Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Анатоль Савенко, В. Шульгин

і купа иншихъ чорносотенців (вбогі на голову профессори, домовладільці, купці, шкуродери, словом, невеличка але «чесна» компанія списка № 3) верещать, що украінські соціалисті хочуть іх украінізувати

брешуть вони собачі голови!

Украінські соціалісти дбають не про украінізацію чорноі сотні (нам цього «добра» і украінізованого не треба), а про демократизацію городського життя і, перш за все, про те, щоб не допустити панськоі чорноі сотні до народнихъ грошей.

Годі вже намъ дивитися, як чорна сотня наші гроші разкрадуэ.

П р и і л о с я!

Годі вам, чорносотенне панство, Богданами, Мазепами та австрійськими грішми темним людям голови морочити!

Н е о д у р и т е!⁴⁰⁴

«“Собачьи головы” имели необыкновенный успех, – вспоминал Шульгин много позже. – Я думаю, что благодаря им мы получили несколько тысяч лишних голосов <…>»⁴⁰⁵.

Реклама против «черносотенцев» (Внепартийного блока русских избирателей). Киевская мысль (вечерний выпуск), 21 июля 1917

Реклама против Внепартийного блока русских избирателей. Последние новости (вечерние), 19 июля 1917

За два дня до выборов, 21 июля (3 августа), состоялось последнее заседание старой думы. Гласных явилось очень мало, причем правая сторона практически пустовала. «Грустные были похороны, – патетически выражался репортер, – ни одного из представителей старой думской гвардии, ни одного из тех, кто задавал в ней тон и создавал настроение». Среди немногих решений, принятых на этом заседании, было удовлетворение ходатайства группы жителей Труханова острова о возвращении этому острову его исторического названия (за пять лет до этого Труханов остров был переименован в Алексеевский, в честь наследника престола). Один из новых гласных указал на необходимость переименовать ряд улиц, площадей и парков, названных в честь членов бывшей царской семьи, но дальше разговоров это дело тогда не пошло⁴⁰⁶.

С утра в день выборов в Киеве было пасмурно, туманно. Особенного оживления на улицах не замечалось; трамваи ходили полупустыми. Правда, ко времени открытия избирательных участков, в 9 часов утра, местами образовались очереди, но они были для тогдашних киевлян не в диковинку. Впрочем, публика постепенно прибывала; к часу дня очереди в некоторых участках образовались огромные, но после обеда они практически исчезли.

Агитация в день выборов, по тогдашнему законодательству, не была запрещена; время от времени по городу ездили автомобили с агитационными плакатами. «Но невольно чувствовалось, – писал газетный корреспондент, – что агитация в день выборов, в особенности после полудня, – вещь совершенно ненужная, каждый избиратель уже составил себе определенное мнение и его воля уже выявлена».

К вечеру большинство участков практически опустело. Однако как минимум в одном участке к моменту закрытия дверей, в 9 часов вечера, не все успели проголосовать. Часть избирателей ушла с надеждой проголосовать на следующий день, что, однако, не разрешалось. В 9 вечера избирательные комиссии опечатали урны с записками и передали их охране, состоявшей из юнкеров.

Корреспонденты отмечали немало курьезов, не имевших принципиального характера – связанных в основном с тем, что многие, несмотря на инструкции, были слабо знакомы с порядком голосования. Некоторые считали, что можно голосовать за других. Иные почему-то думали, что за разные партии нужно голосовать в разных местах, и поэтому заявляли вслух, за какую партию они желают голосовать (чем нарушали тайну). Небольшая часть, так и не разобравшись в процедуре, ушла с участков, не подав голоса⁴⁰⁷. Но в официальном отчете комиссара Киева Временному правительству указывалось, что выборы прошли спокойно, никаких формальных нарушений закона и существенных затруднений не случилось⁴⁰⁸. Так оно, по всей видимости, и было.

По первым данным, в голосовании приняло участие 178 704 человека⁴⁰⁹, то есть немногим более 58,0 % от общего числа (307 890). Явка, таким образом, была немного хуже, чем в 1910 году (59,1 %), но значительно лучше, чем в более ранние годы (1902 – 44,8 %, 1906 – 45,1 %)⁴¹⁰. Сравнивая эти цифры, надо, впрочем, помнить об абсолютно ином составе избирателей после революции.

