Текст книги "Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло"

Глава 6

Я не покончила с собой по трем причинам.

Во-первых, я была настоящей трусихой и боялась, что у меня не выйдет. Боялась того, что умирать будет больно и неприятно.

Во-вторых, у меня все же было двое друзей, Дастин и Кэти. В этом году умерла бабушка Дастина, и он сильно переживал. Я не хотела мучить его еще больше. Мы с Кэти были лучшими подругами с четвертого класса. Теперь мы общались лишь на расстоянии, потому что мама увезла ее в Лос-Анджелес. Мы обе переживали, поэтому заключили пакт жизни – полная противоположность пакту самоубийства. И все же порой мне казалось, что Дастину и Кэти нет до меня дела. «Вы с этим справитесь, – писала я в прощальных записках, адресованных им. – Иногда вы будете вспоминать обо мне на закате, но вы это переживете».

Была и третья причина. Журналистика.

В первый год в старшей школе я записалась в редакцию школьной газеты. Учитель относился ко мне с симпатией, и я чувствовала себя особенной – он был очень придирчив и редко что‑то хвалил. Зимой, когда все остальные занимались переписыванием статей, он подозвал меня к столу и сказал, что я обладаю «саркастическим чувством юмора». Учитель предложил мне почитать колонки Дейва Барри, а потом обсудил со мной их структуру и его авторские приемы. Он продолжал наставлять меня, и я написала несколько сатирических колонок с критикой школьной администрации. В выпускном классе он назначил меня главным редактором школьной газеты. В тот день я записала в дневнике (без радости, лишь с облегчением): «Слава богу, я стала главным редактором, мне больше не нужно думать о самоубийстве».

В середине выпускного класса я каждый месяц писала по две колонки: слово редактора в школьную газету и небольшую заметку для местного подросткового еженедельника, куда меня приняли стажером. Впрочем, я часто делала материалы и для первой страницы. Я написала статью о грандиозном финансовом скандале в нашем районе, когда школы потеряли миллионы долларов финансирования.

Газета The Mercury News в Сан-Хосе писать о скандале не стала. San Francisco Chronicle тоже. Поэтому я оказалась единственным доступным репортером. Я ходила на все заседания бюджетного комитета, яростно писала заметки, брала интервью у учителей, родителей, учеников, директора школы и местных чиновников. А когда все разошлись, я подошла к столу председателя и собрала всю нетронутую еду, приготовленную для членов совета. В машине я жадно съела все, засыпав сиденье нарезанным салатом. Насколько все это было жирным, меня не волновало, – я поела первый раз за последние два дня.

В дни собраний я добиралась до дома не раньше девяти вечера и сразу же садилась за статьи: для школьной газеты я делала упор на учительский профсоюз, для консервативного еженедельника статья была более сдержанной и скептической. В шесть утра я ехала в школу, где все мое время поглощала учеба и мелкие школьные проблемы. К концу дня я бралась за редакторские обязанности – просматривала полный макет, напоминала Мэдди, чтобы та подобрала картинки получше, а потом отправляла Дженни на второй заход. Домой я возвращалась в шесть вечера, падала в постель, просыпалась в полночь и бралась за уроки, которые делала до шести утра.

Так я открыла для себя силу журналистики. Она не просто исправляла неправильное и меняла мир, но еще и превращала мой возмущенный разум в нормально функционирующую машину. В журналистике мне многое нравилось. Например, то, что люди считают меня способной и талантливой. Мне нравилось, что журналистика дает мне повод выходить в мир, словно я натуралист, исследующий джунгли. А больше всего меня привлекало то, что журналистика – это головоломка. Собираешь информацию и располагаешь ее от самой важной до самой малозначительной – как перевернутая пирамида. И это помогает справляться с печальными провалами внимания и хаосом. Я могла собирать чувства, несправедливости и даже трагедии, а потом придумывать, как придать всему этому какую‑то четкую и полноценную форму. Как сделать нечто управляемое.

