Текст книги "Девушка, которая застряла в паутине"

Глава 11

21 ноября

Впоследствии констатировали, что полиция вновь действовала не в соответствии с установленным порядком и что район оцепили слишком поздно. Застреливший профессора Франса Бальдера мужчина, вероятно, сумел преспокойно скрыться, а оказавшиеся на месте первыми полицейские, Петер Блум и Дан Флинк, которых коллеги чуть насмешливо называли между собой Казановами, допустили промедление с объявлением тревоги или, по крайней мере, подняли ее недостаточно настойчиво.

Только без двадцати четыре утра прибыли криминалисты и следователи из отдела по борьбе с насилием, а также молодая дама, представившаяся как Габриэлла Гране, которую, учитывая ее взволнованное состояние, большинство поначалу приняло за родственницу, но которая, как потом стало ясно, являлась аналитиком Службы безопасности, направленным сюда лично руководителем СЭПО. Впрочем, много Габриэлла от этого не выиграла. В силу общего предубеждения коллег или, возможно, чтобы подчеркнуть, что ее считают посторонней, ей поручили отвечать за ребенка.

– Ты, похоже, обладаешь нужными навыками, – сказал руководитель дежурной группы розыска Эрик Цеттерлунд, увидев, как Габриэлла заботливо наклонилась, чтобы осмотреть израненные ноги мальчика, и хотя она огрызнулась и заявила, что у нее имеются другие дела, но потом, посмотрев мальчику в глаза, уступила.

Август – так его звали – буквально окаменел от страха и долго сидел на полу, на втором этаже, механически водя рукой по красному персидскому ковру. Петер Блум, проявивший себя в других отношениях не слишком дееспособным, отыскал носки и заклеил ступни мальчика пластырем. Тогда же констатировали, что у Августа все тело в синяках и разбита губа. По словам журналиста Микаэля Блумквиста – чье присутствие создавало в доме заметную нервозность, – мальчик бился головой о кровать и стену в спальне, а также пробежал босиком по осколкам стекла в коридоре первого этажа.

Габриэлла Гране, которая почему-то остерегалась представляться Блумквисту, конечно, сразу сообразила, что Август является свидетелем. Но установить с ним контакт у нее никак не получалось, как не удавалось и утешить его. Объятия и нежность, в обычном смысле слова, здесь явно не подходили. Спокойнее всего Август становился, когда Габриэлла просто сидела рядом, чуть поодаль, и занималась своими делами; лишь однажды он, казалось, проявил интерес – когда Габриэлла в разговоре с Хеленой Крафт упомянула номер дома, 79. Но тогда она не придала этому особого значения и почти сразу дозвонилась до взволнованной Ханны Бальдер.

Ханна захотела немедленно получить сына обратно и объяснила – несколько странно, – что Габриэлле надо скорее достать пазл, лучше всего с военным кораблем «Васа», который наверняка находится у Франса где-нибудь на видном месте. Зато она не обвиняла бывшего мужа в том, что тот незаконно забрал ребенка, и не могла ответить, почему ее жених приезжал сюда и требовал его вернуть. Но, во всяком случае, складывалось впечатление, что Лассе Вестмана привела сюда не забота о ребенке.

Вообще, мальчик проливал кое-какой свет на имевшиеся у Габриэллы вопросы. Она поняла, почему Франс Бальдер проявлял в некоторых отношениях уклончивость и почему отказывался от сторожевой собаки. В течение утренних часов Габриэлла также договорилась, что сюда приедут психолог и врач, которые, если не окажется, что Август нуждается в экстренном лечении, отвезут его к матери.

