Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

В 8 часов вечера того же 26 октября (8 ноября) началось уже упомянутое открытое заседание Малой Рады под председательством Грушевского. Здесь и выяснилось, что столь желанного единства в борьбе с контрреволюцией нет и близко – более того, у разных сторон принципиально разные представления о том, с чем следует бороться.

Член Комитета по охране революции Николай Ковалевский сделал доклад о деятельности комитета. Выполнение последним своих задач было немыслимо без взаимопонимания с военными властями. Однако, как быстро стало известно, командующий военным округом Квецинский и комиссар Кириенко приняли решение игнорировать наличие комитета. (Кириенко, как мы помним, отреагировал подобным же образом пятью днями ранее, когда образовался первый, «секретный» комитет. Здесь же вспомним принятую по предложению Шульгина резолюцию городской думы о подчинении военных.) Комитет послал к ним 9 комиссаров… после чего было получено сообщение, что Кириенко всех их арестовал.

Отправили новую делегацию. Со штабом округа связался представитель Генерального военного комитета Петлюра. Выяснилось, что Кириенко и Квецинского не устраивает наличие в составе комитета большевиков, которые, по их мнению (как мы вскоре увидим, абсолютно верному), готовили сепаратные выступления. Но военные были против не только большевиков. «В распоряжениях Кириенко и Квецинского отмечается резкое отношение к украинцам», – докладывал Коваленко. С представителем Генерального секретариата, генеральным писарем Александром Лотоцким военные вообще не пожелали говорить. Были получены сведения, что Кириенко стягивает к Киеву войска – артиллерию и кавалерию. Комитет принял постановление об отстранении Кириенко от должности и замене его комиссаром от Центральной Рады⁵⁶¹. Нечего и говорить, что никакого эффекта это постановление не имело.

В штабе утверждали, что готовы координировать действия с украинцами, но только «с условием отмежеваться от большевиков и убрать с улиц украинские войска[,] требующие смены правительственных войск и производящих аресты и не вмешиваться в мои [Квецинского. – С. М.] распоряжения войсками». Украинцы, по информации Квецинского, вывозили оружие с артиллерийского склада, чья охрана – 27-й донской казачий полк – самовольно ушла⁵⁶².

В Малой Раде, со своей стороны, констатировали, что у некоторых учреждений находятся патрули двух категорий» (по выражению Андрея Никовского) – украинского полка и юнкеров. Не могут ли – спросил выступающий – среди них возникнуть «споры и недоразумения»?..

Недоразумения, конечно, не могли не возникнуть. Действительно, еще утром Комитет вызвал к зданию музея Первый украинский полк и юнкеров украинской школы. Здесь же образовался украинский военный штаб, и отсюда же украинские войска были посланы для охраны некоторых учреждений. Военные власти поставили свою охрану из юнкеров. В 4 часа дня юнкера подошли к управлению Юго-Западных железных дорог и разоружили находившийся там украинский караул. Лишь после переговоров с комитетом оружие украинцам вернули. В других местах лучше показали себя юнкера-украинцы, которые арестовали на улицах юнкеров-неукраинцев и привели их к зданию музея; штаб освободил их всех, кроме двоих.

У здания штаба военного округа (Банковая, 11) расположились усиленные отряды верных (арестованному) Временному правительству войск; возле штаба было поставлено несколько орудий. Группа солдат-украинцев попыталась было арестовать плац-адъютанта штаба капитана Паславского, подъехавшего на автомобиле; «благодаря, однако, энергичному отпору» со стороны Паславского и сопровождавших его юнкеров арест не состоялся. К вечеру орудия от здания штаба убрали⁵⁶³.

Затонский позже утверждал, что обещание большевиков не поднимать вооруженного восстания поначалу было искренним. Большевики, дескать, понимали, что у них не хватит сил бороться и со штабом округа, и с Центральной Радой.