По выходным, когда вся работа была сделана и дедлайны не поджимали, мне приходилось трудно. Меня никогда никуда не приглашали – я по-прежнему была изгоем. Я утратила способность общаться, если это не требовалось для статьи и если под рукой не было списка тщательно продуманных вопросов. Вместо общения я целыми днями смотрела сериалы – «Секс в большом городе» или «Клиент всегда мертв». Я ездила в секонд-хенды и переделывала найденную там одежду с помощью того, что воровала в Michaels. Рукава свитера превращались в гетры, а шарфы – в пояса. Мой разум раскрывался. Я слышала голоса, думала о смерти и рыдала до глубокого вечера. А когда просыпалась, наступал понедельник, и у меня снова находилась куча работы.

Именно журналистика помогла мне создать первое портфолио – символ достижений. Журналистика (и пост главного редактора) привела меня в университет Калифорнии в Санта-Крус, хотя на экзаменах я набрала жалкие 2,9 балла. И журналистика помогла мне пережить период старшей школы.

Торжества по поводу выпуска проходили на огромном стадионе в центре города, где собрались тысячи родителей и родственников. В этой толпе было трудно различить лица – но отца там не было.

Мы все так странно смотрелись в шапочках и мантиях. Нас уже охватила ностальгия, которая сделала всех щедрыми на эмоции. Мы обнимали старых друзей и со слезами на глазах прощали злейших врагов. Но мои глаза оставались сухими. Я слышала радостные возгласы одноклассников: «Ура! Мы сделали это! Мы это пережили!» Для меня эти слова имели буквальный смысл. «Меня не должно быть здесь, – думала я, глядя, как они улыбаются для общей фотографии. – Я должна была умереть».

Когда мы выходили со стадиона, ко мне подбежала наша чудаковатая учительница английского языка и протянула конверт. В самом начале старшей школы она велела нам написать письма самим себе – и вот сегодня я его получила.

В то время почерк у меня был более детским, чем сейчас. Письмо было написано на листке из блокнота с водяным знаком черепа. Я писала себе: «Ты получила аттестат. Тебя принимает мир. Мир, в котором есть кондиционеры для белья, группа System of A Down, террористические акты. Наверняка ты не думала обо всем этом в прошлом году (или вчера, неважно). Что ж, теперь ты взрослая, кем бы ты ни стала – ты стала лучше, умнее, стала более… ммм… зрелым (ха-ха) человеком, чем я сегодня. За эти четыре года ты прошла большой путь. И я, как бы то ни было, горжусь тобой».

И вот тут я заплакала. Неважно, гордятся ли мной родители. Я гордилась собой – и это было самое главное. Потому что именно я сделала это. Я справилась, я дошла до этого момента – и мне пришлось немало потрудиться.

Глава 7

Достижения были для меня главным. Они несли утешение. В колледже я стала редактором юмористической газеты, фрилансером и стажером крупных журналов – а ведь мне еще не было девятнадцати! Уже на первом курсе я вела семинары, посвященные гендерным проблемам и религии. Окончила обучение я за два с половиной года, причем с отличием. Я так торопилась, потому что хотела быстрее стать настоящим журналистом. К чему изучать теорию литературы, если я уже знаю, чего хочу, и обладаю всеми необходимыми навыками?

Но была еще одна причина – никто не хотел и дальше держать меня в кампусе.

Я многому научилась: правильно брать интервью и структурировать свои статьи, многое узнала о политике и людях. Но я так и не научилась быть доброй.

В университете я жила, как девушка, которая только что спаслась от виселицы. Я собирала все стаканы с пивом и воровала пакеты куриных наггетсов в столовой. Если я хотела сесть в центре аудитории, но кто‑то мешал мне пройти, я не пыталась осторожно пробраться по проходу – я просто вскакивала на столы и добиралась до выбранного места поверху. Стараясь стать самым популярным автором юмористической газеты, я совершала множество поразительно глупых и даже оскорбительных поступков. Для одной статьи я надела боди телесного цвета, маркером нарисовала на нем соски и лобок, объявила себя воинствующей феминисткой и пробежалась по кампусу, пытаясь получить что‑то бесплатно в разнообразных кафе в качестве компенсации за века патриархального угнетения женщин. Когда меня выгоняли из книжного магазина, заявив, что феминизм не дает мне права бесплатно брать шоколадные батончики, я завопила:

– Добрая женщина, очнись! Это не просто батончик! Это фаллический символ мужского доминирования!

И убежала.