Потом ей в голову пришла совершенно другая мысль. Она сообразила, что мотивом убийства необязательно было желание заставить Бальдера замолчать. Преступник с таким же успехом мог хотеть ограбить его – украсть не такую банальную вещь, как деньги, а его исследования. Чем Франс Бальдер занимался в последний год жизни, Габриэлла не знала. Возможно, это было известно только ему одному. Впрочем, приблизительно просчитать было нетрудно: скорее всего, он продолжал развивать свою AI-программу, которая, когда ее украли еще в первый раз, уже считалась революционной. Коллеги из «Солифона» изо всех сил старались получить к ней доступ, и, судя по тому, о чем однажды обмолвился Франс, он трясся над нею, как мать над младенцем. А следовательно, подумала Габриэлла, он, вероятно, спал с нею или, по крайней мере, держал ее возле кровати. Поэтому женщина встала, велела Петеру Блуму приглядывать за Августом и пошла на первый этаж, в спальню, где работали полицейские эксперты.

– Тут стоял компьютер? – спросила она.

Криминалисты покачали головами, а Габриэлла достала свой телефон и снова позвонила Хелене Крафт.

Довольно быстро установили, что Лассе Вестман исчез. Очевидно, просто сбежал, воспользовавшись общей суматохой, из-за чего исполняющий обязанности руководителя следственной группы Эрик Цеттерлунд ругался и кричал, особенно когда оказалось, что дома, на Торсгатан, Вестмана тоже нет.

Эрик Цеттерлунд даже взвешивал, не объявить ли Лассе в розыск, в результате чего его молодой коллега, Аксель Андерссон, спросил, следует ли считать Лассе Вестмана опасным. Возможно, Андерссон был не в силах отделить Вестмана от его ролей. Впрочем, оправданием ему могло послужить то, что ситуация становилась все более сумбурной.

Убийство совершенно очевидно являлось не результатом какой-нибудь обычной семейной разборки или перешедшей все границы пьянки; это было не преступление, совершенное в состоянии аффекта, а хорошо спланированное нападение на одного из ведущих шведских ученых. Ситуацию только усугубил звонок начальника полиции лена, Яна-Хенрика Рольфа, сказавшего, что убийство надо рассматривать как серьезный удар по интересам шведской промышленности. Эрик Цеттерлунд внезапно оказался в центре важного внутриполитического события, и хотя он не считался у себя в подразделении самым острым умом, но все-таки понял, что его нынешние действия будут иметь решающее значение для дальнейшего расследования.

Цеттерлунд, которому всего два дня назад исполнилось сорок один (и определенные последствия празднования по-прежнему давали о себе знать), никогда даже близко не стоял к ответственности за расследование подобного уровня. Такая задача выпала ему – пусть даже всего на несколько часов, – конечно, только потому, что ночью доступно не слишком много компетентных людей, и его начальник предпочел не будить господ из отдела по расследованию убийств Государственной уголовной полиции или кого-нибудь другого из более опытных следователей Стокгольмской полиции.

Находясь в эпицентре неразберихи, Эрик Цеттерлунд выкрикивал приказы с нарастающим ощущением неуверенности. Прежде всего, он пытался организовать эффективный опрос соседей. Ему хотелось быстро получить максимальное количество свидетельских показаний, хотя, на самом деле, он не слишком на это надеялся. Ночь, темнота. да еще и буря… соседи, наверное, мало что видели. С другой стороны, никогда не знаешь, что найдешь. Еще он допросил Микаэля Блумквиста – что, черт возьми, он здесь делал?

Присутствие одного из самых известных журналистов Швеции отнюдь не облегчало положение, и Эрик Цеттерлунд на несколько минут вообразил, будто Блумквист критически за ним наблюдает, чтобы написать разоблачительную статью. Но это наверняка были всего лишь его собственные страхи. Журналист явно сам был потрясен, в течение всего допроса вел себя исключительно вежливо и старался помочь. Тем не менее сообщить он мог не слишком много. Все произошло чересчур быстро, что, по мнению журналиста, уже само по себе являлось примечательным.