Итак, военные обозначили свою позицию: против и большевиков, и украинцев. В такой ситуации тем и другим было бы естественно объединить силы. Считая штаб бóльшим злом, они для того и вошли в альянс с Радой, чтобы «взаимно друг друга поддерживать против белых»⁵⁶⁴. (Первый раз для обозначения контрреволюционных, в понимании большевиков, сил появляется слово белые. Правда, Затонский написал эти строки в 1924 году, так что могла иметь место проекция в прошлое.) Но альянс этот не просуществовал и суток. Действовать по принципу «враг моего врага – мой друг» ни у тех, ни у других не получилось.

В начале упомянутого заседания Малой Рады из трех большевиков – членов Комитета по охране революции – присутствовал только Затонский. Пятаков в это же время был во дворце, непосредственно занимаясь вопросом о вооружении рабочих. Трактуя сомнение в пользу «подзащитного», предположим, что пока только для обороны.

Лицевая и обратная сторона записки, написанной рукой Леонида Пятакова, о вооружении киевской красной гвардии. ЦГИАК, ф. 317, оп. 2, д. 6, л. 1а—1аоб, октябрь 1917

После первого раунда прений (выступлений Ковалевского, Никовского, Рафеса, Тугана-Барановского) объявляется перерыв. И в это время на заседание прибывает делегация казачьего съезда. Слово от ее имени берет войсковой старшина Рябцев, занимающий пост министра путей сообщения в Кубанской области:

Мы, казаки, уже высказались за федеративный строй. И это должно спаять нас с вами. Но нас в данный момет волнует, что в Киеве на улицах производятся аресты юнкеров, что, может быть, штаб будет арестован, что странное положение создалось у арсенала.

Нас посетили ваши представители [представители Центральной Рады действительно побывали на казачьем съезде. – С. М.], которые выяснили нам, что рада, прежде всего, заботится о сохранении на Украине порядка, а до всей остальной России, до судьбы центрального правительства центральной раде никакого дела нет. Мы, казаки, смотрим иначе. Мы, казаки, – прежде всего государственники. <…> Мы, прежде всего, думаем об устройстве не только самих себя, но и всего государства российского.

<…> Мы видим, что центральная рада заботится только о себе. Но здесь, на территории Украины, – находится половина наших казачьих войск. Мы за них отвечаем. И потому мы берем на себя заботу об этих военных силах. Мы идем дальше. Мы считаем себя сейчас единственно сильным народом, вокруг которого должна образоваться сильная демократическая власть. И мы хотим знать ваше отношение к перевороту, вашу дальнейшую тактику⁵⁶⁵.

Затонский, со своей стороны, утверждал, что сам он потребовал «определенного ответа: с кем идет Рада, с революцией или с казачьим съездом» – но, даже не дожидаясь ответа, большевики послали во дворец «сообщение о конце [своего] романа с Радой»⁵⁶⁶. Затонский также послал за Пятаковым.

Свидельства расходятся в деталях, но сходятся в главном: еще и вечером 26 октября (8 ноября) Центральная Рада надеялась «отсидеться», ссылаясь на то, что петроградские события не особенно касаются Киева. Но когда от нее потребовали с двух, по сути, противоположных сторон занять какую-то позицию – ей пришлось определяться.

Начались новые прения, которые длились еще несколько часов. В числе прочих выступил Николай Порш, который, в частности, предъявил претензию казакам: «[Ч]и думаєте ви, живучи тепер в нашому краю, піддержувати наші домагання, щоб ті загальнодержавні установи, які в ваших краях є уже в ваших руках, підлягали на Україні Центральній раді. Товариш козак сказав, що він є на Кубані міністром шляхів, а чи знає він, що це саме, дозволене їм, не дозволено нам[?]». Рябцев не остался в долгу: «[Н]е можна зовсім рівняти України до якої-небудь козачої області, бо козаки є вояки і “государствений елемент”». То есть, по мнению оратора, у казачьей области было больше прав на государственность, чем у Украины.

Объявили еще один перерыв для совещания фракций. По утверждению Затонского, украинцы и после этого перерыва колебались:

Наконец, фракционное совещание окончилось, все собрались в зале, но никто не берет слова – ни Порш – парламентский лидер с.-д., ни Ковалевский, выполнявший такую же роль у у. с-ров.

Грушевский посматривает то на одного, то на другого. В зале напряженное молчание. Нам ясно, что нас предали.