Вместе со смелостью рос мой гнев. В колледже я впервые столкнулась с реальным женоненавистничеством и расизмом, и это сильно на меня повлияло. Как‑то на вечеринке белый парень спросил у меня, действительно ли у азиаток какие‑то особые вагины. Другой посоветовал мне не прикрывать рот, когда я смеюсь, потому что это делает меня похожей на пассивную японскую школьницу. Когда еще один парень полапал меня за задницу во время игры в софтбол, я схватила металлическую биту и погналась за ним, крича, что сейчас разобью ему голову. Товарищам по команде с трудом удалось меня успокоить. Я злилась, безумно злилась на ужасный мир, который меня окружал. И многим причиняла боль. Я твердила себе, что жить можно только так – иначе не защитишься от мира. Я твердила себе: «Я не девушка! Я – меч!»

Один из самых постыдных поступков я совершила, когда моей лучшей подруге в колледже поставили диагноз – рак яичников. Рак. Ей не исполнилось еще и двадцати одного года.

Мы с ней были сообщниками. Вместе писали колонку о сексе, хотя ни одна из нас о сексе и представления не имела. («Стесняешься квифинга? В следующий раз положи у кровати зонтик и при каждом таком звуке раскрывай его – тогда твой парень ничего не заметит!») Мы вместе ходили по магазинам, в спортзал. Вместе ходили по барам, хотя по возрасту еще не могли этого делать, и прятались под столами, когда начиналась проверка документов. В караоке мы распевали песни, подражая любимым певицам: когда мы заканчивали Freebird, она подбрасывала меня в воздух, а я хлопала руками, как крыльями. Но когда ей по-настоящему понадобилась дружеская поддержка, я бросила ее в одиночестве.

Я должна была быть рядом с ней, когда ей поставили диагноз. Варить ей суп и спрашивать о самочувствии по сто раз в день. Должна была вытаскивать ее на прогулки и воровать для нее красивые туфли. Находиться рядом, чтобы она могла поговорить о своих страхах. Должна была посвятить ей все свое время. Я должна была слушать ее. А я приходила к ней, валилась на диван и рассуждала о своем неожиданном открытии: расизм – это плохо. А в это время она сокрушалась из-за выпадающих волос. В это ужасное время я грузила ее своими разочарованиями, вместо того, чтобы хоть как‑то смягчить ее боль.

Через несколько месяцев, когда у нее началась ремиссия, ее бойфренд пришел ко мне:

– Мне жаль это говорить, но она больше не хочет общаться с тобой.

Я была поражена. Не понимала, почему это произошло. И разрыдалась:

– Но я же люблю ее! Что я сделала не так? Как мне теперь быть?!

– Она считает несправедливым требовать, чтобы ты изменилась, потому что ты такая, какая есть. Просто будет лучше, если ты будешь самой собой в другом месте, – сказал он.

Они оба удалили меня из друзей в социальных сетях. Когда я позже заглянула на ее страничку, то увидела нашу с ней фотографию, сделанную в фотобудке. Под ней она написала: «Я прохожу курс химиотерапии, но настоящий рак сидит рядом со мной на этой фотографии».

«Вот стерва», – подумала я тогда. В этом жестоком мире никому нельзя доверять!

Неудивительно, что к концу первого курса в колледже у меня было больше врагов, чем друзей. Меня постоянно бросали, и жизнь моя превращалась в заезженную пластинку – я крутилась на одном месте, ничего не менялось: я вечно смотрела в спину тем, кто уходил от меня.

Выхода найти я не могла, поэтому снова стала пить снотворное, а потом переключилась на виски – бутылку я держала в изножье кровати. А утром я добавляла в свой график еще пять пунктов, чтобы быть занятой весь день без остатка.

Прошло два года, прежде чем я поняла, почему это происходит. Как‑то ночью, лежа без сна в маленькой квартирке в Сан-Франциско, куда я переехала после окончания колледжа, я подумала, что, возможно, проблема вовсе не в ком‑то другом – не в предательской от природы человеческой натуре. Может, проблема во мне.

Мне только что исполнилось двадцать два, и мы с друзьями отправились повеселиться в караоке. Один парень начал приставать ко мне, и я недвусмысленно послала его по известному адресу. Он тут же предъявил мне свой значок:

– Ты думаешь, с полицейским можно так разговаривать?

