Текст книги "Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей"

Василий Шахрай (1888–1920)

Слово взял Василий Шахрай. По сути, он и его коллеги очутились «между двух огней». Согласиться с ультиматумом означало пойти против подавляющего большинства присутствовавших, отвергнуть – стать «предателями» в глазах своих петроградских товарищей по партии.

Шахрай попытался избежать крайностей. Фракция большевиков, сказал он, считает ультиматим народных комиссаров недоразумением, которое надо как-то разрешить и предотвратить братоубийственную войну. В ультиматуме нет посягательств на права украинского народа… большевики борятся только с помещиками и капиталистами… Его стали перебивать. Из верхней ложи кто-то крикнул: «Немецкий шпион!» (после чего, по предложению Порша, собрание постановило вывести крикуна из зала). Шахрай стал отклоняться от темы ультиматума; председатель предложил ему говорить по теме. Он закончил тем, с чего начал – словами о недоразумении: «Між російською й українською демократією не може бути ворожнечі».

По окончании речи Шахрая раздались бурные аплодисменты. Но адресованные не ему, а «тяжелой артиллерии» – членам Генерального секретариата Винниченко, Шаповалу, Ковалевскому, Ткаченко и другим, которые в этот момент появились в бывшей царской ложе театра.

Первым из генеральных секретарей выступил Петлюра:

Большевицьке правительство видало приказ негайно припинити українізацію війська і скупчує своє большевицьке військо в Старокостянтинові, Гомелі та Брянську, відки це військо має йти завойовувати Україну.

– Неправда! – викрикує якийсь большевик.

– Правда, у мене є документи – відповідає С. Петлюра.

Зо всіх боків чуються крики обурення на большевика. Голова насилу заспокоює збори.

Следующим слово взял Винниченко. Он говорил о неискренности и двуличности большевиков. Обсуждая обвинение Центральной Рады в контрреволюционности, он заявил: «Справжніми контр-революціонерами є самі большевики, бо вони на Московщині скасували такі здобутки революції, як воля слова, зборів, особи, страйків тощо і заповнили тюрми справжніми революціонерами, котрі винні тільки тим, що вони не большевики». Говоря о разоружении большевистских войск:

Смішні скарги большевиків на наші над ними “насильства“, бо ми їхнє військо розброїли і випроводили з України дуже делікатно, без насильства, без пролиття крови, в той час, як большевики весь час роблять насильства та душегубства. Ми радимо кожному москальові, якому не подобається жити в нашій хаті, з якої він хоче зробити ізбу з тарганами, їхати на Московщину і заводити там свою ізбу і свої порядки, а в наше господарювання не мішатись.

И здесь большевики все-таки предприняли демарш.

І. Кулик домагається, щоб було зараз же вирішено питання: чи це є правосильний з’їзд, чи нарада. Президіум на голосовання цього питання не ставить. Большевики виходять зі зборів, але це навіть непомітно по залі – вона така сама повнісенька, як і до того⁸⁹⁹.

Большевиков, как мы помним, было около 60 человек из 2500. Автор статьи в «Летописи революции» утверждал, что ушло около 200 человек (кроме большевиков, еще и левые эсеры). Ушедшие собрались на новое совещание в помещении Центрального бюро профсоюзов, где было решено: «Выделить советскую революционную группу, объявить ее единственно полномочной и перенести съезд в другое место Украины, где можно было бы рассчитывать на более благоприятную почву для установления соввласти». Если верить автору, то к большевикам присоединились еще и пятеро украинских социал-демократов, которых увел с фракционного совещания Медведев. Как бы то ни было, дальнейшее известно. «Отщепенцы» наметили состав советского правительства Украины – Всеукраинского Центрального Исполнительного комитета (ЦИКУ), после чего уехали в Харьков (боясь, что их по дороге арестуют)⁹⁰⁰.