По уточненным позднее данным, всего было подано 173 473 голоса⁴¹¹ (3170 записок признали недействительными). Результаты выборов оказались следующими (в разных источниках данные несколько расходятся; эта таблица составлена на основании данных об абсолютном количестве голосов, опубликованных в «Киевских городских известиях»⁴¹²):

Таким образом, уверенную победу одержал социалистический список № 1 (его возглавлял Викентий Дрелинг), второе место заняли украинский блок № 12 (Владимир Винниченко), третье место – русский блок № 3 (Василий Шульгин). Впервые в число гласных вошли женщины (Анастасия Воропаева, Александра Маевская-Массальская, Алла Ковалева).

Та самая «пара гнедых», они же «собачьи головы» – Шульгин и Савенко – и шестнадцать их коллег стали гласными к неудовольствию не только Гарольда, но и Якова Ядова:

 
Итоги нашей глупостиПо 3-му списку в г. думу прошло 18 человек.
 
 
Хроники
Черной сотне сладко,
На душе светло:
Полтора десятка
С хвостиком прошло.
В вихре бурь стихийных
Под давленьем зла,
Маска «беспартийных»
Сильно помогла.
Гражданин понурый
Сильно оплошал,
Под овечьей шкурой
Волка не узнал.
Ласковые взоры,
Речи, словно мед:
Золотые горы
Городу дает.
Подарит не мало
Щедрая рука,
Будет хлеб и сало,
Сахар и мука.
Вкусные гостинцы
Чересчур нужны,
Да и украинцы,
Как-никак, страшны.
С ними не игрушки,
Пострадает честь,
Коль они галушки
Всех заставят есть.
Этот бред минорный
Темный ум смутил,
И в итоге черный
Кое-что стащил.
С[н]илася калоша,
Ан – он думы сын,
Не было ни гроша,
А теперь алтын⁴¹³.
 

Выборные страсти, однако, отбушевали. Впереди были конфликты гораздо более серьезного рода…

Через два дня после думских выборов, поздно вечером 25 июля (7 августа), состоялся еще один большой побег из Лукьяновской тюрьмы. Арестанты в кухонном отделении обезоружили тюремного надзирателя, связали его, после чего один из преступников переоделся в его форму⁴¹⁴. Затем арестанты обезоружили еще двоих часовых и одного надзирателя, открыли камеры своих товарищей, взломали дверь цейхгауза и похитили большое количество револьверов и патронов. Всего бежало 109 из 409 содержавшихся в тюрьме арестованных. Беглецы засели в оврагах и кустах. Полтора десятка удалось задержать «по горячим следам», после сильной перестрелки, но остальные разбрелись по городу⁴¹⁵.

Ранее в тот же день, около 5 часов вечера, конвой в составе девяти человек сопровождал из Лыбедского района милиции в Косой капонир двух преступников, Билыка и Бугаева (последний в дни полуботковского путча принимал участие в разгроме квартиры Оберучева). Возле Печерского ипподрома арестованные попытались бежать. Конвой, естественно, открыл огонь, причем Билык был убит на месте, а Бугаев смертельно ранен (по дороге в больницу он умер). Но во время стрельбы по убегавшим три конвоира, шедшие сзади, услышали выстрелы откуда-то со стороны. По всей видимости, на конвой была устроена засада⁴¹⁶. На месте происшествия вскоре собралась трехтысячная толпа, которая потребовала выдачи конвоиров (!). В результате переговоров толпы с представителями власти было решено оставить труп убитого на месте под охраной толпы, а утром приступить к следствию. Наутро вновь собралась огромная толпа, причем некие личности распространяли слухи о конвоирах и призывали толпу расправиться с «врагами» народа. Полагали, что это были те самые преступники, днем ранее бежавшие из Лукьяновской тюрьмы⁴¹⁷…

26 июля (8 августа), средь бела дня, на Царской площади появилась бешеная собака, по которой открыли стрельбу. «Собака убежала, – поведал корреспондент, – но зато оказался убитым маклер Жураковский, переходивший в тот момент улицу[,] и ранена в ногу какая-то молодая женщина»⁴¹⁸.