Начался хаос, слезы… Друзьям пришлось держать меня за руки, чтобы меня не арестовали. Гнев снова стал источником моих проблем. Была ли это моя вина? Заслужил ли коп грубости с моей стороны? Задавать такие вопросы бессмысленно. Важно лишь одно: я видела, как друзья поджимают губы и закатывают глаза – почему вечера вместе со мной всегда заканчиваются катастрофой?

Только когда почти все было разрушено, я поняла, что сама сделала это с собой – и сделала из-за того, что произошло со мной раньше. Мой гнев был отражением двух людей, которые разрушили свою жизнь из-за собственного гнева. Я понимала, что уже превратилась в морального урода. Если продолжать в том же духе, я превращусь в собственных родителей.

Но как же остановиться, если гнев и есть моя движущая сила? Он давал мне силы жить. Гнев защищал меня. Не почувствую ли я, избавившись от него, тоску и обнаженность?

В конце концов я решила пройти путь очищения. Единственным, что могло вытащить меня из этого цикла, было абсолютное прощение. Я начала одного за другим вспоминать тех, кого ненавидела, и убеждать себя, что я просто не знаю всех обстоятельств их жизни. Я пыталась увидеть ситуации с их точек зрения. И желала им только добра.

Как‑то раз я была в такерии, и передо мной вырос пьяный парень, потребовал еды, а потом, не обращая на меня внимания, побрел прочь. Мне безумно хотелось закричать, назвать его жалким, лысым, наглым оборванцем. Казалось, если я этого не сделаю, то почувствую себя так, словно оставила комочек риса на дне миски или сбежала, не оплатив счет. Это было бы незаконченным делом, отказом от восстановления справедливости. И все же… Чего я добилась бы своим криком? Я взяла себя в руки и промолчала. Я изо всех сил старалась стать нормальной.

На пути к всепрощению я даже позвонила отцу и попросила его пригласить меня на ужин в Сан-Франциско. Я изо всех сил старалась быть терпеливой и внимательной. Я слушала, как он рассказывал мне о своих новых находках – он стал риелтором, и порой находил нечто весьма интересное: письмо, подписанное Франклином Рузвельтом, или шикарный персидский ковер. Я пыталась рассказать о своих достижениях и не стала расстраиваться, когда он, как обычно, не захотел меня слушать.

Через несколько месяцев после того, как я решила контролировать свой гнев, начались мои сессии с Самантой, психотерапевтом, которой постепенно удалось научить меня основам здоровой коммуникации. Она учила меня больше слушать, чем кричать, и высказываться спокойным, уверенным тоном. Вооружившись ее приемами, я принялась подавлять свой гнев, как разминают и раскатывают ком теста. После пары сотен тренировок такое поведение стало привычным – мой взгляд мог расфокусироваться, голос стихал, и я парила где‑то под потолком, вдалеке от конфликта. Я научилась отключаться.

Саманта помогла мне понять, что порочный цикл возникает, потому что я веду себя так, как научила меня мать, – ее голос постоянно звучал в моей голове. Я согласилась не сразу, но затем начала бороться с этим голосом. Старалась не просить слишком многого. Участвовала лишь в тех конфликтах, которые разрешались мирным путем. Я научилась лучше слушать. Стала ценить доброту, а не мстительность.

Удивительно, но это сработало. Мой круг заметно расширился, рядом со мной появились хорошие, преданные люди. Мне стало легко находить компанию на субботние вечера – меня повсюду приглашали. И все соглашались приходить на мои вечеринки на крыше. Когда звучала песня All My Friends группы LCD Soundsystem, меня подхватывали сильные руки друзей, и мы во все горло подпевали исполнителям – мы были слишком молоды и наивны, чтобы понять, что это печальная песня.

Когда песня кончалась, друзья отпускали меня, и я опиралась на поручни, жадно вдыхая ночной воздух, чтобы немного протрезветь. С моей крыши открывались замечательные виды на центр города и мост через залив. Здесь я чувствовала себя настоящей королевой. Именно здесь я решила, что сумела победить свое прошлое. Я приложила усилия и заслужила эту любовь. Наконец‑то я исцелилась.

