Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Когда под вечер 22 января (4 февраля) был взят железнодорожный вокзал, канонада в центре города прекратилась. «Рисовались уже радостные картины воцарившегося спокойствия», – сообщал газетный корреспондент. Но спокойствие продлилось несколько часов.

В четверть первого ночи раздался артиллерийский выстрел откуда-то из за Кадетской рощи. Затем еще и еще. Снова началась канонада. А через некоторое время загрохотали пушки из-за Днепра, со стороны Дарницы¹²⁴⁶.

К Киеву подошли советские войска под командованием Михаила Муравьева.

Михаил Муравьев (1880–1918)

Муравьев, бывший подполковник царской армии, возглавивший поход большевистской армии на Киев, сам никогда не был большевиком. Сведения о его политическом прошлом противоречивы. Известно, что после Русско-японской войны, где он был тяжело ранен, Муравьев учился в Париже, где предположительно увлекся культом Наполеона. По одной из версий, тогда же он объявил себя последователем идей кадетов, но в 1907 году примкнул к эсерам-террористам (группе Бориса Савинкова)¹²⁴⁷. Однако сам Муравьев утверждал, что в 1905 году был черносотенцем¹²⁴⁸. О том же говорил инженер Фишбейн в открытом письме к Леониду Пятакову, которое мы уже упоминали:

Неужели это простая случайность, что во главе крайних течений социализма стали вы [Пятаков. – С. М.]. подп[олковник] Муравьев, доктор Образцов, т. е. люди, которые сделали эволюцию от черносотенства до большевизма и максимализма?¹²⁴⁹

Затем Муравьев, по его собственному утверждению, в 1908 году в казанском военном училище основал офицерскую революционную организацию; «[Ф]изиономия политической организации, – писал он, – была в духе программы социал-революционеров, в партию которых я официально вошел только в дни первой революции и считал и считаю себя в настоящее время [в начале ноября 1917 года. – С. М.] социалистом-революционером»¹²⁵⁰. Борис Николаевский, однако, писал, что членом партии эсеров Муравьев никогда не был¹²⁵¹. Доподлинно можно утверждать одно: политическую ориентацию он менял неоднократно и очень быстро. Весной 1917 года он сошелся со своим единомышленником Керенским, был переведен из Одессы в Петроград и стал начальником охраны Временного правительства. Встречавшийся с ним той же весной генерал Александр Лукомский (командир I армейского корпуса, затем начальник штаба Верховного главнокомандующего) позже вспоминал: «Явно каторжный вид этого Муравьева не внушал никакого доверия»¹²⁵². После неудавшегося корниловского мятежа он порвал с Керенским. По утверждению петроградского журналиста Л. Львова, незадолго до Октябрьской революции Муравьев говорил о большевиках «в таких выражениях, которые могут быть помещены в печати только при большевистской свободе слова и только в их органах». За несколько дней до революции Муравьев сообщил журналистам, что едет организовать отряд против большевиков, добавив буквально следующее:

– Эту сволочь можно разогнать одним батальоном¹²⁵³.

Это отнюдь не помешало подполковнику Муравьеву уже через два дня после взятия большевиками власти встретиться в Смольном с Яковом Свердловым, который отвел его к Ленину. Еще через два дня Муравьев был назначен главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, но 8 (21) ноября – на следующий день после образования УНР – покинул этот пост, подчинившись партийной дисциплине (левые эсеры отозвали своих представителей с высоких государственных постов). Через месяц после этого, 9 (22) декабря 1917 года, он был назначен начальником штаба наркома по борьбе с контрреволюцией на Юге России Владимира Антонова-Овсеенко¹²⁵⁴, а впоследствии – командующим группой войск на Киевском направлении.

Радикализм Муравьева проявился еще в постреволюционном Петрограде. Изданный им «Приказ по обороне Петрограда 1 ноября 1917 г. № 1» предписывал солдатам, матросам и красной гвардии «беспощадно и немедленно расправляться своими силами с представителями преступного элемента, раз с очевидной несомненностью на месте будет установлено их участие в содеянном преступлении». Иными словами, приказ узаконивал самосуды. По оценке журналистов этот приказ «даже по нашим невероятным временам, показался в Петрограде невероятным». Категорический протест выразила петроградская городская дума, и в итоге уже в ночь на 3 (16) ноября Центральный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов отменил приказ «слишком уж усердного своего неофита»¹²⁵⁵.