Но гораздо более резонансная перестрелка произошла в тот же день, около 10 часов вечера, на вокзале и на станции Пост-Волынский.

1-й украинский полк имени Богдана Хмельницкого – тот самый, что тремя неделями ранее принимал участие в усмирении полуботковцев – днем 26 июля (8 августа) на станции Киев II (Киев-Демиевский) погрузился в эшелоны, чтобы следовать на фронт. Первый эшелон отправился после 9 часов вечера. Следуя на запад, он прошел по товарным путям мимо станции Киев I (Киев-Пассажирский) и далее в сторону Поста-Волынского.

На станции Киев I, еще с весны⁴¹⁹, располагались кирасиры – кавалерийские части, в составе которых практически не было украинцев и которые, соответственно, не поддерживали украинское движение⁴²⁰. Согласно Грушевскому, они, кирасиры, «отметились» в истории с полуботковцами – «вчинил[и] просто бандитський нічний напад на касарню, пограбували, познищали як знали»⁴²¹. О конкретных «подвигах» кирасиров на почве разбоев, грабежей и краж сообщали и через два с половиной месяца после эпизода с полуботковцами⁴²².

О дальнейших событиях свидетели, как часто бывает, расходятся в показаниях.

По версии Потоцкого, рядового полка имени Богдана Хмельницкого:

[Я] був коло коней в останньому вагоні. Серед наших було багато п’яних. На Київі II-му наші стріляли в гору. Коло мосту Київа I-го з нашого поїзду хтось вистрілив, в відповідь на що кірасіри почали стріляти. На «Посту-Волинському» нас стріляли кірасіри.

Рядовой Ринько, из того же полка, показал: «На Київі I-му наші не стріляли. На Посту-Волинському кірасіри почали стріляти, а після цього вимагали од нас, аби ми здали зброю, що ми й виконали». Его сослуживцы, рядовые Вовк и Немой, менее категоричны:

[Н]а Київі II-му серед українців були п’яні, які й стріляли вгору. На Київі I-му, за мостом, наш поїзд обстріляли. Хто перший почав стріляти, ми не знаємо. На «Посту-Волинському» поізд знову обстріляли, не знаєм також, хто тут стріляв⁴²³.

Итак, практически бесспорно: началось с безобидного салюта на станции Киев II, а закончилось большой перестрелкой между украинцами и кирасирами. Кто открыл стрельбу по людям? Как и следовало ожидать, мнения разделились, в полном соответствии с политическими симпатиями их носителей. Корреспондент «Последних новостей» утверждал: «Следуя через ст[анцию] Киев I пассаж[ирский], украинские солдаты открыли вдруг стрельбу. Находившиеся здесь кирасиры стали отвечать из ружей. <…> На переполненном народом пассажирском вокзале при первых звуках выстрела началось что-то страшное»⁴²⁴. По версии «Киевлянина», богдановцы «неожиданно стали стрелять в бараки кирасиров 3-го эскадрона; несколько пуль пробили тонкие стены бараков, но к счастью никого из находившихся в бараках не ранили». Стрельба и паника на самом вокзале, утверждал этот же корреспондент, началась, когда через вокзал прошел не первый, а второй эшелон богдановцев. Из этого эшелона, дескать, тоже открыли стрельбу по кирасирам, но последние были к этому готовы: еще до прохода эшелона они залегли недалеко от своих казарм, а когда по ним начали стрелять, тут же открыли ответный огонь⁴²⁵.

Был еще и слух, что в поезде ехали те самые беглецы из Лукьяновской тюрьмы, но он не подтвердился.