Когда я рассказывала о своей жизни – о детстве, проведенном в атмосфере насилия и предательства, и о сегодняшнем исцелении, – мне всегда верили. А почему бы и нет? Все любят счастливые развязки, а мое резюме идеально соответствовало сценарию: у меня были друзья, хорошая квартира, красивая одежда – все! И конечно же, у меня была успешная карьера. Вряд ли можно было найти более убедительное доказательство полнейшего исцеления.

Когда мы называем человека «стойким», то хотим сказать, что он хорошо адаптируется к сложным условиям – человек силен, он обладает «эмоциональной жесткостью». Но возможно ли измерить эмоциональную жесткость?

Когда ученые и психологи изучают стойких людей, то не берут в качестве примера домохозяйку, которая пережила личную трагедию, а потом самостоятельно развила какие‑то впечатляющие таланты. Они пишут о тех, кто все преодолел и стал врачом, учителем, психотерапевтом, мотивационным оратором – то есть о ярких членах общества. Считается, что стойкость – это вовсе не мера внутреннего покоя. Мы привыкли считать стойкость синонимом успеха.

И конечно же, я была чертовски стойкой. Как истинный американский протестант, я продолжала спасаться работой.

Колледж я окончила во время мирового кризиса 2008 года, когда никто из моих однокашников не мог найти работу. Я стажировалась без оплаты в двух печатных изданиях, но обе газеты закрылись. К счастью, у меня начался роман с радиопрограммой «Это американская жизнь». Каждый эпизод доводил меня до слез – от смеха или печали. Я решила создать собственный подкаст и назвать его «Научите меня этой американской жизни». Я ездила в самые разные места – от порноконференций до военно-исторических реконструкций – и пыталась искать истории, которые потенциально могли бы привлечь внимание продюсеров любимого шоу.

Но они были слишком заняты собственным популярнейшим подкастом, чтобы заметить шоу, с трудом набравшее пятнадцать слушателей. И все же мне удалось обратить на себя внимание новой программы оклендского радио «Поспешные выводы». Сначала меня приняли туда стажером (с зарплатой!). В первый же день я предложила двадцать оригинальных сюжетов. Через три месяца я создавала уже половину контента, и меня сделали продюсером.

Моя рабочая неделя длилась от пятидесяти до семидесяти часов. Я работала и по будням, и по выходным. Каждую среду, накануне выпуска шоу, мой рабочий день длился 21 час. Я сидела в офисе до четырех утра (в удачные дни) или до семи (в неудачные). Занималась графическим дизайном и интернет-контентом, делала короткие видеоролики и выпускала сотни сюжетов.

Я участвовала в создании этого шоу с нуля. Сначала мы выходили на двух станциях, потом на 20, а потом на 250. Более полумиллиона человек слушали меня каждую неделю. Постепенно мне удалось добраться до вершин сан-францисской богемы. Мне присылали бесплатные билеты на лучшие шоу, фестивали и события, и я набивала сумочку изысканными деликатесами. Меня приглашали в особняки на холмах и оперные залы. Со мной здоровались богатые и знаменитые – и все говорили, что давно стали моими поклонниками.

Понимаете? Вот что такое стойкость. Вот как мне удалось исцелиться.

Глава 8

Хотя я и любила, и меня любили, и успеха я добилась, была счастлива (даже заявила Саманте, что нам больше нечего обсуждать), я по-прежнему ощущала какую‑то… незавершенность. Все было хорошо, действительно хорошо. Но порой у меня возникало все же возникало это чувство.

Я проснулась в семь утра в собственной квартире. На подушке остались следы вчерашнего макияжа. Мне было двадцать пять, и все лицо было покрыто блестками, потому что накануне я весь день провела на потрясающем музыкальном фестивале, а потом до утра веселилась у приятелей, наблюдая, как парни с усами прокладывают «дорожки» на кухонном столе.

Но настало утро, и музыка стихла. Окружающая тишина мучила меня. Я попыталась вспомнить все хорошее, что было накануне: танцы со старыми друзьями, искреннее общение с новыми знакомыми, массу полученных VIP-пропусков. Вот они, доказательства моей ценности. Я потрясающая. Сильная. Со мной все хорошо. Все хорошо.