В том, как подозреваемый двигался, присутствовало что-то жестокое и действенное, и Блумквист не считал чересчур смелой догадкой, что мужчина служит или служил в армии, может быть, даже в элитном подразделении. Его манера поворачиваться и стрелять выглядела результатом долгих тренировок, и хотя на его черной, плотно облегающей шапке был прикреплен фонарик, разглядеть черты его лица Блумквист не сумел. Расстояние было слишком велико; к тому же в тот миг, когда человек обернулся, Микаэль бросился на землю. Ему просто повезло, что он остался в живых. Поэтому Блумквист мог описать только фигуру и одежду и справился с этим, в общем-то, весьма достойно. По словам журналиста, мужчина был, вероятно, не слишком молод, возможно, даже чуть за сорок. Хорошо тренирован, выше среднего роста, где-то между 185 и 195 сантиметрами, мощного телосложения, с узкой талией и широкими плечами, одет в ботинки и черную, похожую на военную одежду. Он нес рюкзак, и к правой ноге у него, вероятно, был пристегнут нож.

Блумквист полагал, что мужчина скрылся вдоль кромки воды, мимо соседних вилл, и это соответствовало показаниям Петера Блума и Дана Флинка. Увидеть мужчину полицейские, собственно, не успели. Но они слышали, как его шаги удалялись вдоль залива, и тщетно пытались его догнать – так они, во всяком случае, утверждали. Однако Эрик Цеттерлунд не был в этом полностью уверен. Он думал, что Блум и Флинк, скорее всего, перетрусили и просто стояли в темноте и дрожали, не в силах ни на что решиться. Во всяком случае, главная ошибка была совершена именно на этой стадии. Вместо того чтобы подключить полицию, определить все возможные выезды из района и попытаться организовать оцепление, делалось, похоже, вообще крайне мало. Правда, тогда Флинк и Блум еще не знали, что произошло убийство, а потом они почти сразу полностью переключились на маленького босого мальчика, выбежавшего из дома в истерическом состоянии, и сохранять холодную голову им наверняка было нелегко. Тем не менее время утекало, и несмотря на сдержанность, проявленную Блумквистом в рассказе, было нетрудно почувствовать, что и он настроен критически. Журналист дважды спрашивал полицейских, объявили ли они тревогу, и получал в ответ кивок.

Позже, когда Микаэль уловил разговор Флинка с диспетчерской службой, он понял, что кивок, вероятно, все же означал «нет» или, в лучшем случае, какое-то растерянное непонимание. Как бы то ни было, с тревогой вышла задержка, и даже когда ее объявили, все делалось некорректно – похоже, из-за слишком нечеткого донесения Флинка.

Эта недееспособность передалась на другие уровни, и Эрик Цеттерлунд безумно радовался тому, что обвинить в этом его не смогут. В этот момент он еще не подключился к расследованию. С другой стороны, сейчас он здесь и не имеет права ухудшить положение. Список его заслуг за последнее время нельзя было назвать блестящим, и он должен воспользоваться шансом и продемонстрировать свои способности – или, во всяком случае, не опозориться.

Цеттерлунд стоял на пороге гостиной, только что закончив беседовать с людьми из «Милтон секьюрити» о типе, который этой ночью, чуть пораньше, засветился на камерах наружного наблюдения. Этот мужчина вовсе не соответствовал описанию, данному предполагаемому убийце Микаэлем Блумквистом, а напротив, слегка напоминал худощавого наркомана со стажем, но, судя по всему, все-таки обладал высокой технологической компетентностью. В «Милтон секьюрити» полагали, что он хакнул охранную сигнализацию и вывел из строя все камеры и сенсоры, что по-всякому не делало историю менее неприятной. С одной стороны, профессиональное планирование. С другой – сама идея осуществить убийство, несмотря на полицейскую охрану и новейшую охранную сигнализацию. На какую же уверенность в себе это указывает?