И мы одни, может быть, были спокойны – все остальные в напряженном ожидании. Прошла минута-две, я не следил за часами, но вероятно, это тянулось не менее 3–4 минут, причем, ясно помню, как менялись в лице – то бледны, то густо краснели – и у. с.-д. и у. с.-р., особенно их уполномоченные. Порш при этом кусал свой изящный золотой мундштук, так что в пятом ряду, где я сидел, слышно было; словно застоявшийся конь грыз удила.

Наконец, чтобы выйти из тягостного молчания, председатель Грушевский (сам у. с.-р.) говорит, обращаясь к Поршу: «здається, ви, Микола Володимирович, прохали слова»…

Порш густо краснеет и читает текст резолюции, вносимой у. с.-д., Ковалевский делает аналогичное заявление от у. с.-р.

Смысл заявлений сводится к осуждению Центральной Радой большевистского мятежа в Петрограде и Москве (формула[,] предлагавшаяся от имени бунда – Рафесом)⁵⁶⁷.

Резолюция, принятая около 2-х часов ночи на 27 октября (9 ноября), гласила:

Признаючи, що влада як в цілій державі, так і в кожному окремому краю повинна перейти до рук революційної демократії і вважаючи недопустимим перехід всієї влади до рук рад робітницьких та солдатських депутатів, які складають тільки частину організованої революційної демократії, Центральна Українська рада висловлюється проти повстання в Петрограді і буде завзято боротись зі всякими спробами піддержки цього повстання на Україні.

Согласно газетному репортажу, эту резолюцию в таком виде предложил украинский социал-демократ Ткаченко⁵⁶⁸. При этом, по версии Павла Христюка, упорнее всего настаивали на осуждении петроградского восстания представители российских социал-демократов, меньшевиков и бундовцев⁵⁶⁹ (в частности, Рафес, который, как упоминалось выше, заявлял, будто уже и днём ранее «все как один» были против большевиков).

Большевики этого, естественно, стерпеть не могли. Пятаков заявил, что Рада осудила не столько собственно переворот, сколько рабочих и солдат, чего большевики потерпеть не могут и потому оставляют за собой свободу действий. Пятаков, Затонский и Крейсберг покинули зал.

Заседание закончилось около 3-х ночи, а уже в 4½ часа утра под председательством Порша началось заседание комитета по охране революции. Обсуждался вопрос об установлении взаимоотношений между комитетом и штабом военного округа – которые, как мы помним, к тому моменту были «не блестящими». На заседание прибыли два представителя штаба – генерал-майор Добжанский и поручик Башинский. Комитет единогласно постановил создать при штабе специальный комиссариат, который должен был бы санкционировать все распоряжения штаба. Представители штаба воздержались от голосования…

Около 7 часов утра заседание комитета подошло к концу. Некоторые из его членов попытались выйти из комнаты… и натолкнулись на караул из солдат и офицеров, которые заявили, что никого не выпустят. Комитет в полном составе оказался арестованным.

«К караулу, арестовавшему комитет, – сообщал корреспондент, – вышли для увещевания и уговоров отказаться от этого действия представители украинской рады г[оспода] Порш и Ткаченко, но переговоры эти цели не достигли. Караул стоял на своем». Выпустили только представителей казаков, которые заявили, что им нужно идти на съезд.

Лишь к 11 часам утра караул был снят и весь комитет освобожден⁵⁷⁰…

Итак, к утру 27 октября (9 ноября) расстановка сил выяснилась. В городе было три силы (исключая городскую думу, которая, однако, драться ни с кем не намеревалась): Центральная Рада, штаб военного округа, большевики. Каждая из этих сторон была настроена против остальных двух.

Еще 26 октября (8 ноября) большевики захватили «Арсенал». По распоряжению комиссара Кириенко туда были вызваны кирасиры и другие войска. Через некоторое время кирасиры были удалены, а охрана арсенала передана украинским войскам. Но большевики уже успели вывезти из «Арсенала» большое количество винтовок и приступили к вооружению красной гвардии – действуя по той же схеме, что их петроградские коллеги несколькими днями ранее.

Вечером того же дня в театре Бергонье[28]28
   Сейчас – театр русской драмы имени Леси Украинки.


