Текст книги "Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа»"

Воеводство. Первообразом скандинавского общества, основанного подобно германским союзам на воинском постановлении, был Hérad или дружина; отсюда неразлучная с достоинством конунга обязанность военачальника; названия hárkonungar (князья дружин), sjökonungar (князья морей) для предводителей скандинавских викингов в IX и следующих веках. Учреждение воеводства в славянском смысле неизвестно норманнам даже по имени, противно норманнскому характеру. У славянских племен оно было прямым следствием высокого нравственного значения княжеской власти. Славянский князь не был герцогом, воеводой, предводителем и военачальником по преимуществу; его первобытное значение было законодателя и жреца. Вот почему и впоследствии, при изменившихся обстоятельствах и понятиях, у каждого славянского князя, как бы воинственен он сам ни был (так напр., у Святослава), являются воеводы; но и самое воеводство представляется не исключительно воинским, а, как увидим, и правительственным постановлением. О воеводах у вендов, ляхов, чехов свидетельствуют все западные историки; мы видели в другом месте, что уже в VI и VII столетиях греки умели отличать славянских воевод от князей. У нас воеводство проявляется как коренное учреждение, от Игоря до позднейших времен: «И бе у него (Игоря) воевода, именемъ Свентеадъ (Свенгелд), и премучи угличи, и возложи на ня дань Игорь, и даде Свентеаду». «Вольга же бяше въ Киеве съ сыномъ… воевода бе Свинделдъ». «Рече же воевода ихъ именемъ Претичь». «Володимеръ же посла къ Блуду, воеводе Ярополчю». «Бе у него воевода Волчий хвостъ». «Посла Ярославъ сына своего Володамера на грекы, и вда ему вой многъ, а воеводьство поручи Вышате, отцю Яневу». «И взя князя въ корабль Иванъ Творимиричь, воевода Ярославль». Основываясь на словах летописи «воеводъство держащю кыевскыя тысяща Яневи», г. Соловьев полагает, что воевода и тысяцкий одно и то же, т.е. предводитель земских, гражданских полков, выбиравшийся князем из дружины. Объяснение правильное только отчасти; уже при Ярославе воеводство уклонилось от первобытного, всеславянского своего значения; для Мономаха и современного ему летописца, воеводой каждый начальник воев безразлично. Но чем далее восходим в древность, тем ярче выдается двоякое значение воеводы-судьи, воеводы-наместника в славянских землях. По свидетельству Мартина Галла, воевода был облечен и верховной гражданской властью, творил суд и расправу именем князя. В том же самом значении является русский воевода у Ибн-Фоцлана в начале Х века: «Он (т.е. русский князь) имеет наместника, который предводительствует его войсками, сражается с неприятелем и занимает его место у подданных». О славянах говорит почти то же самое Ибн-Даста. Как у Льва Диакона Икмор, у Кедрина Свенгельд считаются первыми по Святославе, так Честмир Styr y Козьмы Пражского первым по Неклане. В договоре с греками имя Свенгельда упомянуто при великокняжеском: «Равно другаго свещанья, бывшаго при Святославе велицемъ князи Рустемъ и при Свеналъдте». О высоком значении воеводства у всех славянских народов свидетельствуют и позднейшие летописатели. У Богухвала польский воевода Доморад назван «magnus Judex Poloniae». Ничего подобного нет у норманнов.

Характер. Не по одним частностями, но и по общим чертам своего характера варяжские князья и окружающие их личности принадлежат исключительно славянскому миру, не допуская и мысли о возможности их скандинавского происхождения. Повествуя о воинской деятельности Аскольда, Олега, Игоря, Святослава, норманнская школа восклицает на каждом шагу: кто кроме предприимчивых, бесстрашных норманнов был в состоянии совершить такие походы, бороться с такими опасностями? Общее избитое место, на которое легко отвечать примерами из всевозможных историй, не исключая славянских. Что от IX до XII века норманны, то от IV до VI, IX и XII вв. гунны, авары, сарацины, венгры; походы дунайских славян на империю известны; и они, подобно Олегу, стояли не раз под стенами Царьграда. Дело в том, что в наших варяго-русских походах (несмотря на то, что в них, без сомнения, участвовали и скандинавские воины-наемники) нет решительно ничего норманнского; они совершаются массами; набеги норманнов, по большей части, малочисленными партиями; русское войско идет в лодиях и на конях вдоль берегов; норманны коней не знают, а корабли их плывут по открытому морю; у нас воеводы; у них о воеводстве нет и помина. Подобно прочим народам германской крови скандинавы ценят выше всего подвиги личного удальства, личной силы, ловкости в телесных упражнениях, дерзости в частных, отдельных предприятиях, все вообще необыкновенное и не доступное другим. Исландские саги полны рассказов об удальстве и ловкости в разных идротах[5]5
  Idrott – игра, вид состязания.