Но что‑то от меня ускользало. Мне казалось, я что‑то забыла. Словно произошло нечто такое, что положит мне конец. Я судорожно напрягала мозг в поисках опасности. Может быть, ближе к концу вечеринки я сильно напилась? Или сказала что‑то не то? Может, я перегнула палку, общаясь с друзьями? Полчаса я терзалась бесплодными сомнениями, а потом вылезла из постели и взялась за электронную почту – ее нужно просматривать всегда, даже по воскресеньям. Так я убила несколько часов, внимательно следя за временем. Когда стрелка показала десять утра, я вздохнула с облегчением – уже можно писать друзьям, не боясь их разбудить. И я отправила всем сообщение: «Вчера было классно! Нормально добрались до дома? Не терзаетесь похмельем? Совершенно не помню, чем все закончилось! Не сказала ли я какой‑то глупости?»

Я ждала ответа, и разум мой буквально кипел. Я приняла душ, вернулась к компьютеру и принялась стучать ногтями по столу. Потом стала расхаживать по комнате взад и вперед. Лишь через час кто‑то проснулся и ответил: «Господи боже! Вчера было супер! Спасибо, что пригласила! Никогда этого не забуду! А что ты имела в виду под «глупостью»? Что‑то глупее, чем обычно? Хи-хи-хи». Только тогда я почувствовала, что могу выдохнуть настоящее пчелиное торнадо, обосновавшееся в моих легких. Я смогла выдохнуть то, что называла «ужасом».

Ужас возникал, когда я редактировала сложный сюжет для радио, говорила на вечеринке что‑то неуместное или признавалась подруге, что не знаю, где находится Персия, а она презрительно хмыкала и поясняла: «Это Иран», как глупой первоклашке. Мне казалось, что у других есть иммунитет против такого: они спокойно совершали промахи, отряхивались и снова вставали на ноги. Но когда ошибку совершала я, ужас туманил мне зрение. Я целый час, а то и день не видела ничего, кроме собственной ошибки. Обычно справиться с этим помогали виски и хороший сон.

Но потом проходили часы, дни и месяцы, когда ужас накапливался, усугублялся и укоренялся. Казалось, меня накрывает непроницаемая черная тень – я с головой уходила под воду. Пыталась вынырнуть, осознать источник этого ужаса, но на ум приходили лишь обычные предположения: «Наверное, я ленива», «Я постоянно делаю ошибки в работе», «Я трачу слишком много денег», «Я плохая подруга». И я судорожно начинала метаться в самых разных направлениях, чтобы насытить голодного зверя.

В ресторанах я анализировала состав каждого блюда и страдала из-за разницы в цене в один доллар. Если я заказывала бургер, то не могла насладиться его вкусом, потому что постоянно думала о содержании жира, о выбросе парниковых газов и о том, достаточно ли клетчатки я потребляю. Я сделала табличку и повесила на дверцу шкафа. В этой табличке я вознаграждала себя звездочками за успешную работу на фрилансе, за то, что сделала больше картинок или сюжетов для шоу. Я постоянно, постоянно старалась быть хорошей. Но когда ужас становился непереносимым, что бы я ни делала, почувствовать себя хорошей я просто не могла.

Непроглядно черный ужас разрушал все. Я не знала, как его насытить, не понимала, чего он хочет от меня. Я могла заплакать в любой момент, у меня клочьями выпадали волосы. Я уже думала, что мне нужно расстаться со всеми, кто мне дорог, чтобы защитить их от самой себя. Ужас твердил, что я порчу все, к чему прикасаюсь. И однажды, очень скоро, он нанесет удар, и удар этот станет смертельным.

Иногда ужас действительно наносил удар – и чаще всего это было связано с мужчинами. Я спокойно и уверенно флиртовала с парнями, но, как только отношения становились официальными, ужас начинал пульсировать в ушах. В первые месяцы новых отношений меня посещали жуткие видения: стоило бойфренду неласково на меня посмотреть, как я уже представляла себе разрыв и трагические домашние разборки пятью годами позже, когда любовь пройдет и останется лишь обида. Чтобы избавиться от этих печальных картин, я начинала постоянно требовать доказательств любви и комплиментов – ведь зеркало твердило мне совсем другое. «Моя кожа уже никуда не годится. Разве можно меня любить? Я такая глупая! Ты, наверное, смеешься надо мной? А ты все еще меня любишь?»