10 (23) декабря прибывшие из России советские войска установили в Харькове советскую власть. По уже установленному «образцу», был сформирован губернский Военно-революционный комитет⁹⁰¹. 11–12 (24–25) декабря делегаты, приехавшие из Киева (официальная цифра – 127 человек) и полный состав делегатов проходившего тогда же в Харькове III областного съезда Советов Донецкого и Криворожского бассейнов провели (с их точки зрения – закончили) І Всеукраинский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором объявили Украину советской республикой⁹⁰². При этом они заведомо оставили за своим образованием название «УНР», пытаясь показать тем самым, что они и есть «настоящая» Украина. Именно эту, большевистскую УНР (лишь позже переименованную в УССР) признал петроградский Совнарком. Именно тогда столицей советской Украины впервые стал Харьков.

О большевиках говорили. Они «нависали» над страной. Им посвятил фельетон Гарольд (Исаак Левинский):

 
“Большевики, большевиков,
Большевикам, большевиками“…
От большевистских тех оков
Куда бежать! Скажите сами!..
Мы ждали целые века
И ныне зрим большевика!..
Писать о них весьма противно,
Но как о них не говорить!..
Их можно-ль словом убедить? —
Так думать было бы наивно!..
Ты, Васька, вор! Ты, Васька, плут,
Не Васька!.. Смольный институт!
Его бранят, его ругают,
Ему нотации читают…
со всех сторон звучит протест:
“Ты язва всех российских мест“,
А Васька слушает да ест…
К чему протесты и укоры!..
Пав так, что трудно ниже пасть,
Теперь в столице держат власть
Все эти “тушинские воры“,
Сидят Лжедмитрии царьки
Иль господа большевики…
Но не напрасны наши речи,
Мы верим, что угар пройдет.
Народ свои расправит плечи
И нечисть всякую стряхнет…
Пока же нам, судите сами,
Не обойтись без скверных слов:
“Большевики, большевиков,
Большевикам, большевиками“…⁹⁰³
 

На киевском съезде после ухода большевиков выступили генеральные секретари Ткаченко, Порш, Шаповал… после чего к поднятому большевиками вопросу – съезд или совещание? – вернулись! Проголосовали. Единогласно решили считать себя съездом – и так же единогласно, под бурную овацию, выбрали почетным председателем съезда Михаила Грушевского, присутствовавшего в зале.

Грушевский произнес длинную речь. Обратил внимание на то, что Совнарком предъявил ультиматум Центральной Раде в день открытия съезда. «Вони на цей з’їзд покладали великі сподіванки, але тут вони дуже помилились і в цьому винні не українці», – заметил он. И заявил, однако: если съезд постановит, что Центральная Рада должна быть переизбрана, то Рада «примет во внимание» это постановление. После Грушевского выступили генеральный контролер Золотарев, товарищ генерального секретаря финансов Мазуренко и генеральный секретарь образования Стешенко. Заседание закрылось около 6 часов вечера⁹⁰⁴.

Следующее заседание, открывшееся в цирке в 10 часов утра 6 (19) декабря, стало последним. На нем продолжили обсуждение ультиматума Совнаркома. В отсутствие большевиков, разумеется, имело место полное единодушие. Во время заседания в зале появился Грушевский, вновь встреченный овацией.

«В то время, когда мы здесь заседаем, на Украину движется враждебное ей войско. Оно уже вступило на украинскую землю и получило приказ во что бы то ни стало пробиться к центру нашего государства. Посылают это войско на нас те самые так называемые народные комиссары, которые лицемерно кричат везде и повсюду о своей любви к миру. Заключив с неприятелем [т. е. немцами. – С. М.] перемирие на всех фронтах, народные комиссары объявили войну нам (ш у м, к р и к и «Г а н ь б а»).

Товарищи! Центральная рада всегда стояла за мир. Исполняя волю всего народа украинского, она делала все, что было в ее силах для того, чтобы приблизить день мира. И вот, теперь, когда этот долгожданный день казалось бы уже недалек, нам объявляют войну. Здесь говорили, что совет народных комиссаров объявил войну не украинскому народу, а центральной раде. Но разве центральная рада не есть украинский народ? А разве трудящиеся массы Украины допустят разгон центральной рады? Вы должны дать здесь на этот вопрос ясный и определенный ответ. Наступил момент, когда вы, товарищи крестьяне, рабочие и солдаты Украины, должны поддержать вашу центральную раду не только словом, но и делом. Вам придется поддержать раду во всех отношениях, во всех областях жизни. Вы дадите продовольствие, вы окажете доверие деньгам украинской народной республики, потому что если вы доверяли царю и Керенскому, то неужели не поверите вашему народному правительству? (Бурные аплодисменты, крики «верим», «поддержим»).