[Закрыть] северных конунгов и мужей. Исландец Гунар из Глидаренны прыгал выше человеческого роста в полном вооружении; норвежский конунг Олаф Тригвасон на всем ходу корабля своего бегал по его краям, играя тремя в воздух брошенными мечами. Гаральд Блатанд отличался ловкостью в катании на лыжах и на коньках. Одни были необычайными пловцами, другие лазили и карабкались с неимоверной быстротой по крутизнам и утесам; скальд называет эти идроты художествами князей, a Гаральд Гардред удивляется равнодушию Ярославны к его осьми хитростям. Где черты подобной характеристики наших князей и мужей их? Где упоминается о личном удальстве Рюрика, Олега, Игоря, Святослава, Владимира? Летописец говорит о Святославе: «Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вой совкупляти многи и храбры, и легко ходя аки пардусъ, войны многи творяше. Ходя возъ по собе не возяше, ни котьла, ни мясъ варя, но потонку изрезавъ конину ли, зверину ли, или говядину, на углехъ испекъ ядяше, ни шатра имяше но подъкладъ постлавъ и седло въ головахъ; такоже и прочии вой его вси бяху. Посылаше къ странамъ глагола: хочю на вы ити». Здесь нет ни игры в мечи, ни катанья на лыжах, ни необычайных прыжков. Точно таким же описан Святослав и у византийцев. На предложение Цимисхия решить войну поединком он отвечает, что лучше врага своего знает, что ему делать; если же римскому императору жизнь наскучила, то есть бесчисленное множество родов смерти, из которых он может выбрать любой. Никаких подвигов северного фиглярства не знают и богатырские песни времен Владимира, «Слово о полку Игореве» и т. д. В рассказах о подвигах и трудах своей жизни Мономах упоминает только о войне и об охоте, как о занятиях, приличных русскому князю. Богатырь и князь встретились на поле битвы под Липицами: «И прииде на него (Мстислава) Александръ Поповичь, имея мечь нагъ, хотя разсещи его, бе бо силенъ и славенъ богатырь. Онъ же возопи глаголя: яко азъ есмь князь Мстиславъ!.. и рече ему Александръ Поповичь: княже, то ты не дерзай, но стой и смотри; егда убо ты глава убиенъ будеши, и что суть иныя, и камо ся имъ дети?». Этот характер, основанный на сознании русского достоинства в князе и простом человеке, выдержан в русской истории от Рюрика и Олега до позднейших времен. Петр Великий – прямой потомок святого Владимира; Карл XII – Рагнара Лодброка.

Часть вторая
«Русь»

XI. О мнимонорманнском происхождении Руси

Полных систем норманнского происхождения руси есть две: тунманно-шлецеровская (к которой отчасти примыкает и Круг) и погодинская, с вариантами Крузе, Буткова, г. Куника и других. Согласуясь в основном положении, то есть в происхождении так называемых варягов-руси от скандинавов, они существенно разнятся в образе толкований и доказательств. Тунманн, Шлецер и Круг не знают ни славянской, ни скандинавской руси; по мнению Тунманна, славяне прозвались русью от финского Ruotsi, названия, которым и доныне народы финского происхождения отличают Швецию и шведов; Шлецер дополняет его предположение объяснением финского Ruotsi из шведского Рослагена; Круг выводит имя руси от греческого ‘ρούσιος, ‘ροής.

Другая система утверждает, что будто бы перешедшее к нам от финнов скандинавское имя руси имеет свое начало в предполагаемом туземном скандинавском наименовании россами, русами, рюссами – или шведского племени россов в Рослагене, или обитателей фризской области Рустринген, или датских поселенцев сакского Rosengau или готских обладателей финского Risaland’a и т.д. Впрочем и та, и другая одинаково стараются умалить важность точного указания на происхождение русского имени. «Принесено ль было имя руси норманнами, или только усвоено, – говорит Погодин, – основателями государства в том и другом случае остаются норманны». Но на чем же основана вся система норманнская, если не на доказательствах (конечно, не совсем убедительных) скандинавского начала имени русь?

