них не участвуем. Нас интересует совершенно другое. Мы знаем, что спасение только в одном: в культурной армии, подчиняющейся культурным людям.

И у нас только одна забота: быть готовым тогда, когда изверившись в возможность левой демагогии, все прийдут к этой же мысли.

Вот когда настанет страшный и страдный час для всех нас. Если к этому времени интеллигенция не будет готова и не сумеет быстро, крепко и разумно наладить машину, толпа опять будет пробовать что-то сделать, но уже с другого конца.

И пойдет та же иссушающая демагогия, но только наизнанку¹²⁴⁵.

Сегодня нам, разумеется, хорошо известно, что получилось в результате (и где оказалась интеллигенция).