Украинский Генеральный военный комитет, со своей стороны, квалифицировал события как нападение на эшелоны полка имени Богдана Хмельницкого:

При виїзді з товарної станції ешалоном був зроблений салют на честь Київу. Але після цього почулися постріли з сторони залізнодорожного депо. Вистріли були зроблені в поїзд з ешалоном. Стрільба по ешалону весь час збільшувалась, і коли перший ешалон підійшов до ст[анції] Київ, в поїзд з солдатами з станції почулася стрілянина. Стріляли міліціонери не дивлячись на протести публіки і стрільба з їх боку продовжувалася аж доки не проїхав потяг з ешалоном. Після того, як перший ешалон проїхав, кірасіри та міліціонери бігали, перебалакувалися і нарешті набравши патронів пішли до залізнодорожного полотна і тут зробили засаду поміж будинками та вагонами, готуючись зустріти другий ешалон полку Б. Хмельницкого.

По этой версии, второму эшелону приготовили «достойную встречу» и слева, и справа: начали его обстреливать еще с Батыевой горы, продолжили со стороны самого вокзала и с Жилянской улицы, и стреляли всё время, пока поезд не остановился у моста возле кадетского корпуса (нынешний Воздухофлотский мост)⁴²⁶.

Корреспондент «Последних новостей», считавший, что начали стрелять украинцы, приводит вместе с тем немаловажную деталь: «В это приблизительно время, неизвестно кем, в Николаевском парке была пущена ракета, которая как бы послужила сигналом для стрельбы по всему городу»⁴²⁷. Из этого, скорее, следует, что противники украинцев заранее готовились к событиям. Был и еще один нюанс. На экстренном заседании Комитета Центральной Рады, на следующий день, член комитета Крупнов отметил: «[К]оли ешелон ішов по путі, то почулись постріли з боку Степанівської та Жилянської вулиці. Ці постріли не могли належати ні до Богдановців, ні до кирасірів. До кого ж вони належать[?]»⁴²⁸

Во всяком случае, стороны сходятся в том, что первый эшелон богдановцев свободно проследовал через станцию Пост-Волынский (и далее на Бердичев), а второму на этой станции устроили еще более серьезную встречу, чем в городе. Там была пулеметная команда и 4-й эскадрон кирасирского полка, туда же прибыла рота юнкеров. В последовавшей перестрелке около 15 богдановцев было убито и около 30 ранено; кирасиров было ранено трое. По утверждениям украинской стороны, кирасиры кричали нечто вроде: «Бросайте оружие и выходите – мы вам покажем вильну Украину!», «Центральную Раду надо разогнать» и т. п.⁴²⁹ Богдановцев быстро разоружили и вскоре отправили в Боярку, где поместили под арест. Третий и четвертый эшелоны были задержаны в Киеве.

Разойдясь в описании событий, стороны тем более разошлись в их оценке. Екатерина Шульгина, она же «А. Ежов», написала в «Киевлянине» по горячим следам:

Украинские «казаки» сложили вчера славную быль о том, «как полк Богдана Хмельницкого ходил воевать на Волынь и что из этого вышло».

В пылу воинственного азарта, разогретые теми великими чувствами «Спасения Украины», о которых с некоторых пор твердит гетман Петлюра – «казаки-богдановцы» начали бой с самого прибытия своего на вокзал, приняв, вероятно, русских кирасиров за немецких кавалеристов.

В нетерпении своем – они пост Волынский приняли за границы Волыни, где идут теперь сражения⁴³⁰.

Отдавая должное риторическому мастерству автора, нельзя согласиться как минимум с последним пассажем: не вызывает сомнений, что бой на Посту-Волынском произошел не по инициативе украинцев. Михаил Грушевский, со своей стороны, писал (через несколько лет после событий): «Розстріл першого українського полку при виїзді його з Київа на фронт <…> був очевидним наслїдком против-української аґітації, що йшла з ріжних темних джерел»⁴³¹.

Похороны убитых казаков Богдановского полка. 30 июля (12 августа) 1917

Бесспорно, пожалуй, одно. Неудавшийся путч полуботковцев практически в равной мере осудили и «русская», и «украинская» стороны. Тот случай можно схематически охарактеризовать как «полуботковцы против всех». Здесь же, вне зависимости от того, кто и почему на самом деле начал стрельбу, налицо было первое вооруженное столкновение «украинского» проекта с «русским». Увы, далеко не последнее.