Вообще-то, Эрик собирался спуститься на первый этаж к криминалистам. Однако он задержался наверху и просто озабоченно смотрел в пространство, пока его взгляд не остановился на сыне Бальдера, который хоть и являлся их ключевым свидетелем, но явно не мог говорить и ни слова не понимал из сказанного ими – иными словами, примерно чего-то подобного и следовало ожидать при такой неразберихе.

Понаблюдав за тем, как мальчик взялся за маленький кусочек огромного пазла, Эрик двинулся к изогнутой лестнице, ведущей на первый этаж. Но в следующее мгновение он застыл на месте. Ему вспомнилось первое впечатление от ребенка. Когда он только ступил в дом, почти ничего не зная о происшедшем, мальчик показался ему самым обычным. В нем не было ничего примечательного, подумал он, разве что возбужденный взгляд и напряженные плечи. Эрик, пожалуй, даже описал бы его как необыкновенно красивого парня с большими глазами и непослушными вьющимися волосами. Уже позже Цеттерлунд узнал, что мальчик – аутист и страдает тяжелой формой умственной отсталости. То есть он не сам это увидел, а ему об этом рассказали; значит, подумал он, убийца либо встречался с мальчиком раньше, либо точно знал, как обстоит дело. Иначе он едва ли оставил бы пацана в живых и стал бы рисковать тем, что свидетель опознает его на очной ставке, не так ли?… Хотя Эрик даже не дал себе времени додумать мысль до конца, она привела его в возбуждение, и он поспешно подошел к мальчику.

– Мы должны его немедленно допросить, – заявил он, сам того не желая, слишком громким и раздраженным голосом.

– Господи, будьте с ним немного поделикатнее, – сказал Микаэль Блумквист, случайно оказавшийся рядом.

– Не вмешивайтесь, – прошипел Эрик. – Он, возможно, знал преступника. Надо раздобыть альбом с фотографиями и показать ему. Надо каким-то образом…

Мальчик прервал его, разрушив пазл внезапным взмахом руки, и Цеттерлунду ничего не оставалось, как только пробормотать слова извинения и отправиться вниз, к криминалистам.

Когда полицейский скрылся на первом этаже, Микаэль остался стоять, наблюдая за мальчиком. Казалось, с ним вот-вот опять что-то произойдет, – возможно, новый припадок; а последнее, чего хотелось Блумквисту, это чтобы ребенок снова стал наносить себе увечья. Но тот застыл и принялся с бешеной скоростью крутить правой рукой по ковру. Потом резко остановился и поднял умоляющий взгляд, и хотя Микаэль на мгновение заинтересовался тем, что бы это могло означать, он оставил свою мысль, когда высокий полицейский, которого, как он уже запомнил, звали Петер Блум, уселся рядом с мальчиком и попытался опять увлечь того пазлом. Сам же Микаэль пошел на кухню, чтобы немного передохнуть. Он смертельно устал, и ему хотелось уехать домой. Но, по-видимому, сперва следовало посмотреть на несколько снимков с камеры наружного наблюдения. Когда ему их покажут, он не знал. Все затягивалось и казалось беспорядочным и неорганизованным, а Микаэлю отчаянно хотелось в постель.

Он уже успел дважды поговорить с Эрикой и проинформировать ее о случившемся, и хотя им пока было известно об убийстве крайне мало, оба сошлись на том, что Микаэлю следует написать об этом большую статью в следующий номер. Не только потому, что преступление само по себе казалось большой драмой, а жизнь Франса Бальдера представлялась достойной описания. Микаэль ведь оказался лично причастен к материалу, что повышало ценность его репортажа и давало ему преимущество перед конкурентами. Один только драматичный разговор этой ночью, заставивший его поехать сюда, придаст его статье неожиданный нерв.