Вы будете также содействовать тому, чтобы земельная реформа была проведена на Украине планомерно и организованно. Еще раз выражаю надежду, что вы всеми силами поддержите в этот трудный момент вами же созданные новые, свободные учреждения. Думаю, что ваше отношение к центральной раде и генеральному секретариату[,] достаточно ясно здесь проявленное, вы закрепите определенной резолюцией».

Речь М. С. Грушевского была покрыта громом долго не смолкающих аплодисментов и восторженными кликами: «Слава батьке Грушевскому», «Слава центральной раде и генеральному секретариату», «Слава украинскому войску», «Слава всему народу украинскому».

Говоря «Но разве Центральная Рада не есть украинский народ?», ее председaтель в некоторой степени выдавал желаемое за действительное. Осенью 1917 года Центральную Раду в украинских городах поддерживало 9—13 % населения (исключением был Киев, где эта цифра составляла 25 %⁹⁰⁵). Правда, среди крестьян, которые тогда составляли большинство населения, рейтинг Рады был гораздо выше. Поэтому на съезде, где крестьян также было большинство, аплодисменты Грушевскому в ответ на такие слова были гарантированы.

Дебаты продолжались целый день, но исход их был, конечно, ясен заранее. Резолюцию, осуждавшую ультиматум Совета народных комиссаров и признававшую ноту Генерального секретариата «достойным ответом» на него⁹⁰⁶, приняли большинством голосов, при 2 «против» и 16 воздержавшихся. Воздержались от голосования меньшевики и бундовцы, потому что съезд отклонил предложенную ими поправку: во фразе «централистические тенденции теперешнего великорусского правительства, переходя к войне между Великороссией и Украиной, тем самым грозят окончательно разорвать федеративные связи, к которым стремится украинская демократия» заменить слова «теперешнее великорусское правительство» на слова «совет народных комиссаров». По вопросу об организации власти на Украине – ради которого большевики и собирали съезд – большинством голосов, против 2‑х при 2‑х воздержавшихся, приняли резолюцию о полном одобрении и полной поддержке Центральной Рады. Поздно вечером съезд закрылся⁹⁰⁷.

Но, как это часто бывало в украинской истории, даже под угрозой со стороны внешнего врага сами украинцы не смогли преодолеть свои внутренние противоречия. В период, когда Украина фактически вступила в войну, возник конфликт между ее премьер-министром (председателем Генерального секретариата) Владимиром Винниченко и военным министром (Генеральным секретарем военных дел) Симоном Петлюрой. Есть некая ирония в том, что конфликт этот возник вокруг того же вопроса, из-за которого, в значительной мере, «поссорились» Центральная Рада и Совет Народных комиссаров – отношений между Украиной и Доном.

Большинство выступивших, в том числе Петлюра, высказались за нежелательность разрыва связей с казаками («тоді Україна буде оточена зо всіх боків ворогами», сказал Александр Шульгин).

На заседании Генерального секретариата 12 (25) декабря первым пунктом повестки дня был вопрос, поставленный по инициативе Винниченко. Последний сообщил о приезде делегации рабочих Донбасса, «які розсказували про великі репресії Донського правительства щодо робітників. Винниченко радить рішуче поставить справу нашого відношення до козаків, які вже одверто проявляють контрреволюційні наміри». Постановили не прерывать пропуск казачьих частей на Дон, а по вопросу о репрессиях составить ноту донскому правительству⁹⁰⁸.