В этот же период была заложена основа нового конфликта Петрограда с Киевом.

Центральная Рада на следующий день после событий с богдановцами приняла ряд требований к российским военным властям: 1) прекратить дальнейшую высылку на фронт полка имени Богдана Хмельницкого, а также вернуть уже отправленный эшелон; 2) немедленно вывести из Киева кирасиров и донцов; 3) сместить полковника Оберучева с должности начальника Киевского военного округа, а нового начальника назначить по согласованию с Центральной Радой⁴³². Это было еще одним шагом на пути самоутверждения Рады в качестве украинской власти.

Временное правительство, в начале июля (по старому стилю) пережившее серьезную угрозу со стороны большевиков и крах наступления Керенского, заняло более жесткую позицию в том числе и по украинскому вопросу.

15-го (28-го) июля делегация Генерального секретариата (Винниченко, Барановский и Рафес) выехала в Петроград⁴³³ для установления официальных отношений в духе Второго Универсала. «Коли ґен[еральні] секретарі <…> діждались там утворення нового кабінету <…>, – вспоминал Грушевский (имеется в виду кабинет министров, т. е. правительство), – в сїм кабінетї вони стріли відносини неприхильні й підозріливі»⁴³⁴. Действительно, выработанный Центральной Радой устав Генерального секретариата был правительством отвергнут, а вместо него 4 (17) августа была «спущена» не согласованная с Центральной Радой «Временная инструкция Генеральному секретариату Временного правительства на Украине». Как явствовало уже из названия, Генеральный секретариат мыслился Временным правительством как краевой орган последнего. При этом были существенно урезаны не только полномочия Генерального секретариата (исключались должности секретарей по делам военным, судебным, продовольственным, путей сообщения, почт и телеграфов – при том, что все эти секретари уже были утверждены Центральной Радой, в тот же день, когда выехала делегация в Петроград), но и… территория Украины. Согласно Временной инструкции, полномочия Генерального секретариата распространялись на пять губерний (вместо девяти, о которых шла речь ранее): Киевскую, Волынскую, Подольскую, Полтавскую и Черниговскую (последнюю – за исключением четырех уездов). Правда, было предусмотрено, что эти полномочия могут быть распространены и на другие губернии, если бы земские учреждения этих губерний того пожелали⁴³⁵.

На следующий день, 5 (18) августа, инструкцию начали обсуждать на заседании Малой Рады. Наиболее информативными были, разумеется, доклады Винниченко и Рафеса, которые участвовали в петроградских переговорах. По словам Винниченко, «умову нашу від 3 липня з Церетелі, Керенським вони приймали як зло, як певний обов’язок по векселю, що дістався їм в спадщину і платить звичайно по ньому не дуже-то були заохочені». В какой-то момент заседания правительства начали происходить в закрытом режиме, несмотря на просьбы украинцев. На вопрос последних о причине был получен ответ: было, дескать, принято решение проводить заседания без посторонних лиц. Неудивительно, что Винниченко и Рафес уехали из Петрограда еще до того, как инструкция была издана (оставив, правда, для переговоров Барановского и еще двух коллег).

Дополняя коллегу, Рафес рассказал о том, что переговорам мешал инцидент с полком Богдана Хмельницкого. «Нам приходилось напрягать все силы, – сообщил он, – дабы парализовать те телеграммы, которые приходили из Киева в “Русское слово”». Очевидно, вне зависимости от того, был ли этот эпизод заранее спланированной провокацией, противники украинцев попытались выжать из него максимум пользы для себя. Рафес, тем не менее, был настроен позитивно и предлагал принять инструкцию. «На этих первых окопах, – образно выразился он, – Украинская Центральная Рада, закрепивши[сь], пойдет дальше для борьбы за свои справедливые требования»⁴³⁶. На следующий день, при продолжении обсуждения, он же прибег к другому образу: «Достоинство инструкции – ее каучуковое свойство – растяжимость; <…> мы со временем сможем ее растянуть»⁴³⁷.