Тунманно-шлецеровскому мнению возражал Эверс с одной логической точки зрения, но с последовательностью и успехом, открыто сознаваемыми и в среде противного лагеря. Оно иначе и быть не могло. Как все системы, основанные не на исторической действительности, а на одних соображениях, так и эта разрешает только известные отдельные пункты вопроса, оставляя другие не только без объяснения, но и без возможности удовлетворительного ответа. На первый взгляд, случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь может соблазнить исследователя, уже предубежденного в пользу скандинавизма Несторовых варягов-руси; но этой случайностью и ограничивается торжество тунманно-шлецеровской гипотезы; она не объяснит нам ни перенесения на славяно-шведскую державу финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен свей и русь, ни почему славяне, понимающие шведов под именем руси, прозывающие самих себя этим именем, перестают называть шведов русью после призвания; еще менее, почему свеоны Вертинских летописей и норманны Ахмед-эль-Катиба отличают себя в Константинополе и Севилье тем названием, под которым они известны у чюди.

Разумеется, что эти возражения идут одинаково и к системе Круга, и ко всякой другой системе, признающей имя руси иноземным названием шведов. В сущности, система Круга отличается от тунманновской только тем, что он относит начало русского имени для шведов не к финскому Ruotsi (сознавая, таким образом, случайность его созвучия со славянским русь), а к греческому ‘Ρώς, будто бы происходящему от прилагательного рыжий. Г. Куник замечает справедливо, что несклоняемая форма ‘Ρώς (имя народное, не существующее как слово в греческом языке) обличает явно свое негреческое происхождение; я прибавлю, что вымышленными словами исторических предположений не доказывают. Да и едва ли кто поверит, чтобы славяне, ближайшие соседи шведов, заняли от греков, с которыми еще не вступали в сношения, ими новоизобретенное для этих шведов имя ‘Ρώς – красные. Вся система Круга рассчитана в виду только одного известия Вертинских летописей; греческому ‘Ρώς до Ингельгейма ближе, чем финскому Ruotsi. Он говорит: «Греки, не финны употребили впервые (в 839 году) назваше ‘Ρώς для обозначения норманнов; Нестор нашел его в первый раз в греческой летописи; византийские императоры в своих письмах к германским называют их ‘Ρώς; Лиутпранд также; славяне заняли это имя от греков. Почему ж бы норманнам 839 года было не принять этого имени для самих себя?». Но если славяне заняли от греков форму ‘Ρώς – русь для обозначения шведов, если приняли их к себе под названием руси, то когда и почему, спрошу я опять, перестали шведы называться русью у этих славян? Каким образом могло греческое ‘Ρώς перейти на всех шведов от трех-четырех норманнов, случайно попавших в Константинополь в 839 году?

Оставить вопрос в этом положении было невозможно. Единственным средством, если не к спасению самой системы, то, по крайней мере, к более рациональному объяснению известий Вертинской летописи и Ахмед-эль-Катиба было открытие генетических шведских россов, наших варягов-руси. Их открыли. Сначала Погодин просто предполагал существование в IX веке шведского племени россов, будто бы давших свое название Рослагену; но вследствие замечаний о Рослагене и о Rodhsin (гребцах) барона Розенкампфа, принял, что нарицательное Rodhsin перешло со временем в собственное или племенное. Об этих Rodhsin было довольно писано в 862—863 годах; под влиянием возбужденных в то время насчет их исторической состоятельности сильных сомнений автор «Исследований» отказался окончательно и от Rodhsin, и от финского Ruotsi и возвратился к своему прежнему, самовольному тезису. «Для меня, – говорит он,— очень просто и ясно: было племя норманнское русь, которое в 838 году посылало послов в Царьград (Вертинские летописи), в 844 г. нападало на Севилью (Ахмед-эль-Катиб), в 862 году призвано словенами в Новгород (Нестор)».

В самом деле, очень просто и ясно; только едва ли помирится наука с этим уже чересчур незатейливым способом решать силой аксиоматического приговора один из самых трудных и сложных вопросов всемирной истории.

Г. Куник, выводивший когда-то славянскую русь из шведских гребельных общин (Rodslagen, Rodhsin), является ныне с новооткрытым (пятым или шестым, по порядку старшинства) мнимонародным, у шведов IX века именем русь. Это имя отозвалось ему в эпическом прозвище Hredhgot’ками понтийских готов II—Ш веков по Р. X. Форму hrеdh объясняли различно; Конибер переводит hreada hеre – ferox exercitus. Г. Куник отождествляет англо-сакское hrеdhe (gloriosus) с северным hrоdr gloria; hrоdr наводит Ферстеманна на догадку о готском hrоps; г. Куник также думает, что «основная первоначальная шведская (или гото-шведская?) форма могла быть Hrôds». Это основное hrоds и слышится, по мнению автора призвания родсов, и в финском Ruotsi и в славянском русь. С лингвистической точки зрения, догадка г. Куника замечательна по ученой замысловатости своих выводов; требованиям истории она не удовлетворяет.

Мифические Hrеdhgot’ы и приводимое с ними в связь полусказочное Reidgotaland не имеют ничего общего с историей шведского племени в IX веке. Баснословная Hervararsaga полагает Reidgotaland на берегах Днепра во времена гуннов; главным городом Рейдготаланда называет Danpstadir, Danparstadis, вероятно, Киев (днепровский город). Англо-сакская поэма VII века, известная под названием «Песнь странника», указывает на гредготов, с их королем Эрманариком, в Привислянском краю. В Швеции нет и помину о Рейдготаланде и гредготах; да и вообще имя гредготов принадлежит не IX, а III веку по Р. X. С другой стороны, нет причины полагать, чтобы готское племя, отличавшее себя прозвищем Hrеdhot’oв (gloriosi Gothi), сказывало народам, с которыми входило в сношения, только первую половину своего имени, hredhe-gloriosus; по крайней мере, нет примеров, чтобы остготы называли себя остами, новгородцы новыми, лангобарды лангами. Откуда же тогда имя ‘Ρώς у греков для шведов 839 года, имя Ruotsi y финнов, имя русь у славянских племен? Мы вправе, наконец, требовать от системы, выводящей славянскую русь из Швеции, от гредготов, некоторой определенности в этнографических, с этим новым учением необходимо соединенных понятиях: все ли шведы в IX веке прозывались гредготами? или имеется в IX веке особое шведское племя гредготов? или гредготами (чит.: русь) назывался один только княжеский (шведский) род, призванный незадолго до 865 года из-за Балтийского моря? Ни на один из этих вопросов я разъяснения у г. Куника не нахожу.

Впрочем, ни самовольное предположение Погодина о каком-то, никому в мире не известном шведском племени русь в IX веке, ни указания г. Куника на мнимую связь этого небывалого племени с гредготами Эрманарика не спасут норманнской теории от противоречий и несообразностей. Непонятно было, почему славяне, издавна знающие шведов под их финским названием русь (Ruotsi), перестают называть их этим именем после призвания; еще непонятнее, почему имя руси для шведов прекращается у славян, когда сами шведы зовут себя русью; почему генетическое шведское русь не встречается, как народное или племенное, ни в одном из туземных шведских памятников, ни в одной из германо-латинских летописей, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах; почему, наконец, шведская русь не именует русью своей словено-русской колонии.

Об этих фактах, положительно уничтожающих всякую систему иноземного происхождения руси, норманнская школа молчит. Но за недостатком прямого ответа есть косвенные намеки. Погодин утверждает неоднократно, но без окончательно выводимого заключения, что Рюрик взял с собою всех русов; Крузе думает, что о ютландских русах после Рюрика нет помина, потому что он взял с собою всех русов; г. Куник, хотя и относил выражение летописи «пояша по собе всю русь» к подражанию греческим хронографам, однако признает и возможным объяснить из него отсутствие шведской руси в Скандинавии.

Предположить выселение откуда бы то ни было целого племени, с женами и детьми, довольно трудно; нам известны выселения англо-саксов, франков, болгар, норманнов; ни одно из них не представляет подобного исторического явления. «Полное выселение многочисленного народного племени, – говорит Луден, – совершенное удаление из земли, в которой покоится прах отцев, без сомнения, редкий до крайности случай, быть может, даже и никогда не имевший места». В настоящем случае вопрос затрудняется и от противоречий норманнской школы; где дело идет о выселении к славянам всех шведских русов, она должна поневоле принять и совокупное с ними выселение жен, детей, стариков, всего, по выражению г. Куника, что носило русское имя; норманнских женщин (skialdmeyar) находит она еще в войсках Святослава; норманнскими женами наделяет и наших первых князей. Напротив, где речь идет об отсутствии следов скандинавизма в русском быту, языке и религии, оказывается, что «юные норманнские воины, приходившие по большей части без жен, заводили себе маленькие славянские гаремы в славянских землях, почему славянский язык и сделался родным языком их детей». Предоставляя норманнской школе окончательный выбор между тем и другим предположением, я спрашиваю: какое значение, общее или племенное, имело и могло иметь в IX веке у финнов и у славян их финское Ruotsi, их славянское русь, названия, под которыми они понимали призванный ими шведский народ? Известно, что в настоящее время финны и эсты понимают всех шведов под именем Ruotsi, Roots; это финское Ruotsi краеугольный камень норманнской системы. Теперь, кого понимали финны под именем Ruotsi в IX столетии? Особое шведское племя, одних поселенцев приморского Шеланда? Но тогда должно принять, что по выселении к славянам и финнам всего племени шведских россов, с женами и детьми, финны не только что не оставили росского имени за его единственными законными обладателями, то есть за выселившимися, из Швеции россами (которых, с самой минуты призвания, смешивают со славянами-вендами, Wennelaiset), но еще перенесли это имя на прочих, в Швеции оставшихся шведов, между коими уже не было ни одного росса. Было ли имя Ruotsi y финнов общим, народным именем шведов в IX веке, как ныне? Тогда оно было общим народным именем шведов и у славян, узнавших его от финнов, прозвавших самих себя русью от имени своих шведских покорителей под его финской (по мнению норманистов) формой. Но все шведы выселиться из Скандинавии не могли. Почему же имя руси для шведов исчезает и в летописи и в народном говоре? Каким образом является оно у Нестора племенным, наряду с именами свеев, урмян, готов, англян? Видно, слова летописи «пояша по собе всю русь», имеют какой-то другой, особенный смысл.

Г. Соловьев, а за ним и некоторые другие исследователи останавливаются на следующем решении вопроса о происхождении руси. «Под именем варягов разумелись дружины, составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество, и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых; это название, как видно, образовалось на западе, у племен германских; на востоке у племен славянских, финских, у греков и арабов таким же общим названием для подобных дружин было русь (рос), означая, как видно, людей-мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским. Прибавим сюда, что название русь было гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всем вероятностям, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IХ века, прежде прибытия Рюрика с братьями».

Какому именно народу и какому именно языку принадлежит это название руси для морских дружин, не сказано; не могло же, однако, оно быть в одно и то же время словом славянским, финским, арабским и греческим! Норманнов г. Соловьев исключает из числа народов, называвших русью морские дружины; значит, имя руси не норманнское; значит, Рюрик и братья его не были русь; между тем г. Соловьев основывает на сказании летописи мнение о скандинавском происхождении варягов-руси. Русь, думает он, была известна на берегах Черного моря до призвания Рюрика; но это сознание, уничтожая Несторово сказание о призвании руси, уничтожает с тем вместе и всю, г. Соловьевым однако же допускаемую теорию скандинавистов.

В исследовании под заглавием: «Источник летописного сказания о происхождении Руси», г. Ламбин ищет согласования норманнской системы с историческим воззрением г. Соловьева на начала русской земли. Он говорит: «Никакого народа русь никогда и нигде не бывало, и ниоткуда к нам не приходило, а пришли к нам из-за моря князья, три брата «с роды своими», и привели с собою «всю русь», то есть всю дружину, называвшуюся русью (Rôds), как назывался и самый род княжеский». Эта дружина была скандинавская, морская.

Мнение о существовании в древней Швеции дружинного Rôds, Rös основано преимущественно на том обстоятельстве, что у нынешней чюди (финнов и эстов) шведы именуются Ruotsi и Roots. Но Suomi именуются у шведов Finnar; y руси – чюдь. Заключить ли отсюда, что имя Finnar было некогда туземным, народным именем суми; а чюдь наименованием морской суомской дружины? Да и когда же и вследствие каких побуждений стали чюдские племена понимать шведов под именем Ruotsi? Г. Ламбин утверждает, что имя Rôds перешло к финнам и эстам из уст тех шведов или готов, которые при первой с ними встрече сами так называли себя, в каком бы то ни было смысле. По мнению г. Куника, эта встреча, а следовательно, и название, восходит к временам Тацита. Но в Тацитовскую эпоху, судя по малочисленности выселившегося к нам сполна княжеского рода Rôdhs в IX веке, этот род, по всей вероятности, состоял из одной только первобытной четы, давшей ему свое имя. От этой ли уединенной четы чюдское Ruotsi для всей шведской народности?

С тою же целью доказать существование для шведской дружины в IX веке имени Rôds, приводятся слова Вертинских летописей «qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant». В какой мере эти слова могут служить опорою скандинавской системе происхождения руси, будет показано ниже; здесь я замечу только, что Вертинские летописи говорят о народе Rhos, gens; под тем же выражением gens понимает Пруденций и весь шведский народ: «Comperit eos gentis esse Sueonum». (И Нестор говорит, что призванные варяги назывались русь, как другие шведами, норвежцами, датчанами.) Где же дружина?

Или нам скажут, что греки, не угадавшие и шведского имени Hаkon (Гакон) под его тюркской формой Хакан, не разобрали, что шведы 839 года назвали себя Rhos не по народности, а по имени своей дружины и своего княжеского рода Rôds? Но тогда мы в праве спросить: есть ли примеры, чтобы шведы или им однокровные норвежцы и датчане именовали себя у других народов не своими народными, а своими дружинными именами? Морских дружин, подобных дружине Rôds, было много в IX веке на водах, окружавших Скандинавию, говорит г. Ламбин; княжеских родов было также немало в Норвегии, Дании, Швеции. Между тем, в дошедших до нас письменных памятниках мы встречаем только названия: Normanni, Sueones (Suebi, Suevi), Dani. Никогда датчане не именуют себя гаральдцами, шведы инглингцами или сигурдцами. То же самое можно сказать и о землях, принявших имя своих скандинавских или германских завоевателей; Британия не прозвалась ни генгистией, ни горсландией; Норманндия рольфией.

О самом призвании князей г. Ламбин говорит: «И хотя вскоре потом эти племена (чюдские и славянские), вследствие возникших между ними раздоров и междоусобий, и принуждены были обратиться опять к тем же варягам-руси и призвать от них князей для установления наряда, но они призвали не прежних своих властителей, не тех вассаллов руси, которые были изгнаны, а их верховных господ, сюзеренов, то есть самих князей руси, и призвали при том, по своей воле, на основании договора, как племена свободные». Не останавливаясь на изображаемой г. Ламбиным несколько странной картине устройства морской скандинавской дружины в IX веке, я замечу, что признанная всеми исследователями невероятность призвания славянами и финнами князей из тех же самых, только что ими изгнанных варяговграбителей, остается и ныне той же исторической невероятностью. Что касается до справедливой, в сущности, мысли о предшествовавшем призванию варягов договоре (pacta conventa), как согласовать ее с основным положением г. Ламбина: «Князья привели с собою «всю русь» то есть всю дружину, называвшуюся русью»? Стало быть, князья не только пришли сами, со своими ближниками, но еще возвратили со собою и всех тех варягов-русь, которые взимали дань со славяно-чюдских племен и были изгнаны? Ибо эти варяги-русь были же частью всей той дружины, которая называлась Rôds и которая, вкупе с Рюриком, сполна выселилась из Швеции в землю, принявшую от нее имя Руси. Этого ли наплыва шведских Rôds’oв в гораздо большей, против прежнего, силе требовал договор, заключенный с ними славяно-чюдскими свободными племенами? Впрочем, г. Ламбин говорит в другом месте о дружине Rôds: «Ее князья пришли, чтобы княжить и владеть племенами, их призвавшими; а она – дружина, которую не призывали, пришла, чтобы воевать другие племена и приобретать себе и князьям новых данников, чтобы продолжать свое ремесло завоевателей на новом обширнейшем поприще». А договор? А pacta conventa? А самый факт призвания? Шведские дружины, изгнанные и вновь не прошенные, разъезжают свободно по славяно-чюдским рекам и озерам для приискания себе новых данников, а, глядя на них, славяне и чюдь не нарадуются своей дипломатической предусмотрительности? Но против кого же, если не против этих изгнанных варягов, срубил Рюрик крепость Ладогу тотчас после призвания с тем, чтобы запереть им вход в Волхов, а по Волхову в Новгород?

Нам остается сказать несколько слов о грамматической форме имени русь, с точки зрения его мнимоскандинавского происхождения.

Имя руси является впервые в 839 году, под формой Rhos, в известном месте Вертинских летописей: «Misit etiam cum eis quosdam, qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant». Что здесь латинское Rhos буквальный перевод греческого ‘Ρώς, а беспримерное в греческом языке этническое несклоняемое ό ‘Ρώς, oί ‘Ρώς, τών ‘Ρώς, по существу своему, совершенно противно духу греческого словосочинения, два лингвистических факта, ясных до очевидности, сознаваемых исследователями всех систем и всех мнений. Отсюда логически следует, что греки могли принять неудобную, беспримерную для них форму ‘Ρώς только по крайней необходимости, то есть, если этого требовало непременное употребление формы ‘Ρώς у того народа, который отличал себя этим именем и первый им его передал.

Теперь спрашивается: могли ли шведы отличать себя именем, грамматически соответствующим несклоняемой форме ‘Ρώς? За исключением собирательных словено-русских имен, народные и племенные не являются ни в одном из европейских языков под формой единственного числа; никакой народ не именует себя римлянином, франком, германцем, шведом. Ясно, что беспримерному греческому ‘Ρώς соответствует только одна собирательная, славянская форма русь; эта собирательная форма имен, одинаковая в единственном и множественном числе, неизвестна, как сказано, германо-скандинавским наречиям. Древнеготское предполагаемое hrôps, pl. hrôpsar, новейшее шведское Ryss, pl. Ryssar, или какая бы то ни была другая германо-скандинавская форма имени русь, проявилась бы у греков не иначе, как под формами: ό ‘Ρώσος, oί ‘Ρώσοι и т. п. Таким образом передавала они все германо-скандинавские имена. Мы видим, что и вынужденное необходимостью у греков несклоняемое ‘Ρώς переходит со временем в более удобное простонародное ‘Ρώσος с соответствующим ему множественным числом, а обыкновенно склоняемое готское hrôps, hrôpsar проявилось бы у них под беспримерной, крайне неудобной формой ‘Ρώς? Это ‘Ρώς прямо указывает на подобную ему форму в том языке, из которого оно занято; стало быть, шведы Вертинских летописей передали грекам не свое (положим) готское hrôps, a славянское русь. Но возможно ли, чтобы шведы склоняли свое собственное туземное имя не по-шведски, а по-славянски?

Г. Куник ищет ныне объяснения этому, не иначе, как из славянского русь объяснимому ‘Ρώς, в том предположении, что греки, увлекаясь воображаемым тождеством библейских и балтийских (?) Росов, приложили этим (впрочем никогда не существовавшим) балтийским Рôсам несклоняемую библейскую форму ‘Ρώς. О происхождении руси от Езехиилевых ‘Ρώς заговорил первый Лев Диакон; ему вторят и позднейшие русские летописи.

Мне кажется весьма сомнительным, чтобы канцелярия императора Феофила сочла Rhos’coв 839 года тождественными с закавказскими ‘Ρώς пророка Езехииля и сверх того еще поверила, что из Константинополя всего легче попасть на Кавказ через Ингельгейм. Если бы совершенно уединенное этимологическое умничание Льва Диакона было в ходу уже в первой половине IX века, невозможно чтобы Фотий не коснулся его ни в своем энциклическом послании, ни в своих проповедях. К тому же и ‘Ρώς Езехииля и имя сына Валова ‘Ρώς акцентируются отлично от народного ‘Ρώς; да и у самого Льва Диакона ‘Ρώς (Езехиилево) и ‘Ρώς (народное) разнятся по акцентировке. Не странная ли, наконец, эта случайность перенесения несклоняемого библейского ‘Ρώς на то именно племя, которому суждено, около той же эпохи, проявиться в истории под склоняемою только в единственном числе собирательной славянской формой русь?

Мне кажется, пора бы ученым представителям скандинавизма отстать от системы, основанной, с одной стороны, на изобретенном Wâring, a с другой, на изобретенном Rôdhs, да и то еще под несуществующею у норманнов грамматической формой.

Я ожидаю вопроса: откуда же, за отсутствием шведской руси, финское Ruotsi, эстское Roots для шведов?

При разборе предположений Шлецера о происхождении этих имен от названия Рослагеном приморской части Шеланда Паррот замечает: «Если бы в лексиконе Гупеля, из которого Шлецер приводит переводное имя шведов, он отыскал настоящее значение слова Roots, он конечно бы не вздумал опираться на его созвучие (с Рослагеном). Оно означает вообще хребет, ребро, а в особенности ствол на листе. Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называют Швецию Ruotsimaa, a эсты Rootsima, страною утесов, Scherenland».