[Закрыть] началось объединенное заседание Исполнительных комитетов Советов рабочих и солдатских депутатов. На заседании был избран, как нетрудно догадаться, комитет. Назван он был, по разным версиям, Революционным или Военно-революционным (второй вариант – это, опять-таки, калька с петроградского). Председателем его стал Георгий Пятаков, всех членов комитета было шестеро: три большевика, два эсера, один украинский эсер. Комитет заявил было, что «находится в тесном контакте с краевым революционным комитетом при украинской центральной раде»⁵⁷¹. Но этот комитет оказался расторопнее, чем все остальные.

Израиль Кулик, говоривший по-украински, отправился в здание цирка – выяснить настроение участников продолжавшегося там военного съезда. Он утверждал, что на его вопрос: «С кем украинские солдаты – с Керенским или с Лениным», большинство предпочло последнего, но президиум съезда был иного мнения, и контакта не получилось. Сам Военно-революционный комитет 27 октября (9 ноября) переехал во дворец⁵⁷². Кулик признавал, что место для штаба большевиков было выбрано неудачно: дворец был открыт со всех сторон и потому весьма уязвим. Затонский добавлял, что настроение во дворце было веселым и оживленным, но организация – никудышней. Командовал во дворце молодой прапорщик, латыш Пуке. «Ясно, что Штаб, с кучкой юнкеров или казачьих офицеров, голыми руками возьмут и командующего и Военревком, – полагал Затонский. – Последние сами это чувствуют, но как делать по-настоящему, никто не умеет»⁵⁷³…

По утверждению Тимофея Белимова, редкая перестрелка началась еще в ночь на 27 октября (9 ноября)⁵⁷⁴. Его свидетельство заслуживает внимания, поскольку его датировка событий последующих двух дней согласуется с другими источниками. Согласно сообщению Квецинского главнокомандующему Юго-Западным фронтом, в ночь на 28 октября (10 ноября) «в городе временами слышны были одиночные выстрелы больше со стороны Печерска»⁵⁷⁵. Но эти эпизоды не вылились в полномасштабный бой.

Днем 28 октября (10 ноября) большевики и штаб военного округа открыто готовились к вооруженному противостоянию. Примечательно, что «Киевская мысль» в тот день опубликовала короткое «Заявление “красной гвардии”», в котором категорически опровергался факт раздачи большевиками оружия красногвардейцам. Красная гвардия, говорилось в заявлении, «охраняет лишь граждан, и ни к каким политическим партиям не принадлежит»⁵⁷⁶. В реальности в это время

[в]езде сновали автомобили с вооруженными людьми, грузовики, откуда-то тащили ящики с винтовками и патронами.

Во дворце кучами лежало оружие, его тут же чистили, смазывали, частью разбирали по домам, частью складывали.

В штабе, расположенном в нескольких сотнях метров от дворца, в свою очередь не теряли времени. Вокруг здания штаба рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения. Липки контролировали патрули из юнкеров русских училищ, а район Бибиковского бульвара и Владимирской улицы, вокруг Центральной Рады – украинские юнкера⁵⁷⁷.

В самом штабе, на Банковой, целый день происходило совещание. По одному сообщению, там заседал комитет по охране революции (видимо, городской), на котором присутствовали и представители Центральной Рады, а также городской думы. Квецинский сообщил комитету, что он приказал окружить дворец и арестовать лидеров большевиков. Это вызвало дебаты. Часть присутствовавших была за жесткие меры, часть – против. Вопрос поставили на голосование, и большинством голосов решили ограничиться отбором оружия у тех лиц, которым оно было выдано без всякого разбора из арсенала⁵⁷⁸. По другому сообщению,

В штабі весь час іде нарада. Збіраються утворити якись комітет, але не можуть нічого зробити, бо не знають відношення Центральної Ради.

В 3 часа дня того же 28 октября (10 ноября) началось заседание Малой Рады. Здесь, на Владимирской, решили ликвидировать свежесозданный краевой Комитет по охране революции. Его председатель Николай Порш рассказал о том, как комитет пытались арестовать; Иосиф Маевский (украинский эсер) удивился, почему комитет решил самораспуститься в то время, когда большевики, видимо, берут верх и революция под угрозой; Порш возразил, что «комітет не міг робити инакше, ніж він робив». В результате все-таки было решено распустить комитет и сосредоточить руководство охраной революции на Украине в руках Генерального секретариата.

