Текст книги "Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа»"

XV. ‘Ρώσ у патриарха Фотия

В продолжении многих годов, от Байера почти до наших дней, известие патриарха Фотия о руси 865 года считалось первым помином греков о неизвестном им до той поры народе русь. С этим воззрением согласовалось и дошедшее до нас в Вертинских летописях сказание императора Феофила о руси 839 года. В последнее время явилось новое мнение, будто бы в своем окружном послании и проповедях Фотий ясно выразил, как свое убеждение в норманнстве народа ‘Ρώς, так и давнее знакомство греков с этим народом. Это мнение основано на следующих доводах:

1) Одна из XIV проповедей или гомилий Фотия, произнесенная по случаю нападения руси на Царьград в 865 году, – замечает г. Куник, – указывает на высший север, куда греки полагали Скандинавию.

2) В своем окружном письме 866 года Фотий называет русь воинственным и кровожадным народом. «Какому другому европейскому народу того времени, – говорит Круг,— можно применить эти слова, кроме норманнов, которые так прославились именно в последние десятилетия IX века?» – «Кто же эти многие, которым до половины IX столетия русь давала себя часто узнать как воинственный, кровожадный народ? Разумеется, под этими многими должно преимущественно понимать такие народы, с которыми греки были в частых сношениях, напр., италианцев, испанских мавров и франков».

3) Патриарх говорит о руси: «Postquam vicinos in circuitu sub jugum miserunt». – Выбор предоставляется между Ирландией, Шотландией, Англией, Шетландией и Фрисландией – с одной, между славянами и финнами – с другой стороны.

Против значения слов, будто бы указывающих на Скандинавию, я замечу, что ни древние, ни новейшие греки не обозначали ими исключительно тот или другой северный народ. Геродот искал своих гипербореев в Скифии, на север от Черного моря. Если котраги, хазары и половцы были для греков гипербореями, удивительно ли, что и русь причислены Фотием к гиперборейским народам?

Кому же русь давала себя часто узнать как воинственный, кровожадный народ? Здесь речь идет о народной молве, а не о той положительной известности, какую норманны могли стяжать у франков, мавров и т.д. Весьма понятно, что в 866 году греки, еще не опомнившиеся от ужаса, много и часто говорили между собой о неизвестном дотоле народе ‘Ρώς, явившимся как молния с севера, под стенами Царьграда. Смысл Фотиевых слов, если только не искажать его в угодность невозможной системе, совершенно ясен и прост: «Не только болгары… но и так называемые русь, о которых так много и часто говорится (в народе)… приняли веру Христову» и т.д.

Наконец, не проще ли считать, что речь идет об одолении Аскольдом древлян, полочан, уличей, печенегов и пр., нежели об неизвестных на востоке норманнских опустошениях Германии, Англии, Франции, Испании и т.д.? Вникая в общий смысл окружного послания 866 года и цели, с которой в нем приводится известие о крещении руси, очевидно, что патриарх ищет, с одной стороны, представить народ ‘Ρώς по возможности кровожадным и необузданным до крещения; с другой, придать ему возможную степень значительности, чтобы тем более возвысить цену нового приобретения восточной церкви. Но допустив, что в руси 865 года Фотий видел норманнов, ужас Западной Европы и латинской церкви, мог ли он не намекнуть ни словом на бесполезность усилий западного духовенства к их обращению в христианскую веру? В продолжении многих годов Рим и Византия спорили о причислении новообращенных болгар к западному или восточному патриархату; а о победе, одержанной греческой церковью над латинской по крещению норманнов, Фотий не упомянул бы и намеком в послании, имевшем целью ниспровержение папской власти? Настоящую характеристику руси 865 года должно искать не в энциклике, писанной под влиянием известных политических побуждений, а в проповедях патриарха, произнесенных немедленно после удаления варваров из-под стен Царьграда. Здесь русь является народом скифским, бесчисленным, рабствующим, неизвестным, живущим где-то вдали от греков, степным или кочевым. Это характеристика не скандинавского племени.

XVI. Дромиты и франки

Из известных до сих пор византийских историков только три упоминают, под тем же 94 годом, о названии руси дромитами и их происхождении от франков.

a) Theophan. Contin. еd. Bonn. 423-425.

b) Georg. Hamart. Cod. graec. Vatican. № 53. р. 29.

c) Symeon Magister еd. Bonn. 746.

Сомнения г. Куника насчет подлинности С. Логофета, которому он прилагает название Pseudometaphrastes, переносят его свидетельство из X в XI столетие; остаются, тождественные в этом месте, продолжатели Феофана и Амартола, оба современники Игоря. Который из них списывал другого? Не взято ли их известие из одного общего, древнейшего источника? Последнее мне кажется вероятнее.

Из слов продолжателя Феофана и Логофета представители норманнского мнения заключают, что в X столетии греки знали о происхождении норманнов-руси от франков, т.е. народов германского языка.

Но каким путем напали они на это этнографическое известие? Вследствие ли собственных лингвистических и иных наблюдений?

Эверс заметил справедливо, что общий характер византийских историков той эпохи не допускает ни в ком из них особого умения отличать варварские народности по признакам их родственных отношений. О продолжателе Феофана можно сказать это с полной уверенностью; если, с одной стороны, он знает о франкском происхождении руси, то, с другой, причисляет русь к скифским народам. Что из этих понятий одно исключает другое, не требует доказательств.

Принять ли скандинавский источник греческого известия?

Ученый франк IX или X века мог бы, конечно, похвалиться происхождением от норманнов на основании приводимого Иорнандом, равенским географом, Павлом Диаконом, Рабаном Мавром и другими ученого мнения о выселении из Скандинавии всех народов германской крови; непонятно, каким образом из тех же свидетельств можно заключать о франкском происхождении норманнов. Они говорят именно противное. Норманны никогда не называли себя и не были называемы от рода франков.

Известие продолжателей и Логофета основано не на собственном их наблюдении, не на норманнском источнике, а на недоразумении, коего ключ находим в болгарском и русских временниках, повествующих о походе 94 года.

«Иуня же месяца 18 день, 14 индикта, приплу русь на Костянтинъ градъ лодками, тысящь 10, иже и скеди глаголемъ, отъ рода варяжска сущимъ».

«Все списки, кроме Радз., — говорит Шлецер,— прибавляют здесь: русы, глаголемые от рода варяжска. Очень ясно, что это занято из продолж.: Dromitae, qui a Francis genus ducunt. Смешно, что рус узнает от византийца о происхождении собственного своего народа. С дромитами не знал он, что делать, почему и выпустил их, а франка и варяга по единозвучию счел за одно».

Ошибка произошла действительно от единозвучия; только эту ошибку сделал не русский летописец XI, а греческий X века.

В войске Игоря (если и принять именно 94 год исходом нашего известия) было много варягов; греки, разумеется, и не думали отличать их от руси по народности. Между тем, варяжское имя должно было дойти и до них. Они сочли его, по единозвучию, тождественным с именем франков, как по единозвучию, Лев Диакон смешивает древлян с германцами. Эти франки не ввели в заблуждение русского летописца; он не думает здесь о фрягах, а исправляет, как следует, греческое фряги своим русским варяги.

Теперь о дромитах.

В своих дополнениях к изысканиям Круга г. Куник возвратился к мнению, производящему имя дромитов от названия Тендерской косы Ахиллесовым бегом – «дромос Ахиллос». Против этой, впрочем, с грамматической точки зрения, безупречной этимологии, восставал преимущественно Келер и, кажется, не без основания. От греков название руси дромитами выйти не могло не потому только, что никакая русь, да и вообще никакой другой народ не жительствовал на Тендерской косе, но и по причине самой неопределенности этого имени. Слово «дромос» имеет множество различных значений в греческом языке; кроме основного бег, оно означает место ристалища, гуляние, крытый портик, преддверие храма, оркестр, а впоследствии и церковную службу. Производное отсюда «дромитос» получало географический смысл не иначе, как в соединении с другим, определенным местным названием. О производных от местностей, посвященных памяти Ахиллеса, Стефан Византийский говорит: «Gentile, Achilleotes, et etiam Achilleites essepotest, et Achilleodromites». Взятое отдельно слово «дромитос» относилось бы к Ахиллесову бегу, как слово «политос» (civis, municeps) к жителям Неаполя, Константинополя и т.п. Странно также, что дромитами русь названы у греков только один раз, по поводу Игорева похода; географические названия так скоро не исчезают; еще страннее, что Симеон Логофет, большой охотник до заимствованных из мифических преданий Древней Греции словопроизводств, не обратил внимания на классическое, общепринятое (по г. Кунику) толкование слова «дромиты» от Ахиллесова бега, а предпочел ему прозаическое «от скорого бега». Не кроется ли здесь перевод? Круг думал о варягах; но производить варягов от глагола варяю лингвистически неудобно. Быть может, греческому «дромитос» легло в основание другое славянское слово, именно: хоусарь, chusar.

Из сличения рукописи Синодальной библиотеки № 48 (из сербских) с рукописью костромского Богоявленского монастыря № 295 оказывается, что где первая читает об Игоревой руси: «И убо сихъ плъку мнозехъ пославшу въ Вифиниисцеи стране, яко пищу себе и ину потребу купити, и обреть плькъ ихъ реченный Варда», вторая (по всем признакам на Руси обновленная) переводит: «И се Русъ хусы послаша въ Виоинийския, яко да пищу имъ и прочее припасуть; приключися се и хусть, Варда Фока зле cиe преложи» и пр. Слово хуса передает здесь греческое «полк». Первоначальное, коренное значение хусы есть ход и поход, как уже видно из сохранившегося в чешском и моравском наречиях слова: chůze, chůza – incessus, peregrinatio. То же самое должно сказать и о слове полк; в смысле похода оно встречается в летописи: «Беша бо многи погибли на полку». Самое «Слово о полку Игореве» то же, что «слово о походе». В смысле похода-хусы следует понимать и выражение Игоревой песни: «Рекъ Боянъ, и ходы на Святъславля пестворца» и пр. Княжий полк, полчане — жениховы бояре, поезжане.

Слова хуса и хусар, означавшие сначала ход и ходака, получили впоследствии, как и средневековые cursarii, значение разбоя, разбойника. Дунайские славяне, вероятно, называвшие русских грабителей IX—X века хусарями (ходаками, полчанами), передали это слово грекам в то время, когда, при переносном уже значении (chodec y чехов; y нас ходак, мироед, волокита), оно еще сохраняло свой начальный этимологический смысл, вполне соответствующий греческому «дромитос». С прекращением разбойничьих набегов на Царьград (Святослав вел уже регулярную войну с греками) название руси хусарями-дромитами вышло из употребления.

XVII. ‘Ρώσ у Симеона Логофета

Любопытное известие о происхождении русского имени от некоего храброго Роса сохранилось у Симеона Логофета. До сих пор, сколько мне известно, один г. Куник занялся у нас исследованием этого известия Логофета; но при желании подвести его под сказание летописи о призвании Рюрика, едва ли не затемнил еще более смысл его. Не входя в подробности его предположений, я только замечу, что предание, носящее тройной характер таинственности, отдаленности и чудесного, не может быть отнесено к историческому, почти современному событию: «Русы, они же и дромиты, прозвались своим именем от некоего храброго Роса, после того как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их по воле или предопределению богов». Кто был народ-притеснитель, кто избавитель Рос, к какому времени относится это таинственное предание, определить нет возможности; только, без сомнения, не к Рюрику и Олегу. Быть может, к аварскому игу? Или древнейшему, нам вовсе неизвестному событию?

Сказание о Лехе, Русе и Чехе, как прародителях трех славянских народов, записано у Богухвала (250). Густинская летопись упоминает о Русе, сыне Лехове. Наши сказки знают о Словене и Русе. Добровский, Добнер, Шлецер, Карамзин и другие доказывали позднейшее изобретение этих басней; они принадлежат к исторической школе, не понимавшей цены и значения преданий. И Погодин упрекал меня в том, что позднейшие нелепые предания я принимаю в соображение, а древнейшее, ясное, прямое (предание о небывалой варяжской руси) я опровергаю. Мне кажется, я опровергаю это ясное и прямое предание не одними баснями. Что же до самих басен, на чем основано мнение Погодина и других о их составлении в позднейшее время? Нестор производит радимичей и вятичей от двух братьев, Радима и Вятка; кралодворская рукопись и Козьма Пражский знают Чеха прародителем чешского племени; это не позднейшие, это наидревнейшие сказания славян, сказания, равные по историческому значению греческому об Эллине, сыне Девкалиона и Пирры, римскому о Ромуле, германскому о Туиско. Уже одной этой аналогии было бы достаточно, чтобы укрепить свое место в русской истории за этим баснословным Русом, прародителем русского племени. Что же, когда дошедшее до нас в источнике XIII столетия предание оказывается буквальным почти повторением предания, занесенного к грекам при Олеге, а, быть может, и при Аскольде! Норманисты и даже Шафарик напрасно восстают против того, что они находят и что может действительно быть нелепого в сказании о Русе; Перуну и Волосу, насколько мне известно, не поклоняется ныне никто из ревнителей славянства в русской истории; тем не менее, как существование, так и давность их в славянском язычестве определяются показаниями летописи и Вацерада. Дело, стало быть, не в том был ли действительно какой-то Рус прародителем русского племени, а в том, что любознательному византийцу, допрошавшему русина IX—X веков о происхождении его народа и народного имени, этот киевский русин не сказал (по общепринятому со времен Шлецера мнению), что народ ‘Ρώς, нападавший на греков в 865—907 годах, получил свое имя от поработивших его за три или за сорок лет до того шведских родсов; а производил русь и имя Руси от туземного, славянского Руса, любимца богов, не завоевателя, а избавителя в доисторическую, баснословную эпоху русского племени от чужеземного ига.

XVIII. Вертинские летописи

До водворения в Киеве варяга Олега южная Русь состояла под властью хаганов, по всей вероятности, наместников великого Хагана Хазарии. Это положение утверждается на следующих свидетельствах:

a) Помещенное в Вертинских летописях под 839 г. извлечение из письма греческого императора Феофила к Людовику Благочестивому.

b) Ответ Людовика II на письмо, в котором Василий Македонянин упрекал его в присвоении себе не следующего ему титула римского императора. Письмо Василия до нас не дошло; ответ Людовика напечатан у Барония. Отстаивая свои права на титул римского императора, Людовик возражает по пунктам (впрочем по большей части ошибочно) на присланную ему от Василия роспись императорским, королевским, княжеским и иным, греческой канцелярией утвержденным титулам. Отсюда видно, что, по мнению Василия, хаганский титул следовал князьям аваров, газанов (хазар?) и того народа, который в письме Людовика назван нортманнами, но который, конечно, был обозначен иначе в письме греческого императора. Дело идет о руси, это несомненно; но под каким именем? Круг и г. Куник полагают, что под именем ‘Ρώς; но имя ‘Ρώς для норманнов в Германии неизвестно; канцелярия Людовика не угадала бы их под непонятным для нее псевдонимом. В письме Василия стояло то имя, которым император Лев (886—92) отличал русь своего времени, т.е. скифских бореев. Где греческий император думает о своих русских северянах, Людовик полагает, что речь идет о северянах германских, действительно не титуловавших своих конунгов хаганами. Ошибиться было тем легче, что у скандинавских и германских грамотеев средних веков Скандинавия не редко именуется Скифией.

c) Положительное свидетельство арабского писателя Ибн-Даста (903—93 г.) «Русь имеет царя, который зовется хакан-русь».

d) Похвальное слово митрополита Илариона В.К.Владимиру:

1. «О законе Моисеомъ… и похвала кагану нашему Владимиру, отъ него же крещени быхомъ»;

2. «Похвал имъ же и мы, по силе нашей, малыми похвалами великая и дивная сътворшаго нашего учителя и наставника, великаго кагана нашеа земля, Владимера»;

3. «Сей славный отъ славныхъ рождься, благородный отъ благородныхъ, каганъ нашъ Владимеръ»;

4. «Съвлечежеся убо каганъ нашъ и, съ ризами ветхаго человека, сложи тленныя, оттрясе прахъ неверъствия»;

5. «Паче же помолися о сынъ твоемъ, благоверномъ кагане нашемъ Георгии, въ мире и въ сдравии пучину житиа преплути»;

6. «Азъ милостпо… Бога мнихъ и прозвитеръ Иларюнъ, изволешемъ Его, отъ богочестивыхъ епископъ священъ быхъ и настолованъ въ… граде Кыеве, яко ми быти въ немъ митрополиту, пастуху же и учителю. Быша же си въ лето 05 владычествующу благоверному кагану Ярославу сыну Владимирю».

e) «Слово о полку Игореве»: «Рекъ Боянъ, и ходы на Святъславля песнотворца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти».

С этими свидетельствами согласен и смысл летописи, упоминающей о хазарской дани в 859 году: «Въ лъто 6367. Имаху дань варязи изъ заморья на чюди и на словънехъ, на мери и на всехъ кривичехъ; а козари имаху на полянехъ, и на съверехъ, и на вятичехъ, имаху по беле и веверице отъ дыма».

Ни одно из начальных явлений нашей древней истории не утверждено на доказательствах более положительных, официальных, не зависящих друг от друга. Русский хаганат в 839—87 годах вернее призвания варягов, договоров Олега, Игоря, Святослава, летописи Нестора. Между тем, норманнская школа, допуская (разумеется, при своих объяснениях) приведенные нами свидетельства, отвергает одно, а именно, показание Вертинских летописей. Дело понятное. Существование в 839 году народа Rhos под управлением хаганов уничтожает систему скандинавского происхождения руси; шведы хаганов не знали.

Струбе и Шлецер отыскивали в хакане Вертинских летописей скандинавское личное Hacon-Haquinus (y Струбе), Hаkan – Гокан (у Шлецера). Круг и г. Куник доказали до очевидности, что выражение Chacanus vocabulo не имеет отнюдь исключительного значения личного имени, но точно также означает титул или звание; тем не менее и опять-таки на основании Пруденциева выражения «Chacanus vocabulo» г. Брун выводит снова на сцену небывалого шведского королька Hâkon’a, будто бы отправившего небывалых шведских Россов послами к императору Феофилу в 839 году. Мне кажется, вопрос этот поставлен не так, как следует. Ни из вероятных слов греческого письма, ни из их латинского перевода у Пруденция «Chacanus vocabulo» нельзя угадать наверно, шло ли дело о титуле или о личном имени; да, признаться, и не стоит угадывать. Суть вопроса в том, какое русское слово или какое шведское имя легло в основание грецизированной, в письме Феофила, форме «Хаканос»? Я считаю таковым тюркское хакан и утверждаю свое мнение (независимо от исторической оценки известия Вертинских летописей) на целом ряде положительных свидетельств о хаганском титуле первых русских правителей. Г. Брун указывает на личное скандинавское Hâkon. Но против этого толкования (еще покуда с одной лингвистической точки зрения) говорит, что в шведском языке нет слов, начинающихся на ch; мягкому же германскому h может отвечать только греческий spiritus asper, но отнюдь не χ. Заметим еще, что в предположении г. Бруна, Пруденций именно думал о скандинавском личном Hâkon; но мог ли он, если угадал скандинавское Hâkon под греческим искажением χακάνος, оставить это искажение неисправленным в своем переводе?

Круг, которому не посчастливилось найти те «другие древненемецкие формы имени Hâkon, к которым подходит форма «Chacanus», искал объяснения месту Вертинских летописей, на ином пути. Хаганский титул, думает он, не был туземным титулом правителя народа Rhos в 839 году; этим титулом обзывает его от себя император Феофил, имея в виду сравнять князя Rhos по чину с правителями аваров и хазар, соседствовавших руси (какой руси? уж не шведской ли в 839 году?) народов. То же самое делает в 87 году император Василий; он тоже прилагает от себя титул ха-гана княжившему в то время в Киеве норманну Аскольду. Из приведенных выше пяти свидетельств об управлении южной доваряжской Руси хаганами, Кругу были известны только два первых; он не знал ни Ибн-Даста, ни Похвального слова митрополита Илариона, ни «Слова о полку Игореве»; не знал, стало быть, что восточные и русские документы подтверждают исторический факт, засвидетельствованный греческими и латинскими. Но и при отсутствии этих, поистине неопровержимых пояснительных текстов, непонятно, как он мог увлечься системой до той нелогичной догадки, будто бы Феофил приложил от себя хаганский титул князю неизвестного ему народа шведов, жившего не в соседстве аваров и хозар (следовательно, не имевшего ничего общего с ними), а где-то на дальнем, в Греции неизвестном севере. Или Феофил не мог просто писать: «Quos rex illorum, ad nos, amicitiae sicut asserunt, causa direxit»? Своим «Chacanus vocabulo» он обманывал без нужды франкского императора. Если есть что исторически и логически верное, это то, что греческий император приложил правителю народа Rhos титул хагана, потому что слышал этот титул от русских послов. Но если в 839 году владыки Руси титуловались хаганами, то должно принять, что ни они, ни народ Rhos не были скандинавами, так как шведы хаганов не знали, мнимые же норманнские варяги-русь водворились у восточных славян не прежде 862 года.

Автору призвания родсов предстояла неблагодарная обязанность согласовать мнение Круга с разрушающими его окончательно русскими свидетельствами о доваряжском хаганате в южной Руси. Он не изменил и не мог изменить системы своего предшественника. И у него титуляция хаганом русского князя в 839 году идет от греков. Сознавая на основании русских источников, что славяне перенесли на Аскольда и Рюриковичей почетный титул хаганов (Феофил угадал, стало быть, в 839 году тот титул, под которым русские правители будут известны в 864), он, однако же, не допускает официального подтверждения этого титула греческой канцелярией. Греки писали именно противное. Василий писал: «Владыкам (прелатам) аваров, газанов и северных скифов прилагается титул хаганов». Канцелярия Людовика, имевшая в виду опровергнуть (правдой или неправдой) каждое слово восточного императора, могла, разумеется, отыскать такие греческие тексты, в которых правители аваров и хазар (если только считать газанов хазарами) обзывались не хаганским, а другим каким-либо титулом; наверное, знала она, что конунги нортманнов (ибо она угадывала или хотела угадать нортманнов в Васильевых «бореях скифских») хаганами не назывались. Да и что же становится в этом новом предположении г. Куника с хаганом 839 года? В этом году Феофил изобрел для шведской руси несуществующий у нее титул хаганов; а в 87, когда славяне действительно перенесли этот титул на родса Аскольда, Василий отказывает в нем ему? Он не хочет оказать хаганам аваров, газанов и руси чести принадлежащего им хаганского титула, а Феофил прилагает его от себя и без всякой нужды князю незнакомого ему даже по имени народа Rhos?

Покуда о хаганате 839 года было известно одно свидетельство Вертинских летописей, еще можно было допустить возможность сомнения в настоящем смысле Пруденциевых слов «Chacanus vocabulo». В теперешнем положении вопроса отвергать без малейшего повода прямую связь между показанием 839 года и четырьмя остальными, между свидетельствами греческими, восточными и туземными, значит идти наперекор всем законам исторической критики и оценки материалов.

Существование русского хаганата в IX веке (839—87 гг.) неопровержимый исторический факт, а вместе с ним и существование в соседстве хазар и аваров, совершенно чуждого скандинавскому началу народа Rhos.

Кроме верховного хагана были у аваров и хаганы второстепенные, титулуемые, однако ж, великими. У хазар, по свидетельству арабских писателей, при верховном или великом хакане был наместником или халифом хакан-бех; а под ним кендер-хакан. Таким второстепенным хаганом, быть может, наместником из туземных князей великого хагана Хазарии был, по всей вероятности, тот династ народа Rhos, о котором Вертинские летописи упоминают под 839 годом. В 864 году хаганом (наместником?) южной Руси является Аскольд; в Дире едва ли не придется признать русского князя-данника из рода Киева. Аскольд был венгр; а мы знаем по Константину Багрянородному, что в IX веке угры состояли к великому хагану Хазарии в полусоюзном, полуданничьем отношении. Беспристрастное изучение русской летописи привело г. Соловьева к той мысли, что само предание о том, что Аскольд и Дир были члены дружины Рюриковой, могло явиться вследствие желания дать Рюрикову роду право на Киев; о завоевании Аскольдом Киева не говорит и сама летопись; а из списков, упоминающих о ратях его против болгар, полочан, печенегов, древлян и уличей, ни один не знает о войнах с хазарами или с теми из славянских племен, которые признавали хазарскую власть. Северяне, радимичи и вятичи платят хазарскую дань при Олеге и Святославе, как платили в 859 году. Подобные отношения к хазарам непонятны в норманне Аскольде, мнимом избавителе Киева от хазарского ига. На отношения далеко не враждебные южной Руси к угорскому племени намекают и известие летописи о том, как в 898 году (или еще ранее) угры, никем не тревожимые, стояли вежами под Киевом; и засвидетельствованное историей выселение вместе с ними в закарпатские земли многочисленной русской колонии, предков нынешних венгерских русинов. Память угро-хазарского державства на юге сохранилась в прозвании Киева венгерским именем Szombat (крепость). Это не по-славянски и не поскандинавски.

С водворением в Киеве варяга-славянина Олега титул хагана исчезает для русских князей. В 87 году Василий называл Аскольда хаганом северных скифов; в 920—946 Константин и Роман титулуют Игоря архонтом Руси, как сербских, хорватских, моравских князей – архонтами Сервии, Хроватии, Моравии. В договорах Олег и Игорь названы великими князьями русскими.

Но в памяти русских людей некогда знаменитый и поэзией прославленный титул хагана (отсюда и слово коган в «Сл. о п. Игореве») живет еще долго по заменении его княжеским. Митрополит Иларион (русин) воскрешает для Владимира и Ярослава поэтическую формулу древнейших времен; и в наше время народ и поэзия величают русских императоров царским титулом.

Я обращаюсь ко второй половине вопроса, возбужденного известием Вертинских летописей.

Из всех исследователей, трудившихся в течение с лишком столетия над объяснением Пруденциевых слов, один только Шлецер понял, что свеоны его назвались русамиRhos отнюдь не в Германии, а в Константинополе и только в Константинополе. Эверс полагает, что эти шведы выдали себя за Rhos в Ингельгейме, а в Константинополе явились под своим настоящим именем шведов. Ошибочность этих толкований, придуманных под влиянием полного убеждения в существовании генетической шведской руси или, по крайней мере, в неславянском происхождении русского имени, объясняется основанным на этом убеждении вековым невниманием к фразеологии Вертинских летописей. Беспристрастный исследователь видит с первого взгляда, что Пруденций вносит в свою летопись не столько рассказ о содержании письма Феофила к Людовику, сколько собственный, переводный текст этого письма.

Видно совершенно ясно, что при начале рассказа, т. е. от слов «qui se» до слова «direxerat» включительно, Пруденций говорит не от себя, а от имени греческого императора, его собственными словами. В этом первом периоде летописец употребляет весьма обыкновенную (преимущественно Тацитовскую) фразеологию, посредством которой передается в сокращенном виде сам текст письма или речи действующего лица. Этим объяснением, утвержденным на положительном грамматическом правиле, устраняются предположения Эверса, Круга и других, будто бы шведы назвали себя русью и в Ингелъгейме; из слов Вертинских летописей видно только, что именем Rhos они назвались в Константинополе. Замечание г. Куника, будто бы пояснительные слова «id est gentem suam» принадлежат собственно Пруденцию, основано на том же не вполне верном уразумении синтаксических форм его речи. Я повторяю: весь начальный период, от слов «qui se» до слова «direxerat», буквально перенесен в летопись из бывшего в руках у Пруденция письма греческого императора.

К одинаковому заключению приводит и грамматическое исследование формы того имени, под которым свеоны Вертинских летописей значатся в письме Феофила. Я заметил в другом месте, что какова бы ни была скандинавская форма мнимого русского имени шведов, этой форме нельзя было проявиться под несклоняемым греческим ‘Ρώς, явно передающим несклоняемое, или точнее, рудиментарно склоняемое славянское русь. В Ингельгейме еще менее, чем в Константинополе. Если бы слова летописи «qui se, id est gentem suam Rhos vocari dicebant» относились к шведам в Германии, если бы эти шведы назвались своим шведским Rodhsar y франков, Пруденций передал бы это имя не под непонятным для него Rhos, a под германо-латинской формой Rodsi, Rossi, Russi. В ушах Пруденция, для которого шведский язык разнился от франкского только в мере наречия, греческое ‘Ρώς – Rodhs, передающее не множественное Rodhsar, a единственное Rodhs, звучало бы как единственные Danus, Northmannus. Если бы под собирательной русской формой свеа в словах летописи: «Придоша свеа подъ Ладогу», франкский летописец угадал шведов, он, конечно, перевел бы «venerunt Sueones», a не «venerunt Svea».

Наконец, о невозможности допустить это неслыханное в Швеции и Германии имя ‘Ρώς – Rhos для шведов свидетельствуют и подозрения, которым подверглись эти шведы при дворе франкского императора. Для каждого непредубежденного судьи причина подозрений Людовика понятна с первого взгляда. Люди, о которых Феофил пишет с их собственных слов, что они принадлежат к какому-то народу Rhos, состоящему под управлением хаганов, оказались шведами. Этого мало. Они уверили Феофила, что им из Ингельгейма легко вернуться на родину, т. е. с берегов Рейна в землю этого неслыханного азиатского племени Rhos. Под влиянием этих более чем странных показаний франкский император принимает их за норманнских лазутчиков. Этого простого, непринужденного, единственно возможного толкования Пруденциевых слов норманнская школа допустить не может, не отказавшись от своих основных положений. Шлецер пишет с видимой неохотой: «Неизвестно, почему сочли их (свеонов) теперь здесь за шпионов; может быть, потому, что у них были два по наружности различные названия». По Шлецеру, вследствие принятой им системы финно-скандинавского происхождения руси, эти шведы назвались в Константинополе тем именем Ruotsi, которым их обзывали чюдские племена. Принять ли, что и в Ингельгейме они явились под своим чюдским названием? На это не достало духа и у самого Шлецера. Но если в Ингельгейме они назвались настоящим своим именем шведов, то почему же не назвались они этим именем и в Константинополе? Круг понимает не менее Шлецера, что неслыханное для шведов имя Rhos должно было поразить своей дикостью западного императора; но указать на это имя, как на прямую причину подозрений Людовика, он не смеет; греческое посольство разъяснило бы тотчас, что этим именем ‘Ρώς (красные) называли себя не сами шведы, а были так прозваны греками; ибо такова, как известно, придуманная Кругом система происхождения русского имени. Что же побудило Людовика признать шпионов в этих свеонах-Rhos? То, думает Круг, что живущие на дальнем севере шведы отправили посольство в Константинополь!