Существует масса свидетельств жестокости Муравьева. Его соратники – члены комитета Первой революционной армии Ефим Лапидус и Сергей Моисеев, начальник штаба Второй революционной армии Вольфганг Фейерабенд – свидетельствовали, что при любом подозрении в несогласии или неповиновении Муравьев начинал угрожать расстрелом. В Гребенке (по другому свидетельству, в Полтаве) он пообещал расстрелять железнодорожного служащего, который, сообщая, что паровоз готов, похлопал его по плечу. В Дарнице – приказал расстрелять начальника станции и его помощника за то, что поезд отправили на пятнадцать минут позже указанного срока. В Киеве – грозил застрелить шофера, который вез его на вокзал, когда машина остановилась из-за того, что закончился бензин. Правда, эти угрозы остались без исполнения. По свидетельству народного секретаря советской УНР Георгия Лапчинского, массовых расстрелов за все время похода на Киев Муравьев не производил¹²⁵⁶.

Армии Муравьева наступали на Киев с востока и северо-востока. 16 (30) января, по окончании боя под Крутами, Муравьев доложил Антонову-Овсеенко и Совнаркому: «После двухдневного боя, первая революционная армия Егорова при поддержке второй армии Берзина у ст. Круты разбила контрреволюционные войска Рады, предводимые самим Петлюрой», не преминув описать, как «Петлюра, во время боя, пустил поезда с безоружными солдатами с фронта»; на самом деле Петлюра в бою под Крутами, как известно, не участвовал. «Иду на Киев, – заканчивал свое извещение Муравьев. – Крестьяне восторженно встречают революционные войска».

Касательно реакции крестьян, есть основания усомниться в справедливости оценки командующего, но на Киев он действительно шел. Согласно его плану, 1‑я армия Егорова наступала по железной дороге Гребенка – Киев, 2‑я армия Берзина – по железной дороге Бахмач – Киев, а 3‑я армия Кудинского должна была переправиться через Днепр у Черкасс и двигаться через Бобринскую – Цветково по железной дороге на Фастов, чтобы атаковать Киев с запада. Антонов-Овсеенко «огорчил» Муравьева, дезавуировав его приказ в отношении 3‑й армии (перенаправив ее на Дон), так что в его распоряжении остались 1‑я и 2‑я армии, общей численностью около 7000 человек. 21 января (3 февраля) советские войска захватили Бровары. Муравьев знал о событиях в Киеве; «там восстание рабочих и солдат, – сообщал он в штаб Антонова-Овсеенко. – Часть гарнизона против Рады, происходят ежедневно уличные бои. <…> Мы страшно спешим на выручку, но технические препятствия мешают». Действительно, украинские войска при отступлении повреждали железные дороги, тем самым задерживая наступление. Тем не менее, 22 января (4 февраля) Муравьев занял Дарницу и навел свои орудия непосредственно на Киев¹²⁵⁷.

По оценке Всеволода Петрова (на тот момент командира полка имени Гордиенко, впоследствии военного министра УНР), точно и по плану стреляли четыре-пять батарей по четыре-шесть пушек в каждой. Особенно «досаждала» украинцам одна батарея, составленная из длинных трехдюймовых пушек, так называемых морских дальнобойных, «яка била із-за Передмістної Слобідки та просто не давала рушитись на тих відтинках, які вона обстрілювала. Тяжко від неї доводилося і нашій батерії, що була біля монастиря Святого Миколи: хвилинами просто бракувало їй голосу». Остальные пушки стреляли то точно, то хаотично. Но большевики брали количеством. Муравьев взял пушки с дарницких складов, развез их по железной дороге, ведущей к мосту Императрицы Марии Федоровны, поставил в разных местах на берегу, обильно снабдил амуницией (тоже подвезенной по железной дороге), поставил у каждой пушки по два-три человека и приказал: заряжать и стрелять. Прицел время от времени проверяли артиллеристы, разъезжавшие вдоль железной дороги на паровозе¹²⁵⁸.