Характерная деталь: на этом же заседании член Центральной Рады Айзик Тёмкин сделал сообщение о том, что по телеграфу «одержано з Петербургу [sic] відомости, що там большевицьке повстання остаточно приборкано; військо, яке було в Петербурзі, піддалось війскові Керенського, привідці большевиків зникли. На цю звістку почулись ріденькі оплескі»⁵⁷⁹. На основании таких «сведений» иногда в то время принимались решения.

В 5 часов вечера к штабу округа были стянуты юнкера с пулеметами, грузовиками с оружием и боеприпасами. Около 6 часов правительственные войска окружили дворец с четырех сторон, нацелив на него орудия и пулеметы. У дворца войска задержали грузовик с оружием. Ко дворцу прибыла депутация, в составе которой был Дрелинг, и вступила в переговоры с засевшими во дворце Пятаковым и его коллегами. Пятаков потребовал гарантий того, что большевиков не арестуют не только во дворце, но и на улице возле дворца, когда они его покинут⁵⁸⁰. На этом было и договорились: большевикам надлежало сдать оружие под гарантию личной неприкосновенности. Пятаков считал это разумным компромиссом: защитить дворец все равно было невозможно, а после свободного выхода из него можно было перебазироваться, к примеру, в Арсенал.

Израиль Кулик, бывший с Пятаковым во дворце, вспоминал:

Помню, как тяжело было расставаться с винтовками, на которые возлагалось столько надежд, как больно было признаваться самим себе в первой неудаче…

– Да, неудачную базу вы избрали, – говорил мне покойный [Михаил] Ткаченко, присутствовавший при этом, как представитель Центр[альной] Рады: – вам бы обосноваться на Печерске, еще Петром Великим избранном, как место «командующих высот».

Поздние советы – думалось…

Но получилось не так, как договаривались. Зайдя во дворец, чтобы отобрать оружие, юнкера несколько переусердствовали. Вслед за ними ворвалась огромная (пьяная, как утверждал Кулик) толпа; Пятакова захватили силой и, заперев в какой-то комнате, стали голосовать: повесить его или убить другим способом. Ситуация, мягко говоря, выходила из-под контроля. Разрядить обстановку удалось прибывшим во дворец Кириенко и доктору Николаю Григорьеву, помощнику комиссара Юго-Западного фронта. Последний сказал большевикам: из дворца, дескать, мы вас выпустим, как обещали, но затем арестуем на квартирах, ибо таков приказ Керенского [!! – С. М.]. Кроме того, за воротами вас «ждет» толпа, так что самосуда вам не избежать. Григорьев предложил большевикам добровольно объявить себя арестованными (!), с тем, чтобы их под надежной охраной доставили в штаб округа⁵⁸¹. Выхода у последних, опять-таки, не было. Всего было арестовано 14 большевиков:

1) Георгий Пятаков

2) Леонид Пятаков

3) Михаил Зарницын

4) Яков Гамарник

5) Израиль Кулик

6) Моисей Качуринер

7) Лаврентий Картвелишвили

8) Двося Иткинд

9) Исаак Крейсберг

10) Василий Введенский

11) Вера Бухарцева

12) Рувим Ицковский

13) Людвиг Бернгейм

14) Николай Лебедев,

а также двое членов профсоюза из числа красногвардейцев:

15) Дувид Косяков

16) Шмуль Бендерский.

Всех их на рассвете 29 октября (11 ноября) на двух автомобилях доставили в штаб, где допросили и составили протокол. (Кроме всего прочего, в протокол, как положено, записали домашние адреса всех арестованных. Адреса эти были отнюдь не рабоче-крестьянскими. Из четырнадцати большевиков четверо жили на Кузнечной, двое – на Никольско-Ботанической, остальные – на Мариинско-Благовещенской, Жилянской, Бибиковском бульваре, Думской площади, Институтской, Тургеневской, Златоустовской, и лишь один – Николай Лебедев – в Святошине⁵⁸².)

Осмотрев дворец, обнаружили: 68 ящиков с трехлинейными винтовками, 217 таких же винтовок, значительное количество патронов, три пулемета и несколько ящиков с пулеметными лентами⁵⁸³. Были также обнаружены листовки на русском и украинском языках с призывами поддержать петроградское восстание против Временного правительства. Часть бумаг большевики успели уничтожить. Особенно же возмутило осматривавших дворец то, что в одной из комнат был найден целый мешок с кандалами⁵⁸⁴…

В то же время патрули на улицах начали задерживать людей, похожих по виду на большевиков. Владимир Затонский воспользовался своим, как он выразился, «буржуйским» видом и вышел из дворца на разведку. Вернувшись, доложил товарищам, что дело плохо, и вышел еще раз.

На Левашовской[29]29
   Современное название – Шелковичная ул.


[Закрыть] пустынно.

Прошел несколько шагов за угол. Меня обгоняет какой-то офицер (он не подозревает[,] кто я), обгоняя, бросает: «Советую вам немедленно с этой улицы уйти».

Бросаюсь за ним: – В чем дело, почему?

– Говорю вам, лучше уйдите.

Поворачиваю на Институтскую, тут меня останавливает патруль; оказывается, они видели, как я раньше еще выходил из дворца.

Затонского арестовали и «по цепочке», передавая от поста к посту, препроводили в штаб (благо до Банковой было совсем недалеко). Здесь он услышал разговоры о том, что юнкеров «сейчас поведут на дворец, против засевших там большевиков»… Это удвоило его желание вырваться, чтобы предупредить своих. Затонский поймал «за пуговицу» некоего полковника и ткнул ему под нос паспорт, где было написано «штатный преподаватель Политехникума, надворный советник» – предусмотрительно закрыв пальцами фамилию. (Его речь в Раде уже была напечатана в газетах; узнай чины штаба, кто именно перед ним – шансов не было бы.) Это подействовало. Полковник, который куда-то спешил, извинился (!) перед большевиком, «ссылаясь на естественную нервозность патрулей, которым чудится везде контр-революция и шпионы», и Затонского отпустили. Забежав в гостиницу на Крещатике, он позвонил по телефону во дворец и предупредил своих товарищей о готовящейся атаке. Когда он через несколько минут позвонил еще раз, станция ответила, что связь с дворцом прервана⁵⁸⁵.

Пока во дворце окружали большевиков, несколькими кварталами ниже, на Думской площади, начались беспорядки. Около 10½ часов вечера на площади собралась толпа, «среди которой нашлись неизвестные лица, которые призывали других к насилиям над юнкерами, охранявшими здание Городской Думы. После неоднократных предупреждений юнкера произвели несколько залпов в воздух, а когда толпа начала усиленно надвигаться на юнкеров, последние произвели несколько выстрелов в толпу». В ответ раздались выстрелы из толпы и из прилегающих улиц… В перестрелке был убит 12-летний мальчик, ранены 17-летний юноша, двое солдат и швейцар театра «Модерн». Юнкера вызвали на помощь отряд казаков. Когда передняя цепь казаков продвинулась сквозь толпу к зданию, в эту цепь врезался вагон трамвая, разделив ее надвое. В это же время сзади взорвалась брошенная кем-то бомба, осколками которой были ранены двое казаков⁵⁸⁶.

На Царской площади юнкера попытались остановить автомобиль большевиков, перевозивший оружие из «Арсенала». Большевики не остановились по первому требованию и были обстреляны; в автомобиле оказалось восемь ящиков оружия. На Александровской, напротив здания публичной библиотеки, отряд правительственных войск обыскал типографию Совета рабочих депутатов. Было обнаружено и конфисковано много большевистской литературы… Выше, на углу Александровской и Садовой, в вооруженном столкновении пострадал милиционер. Из-за возникших беспорядков было перекрыто движение от Царской площади на Липки и, в частности прекращено трамвайнов движение по маршруту № 3. Провокационные выстрелы были слышны и в других частях города⁵⁸⁷. Впервые после революции в Киеве возникла реальная перспектива уличных боев.