За принятие инструкции агитировал и Винниченко. Но после четырех дней дебатов, 9 (22) августа, Центральная Рада приняла резолюцию, в которой заявила, что инструкция «1) продиктована недовір’ям до змагань всієї демократії України; 2) перейнята імперіалістичними думками російської буржуазії щодо України; <…> і 8) цілком не одповідає потребам і бажанням не тільки українського народу, але й національних меншостей, які живуть на Україні». Заканчивалась резолюция призывом «звернутися до усіх націй України, вказавши на всі хиби тимчасової інструкції, і закликати трудящі маси людності всієї України до організованої боротьби за свої інтереси і за об’єднання коло Української Центральної ради»⁴³⁸. Демарш был абсолютно недвусмысленным. Киев не признал Петроград в качестве власти над собой.

Первое заседание Киевской городской думы нового состава состоялось 8 (21) августа. Оно должно было открыться в 8 часов вечера, но началось на час позже, поскольку между социалистическим и украинским блоками не было достигнуто соглашение о распределении мест в президиуме думы и в составе управы; это вызвало «недоуменные вопросы и удивленные возгласы».

Гласные расположились в зале соответственно традиционному представлению о «левых» и «правых». Левую половину зала заняли прошедшие по спискам № 1 (социалисты), № 2 (еврейский социалистический блок), № 10 (большевики), № 12 (украинские социалисты). Правую – № 3 (внепартийный блок русских избирателей) и № 4 (партия народной свободы); рядом с ними – № 5 (поляки) и № 8 (евреи). В начале десятого раздался председательский звонок, и городской голова Федор Бурчак открыл заседание:

На основании статьи 58 нового городского положения, гласные при вступлении их в думу должны дать торжественное обещание. Благоволите, г[оспода], повторить за мной:

«Мы, нижеподписавшиеся, избранные в гласные киевской городской думы, даем настоящее торжественное обещание добросовестно исполнять все возложенные на нас обязанности в этом звании».

Гласные встали и повторили слова обещания вслед за Бурчаком… кроме большевиков, которые в это время вышли из зала.

Затем лист с текстом обещания был пущен по рядам, дабы все гласные подписали его. Большевики вознамерились было саботировать и эту часть протокола. Только когда им разъяснили, что отказ от подписи равносилен отказу от звания гласного, они подписали обещание⁴³⁹.

Первым вопросом повестки дня были выборы председателя думы. Основными претендентами были Викентий Дрелинг (от социалистов) и Дмитрий Антонович (от украинцев). Раскол между партиями проявился сразу же. За Дрелинга было подано 33 голоса, за Антоновича – 25; кадеты подали 8 пустых записок, а блок русских избирателей, еврейская, польская группы и большевики не голосовали вообще. Сделали перерыв. Соглашения достигнуть так и не удалось⁴⁴⁰. В конце концов Антонович снял свою кандидатуру, на баллотировку был поставлен один Дрелинг, который и был избран 57 голосами против 8.

Новоизбранный председатель обратился к думе с приветственной речью, после чего начались декларативные выступления. Первым выступил Незлобин, затем Григорович-Барский. Большую речь произнес представитель большевиков Георгий Пятаков; «выступление это ознаменовалось рядом инцидентов, в особенности при чтении тех частей декларации, в которых были допущены некорректные выражения по адресу верховного главнокомандующего ген. Корнилова и министра-председателя Керенского», – отметил репортер. Заседание закончилось около двух часов ночи⁴⁴¹.

Яков Ядов в очередной раз не остался в стороне от событий. «Досталось» от него ключевым деятелям думы, вне зависимости от политической ориентации таковых:

 
Новая дума
Крики, шум, порой дебош.
Этот киевский парламент
Удивительно хорош.
В зале, раньше столь унылом,
Все кипит теперь в котле.
Это смотр партийным силам,
Так сказать – «парад але».
Час придет – наверно, вскоре —
Дело верх над всем возьмет,
Взбаламученное море
В берега свои войдет.
Сохраняя веру эту,
Будем тверды и крепки.
Но… позвольте мне – поэту
Всем наклеить ярлыки.
 
 
Дрелинг.
Председатель. Верьте слову,
Всех намерен так сковать,
Что придется Пятакову
Богаевского обнять.
 