Никому из них не требовалось особенно распространяться на тему ситуации с «Сернер» и кризиса в журнале. В их разговорах это просто подразумевалось, и Эрика уже спланировала, что пока Микаэль будет отсыпаться, подготовительной работой и сбором материала займется их вечный временный сотрудник Андрей Зандер. Она довольно решительно – как нечто среднее между заботливой мамой и авторитарным главным редактором – заявила, что не желает, чтобы ее знаменитый репортер вышел из строя еще до того, как работа даже не началась.

Микаэль с легкостью согласился. Андрей – амбициозный и симпатичный парень, а будет так приятно, проснувшись, сразу получить весь базовый материал, желательно со списками тех людей из окружения Бальдера, кого ему следует проинтервьюировать… И, чтобы попытаться просто ненадолго переключиться на что-нибудь другое, Микаэль задумался над проблемами Андрея с женщинами, в которые был посвящен во время нескольких вечерних посиделок в «Мельнице». Андрей молод, умен и привлекателен. Он должен бы быть находкой для кого угодно. Но из-за какой-то мягкости и уступчивости характера его постоянно бросали, а он воспринимал это тяжело. Андрей – неисправимый романтик, постоянно мечтающий о большой любви и о большой сенсации.

Микаэль уселся за кухонный стол Бальдера и посмотрел на темноту за окном. Перед ним на столе, возле спичечного коробка, экземпляра журнала «Нью сайентист» и блокнота с несколькими непонятными уравнениями, лежал красивый, но чуть угрожающий рисунок с изображением перехода. Рядом со светофором виднелся мужчина с мутными, прищуренными глазами и узкими губами. Мужчина был пойман на бегу, но тем не менее просматривались каждая морщина у него на лице и складка на куртке и брюках. Выглядел он не особенно приятно. На подбородке у него имелось родимое пятно в форме сердца.

Однако доминировал на рисунке светофор. Он горел выразительным, тревожным светом и был передан в соответствии с какой-то математической технологией. За ней почти угадывались геометрические линии. Вероятно, Франс Бальдер баловался рисованием; правда, Микаэля немного удивил не слишком традиционный сюжет.

С другой стороны, зачем такой личности, как Бальдер, рисовать закаты и корабли? Светофор наверняка не менее интересен, чем что-либо другое. Блумквиста покорило ощущение мгновенной фотографии. Даже если Франс долго изучал светофор, он едва ли мог попросить мужчину снова и снова проходить по улице. Возможно, парень является просто вымышленной добавкой, или же Бальдер обладал фотографическим взглядом в точности, как… Микаэль погрузился в мысли. Потом схватил телефон и в третий раз позвонил Эрике.

– Ты едешь домой? – спросила она.

– К сожалению, пока нет. Мне надо сперва тут кое-что посмотреть. Но мне бы хотелось попросить тебя об одной услуге.

– Для чего же еще я предназначена?

– Подойди, пожалуйста, к моему компьютеру и зарегистрируйся. Ты ведь знаешь мой пароль?

– Я знаю о тебе все.

– Ладно, ладно. Тогда зайди в мои документы и открой файл, который называется «Ящик Лисбет».

– Думаю, я догадываюсь, к чему идет дело.

– Неужели? Мне надо, чтобы ты написала в документе следующее…

– Погоди немного, мне еще надо его открыть. О’кей, теперь… подожди, тут уже кое-что есть.

– Наплюй на это. Я хочу, чтобы текст оказался над всем остальным, ты слушаешь?

– Слушаю.

– Пиши: «Лисбет, возможно, ты уже знаешь, что Франс Бальдер мертв, застрелен двумя выстрелами в голову. Не можешь ли ты попробовать узнать, зачем кому-то понадобилось его убивать?»

– Это всё?

– Это не так уж мало, учитывая, что мы давно не общались. Она наверняка сочтет наглостью, что я только задаю вопрос. Но думаю, ее помощь нам не повредит.

– Ты хочешь сказать, не повредит немного незаконных хакерских действий…

– Я этого не слышал. Надеюсь, скоро увидимся.

– Надеюсь.

Лисбет все-таки удалось снова уснуть, и теперь она пробудилась в половине восьмого утра, причем не в лучшей форме. Ее подташнивало, голова болела. Тем не менее чувствовала она себя лучше и, быстро одевшись, наскоро позавтракала – двумя разогретыми в микроволновке пирожками с мясом и большим стаканом кока-колы. Потом сунула в черную сумку тренировочный костюм и вышла на улицу. Буря улеглась, однако повсюду валялись мусор и газеты, которые разнесло по городу ветром.

От площади Мосебакке Саландер пошла вниз и дальше по Гётгатан, бормоча что-то про себя. Выглядела она озлобленно, и, по крайней мере, два человека испуганно отступили в сторону. Но Лисбет вовсе не была сердита – просто собранна и целеустремленна. Она не имела ни малейшего желания тренироваться. Ей просто хотелось не отступать от заведенного порядка и выгнать из организма яды. Поэтому Саландер продолжила путь к Хурнсгатан и перед самой «горбушкой» свернула направо, в боксерский клуб «Зеро», расположенный в подвале и казавшийся в это утро обшарпанным, как никогда.

Помещению не повредило бы, если бы по нему разок прошлись краской и вообще немного освежили. Здесь, похоже, ничего не делали с семидесятых годов – ни с интерьером, ни с афишами. На стенах по-прежнему висели Али и Джордж Форман. Все по-прежнему выглядело так, как на следующий день после легендарного матча в Киншасе[40]40
  Имеется в виду поединок за звание чемпиона мира между Мохаммедом Али и Джорджем Форманом, состоявшийся 30 октября 1974 г.


[Закрыть], что вполне могло объясняться тем, что отвечавший за зал Обинце маленьким мальчиком наблюдал за боем на месте и потом носился под очищающим муссонным дождем с криком: «Ali Bomaye!»[41]41
  Али, убей его! (язык лингала)


[Закрыть] Этот бег стал не только его лучшим воспоминанием, но и, как он говорил, последней точкой в «днях невинности».

Вскоре после этого ему с семьей пришлось бежать от террора Мобуту, и вся его жизнь переменилась; и, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что ему хотелось сохранить это мгновение истории или в каком-то смысле продлить его в богом забытом боксерском зале в Стокгольме. Обинце по-прежнему постоянно говорил о том поединке. Вообще-то, он постоянно говорил о чем угодно.

Крупный, мощный и лысый, он был болтуном милостью Божьей и одним из немногих в зале относился к Лисбет доброжелательно, хотя, подобно многим другим, и считал ее более или менее сумасшедшей. Периодами она тренировалась исступленнее всех остальных и с дикой силой набрасывалась на боксерские груши, мешки и спарринг-партнеров. В ней присутствовала какая-то первобытная, яростная энергия, которую прежде Обинце почти не встречал, и однажды, еще хорошенько не узнав ее, он предложил ей начать участвовать в соревнованиях боксеров.

Услышанное в ответ фырканье навсегда отбило у него охоту повторять это предложение, и он так и не понимал, зачем Лисбет так истово тренируется; впрочем, ответа на этот вопрос ему и не требовалось. Истово тренироваться можно вообще без всякой причины. Это лучше, чем истово пить, лучше и многого другого. А может, она действительно не покривила душой, когда поздно вечером, с год назад, сказала ему, что хочет быть физически подготовленной, если вдруг опять попадет в переплет…

А то, что ей уже доводилось побывать в переплете, Обинце знал. Обнаружил в «Гугле». Он прочел о ней все, что имелось в Интернете, и прекрасно понимал, что ей хочется быть в форме на случай, если возникнет какая-нибудь новая зловещая тень из ее прошлого. Уж это-то он понимал лучше всего. Оба его родителя были убиты киллерами Мобуту.

Чего он не понимал, так это почему Лисбет периодически полностью забрасывала тренировки, при этом, похоже, вообще не двигалась и упорно питалась только паршивой едой. Такого рода резкие метания между крайностями оставались для него непостижимыми, но к моменту ее появления в это утро – как всегда, демонстративно одетой в черное и с пирсингом, – он не видел ее уже две недели.

– Привет, красавица! Где ты пропадала? – спросил Обинце.

– Занималась кое-чем жутко противозаконным.

– Могу себе представить. Отделала компанию байкеров или что-нибудь в этом роде?

Но Саландер даже не ответила на шутку. Просто мрачно двинулась в раздевалку, и тогда он, зная, что она это ненавидит, все-таки встал у нее на пути и посмотрел ей прямо в лицо.

– У тебя жутко красные глаза.

– Я вчера напилась, как собака. Подвинься!

– Тогда я не желаю тебя здесь видеть, тебе это известно.

– Skip the crap[42]42
  Не мели чушь (англ.).


[Закрыть]. Я хочу, чтобы ты выбил из меня все дерьмо, – прошипела Лисбет.

Потом она пошла, переоделась и вернулась обратно в слишком больших боксерских шортах и белой майке с черным черепом на груди, и у него не оставалось иного выхода, как действительно вышибить из нее дерьмо.

Он прессовал ее до тех пор, пока ее трижды не вырвало в мусорную корзину, и изо всех сил ругал ее. Она с успехом отругивалась. А потом ушла, переоделась и покинула зал, даже не попрощавшись, и на Обинце, как это с ним часто случалось в такие минуты, нахлынуло ощущение пустоты. Возможно, он был даже немного в нее влюблен. Во всяком случае, неравнодушен – а как можно было оставаться равнодушным к девушке, боксирующей таким образом?

Последнее, что он видел, были ее икры, исчезавшие вверх по лестнице, и поэтому Обинце не имел представления о том, что, когда она вышла на Хурнсгатан, мир у нее перед глазами покачнулся. Лисбет, тяжело дыша, оперлась о стену дома. Немного постояв, она двинулась дальше, в сторону своей квартиры на Фискаргатан, и, добравшись до дома, выпила еще один большой стакан кока-колы, а также пол-литра сока. Затем рухнула в постель и минут десять-пятнадцать смотрела в потолок, думая то об одном, то о другом – о сингулярностях, горизонтах событий, о некоторых особых аспектах уравнения Шрёдингера, об Эде-Кастете и многом другом.

Только когда мир обрел прежние краски, Саландер снова встала и подошла к компьютеру. Как бы она внутренне ни сопротивлялась, ее постоянно тянуло туда с силой, не ослабевавшей с самого детства. В этот день Лисбет не была расположена к каким-нибудь более сложным эскападам. Она лишь вломилась в компьютер Микаэля Блумквиста – и в следующий миг остолбенела. Она просто отказывалась верить. Ведь они только что шутили по поводу Бальдера. А теперь Микаэль написал, что тот убит, застрелен двумя выстрелами в голову.

– Проклятье, – пробормотала Саландер и принялась просматривать в Интернете вечерние газеты.

Там об этом еще ничего не говорилось – впрямую. Впрочем, многого не требовалось, чтобы понять, что за сведениями о «шведском ученом, застреленном у себя дома в Сальтшёбадене», скрывался именно Бальдер. Полиция явно пока отмалчивалась, а журналисты не проявили себя особенно ловкими ищейками – вероятно, потому, что еще не поняли масштаба происшествия или не приложили достаточных усилий. Этой ночью, очевидно, произошли более важные события: буря и отключение электричества по всей стране, безумные задержки поездов и кое-какие новости в жизни знаменитостей, в которые Лисбет даже не попыталась вникнуть.

Об убийстве писали только, что оно произошло около трех часов ночи и что полиция опрашивает соседей в поисках свидетельских показаний и любых наблюдений, показавшихся необычными. Подозреваемого у полиции пока нет, но свидетели, судя по всему, заметили на участке незнакомых и подозрительных лиц. О них требуется более подробная информация. В конце статей сообщалось, что ближе к вечеру состоится пресс-конференция под руководством комиссара уголовной полиции Яна Бублански. Лисбет грустно улыбнулась. Ей доводилось иметь кое-какие дела с Бублански – или Бублой, как его иногда называли, – и она подумала, что, пока к его рабочей группе не подключат какого-нибудь кретина, расследование будет вестись довольно эффективно.

Затем она еще раз перечитала сообщение Блумквиста. Ему требовалась помощь, и Лисбет, не раздумывая, написала: «О’кей». Не только потому, что он ее об этом попросил. Она воспринимала это как личное дело. Скорбь, в традиционном смысле, была ей чужда. Но зато присутствовала злость, холодная тикающая ярость, и хотя она испытывала к Яну Бублански определенное уважение, на служителей правопорядка Лисбет просто так не полагалась. Она привыкла брать дело в свои руки, и у нее имелись всевозможные причины для того, чтобы узнать, почему Франса Бальдера убили. Ведь она не случайно разыскала его и приняла деятельное участие в его ситуации. Вполне возможно, что его враги были и ее врагами тоже.

Все началось со старого вопроса: не продолжает ли ее отец в каком-то смысле жить дальше? Александр Залаченко, Зала, не только убил ее мать и испортил ей детство. Он еще руководил криминальной структурой, торговал наркотиками и оружием, жил за счет использования и унижения женщин, а такое зло, согласно ее убеждению, бесследно не исчезает. Оно просто переходит в другие формы жизни, и еще с того дня, чуть более года назад, когда Лисбет проснулась на рассвете в отеле «Замок Эльмау» в Баварских Альпах, она проводила собственное расследование того, что произошло с этим наследством.

Однако оказалось, что его бывшие подельники в основном стали неудачниками, распутными бандитами, грязными сутенерами или мелкими гангстерами. Подлеца, равного по масштабу ее отцу, ни из кого не получилось, и Лисбет долго пребывала в убеждении, что их организация со смертью Залаченко выродилась и развалилась. Тем не менее она не сдавалась – и в конце концов наткнулась на кое-что, дававшее ее поискам совершенно неожиданное направление. Привели ее туда следы одного из молодых адептов Залы, некоего Зигфрида Грубера.

Грубер еще при жизни Залаченко был одним из наиболее умных членов группировки и, в отличие от остальных подельников, получил университетское образование по специальностям «компьютерные науки» и «экономика предприятия», что явно ввело его в более высокие круги. На сегодняшний день он упоминался в нескольких расследованиях тяжких преступлений против высокотехнологичных предприятий: кражи новых технологий, шантаж, мошенничество с использованием инсайдерской информации, хакерские атаки…

В нормальной ситуации Лисбет по такому следу дальше не шла. Не только потому, что дело, не считая замешанности Грубера, казалось, не имело отношения к прежней деятельности ее отца. Ведь ничто не могло озаботить ее меньше, чем кража нескольких инноваций у парочки богатых промышленных концернов. Но потом все изменилось.

В обнаруженном ею засекреченном отчете Центра правительственной связи в Челтнеме она наткнулась на несколько кодовых слов, ассоциировавшихся с той группировкой, к которой, похоже, принадлежал Грубер, и слова эти заставили ее содрогнуться, после чего она уже не могла бросить эту историю. Лисбет разузнала о группировке все, что сумела, и под конец – на неквалифицированно сделанном, полуоткрытом сайте хакеров – наткнулась на повторяющийся слух о том, что организация похитила AI-технологию Франса Бальдера и продала ее русско-американской игровой компании «TrueGames».

Из-за этих сведений Лисбет и появилась на лекции профессора в Королевском технологическом институте и препиралась с ним по поводу сингулярностей в глубине черных дыр – во всяком случае, это было частью причины.