Всеволод Петров (1883–1948)

23 января (5 февраля) канонада продолжалась весь день. Сначала под обстрел попали Липки, через некоторое время – район Бессарабки, Большой Васильковской, Кузнечной. Жители Нового Строения в панике попрятались в подвалы, многие бежали в другие части города¹²⁵⁹. Гораздо спокойнее было на окраинах: дачная местность Пуща-Водица не обстреливалась, и немало киевлян «эвакуировались» туда. Не было стрельбы и возле станции Жуляны. До нее доходили поезда с юго-запада и высаживали пассажиров, которым приходилось добираться до города пешком, на свой страх и риск. Эта маленькая станция быстро переполнилась пассажирами¹²⁶⁰.

Николая Бубнова стрельба застала в кабинете дантиста, на Прорезной улице. «Я предполагал, – вспоминал он, – что постреляют полчасика, попугают украинцев да и займут Киев». Быстро выяснилось, что всё гораздо серьезнее. Когда стало понятно, что обстрел в ближайшее время не прекратится, Бубнов решил идти домой – на Липки, на Елисаветинскую улицу[66]66
   Современное название – улица Филиппа Орлика.


[Закрыть].

Тактик я оказался плохой. Я почему-то вообразил, что «русские» большевики стреляют от товарного вокзала, а потому выбирал улицы, которые могли быть менее подвержены огню с этой именно стороны (Михайловский переулок, Малоподвальная, Крещатицкий переулок, Думская площадь). Так я вышел на широкий Крещатик, на который, по моему мнению, могли легко падать снаряды с товарного вокзала. Крещатик был довольно пуст. Это подтверждало мои тактические соображения. Но мне нужно было во всяком случае перейти Крещатик, чтобы попасть на Институтскую и по ней подняться к себе в Липки. Не скажу, чтобы это мне доставляло удовольствие, но я благополучно перешел Крещатик и почувствовал себя опять безопасно, когда стал подниматься по Институтской. Но оказалось как раз, что я лез к черту на рога.

Навстречу мне шли и бежали люди с бледными лицами и с удивлением смотрели на меня. Наконец один встречный задал мне вопрос: «Куда вы, собственно, идете? Или вам жизнь не дорога?» Я ему говорю: «А что?» – «Да помилуйте: обстрел идет из-за Днепра (сторона, противоположная вокзалу), и снаряды ложатся и рвутся в Липках». Я отвечаю: «Да, хорошо, но я живу в Липках». Прохожий, махнув рукой, быстро удалился, оставив меня в довольно кислом настроении. Но жребий был брошен, и я решил отсиживаться в крепко построенном доме моего двоюродного брата, но, разумеется, не в своей квартире на четвертом этаже, а где-нибудь в подвале, ибо лицевая сторона этого высокого и одиноко торчащего дома, а следовательно и моей квартиры, была обращена как раз туда, откуда стреляли.

Перейдя в подвал, перенеся туда столы, стулья, посуду и наиболее необходимую одежду, Бубнов с сыном, подобно многим другим киевлянам, пересидели канонаду в подвале. Интенсивность стрельбы, по его оценке, временами превышала сто выстрелов в час¹²⁶¹.

Марсель Тири (Marcel Thiry), известный бельгийский поэт и прозаик, в то время – солдат бельгийского автобронедивизиона, волею судеб оказавшийся в Киеве, также запомнил январские дни (хотя он упоминает наступление Муравьева, речь, по всей видимости, о днях, предшествовавших интенсивному обстрелу). Тири проводил вечера в киевских ресторанах – и его рассказ выдержан в лирическом тоне:

Soirées de Kiew, pendant que descendaient du Nord à travers les plaines blanches, entassés dans les wagons de marchandises lentement remorqués par des locomotives prudentes, les gardes rouges de Mouraview! J’ai gardé d’elles le souvenir de fêtes désespérées. Le beau thé brûlait dans les verres; l’air niais de mazurka que débitait une chanteuse, j’y mettais des paroles de hasard, des chants comme on en invente en wagon sur le bruit des roues. Presque chaque soir le prix des consommations avait augmenté; les altercations entre matelots et officiers devenaient plus fréquentes. Parfois, mais de plus en plus rarement à mesure que l’étreinte de l’ennemi se resserrait, une marchande venait offrir des fleurs, des mimosas et des roses de Crimée et du Caucase, dont le parfum passait entre les tables comme une surprise émouvante[67]67
   Киевские вечера, в то время, когда с севера, по белым равнинам, набившись в товарные вагоны, медленно буксируемые осторожными локомотивами, на город надвигались красногвардейцы Муравьева! Мне они запомнились как отчаянные праздники. Отличный чай кипел в стаканах; на простенький мотив мазурки, который выдавала певичка, я положил случайные слова, в стиле песен, какие распевают в вагонах под стук колес. Цены на выпивку росли почти ежевечерне; участились ссоры между матросами и офицерами. Иногда – но, по мере того, как объятия врага сжимались, всё реже и реже – появлялись продавцы, предлагавшие цветы, мимозы и розы Крыма и Кавказа, чей аромат трогательным сюрпризом проплывал между столами [франц.]


[Закрыть]^{, 1262}.

Вспоминая дни обстрела (и ошибочно заявляя, что большевики бомбардировали город одиннадцать дней), Алексей Гольденвейзер утверждал: «Магазины и базары, само собой разумеется, были закрыты; поэтому приходилось питаться случайными остатками и запасами»¹²⁶³. Другие очевидцы с ним не согласны. 23 января (5 февраля), согласно репортажу «Киевской мысли», базары в городе работали – хотя продуктов было недостаточно, и цены, разумеется, были взвинчены¹²⁶⁴. «Пальба почему-то прекращалась часам к семи утра и начиналась с десяти, как будто специально для того, чтобы дать времени кухаркам купить провизии, – вспоминал Бубнов. – И, вообразите, доставали-таки кое-что, где и как, не знаю»¹²⁶⁵.

Несмотря на то, что центр города попал под обстрел, не прекратила работать городская дума. На заседание 22 января (4 февраля), под председательством Дрелинга, явилось немного гласных. С большим докладом выступил Гинзбург, рассказавший о событиях в городе, провале переговоров между украинцами и большевиками и о деятельности в эти дни городского головы Рябцова. Последний пытался убедить рабочих электростанции не присоединяться ко всеобщей забастовке. В течение дня рабочие всё же бастовали, однако затем представителям городской управы удалось убедить их вернуться к работе, пообещав организовать охрану электростанции. Тогда и была восстановлена подача электроэнергии.

23 января (5 февраля) в 13:15¹²⁶⁶ началось экстренное заседание думы, причем гласных явилось много. Хоры были переполнены. Открыв собрание, Дрелинг объявил, что, ввиду чрезвычайных событий, дума будет заседать ежедневно. С докладом о текущих событиях выступил Рябцов.

Большевики, начавшие обстреливать город из тяжелых орудий, имеют, очевидно, целью терроризировать город и решили вести беспощадную борьбу, применяя самые чудовищные способы – обстрел города и мирного населения тяжелыми орудиями. Этот обстрел вызывает и со стороны украинских властей решение довести борьбу до конца. Поэтому, в интересах населения дума должна обратиться к обеим сторонам с предложением прекратить зверские способы разрешения политического спора и прекратить обстрел орудиями города.

Далее городской голова рассказал о мерах, принимаемых в попытке нормализовать жизнь в городе. Тяжело обстояло дело с охраной населения, потому что милиция, по его дипломатическому выражению, «расползлась». Имея в виду собрать ее, милиции, остатки, он предложил повысить зарплату милиционеров – со 150 до 250 рублей в месяц. Дума решила повысить им оклад до 225 рублей. Говоря об электростанции, Рябцов сообщил думе, что на следующий день общее собрание рабочих, вероятнее всего, решит вопрос о признании предприятия нейтральным. Охраняли электростанцию на тот момент украинские части – но рассчитывать на то, что эта охрана останется, по понятным причинам было невозможно. Управа вошла в соглашение с чехословацким отрядом, который согласился взять на себя охрану электростанции, при условии, что последняя действительно объявит нейтралитет.

Наконец, в попытке защитить мирное население, дума приняла смелое решение: послать за Днепр, к большевистским войскам, делегацию с предложением прекратить обстрел города.

В состав депутации были избраны Павел Незлобин, Михаил Пшеничный и Лев Слуцкий. Рябцов тут же сообщил, что штат Александровской больницы избрал свою делегацию к большевикам, с той же целью – убедить их прекратить обстрел больницы. Решено было объединить две делегации в одну. Объединенная делегация тотчас же отправилась на автомобиле с белым флагом к обстреливающей город батарее. Добраться ей удалось только до передовых цепей украинских войск, у Днепра. Военные поставили депутатов в известность, что дальнейшее передвижение на автомобиле безусловно опасно, и рассчитывать добраться до большевиков можно только пешком. Не имея на этот счет инструкций, делегация вернулась в городскую управу¹²⁶⁷. Заседание думы закончилось в 3 часа дня.

Большевики тем временем пошли на штурм.

Муравьев избрал простой и бесхитростный план: 1‑я армия Егорова должна была наступать через железнодорожный мост, 2‑я армия Берзина – через Цепной. 23 января (5 февраля) они начали наступление. На Цепном мосту украинцам удалось отбить атаку. По Железнодорожному мосту большевикам, использовав бронепоезд под командованием матроса Андрея Полупанова, удалось пересечь Днепр и закрепиться на правом берегу¹²⁶⁸. Муравьев тут же отправил хвастливую телеграмму «всем»:

5 февраля из Дарницы. – После двухнедельного похода, после ряда боев под Полтавой, Ромоданом, Гребенкой, Бахмачем, наконец, после ожесточенного боя под Киевом, Киев занят революционными войсками, хотя местами еще продолжается уличный бой. Заключенные в крепости Киевские рабочие числом 500 человек освобождены, снова взялись за оружие против заклятых врагов. Взятие Киева было произведено революционной армией, во главе с Егоровым и сплошь состоящей из красногвардейцев. Счастлив донести о разгоне войсками армии Рады и счастлив за Украинский пролетариат и трудовое крестьянство, наконец, сбросивших капиталистов, сахарозаводчиков и помещиков. Да здравствует всемирное братство рабочих, да здравствуeт во всем мире Советская власть и мировая революция! Главком Муравьев¹²⁶⁹.

На самом деле бой за Киев не «продолжался», а только начинался.

На следующий день, 24 января (6 февраля), армия Берзина снова перешла в атаку по Цепному мосту. Впереди пошел броневик системы «Пирлесс» (Peerless), за ним пехота. Гордиенковцы под командованием Петрова удачно отразили эту атаку: броневик подпустили к Аскольдовой могиле, где встретили ураганным огнем бронебойных пуль и уничтожили вместе с экипажем, не дав ему даже открыть огонь. Пехота большевиков, услышав пулеметный огонь и решив, что это работает их броневик, ускорила шаг – и тут же попала под пулеметный огонь гордиенковцев и в панике повернула назад, к Днепру.

Зенитный бронеавтомобиль «Пирлесс»

Но в это время заработал пулемет со стороны Лавры. Как оказалось, там укрылось несколько десятков рабочих, участников Январского восстания. Узнав, что большевики пошли на штурм, они поставили на лаврскую колокольню пулемет и стали обстреливать украинцев¹²⁷⁰. Через некоторое время на помощь своим пришли и бойцы армии Егорова, которым удалось продвинуться от железной дороги, из района Выдубичей, и подойти к Печерску. Украинцы поставили пулеметы на колокольне собора Святого Николая… но морская трехдюймовая батарея из-за Предмостной Слободки с третьего выстрела попала в колокольню, сбросив с нее и пулеметы, и пулеметчиков. Гордиенковцы вынуждены были под вражеским огнем отступать по направлению к Арсеналу. Им не удалось бы закрепиться и там, если бы не неожиданная помощь: кто-то атаковал большевиков со стороны ипподрома и тем самым задержал их наступление. С наступлением темноты гордиенковцы закрепились в Николаевских казармах, а Арсенал заняли части Вольного казачества и богдановцы. Но день на этом не закончился…

Воспользовавшись перерывом в бою, Петров отправился на Николаевскую, в штаб Ковенко, и попросил того сменить отряд гордиенковцев, охранявших Государственный банк, чтобы создать резерв, на смену частям, утомленным боями на Печерске. Однако он получил приказ передать Николаевские казармы полуботковцам, а весь полк сосредоточить в Государственном банке, который, возможно, придется эвакуировать. Полуботковцы сменили гордиенковцев в казармах около 10 часов вечера… и продержались там примерно час¹²⁷¹.

Отряд армии Егорова, утомленный десятичасовым боем, не решился атаковать Арсенал, не зная о своем четырехкратном превосходстве (800 атаковавших против 200 защитников). Но в то же время, между 4 и 7 часами вечера, армия Берзина беспрепятственно прошла через оставшийся без защиты Цепной мост и предприняла ночное наступление. Отряд балтийских матросов в 500 штыков поднялся по крутым днепровским склонам и вышел в тыл защитников Арсенала¹²⁷². К 11 часам вечера и Арсенал, и Николаевские казармы были в руках большевиков. На Печерске в руках украинцев остались только казармы богдановцев¹²⁷³.

Советские войска приготовили и еще один «сюрприз». Накануне вечером Муравьев отправил отряд красных казаков (200 сабель) под командованием Виталия Примакова по льду через Днепр выше Киева, у Межигорского монастыря. Успешно переправившись в ночь на 24 января (6 февраля), казаки вошли в город со стороны Пущи-Водицы. В первый же день они заняли Куреневку и двинулись на Подол, где к ним стали присоединяться местные красногвардейцы¹²⁷⁴. Таким образом, центр Киева оказался под угрозой атаки не только с юга, со стороны Печерска, и с юго-запада, со стороны железной дороги, но и с севера.

Сам Примаков утверждал, что его бойцы связались не только с подолянами, но и с железнодорожниками, которые сражались в районе вокзала, а также совершили еще одну акцию:

Наступление других частей развивалось медленно: вся линия Днепра была под сильным пулеметным огнем. Кроме того, вражеская эскадрилья ежедневно сбрасывала бомбы на станцию Дарница и на позиции артиллерийского дивизиона, стоявшего в дарницком лесу. Куреневские красногвардейцы разведали, что аэродром этой эскадрильи находится возле завода Гретера в охраняется небольшим караулом.

Усиливая напор на Подоле и снабжая оружием поднимающиеся на баррикадную борьбу другие районы Киева, мы решили ударить и по аэродрому.

Наш отряд состоял из двенадцати червонных казаков и тринадцати красногвардейцев. Мы незаметно пробрались к азродрому и без выстрела сняли караул. В полотняных палатках-ангарах стояли двенадцать аэропланов. Мы не знали, что с ними делать, и ограничились тем, что изрубили пропеллеры и молотами повредили все моторы¹²⁷⁵.

Правда, больше об этих аэропланах, насколько известно, никто не вспоминал, так что вряд ли они сыграли заметную роль в боях.

Дума, со своей стороны, поручила управе проработать вопрос о городском займе на сумму 10 миллионов, с теми же целями.

Пока на Печерске шли уличные бои, на Крещатике, как и было обещано, работала городская дума. Заседание 24 января (6 февраля) продолжалось с 1 до 2½ часов дня. Рябцов доложил о результатах совещания с представителями Общества фабрикантов и заводчиков, домовладельцев, банков и представителями финансовых кругов по вопросу о помощи жертвам гражданской войны и безработным. Финансисты согласились внести в городскую кассу, для помощи населению, 2 миллиона рублей.

Далее Рябцов сообщил о своих переговорах с Ковенко. Ввиду того, что город был лишен какой бы то ни было охраны от нападений преступных лиц, городской голова попросил у коменданта согласия на следующие меры: 1) вернуть милицию в исключительное ведение городского самоуправления; 2) объявить ее нейтральной в происходящих боевых действиях и имеющей своей задачей исключительно борьбу с преступностью. Ковенко дал свое согласие. Дума, заслушав доклад Рябцова, в свою очередь постановила: обязать все чины милиции, в знак нейтралитета, носить белую повязку на левом рукаве шинели.

Наконец, городской голова сделал доклад об охране электростанции и водопровода. Как и ожидалось, рабочие электростанции на своем заседании, ранее в тот же день, постановили считать предприятие нейтральным и выразили желание, чтобы его охрану приняли на себя нейтральные части – поляки или чехословаки. Решили направить для охраны электростанции и водопровода польских дружинников. Дума также постановила: в знак нейтралитета на зданиях и сооружениях электрического предприятия и водопровода вывесить белые флаги¹²⁷⁶.