 
Григорович-Барский.
В думу вносит струйку мира.
Рад сыграть, тая печаль,
В сей трапезе роль гарнира,
Иль салата провансаль.
 
 
Пятаков.
Вся фигура – верх трагизма.
Истребить мгновенно рад
Дон-Кихот от большевизма
Буржуазных мельниц ряд.
 
 
Богаевский.
С виду строг и очень грозен,
«Беспартийностью» согрет,
В разговорах страх серьезен,
А… смеются все в ответ.
 
 
Иозефи.
Весел. В вечном он движеньи,
Может крикнуть, всем в сюрприз.
И при слове «отопленье»,
Опускает очи вниз⁴⁴².
 

На следующий день, 9 (22) августа, заседание должно было начаться в 6 часов вечера – и опять его открытие задержалось на час, по той же причине, что и накануне: социалисты не могли договориться с украинцами. Соглашение в конце концов было достигнуто, «как потом оказалось, ценою полного разрыва социалистического блока с кадетами». Основными вопросами на этом заседании были выборы товарищей (заместителей) председателя думы, а также городского головы и членов городской управы. Старшим товарищем председателя думы был избран социалист Константин Суховых, младшим товарищем – Дмитрий Антонович⁴⁴³.

Еще до избрания городского головы и членов управы дума определила их будущую зарплату: 7200 рублей в год каждому из них. Затем был определен численный состав: городской голова, товарищ городского головы и тринадцать членов управы. Представители русского внепартийного блока тут же отказались от участия в выборах должностных лиц управы. Были поданы записки с именами кандидатов на пост городского головы: эсера Евгения Рябцова и украинца Николая Порша. При закрытой балллотировке большинством голосов, 48 против 24, городским головой был избран Евгениий Рябцов. В товарищи городского головы оказался избранным меньшевик Абрам Гинзбург. Таким образом, все ключевые посты в новом городском самоуправлении, исключая пост второго товарища председателя думы, заняли социалисты. На этом же заседании было избрано шесть из тринадцати членов управы⁴⁴⁴.

Евгений Рябцов родился в 1880 году в Москве, получил образование в московском городском училище, после чего десять лет работал на различных должностях в управлении Московско-Казанской железной дороги. В 1906 году переехал в Киев, в 1907 году поступил⁴⁴⁵ на юридический факультет Киевского университета⁴⁴⁶, в 1911 году закончил его и стал адвокатом. В первые дни революции он выступил в числе инициаторов учреждения Совета военных депутатов, и впоследствии стал товарищем председателя этого совета⁴⁴⁷.

С избранием нового состава думы закончилась роль Исполнительного комитета Совета объединенных общественных организаций. Еще 14 (27) июля на заседании этого комитета было решено, что после того как будет окончательно сформирована дума, которая, в свою очередь, изберет новый состав городской управы, будет решен вопрос о дальнейшем существовании комитета⁴⁴⁸. Такое заседание действительно состоялось 22 августа (4 сентября). Николай Страдомский в своем докладе констатировал, что исполнительный комитет, сыграв свою роль, должен передать свои функции новым органам городской власти. Возражений это не вызвало, и было принято единогласное решение ликвидировать Исполнительный комитет с 1 (14) сентября. Газету «Известия Исполнительного комитета» решили передать губернскому комиссару, для восстановления «Киевских губернских ведомостей»⁴⁴⁹ (это впоследствии и было сделано). Страдомский остался городским комиссаром, но, как оказалось, ненадолго.

На заседании самой думы накануне, 21 августа (3 сентября), состоялся неприятный инцидент. Василий Шульгин спустя более чем полвека точно вспомнил, что «главный вопрос встал о дровах, хотя еще в них особой надобности не было»⁴⁵⁰.

Женщины в Киеве еще до революции представляли собой заметную, как сейчас бы сказали, политическую силу.

На том заседании обсуждался вопрос о материальной помощи семьям запасных. Собрание, по уже установившейся традиции, началось с большим опозданием: на этот раз задержка возникла из-за переговоров с женами запасных.