Я искала у парней поддержку и спрашивала, можно ли мне прийти, хотя мы виделись лишь вчера. А потом я начинала думать, что превращаюсь в назойливую прилипалу, и отталкивала их. Исчезала на несколько дней, и, возвращаясь, обижалась, что они меня бросили.

Мужчины неизбежно уставали от таких игр. Они вздыхали и говорили: «Я уже миллион раз говорил, что люблю тебя, что ты красивая. Ну зачем тебе нужно, чтобы я говорил это снова?» Я просила прощения, говорила, что это связано с моим воспитанием, и они мгновенно тушевались. Один из них указал мне на плакат с разноцветными буквами, который я повесила в своей комнате: «И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЕТ». Он удивлялся, что произошло со мной, моей силой и оптимизмом.

Я позволила ему поверить, что все это у меня есть. Разве я не говорила с самого начала, что способна все преодолеть? А стоило мне почувствовать, что мужчина отдаляется, я тут же его бросала, чтобы решение оставалось за мной, чтобы инициатором разрыва была именно я. Но потом, когда мужчина говорил, что уходит навсегда, мне становилось стыдно и я начинала умолять его остаться.

Один мой парень любил киберпанк и постапокалиптические романы. (В Сан-Франциско все любят научную фантастику, и детское увлечение подобными книгами превратило меня в девушку из антиутопии.) Мы с ним делились своими историями, закупали продукты, которые помогут нам выжить после апокалипсиса, и фотографировались в защитной форме с мачете на фоне экзотических конструкций Олбани-Балб. Я побрила половину головы, потому что он сказал, что это будет классно. Мы были вместе меньше года, когда он впервые взял меня на стрельбище, где я с удовольствием обнаружила в себе талант стрелка. Все мои пули аккуратно легли в голову бумажной фигуры. Через неделю парень меня бросил. Он сказал, что я его пугаю: однажды я могу проснуться и точно так же всадить пулю ему в голову.

Я была просто раздавлена. Три месяца я питалась исключительно виски Jameson и кукурузными хлопьями – одна коробка на все это время. Мне хватало всего чуть-чуть, после чего меня начинало тошнить. Я так похудела, что ребра мои стали напоминать стремянку, а позвонки грозили прорвать кожу на спине.

«Я же думала, что решила эту проблему, – целыми днями твердила я себе. – Думала, что стала хорошей девочкой!» Я судорожно рылась в воспоминаниях, пытаясь понять, как, несмотря на все мои усилия, моя ужасная гнилая суть сумела прорвать укрепления и выйти наружу. Я вспоминала каждое сказанное мной слово, каждый поступок. Как же это произошло?

Ужас нарастал очень быстро, грозя поглотить всю меня. Он вышибал из меня дух, когда я возвращалась домой с работы. Мне приходилось сворачивать в темные переулки и прислоняться к влажным стенам, судорожно дыша и терзаясь чувством горя и страха.

Но я справилась с этим. Точно так же, как справлялась с любой волной ужаса. По пятницам я оставалась на работе до полуночи, а в воскресенье приходила в офис в семь утра. Я вызывалась работать в Рождество и Новый год. Иногда я работала, а по щекам моим текли слезы, и я с трудом разбирала слова на экране монитора. Я пила одну банку диетической «колы» за другой, бежала в корейскую закусочную – на день мне хватало всего пары роллов, – а потом продолжала работать. Я проверяла электронную почту, слушала собственные плейлисты, а потом писала всем своим знакомым, чтобы найти себе очередную вечеринку. Я твердила себе, что все в порядке, у меня прекрасная жизнь, я вовсе не грущу. Я рассылала письма и хлестала виски, чтобы хотя бы в два часа ночи кое‑как заснуть. В изножье моей кровати рядами выстраивались пустые бутылки. Я выжимала собственное тело, как полотенце, вцепляясь в оба конца покрасневшими от напряжение кулаками и зубами. «Все в порядке, все в порядке, все в порядке», – твердила я себе. Как‑нибудь я проснусь утром и обнаружу на своей полке новую награду, новое достижение, о котором я и мечтать не могла. И вот тогда‑то, наконец, все действительно будет в порядке. В идеальном порядке. На один день. А может быть, на час. А потом щупальца ужаса снова проникнут в поле моего зрения. И придется все начинать сначала.