Винниченко хотел порвать связи с Доном. 20 декабря (2 января 1918) на заседании Генерального секретариата была процитирована его фраза: «Украінська Республіка швидче буде воювати з Доном, ніж його підтримувати»⁹⁰⁹. В вопросе же об отношениях с Совнаркомом он колебался. На заседании Генерального секретариата 15 (28) декабря вновь был поднят вопрос о военных действиях. «Зараз перше завдання Генерального Штабу – взяти Харьків – оплот большевизму на Україні, – заявил Петлюра (большевики, напомним, взяли Харьков пятью днями ранее), – але треба ясно сказати, чи воюємо ми, чи ні». Ещенко предложил разобрать железные дороги и тем самым отрезать Украину от севера. «В Харькові большевики їздять на автомобілях з плакатами “Смерть украінцам“. Треба розірвати цілком з Совітом Народніх Комісарів і розпочати рішучу боротьбу з большовиками», – добавил Шаповал. Винниченко же сказал на это:

[В]сі ті засоби, які пропонують Генеральні Секретарі Єщенко і Шаповал, занадто серьозні, щоб їх можна було вжити без крайньої для цього потреби. Ранійше треба запитати Совіта Народніх Комісарів, чи воює він, чи ні; тільки тоді можна вважитися на такі рішучі засоби боротьби. Крім того треба зробити учот військових сил і зброї.

Порш резонно заметил: «На відповідь Генерального Секретаріата на ультиматум большевики організували польовий штаб і начали війну, а ми все ще не знаємо, чи воюємо, чи ні»…

Постановили: послать Совету Народных комиссаров ультиматум (!) с требованием прекратить войну и отозвать советские войска с Украины; избрать особый Комитет по обороне Украины в составе Генеральных секретарей Порша, Петлюры и Ещенко⁹¹⁰.

Совет Народных комиссаров на этот ультиматум, вполне ожидаемо, никак не отреагировал. А ровно через три дня после попытки выяснить, «чи воюємо ми, чи ні», Генеральный секретариат принял решение об отставке Симона Петлюры с поста Генерального секретаря военных дел. На его место был назначен Николай Порш⁹¹¹.

Николай Порш (1879–1944)

Петлюра не имел военного образования, но замена его на экономиста Порша никак не помогла делу. Еще менее удачным было одно из первых решений самого Порша – назначить «Командующим всеми Украинскими войсками для обороны Украины от наступления Армий Совета Народных Комиссаров» уже знакомого нам подполковника Капкана (и ему же, Капкану, было поручено организовать полк вольного казачества в Киеве)⁹¹².

Несмотря на героическую репутацию, которую он успел заработать летом – осенью 1917 года на украинской военной службе, Юрий Капкан был, дипломатически выражаясь, авантюристом. Во время Первой мировой войны он избегал пребывания на фронте, прибегнув, в частности, к «самострелу» – после чего нашил себе на мундир несколько знаков отличия, свидетельствовавших о полученных в боях ранениях. От военно-полевого суда его спасла только Февральская революция. На фронт вместе с полком имени Богдана Хмельницкого, которым он командовал, Капкан опять-таки не поехал. В октябрьские дни в Киеве он снова «исчез». Коллеги дали ему уничтожающую характеристику. По утверждению Николая Чеботарева, во время боев с большевиками Капкан не выходил из киевских ресторанов⁹¹³…

Николай Чеботарев (1884–1972)

Еще до отставки Петлюры, 13 (26) декабря, был снят с должности командующего Киевским военным округом – и отправлен, вероятно, в некое подобие «почетной ссылки», на должность заведующего авиацией украинской армии – подполковник Виктор Павленко. На его место был назначен член Центральной Рады штабс-капитан Николай Шинкарь⁹¹⁴. До этого Шинкарь был подчиненным Павленко. 3 (16) ноября последний своим приказом назначил на вакантную должность генерала (!) для поручений при командующем округом штабс-капитана (!) 11‑го Финляндского стрелкового полка Шинкаря⁹¹⁵. Как видим, хотя Генеральный секретариат и не достиг таких «высот», как Совнарком, назначивший Верховным главнокомандующим прапорщика, – но и здесь возникает вопрос: не зашла ли отмена чинопочитания несколько дальше, чем следовало бы?..

Виктор Павленко (1886–1932)

Наконец, на должность командующего гарнизоном Киева назначили еще одно гражданское лицо – члена Центральной Рады, организатора вольного казачества в Киеве Михаила Ковенко⁹¹⁶. Он родился в 1888 году в Белополье Харьковской губернии, окончил механическое отделение Королевского Дармштадского политехнического института, получив степень инженера-механика, в 1914 году служил помощником инженера по оборудованию мельниц, в 1915–1916 годах – заведующим техническим бюро Отдела механических мастерских Комитета Юго-Западного фронта⁹¹⁷; осенью 1917 года Ковенко был директором Избирательного бюро, то есть киевской городской комиссии, по выборам во Всероссийское учредительное собрание⁹¹⁸.

Временами новые военные власти действовали исходя из соображений не столько закона, сколько «революционной целесообразности». Так, приказом Петлюры от 5 (18) декабря в Киеве была установлена автомобильная повинность. Иными словами, любые автомобили разрешалось реквизировать для нужд Генерального секретариата и военных частей. Был назначен специальный комиссар Киева по делам реквизиции автомобилей – прапорщик Сергей Манич⁹¹⁹. Через некоторое время, как это обычно бывает, обнаружилось, что реквизициями занимаются не только те люди, которым это право дано властями. Петлюра издал еще два приказа, 13 (26) декабря: «Наказую начальнику Київської округи зосередить реквізіцію в Штабі Округи і стежити[,] аби на далі свавільна реквізіція була препинена»⁹²⁰; 14 (27) декабря: «За всяку самочинну реквізіцію[,] учинену чинами якої небудь військової (частини) одиниці відповідають командіри цих частин і крім грошової відповідности будут оддані під суд»⁹²¹.

В какой степени эти приказы способствовали уменьшению числа самочинных реквизиций и подобных явлений, доподлинно неизвестно. Однако известно, что под Рождество украинцы (либо умело замаскировавшиеся под таковых) совершили акцию: физически устранили лидера киевских большевиков Леонида Пятакова.

Леонид Пятаков был сыном сахарозаводчика, инженера-технолога Леонида Тимофеевича Пятакова – учредителя и распорядителя Олымского, Луганского, Грушковского сахарных заводов, товарища председателя киевского отделения Императорского Русского технического общества, члена правления Всероссийского общества сахарозаводчиков, учредителя и члена правления Киевского общества для надзора за паровыми котлами. Леонид Тимофеевич родился в 1847 году и скончался 4 (17) февраля 1915 года в Киеве⁹²². Его супруга, Александра Ивановна (урожденная Мусатова), скончалась 22 февраля (7 марта) 1917 года, также в Киеве⁹²³. У них было шестеро детей: Александр, Михаил, Леонид, Георгий, Иван и Вера.

Леонид Пятаков (1888–1918), большевик, революционер

Леонид Пятаков родился 22 сентября (4 октября) 1888 года на Мариинском сахарном заводе в Городище Киевской губернии. В 1905 году он закончил Киевское реальное училище Святой Екатерины и поступил на химическое отделение Киевского политехнического института, где учился и его старший брат Александр⁹²⁴; в 1910 году закончил институт, с началом Первой мировой войны был призван в армию.

Могила Л. Т. Пятакова на Байковом кладбище в Киеве

Семья Пятаковых была далеко не бедной. Во время учебы в институте Леонид, насколько известно, отнюдь не был большевиком. Через три недели после октябрьского переворота было опубликовано короткое «Открытое письмо Л. Л. Пятакову» от инженера-технолога М. Е. Фишбейна, в котором говорилось:

Милостивый государь! В виду того, что, в связи с большевистским восстанием, ваше имя стало фигурировать в печати, я считаю своим нравственным долгом спросить вас: помните ли вы еще то время, когда вы были в числе членов академической партии киевского политехнического института? А ведь вы помните, что члены этой партии вместе с вами были оплотом черносотенства в институте. Вы, вероятно, еще не забыли, как вы, вопреки постановлению общестуденческой сходки, держали экзамен у бойкотируемого профессора Рекашева <…>⁹²⁵.

Профессор Исидор Рекашев (1865–1918) преподавал начертательную геометрию в Киевском политехническом институте и аналитическую механику в университете св. Владимира, и вместе с тем с 1905 года был председателем Киевской Партии правового порядка (ППП) – будучи, таким образом, видным представителем право-монархических сил Киева⁹²⁶.

Михаил Пятаков (1886–1958), российский биолог, брат Леонида Пятакова

Георгий (Юрий) Пятаков (1890–1937), советский партийный и государственный деятель, брат Леонида Пятакова

Леонид Пятаков проникся идеями большевизма под влиянием младшего брата Георгия; в армии он не был произведен в прапорщики из-за «неблагонадежности». В конце 1917 года Леонид, Михаил с женой Зинаидой и Вера жили в родительском доме, или – квартире в «престижном» районе Киева, по адресу Кузнечная, 5, кв. 3. Семья занимала двухэтажный дом и двухэтажный флигель⁹²⁷. Георгий Пятаков летом жил по тому же адресу⁹²⁸, но через две недели после Октябрьской революции был вызван Совнаркомом в Петроград⁹²⁹. Александр Пятаков жил неподалеку, на Пушкинской, 25⁹³⁰.

Днем 24 декабря 1917 года (6 января 1918) к дворнику Пятаковых, Григорию Пичкуру, подошел какой-то человек и стал расспрашивать: где живут Пятаковы? кто из них большевик? кем был их отец? богатые ли они люди? Григорий выдал информацию незнакомцу; позже от кухарки соседей он узнал, что это был некто Яков Ярчук, «который живет где-то на Мало-Владимирской».

Около 4‑х часов утра 25 декабря (7 января) к дому подошли 20–25 казаков (украинских солдат) во главе с офицером. У них не было точной «наводки» на цель: вначале они пошли в дом № 9, разбудили тамошнего швейцара Григория Вержбицкого, потребовали подворную книгу и стали искать в ней Пятакова. Не найдя его там, они спросили Вержбицкого, где живет Пятаков; тот ответил им и сам отвел их в № 5. Двое в военной форме позвонили в ворота 5‑го номера и сказали вышедшему к ним Пичкуру, что им «нужно к Пятаковым». Когда дворник открыл им калитку, во двор вбежали человек пятнадцать казаков и направились к флигелю. Кто-то позвонил в парадные двери. Горничная Пятаковых открыла дверь на цепочку и пошла доложить о визитерах хозяевам. Казаки хотели силой открыть дверь, но им это не удалось. Тогда они стали разбивать окна⁹³¹.

Михаила Пятакова разбудила жена. Он тот час же побежал к телефону и попросил соединить его с Генеральным секретариатом. На том конце сняли трубку. Михаил сказал, что их пришли грабить. Ему ответили: «Почекайте». В этот момент Михаил услышал звук разбиваемых стекол. Сказав, что ждать некогда, он повесил трубку и выбежал на лестничную площадку. От звуков, естественно, проснулась вся семья: Зинаида, Вера, Леонид и прапорщик Петр Золотарев – товарищ Леонида, живший в квартире Пятаковых.

Леонид через дверь спросил, есть ли у «гостей» разрешение на обыск. Ему ответили: «Открывай!» Стало слышно, что через разбитые окна лезут в квартиру. То ли сам Леонид, то ли кто-то из уже ворвавшихся внутрь открыл дверь. Казаков было человек двенадцать. Одеты они были в шинели и шапки, примерно половина – в шапки с красным верхом, свешивавшиеся на бок. Вооружены винтовками, саблями и револьверами⁹³².

Всем приказали спуститься на нижний этаж. Согласно показаниям Веры Пятаковой, Леонида и прапорщика Золотарева столкнули вниз по лестнице. Казаки кричали: «Где Пятаков?» Им объяснили, что Пятаковых пятеро братьев. Несколько человек побежали на второй этаж – искать Пятакова. Однако наверху уже никого не было. Тогда Леонид обратился к пришельцам: «Вам большевика нужно? Я большевик»⁹³³.

«Зразу козаки були дуже знервовані, а після цього заспокоїлись», – утверждал Михаил. Двое или трое казаков вышли во двор и вернулись с офицером, который посмотрел на Леонида Пятакова и по-русски сказал: «Да, это он». Офицер тут же распорядился вывести Леонида во двор и сам вышел следом. «Цього офіцера я добре розгляділа, – показывала Зинаида Пятакова. – Він був одягнений в чорну куртку з каракулевим коміром і на йому були “галіфе” з жовтими лампасами і на голові у його був чорний картуз польського виду з якимсь значком замість кокарди, під котрим була невеличка жовто-блакитна стежка»⁹³⁴.

Еще один казак, которого звали хорунжим, приказал всем одеваться. Потом, однако, сказали, что «жінок не треба», а вслед за Леонидом вывели Михаила и прапорщика Золотарева. На улице стояло около 25 оседланных коней, а возле них – одноконные сани. В санях уже сидел Леонид; на нём не было очков, а на лице его была кровь. (Окровавленные его очки нашли днём во дворе.) Леонид сказал Михаилу, что его ударили прикладом. Михаила посадили рядом с братом в сани. Один из казаков спросил Михаила, кто он, и, получив ответ, приказал ему слезть с саней и ударил его в глаз. Михаил убежал в дом, куда еще раньше вернулся и Золотарев. Леонида Пятакова увезли в санях куда-то вверх по Кузнечной⁹³⁵.

Визитеры, остававшиеся в доме, не теряли времени даром. Зинаида Пятакова показывала на следствии:

Козаки, котрі були на верхньому поверсі, робили там трус в ріжних кімнатах і забрали з собою 1000 крб. в кімнаті Леоніда Пятакова, 300 крб. в кімнаті нашої економки Евгенії Миколаївни Кміт, 4 годинники – два кишенькових а два настольних, 2–3 бутилки вина, ріжні дрібнички, 3 бритви, 2 револьвери, 2 шаблі і конфетті. Там же на верхньому поверсі козаки в кімнаті Віри Пятакової порубали збір жучків і чучели і побили богацько всяких річей, побили вази. На ріжних речах лишились сліди крови од ран на руках, набутих, коли влізали через побите вікно. В нижньому поверсі в вікнах, котрі виходили на двір, козаками були повибивані шибки і через одне із тих вікон, вони влізли в квартиру. <…> Коли козаки виходили з квартири, то один із них шаблею у корідорі перерубав дріт телефонний. Трохи не всі козаки балакали по українськи, а один із них при виході, сказав щось на незрозумілім мені жаргоні. <…> Всі козаки були добре пяні, а офіцер, котрий пізнавав Леоніда Пятакова, пяний не був. Козак, якого називали хорунжим, балакав тільки по російськи⁹³⁶.

Впрочем, Терентий Таргонский, санитар, живший там же, на Кузнечной, 5, «не замітив, щоб козаки були пяні, крім одного, котрий мені видався трохи випившим»⁹³⁷. Начальник уголовно-розыскного отдела киевской милиции Николай Красовский сообщил: «[Д]вірник казав, що всі ці люди балакали по російськи»⁹³⁸. Как бы то ни было, невзирая на национальность и (не)трезвость визитеров, основной эффект от их посещения был один: Леонид Пятаков исчез, и больше его в живых не видели.

28 декабря (10 января) на заседании Малой Рады Моисей Рафес внес запрос Генеральному секретариату «з приводу трусів та арештів, які були в Київі на Рі[з]дво і робились нібито з наказу Центральної Ради та Ген. Секретаріяту». Первым ответил генеральный секретарь военных дел Николай Порш.

М. Порш повідомив, що звістку про події в мешканні Пятакових він дістав 26 грудня ранком. В це мешкання вікнами вломились якісь салдати і вимагали дати їм “Пятакова”. До них вийшли три брати Пятакових – один “правий“, другий “кадет“ і третій “большовик“ – Леонид Пятаков. [ «Испорченный телефон» налицо. Как мы уже знаем, братьев в доме было только двое. – С. М.] Салдати очевидно відкись приїхали до Київа, бо не знали котрого саме Пятакова їм треба. Л. Пятаков сказав сам, що він большовик, після чого його забрали. Відки були ці салдати, – ніхто не знає. Ні одна з київських військових частин не підтвердила, що це були її салдати.

Можна думати що вони приїхали з Харкова, або що для того, щоб помститить над тутешніми большовиками за ті розстріли українців, які майже щодня роблять большовики в Харкові на Холодній горі. В цьому не було б нічого дивного, бо коли большовики самі почали політику застрашування (террора), то можуть найтись гуртки та організації, які так само захотять боротись і з большовиками способом застрашування… У всякому разі ні Центральна Рада, ні Генеральний Секретаріят, ні жодна Київська військова організація до цих подій не причетні.

Генеральный секретарь судебных дел Ткаченко добавил, что его секретариат назначил особую следственную комиссию, которая уже начала работу⁹³⁹. Результат правительственного расследования был выдан с весьма впечатляющей скоростью – в тот же день. «[Р]озпочато було попереднє розслідування, яке виявило, що ніхто з урядових осіб і установ приказів про труси й арешти большовиків, в тому числі і Л. Пятакова не давав», – сообщалось в «Поясненні Генерального Секретаріату» за подписями Винниченко и Ткаченко, датированном тем же 28 декабря (10 января). «Хоч партія большовиків є протидержавною і працює під проводом ворогів Украiнської Республіки – “совєта народних комісаров“, – проте ця діяльність, поскільки вона не набирає форми одвертого повстання проти законної революційної власти Украiнської Республіку, правительством не припиняється», – заверял Генеральный секретариат. Далее повторялась та же мысль, что и у Порша: дескать, в атмосфере анархии, которую создали сами же большевики (а также черносотенцы и все противники УНР), стали возможны самочинные обыски и аресты, которые теперь откликнулись на самих большевиках⁹⁴⁰. И в тот же самый день был издан приказ № 105 по Военному секретариату, которым устанавливалась новая военная форма – с тем, в частности, чтобы «відрізнить Українського козака від всіх сих злочинців, які паскудять і добре ім’я українського козака»⁹⁴¹.

По-видимому, первое газетное сообщение о похищении Пятакова появилось в польской газете «Dziennik Kijowski», в номере за 28 декабря (10 января 1918). Запоздание объяснялось тем, что в связи с минувшим Рождеством газеты несколько дней не выходили. В короткой заметке приводились две версии о судьбе Пятакова: «Według jednych pogłosek p[an] P[iatakow] zostal zabity i wrzucony do Dniepru, według innych – aresztowany przez nieznane osoby i zbity do nieprzytomnosci, a następnie ukryty»[34]34
   По одним сведениям, господин Пятаков был убит и брошен в Днепр, по другим – арестован неизвестными лицами и избит до потери сознания, а затем скрыт [польск.]


[Закрыть]^{, 942}.

29 декабря (11 января) появилась заметка в «Киевлянине» (пять дней перед этим газета не выходила) под названием «Два обыска». Из нее читатель мог узнать, что в 1913 году, при старом режиме, жандармы уже обыскивали семью Пятаковых. По словам Ивана Пятакова, жандармы тогда обыскивали тщательно, «перерыли буквально все, но они вели себя вежливо, и когда они ушли, то даже спички не тронуло [sic]». Второй обыск, при новом режиме, репортер описал во всех деталях, подробно перечислив, что и как было унесено и разгромлено, и не забыв неоднократно упомянуть, что пришельцы были украинцами. По версии газеты, когда прислуга Пятаковых спросила: «Кто там?», ответом было: «Украинские солдаты, делать обыск»⁹⁴³. (Непосредственные свидетели, как мы видели выше, говорили о солдатах как о «казаках»; Александр Пятаков, которого в доме не было, покажет, со слов Михаила и Веры, что, «[с]удя по форме солдат, они принадлежали к украинским частям, один из них объявил себя вільным казаком»⁹⁴⁴ – но это будет после публикации заметки.) В гораздо более нейтральном тоне была выдержана заметка в «Киевской мысли», днем позже: о национальности солдат ничего не говорилось, упомянуто только было, что «[п]рибывшие разместили коней у ворот по всем правилам кавалерийского искусства». Заметка заканчивалась словами: «О предстоящем “аресте“ Л. Пятакова семью его предупреждали неоднократно»⁹⁴⁵.