По воспоминаниям Грушевского:

Київ, через свою близькість до фронту – як головна і єдина позафронтова позиція на полудні, – і через всякі давні воєнні установи (арсенал, інтендантські робітні і под.), мав велику залогу і масу всякого воєного люду, котрі за час війни просто домінували над містом і його життям. «Жони запасних», покликаних на війну, напр[иклад], можна сказати. з’їли всі ресурси города, сучасні, минулі й будучі: через те, що київська дума, з мотивів гуманності і патріотизму, уставила розмірно велику підмогу для сих жінок, вони спливали сюди з цілого краю, і тепер, під час революції, починали грати роль, яка нагадувала паризьких торговок Великої революції: уряджували маніфестації і демонстрації, добивались збільшення підмог і попросту тероризували нещасних «батьків города», котрі вичерпали для сих грізних матрон міську касу, всі фонди, приготовані на міські будови, і шукали можливості зробити де-небудь позику для їх дальшого утримання⁴⁵¹.

Теперь жены, вместе со своими мужьями, окружили здание думы. Через некоторое время женщины проникли в само здание. Уже в первой части заседания «чувствовалось сгущение атмосферы на хорах и в зале среди представителей жен призванных, шумно выражавших свое неодобрение»⁴⁵². Взрыв произошел, когда было оглашено решение управы о тех самых дровах. Жены запасных подали ходатайство об отпуске им с 1 сентября бесплатно городских дров в количестве 1 пуд 20 фунтов (около 25 кг) на семью в день⁴⁵³. Управа дала заключение о невозможности удовлетворить ходатайство, по крайней мере до решения общего вопроса о снабжении города топливом. Делегаткам от жен запасных это, мягко говоря, не понравилось…

С этого момента думский зал и хоры представляли собою какой-то невообразимый хаос. Делегатка кричит: «Мы отсюда не уйдем, пока наши требования не будут удовлетворены!» За нею раздаются такие же истерические возгласы сидевших рядом с ней, им вторят хоры. Гул, истерические выкрики слились воедино. На хорах начинается какое-то столпотворение.

Здесь же в зале, где до сих пор все оставались на местах, все пришло в движение. Делегатки ринулись со своих мест вблизи президиума и стали переходить в ряды гласных, по пути сваливая стулья, стучя пюпитрами, сбрасывая и разбивая стаканы, пепельницы. Некоторые с дикими истерическими воплями подступают к гласным правого сектора и становятся к ним в угрожающие позы. Гласные оставляют свои места. Некоторые устремились к выходам.

Но спастись бегством было нереально: во-первых, здание думы было окружено самими запасными, во-вторых, в это же время входные двери широко раскрылись, и в зал ввалилась новая «делегация»…

Думский зал неузнаваем. Опрокинуты кресла. Разбросаны стаканы, бумаги, пепельницы. И над всем этим висит какой-то дикий вопль <…> К некоторым гласным, в том числе к гл[асному] прот[оиерею] Колпикову, подбегают женщины, изрыгающие страшнейшие циничные ругательства с обращениями на «ты». <…>

Делегатка. У нас ничего нет, у нас отняли мужей, которые защищают вас. Они защищают только вас, защищают ваши семиэтажные и 11-этажные дома [возможно, намек на соответственно дом Грушевского и «небоскреб Гинзбурга»; последний на момент постройки был самым высоким небоскребом в Российской империи. – С. М.] У нас же дома только разбитые горшки и гнилые подвалы, в которых мы наживаем только болезни.

Разыгрывается новый скандал, который продолжается в духе прежнего около получаса. Разница только та, что теперь жены запасных уже нападают и бросаются с кулаками и на социалистов, которых они ругают «жидами»⁴⁵⁴.

Жен запасных пытались успокоить Рябцов и Дрелинг… «Старый революционер» Николай Синьковский взял слово и попытался объяснить: «Все, что вы хотите, мы вам дадим, но не теми мерами, которые вы принимаете, хотя бы вы нас отсюда потащили на виселицу». Речь его была встречена аплодисментами думы… а жены запасных набросились на оратора, которого с трудом удалось отстоять. Шульгин утверждал, что побили и самого Рябцова. Запомнил он слова, обращенные лично к нему: