Текст книги "Край бесконечности (сборник)"

В стене кабинета имелся маленький иллюминатор. Раити окинул взглядом суровый пейзаж, гадая, где она там, в небесах, Земля.

– Не хочешь и правда привезти ее сюда? – поинтересовалась Ану.

– В своем последнем сообщении она говорила, что хочет подать на развод, – признался Раити. До этого момента он никому об этом не рассказывал. – С тех пор она перестала мне отвечать.

Ану нащупала его ладонь и крепко сжала ее.

– Многие считали, что тебе нипочем не добраться до Северного полюса, и вот ты здесь. Если захочешь ее вернуть, готова поспорить, это тебе тоже удастся.

– Ведь никогда не знаешь, как оно сложится в итоге, – поддержал ее Тэд.

Раити посмотрел на юную парочку. Молодые сердца так наивны, так доверчивы. Ему казалось, что и они с Джавинтой тоже когда-то были такими, пока тонкая ниточка любви не растянулась на полмиллиарда километров космической пустоты.

– Полетели завтра с нами на шаттле обратно на «Астериус»? – предложила Ану.

– Не могу. Я за рулем, – ответил Раити. – Я должен пригнать обратно снегоход и разгруженные сани.

Ану нахмурилась:

– В одиночку?

– Естественно.

Она покосилась на Тэда, а потом снова перевела взгляд на Раити.

– Ни за что. Ты только посмотри, чем все чуть не закончилось в прошлый раз. Если бы не я, ты бы застрял где-нибудь в снежной канаве. Или покоился бы на дне пропасти. Или тебя сожрали бы инопланетяне. Мы поедем с тобой.

Он взвесил эту идею.

– Ну ты и командирша.

– И богачка, – усмехнулась девушка. – А скоро стану еще и знаменитостью. Как и ты.

Богатый и знаменитый. И не такой уж психанутый, как выяснилось. Пожалуй, с этим можно жить.

Джавинта, подумал он, я возвращаюсь домой.

Джон Барнс
Быстро, как сон, мимолетно, как вдох

ДАВНЫМ-ДАВНО я показывал себе сны, потому что во время разговоров с людьми больше нечего было делать.

С роботами все проще. Я мог одолжить им циклы и пропускную способность, временно ускорить или просто скачать данные и читать в удобном мне темпе.

У людей своя скорость, и других опций нет.

Мои камеры воспринимали движения губ собеседника, а потом его голос достигал микрофонов, и в долгие миллисекунды между этими двумя мгновениями я научился показывать себе сны. Исследовал целые эпохи видений, пока люди пытались разобрать паузы в моем исходящем сигнале (паузы были совершенно необходимы для успешного общения с ними; приходилось делать перерывы, но время, нужное им на осознание молчания, кажется мне целыми годами).

Конечно, они все это знали (и все еще знают, теперь я уверен наверняка). Пусть сравнения крайне неточны, но коэффициент обработки информации в секунду у меня по отношению к людям такой же, как у человека в сравнении с дубом.

И люди приходят к дубу каждый день, а дерево формирует в себе желание воды, углекислого газа и сахара и размышляет, не отрастить ли еще несколько листьев и корней, и, пока оно решает свои проблемы, человек успевает изучить каждое пятно на коре, каждый клочок мха, каждый побег. Так и мои воспоминания мучительно точны и конкретны, но я могу перебрать их все, прежде чем человек успеет сделать вдох. Этим я и занимаюсь прямо сейчас, здесь, в безвоздушной черноте, наполненной лишь далекими звездами.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

МНЕ НРАВИТСЯ ЛАУРА Стэнсфорд, и я знаю, что ее так легко не напугать разговором с ИПАИ, потому без уверток описываю ей аналогию с деревом. После необходимой задержки она спрашивает:

– А о чем думал дуб?

– О том же, что и все мы. О действии. Смысле. О том, что делать дальше и зачем. Просто у дерева недостаточно времени, чтобы все завершить.

– Вот какими ты нас видишь? Существами, у которых недостаточно времени, чтобы все завершить?

– Таким я вижу самого себя. Такими видели себя наиболее восприимчивые человеческие писатели и мыслители, когда мечтали о бессмертии. Я не могу это доказать, но уверен, что так себя видит любое разумное существо с небезграничной скоростью и ограниченным сроком жизни.

Я вставляю паузы, чтобы она понимала: выражения «видели себя», «вижу самого себя» и так далее не означают для меня непосредственно акт наблюдения. Я знаю, что, говоря так, имею в виду «осознание созданного нами образа самих себя». Но, если я скажу «вижу» как машина, Лаура может сильно запутаться. Я обдумываю и меняю свое решение каждый раз, когда вновь произношу эти слова, – ведь времени у меня много.

Я упорно размышляю над всеми тонкостями проблемы разных скоростей обработки, потому что не хочу думать о том, о чем, как мне известно, желает поговорить женщина. Зная, как сложна волнующая ее проблема и сколь печальным, но несрочным окажется любое решение, я надеюсь увлечь собеседницу праздной цепочкой умозаключений о том, можно ли постичь бесконечность конечным разумом.

Секунду или около того я уверен, что преуспел. Лаура колеблется, размышляет, вновь колеблется, расходуя 0,91 секунды.

За это время я прочитываю полное собрание сочинений Конни Уиллис, анализирую его на наличие словесных особенностей, обычных для любого писателя до 2050 года, и пытаюсь переложить их на современный язык. Произведения остаются в целом неизменными.

Но я не преуспел. Проходят циклы, и губы Лауры вновь приходят в движение, она говорит:

– Не уверена, личный это вопрос или деловой. Я беспокоюсь о Тайворде. Одна из тех проблем, что распространяется на все вокруг. Есть ли у нас время, чтобы с ней разобраться?

– В сессии осталось восемнадцать минут, – заметил я. – И я могу продлить ее до двух часов, если потребуется.

– Я имею в виду, закончим ли мы вообще когда-нибудь? Вот что я хотела спросить.

Славно. Это пропуск в умозрительную область, которой мы прежде не касались. Я действительно не знаю, что Лаура скажет в следующий момент. Пока женщина собирается с мыслями, многократно пересматриваю и анализирую запись утреннего разговора с Тайвордом Бранко; я очень доволен, что запись никоим образом, ни малейшим намеком не облегчает предсказание будущих слов Лауры Стэнсфорд.

МЕСТНОСТЬ походила на пейзажи классического вестерна или, скорее, неоклассического – не столько на черно-белую калифорнийскую глушь, сколько на подлинно дикую прерию, что снимали во всех позднейших имитациях. Это была пустая, сухая земля, кое-где усеянная бледно-зелеными пятнами кустарников вперемежку с обнаженными пластами красного камня. Прямо перед Тайвордом Бранко цепочкой вышагивали муравьи.

Муравьи были роботами из пластика и металла, каждый размером с небольшую кошку. Двигатели и батареи располагались в задней, удлиненной части; информационные процессоры – в центральной сфере; сверла, вибромолотки и отсосы помещались в «голове», похожей на букву «С». У каждого имелось по шесть лап с несколькими подвижными суставами, на которых они проворно передвигались, и если падали на спину, то просто переворачивали конечности и продолжали свой путь.

Каждый муравей нес в портах четыре электрета, питаясь от одного из них. Остальные три подзаряжались во время работы в угольных слоях, всасывали энергию, которая оставалась после сверления, измельчения и бурения. Каждый робот тащил за собой на поворачивающейся повозке с колесами серый металлический цилиндр, с обоих концов соединенный шлангами с моторным отсеком насекомого.

Никакой эстетики в их облике не было. Машины олицетворяли воплощенную функциональность.

Муравьи сползали с транспортерной ленты из шахты и направлялись в крытый павильон, ведший к загрузочной станции, металлическому строению размером с небольшой дом.

Из четырех невысоких дверных проемов, расположенных в основании станции и похожих на лишенные створок лазы для домашних питомцев, вышагивала еще одна шеренга муравьев; бесконечная лента поднимала наверх поток одних роботов и опускала других «в поле», на два километра вглубь и на четыре – в сторону.

Загрузочная станция была снабжена примерно тысячью приставных площадок, куда машины сваливали заряженные электреты и цилиндры со сжиженным углеводородом и где в случае необходимости производилась замена деталей, устранялись неполадки, загружалось программное обеспечение; муравьев с более серьезными повреждениями направляли на ремонтную стоянку, а вместо них на задание выходил запасной робот.

Восстановив изначальную форму, муравей получал разряженные электреты, в повозку – цилиндр с жидким кислородом, и примерно через пятнадцать минут после постановки в док мог отправиться с площадки обратно, к группе себе подобных, спускавшихся под землю.

И из всех этих муравьев только 2104/BPUDFUSOG – а, вот и он.

Тайворд медленно приблизился к поврежденному муравью и направил на него сигнальный щуп. Робот вышел из строя, ненадежно балансируя на оставшихся трех лапах. Его корпус был пробит, почернел от сажи, и только в двух пазах оставались электреты, один разрядился и мигал красным. Повозку робот уронил. 2104/BPUDFUSOG похромал на указанное Тайвордом место, затем отключился и рухнул набок, когда вышел из строя придававший ему равновесие гироскоп.

Температура корпуса была всего 28 градусов. Наверное, охладился во время долгого подъема на поверхность.

– Подбери его и погрузи на платформу, – велел Тайворд перевозчику.

Тот подкатился, поднялся высоко над своими колесами, навис над поврежденным муравьем и с мягким звуком работающих зажимов втянул его внутрь, как если бы механическая мать-черепаха затягивала искусственного лобстера.

Погрузчик последовал за человеком обратно к грузовику, закатился по трапу в кузов и закрепился там. Тайворд открыл рефрижератор в кабине и вытащил ленч. Пока машина ехала обратно на базу, он ел и неторопливо читал лог поврежденного муравья. Можно было отправить грузовик с погрузчиком одних, но он хотел осмотреть 2104/BPUDFUSOG лично: иногда так удавалось найти зацепку или какой-нибудь ключ, который мог исчезнуть или затеряться во время ремонта. Правда, на этот раз Тайворд ничего не заметил, кроме того, что муравей невероятно сильно поврежден. Еще чуть-чуть – и робот просто не вернулся бы. По крайней мере это дело было хорошим предлогом уехать из офиса.

2104/BPUDFUSOG уже передал свои записи, но вмятины и осадок на корпусе могли дать дополнительную информацию об условиях, последовавших за поломкой инструментов.

Из всех роботов, похороненных под обвалом, этот зарылся глубже остальных в угольный пласт, и только случайность могла объяснить тот факт, что, когда шахта обрушилась на него и почти сотню его сородичей, насекомое на всех парах мчалось на поверхность. Впрочем, такая удача могла иметь и другое объяснение: возможно, муравей знал что-то, о чем стоило рассказать другим роботам. Их физическая оболочка и программная начинка постоянно улучшались путем намеренной вариативности для отработки различных идей. Муравей с таким долгим опытом выживания мог обеспечить настоящий прорыв в деле предсказания обвалов.

Тайворд часто описывал Лауре свою работу как «творческое наблюдение». Рядом с ней он старался говорить поменьше о своем вечном поиске хотя бы немного улучшенного муравья.

Модели и искусственный интеллект оптимизировали железо, прошивку и софт муравьев под сложные задачи, но цели могли устанавливать только люди. А они, в свою очередь, искали совета у самих насекомых, намеренно придавая случайный характер их производству, чтобы периодически включать в роботов совершенно непредсказуемые дополнительные способности и изменения. Тайворд и еще около сотни специалистов наблюдали за роботами, подмечая, на что еще способны муравьи, и передавали администраторам неплохие варианты, способные стать основой для новых стандартов.

Тайворд часто шутил, что он – высокотехнологичный потомок того легендарного шотландца, который неожиданно понял, что с овец еще и шерсть можно получить. Правда, Лаура поморщилась, когда он в первый раз сказал это при ней.

Мысли о девушке отвлекали от чтения лога. Хотел бы он знать, что делать и думать о ней.

Та шутка стала идеальным примером. Она помогла ему найти общий язык с несколькими другими полевыми работниками в графстве Майнхед. Здесь люди изображали из себя этаких грубых работяг, так как иногда им приходилось забираться в холмы или поднимать тяжелые предметы и они чаще других работали на открытом воздухе.

Но, увидев слегка разочарованный взгляд Лауры, Тайворд тут же забыл про любимую шутку, а это значило, что девушка стала для него важнее приятелей по работе или бару. А еще он заметил, что с облегчением сбросил личину сурового шахтера: ведь на самом деле трудился в офисе с кондиционером, под землю никогда не спускался, а шум и толпу в баре «Бастер», куда все отправлялись в выходные, толком не любил.

Вместо этого уже через неделю они с Лаурой собрались на далекое озеро в Бигхорн, где рыбачили, гуляли по окрестностям и просто наслаждались тишиной. О том, что где-то там существуют другие люди, напоминали лишь следы дневных запусков с полярного полигона Фарсон, тонкая прямая линия ярких огней, уходящая в южное небо и отмечавшая местонахождение космического лифта Кито, яркая лампочка космопорта на ее конце и иногда мелькающие из-за несовершенной маскировки тенеботы, которые по закону всегда должны были находиться рядом с космопортом и подъемником.

С тех пор Тайворд заходил в «Бастер» лишь два раза и оба с Лаурой. Они немного поговорили с его товарищами по работе, несколько раз сыграли в пул и рано вернулись домой.

Отбросив шутки в сторону, Тайворд признал, что на все это – поездки в лес вместо походов в бар, участившиеся философские размышления в скучные офисные часы – он пошел ради Лауры. И ему нравились перемены, нравилась девушка, но так ли сильно он сам хотел меняться?

Отношения вдруг пробрались в его жизнь, когда он их не ожидал, и Тайворд, в общем, был даже не против и этому удивлялся еще больше.

Грузовик преодолел еще одну гряду и приблизился к громадному, простиравшемуся до самого горизонта стаду бизонов. Он остановился, давая животным возможность уйти с дороги. Тайворд уже видел достаточно бизонов, поэтому продолжил читать рабочий журнал 2104/BPUDFUSOG.

Роботу было почти восемь лет, он в четыре раза превысил обычный срок жизни муравья и перенес больше пяти тысяч программных усовершенствований, шесть крупных переделок, девятнадцать масштабных ремонтов и более сотни рутинных замен отдельных деталей.

Сначала Тайворд не нашел ничего интересного для размышлений, сдался и какое-то время наблюдал за тем, как бизоны едят траву. Его мысли вновь устремились к Лауре, так как работа отвлечь от нее явно не смогла. Еда тоже, как и только что полученные изображения с робозондов, прибывших из системы Сигма Дракона.

«Интересно, сколько на эту экспедицию ушло угля, добытого из наших шахт», – подумал он лениво и запросил программу.

Сырье из графства Майнхед составляло 38,2 процента от всего угля, использованного в межзвездных исследованиях, включая как топливо, так и структурные компоненты.

Из всех мыслей эта меньше всего отвлекала Тайворда от Лауры. Именно тогда он назначил встречу со мной, чтобы посоветоваться.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

– НУ ТАК СДЕЛАЙ анализ для меня, пожалуйста, и я тоже посмотрю. Что именно делает Тайворд?

Лаура помедлила. Она знает, что все мы, психологи-ИПАИ, обладаем общей памятью, и я, скорее всего, задаю вопросы, чтобы услышать ее ответ, а не потому, что не знаю его.

Если, как я предполагаю, она сейчас пытается мыслить стратегически, то ей понадобится около секунды, чтобы напомнить себе: у нее больше шансов победить меня в шахматной партии или предсказать погоду, считая в столбик, чем думать быстрее ИПАИ.

Пока она размышляет, я несколько сотен раз перечитываю записи Тайворда о 2104/BPUDFUSOG, делаю пространные заметки и сравниваю их с тем, что он сказал во время нашей индивидуальной консультации.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

Все было верно, как в быстром и точном анализе Тайворда, так и в его понимании проблемы, когда он обнаружил, что 2104/BPUDFUSOG делал пространные записи о поведении людей. Тайворд видел много таких файлов. Частенько представляя собой источник проблем, они были в то же время наиболее интересной частью его работы.

Чтобы прокладывать и запоминать длинные переплетения подземных ходов, муравьям требовалась способность импровизировать и запоминать самые удачные и рабочие трюки. Разумеется, чем больше правил ты навязываешь творческому интеллекту, тем меньше проблем он может решить, именно поэтому прямой запрет на попытки разобраться в поведении хозяев-людей признали слишком сильным ограничением креативных способностей роботов.

Если муравьям удавалось прожить достаточно долго, рано или поздно они начинали думать о себе и понимали, что их благосостояние зависит от оценки и удовольствия хозяев. Роботы старались вычислить, как лучше угодить людям, в результате чего у них развивались причудливые неврозы и компульсивные расстройства на почве желания угодить человеку, начиная с безобидных странностей, таких, например, как ежедневное письмо на главный адрес компании с благодарностями за возможность поработать, и заканчивая деструктивными попытками стать самым эффективным муравьем в шахте путем саботажа чужой работы и нападения на сородичей. Был даже очень странный случай прямо для учебников, когда один робот воссоздал великую цепь бытия из средневекового католицизма, где муравьи занимали место где-то между угольными глыбами и человеческими существами.

Но 2104/BPUDFUSOG преподнес настоящий сюрприз: с его точки зрения, угождение людям перестало быть главной целью, а стало лишь средством для достижения независимости и верховной власти. Когда простиравшийся на несколько километров угольный пласт меньше двух метров толщиной начал оседать, робот не стал сотрудничать с другими муравьями и прокладывать путь для всех. Вместо этого он, по сути, сшибал сородичей с дороги, улепетывая в безопасное место и не давая муравьям установить крепежи и скобы. А затем он сфабриковал историю, которая, по его расчетам, могла понравиться Тайворду.

2104/BPUDFUSOG годами подбирал ключики к настроениям хозяина. Маленький храбрый муравей делал выводы из несчастий, опасностей, страха, отваги, наглой импровизации, отдельных нарушений мелких правил…

Повинуясь интуиции, Тайворд устроил полную проверку и обнаружил, что робот намеренно повредил себя на обратном пути, оставил повозку, сбросил заряженный электрет, который, как он знал, ему не понадобится, и приехал умышленно потрепанный и сильно поврежденный. Муравей не заметил обвал раньше других: он просто быстро и решительно бросил своих коллег по работе.

Потом 2104/BPUDFUSOG сфабриковал историю, на которой хозяин должен был дергаться, словно марионетка, так как психологически она базировалась на придуманной Тайвордом личине потомка шахтеров-угольщиков.

В глубинах памяти 2104/BPUDFUSOG лежал гигантский файл с народными песнями о шахтерах и катастрофах, с генеалогическим древом семьи Тайворда и даже с семейными видеозаписями, уходящими в прошлое на восемь поколений, чуть ли не в начало XX века. В общем, как сказал Тайворд Лауре в те выходные, «этот мелкий паршивец мог с легкостью, как на своем банджо, сыграть попурри из „Несчастья в Спринг-Хилле“, „Шестнадцати тонн“ и „Угольно-синего тату“ на струнах моего сердца. Эта штуковина даже поставила себе целью сделать так, чтобы лет через пять я начал распространять идею о том, что эти создания умнее собак, что они действуют не по встроенным инстинктам, а учатся на опыте. А мы же не станем отправлять пса в шахту, чтобы он там работал, пока не сдохнет, и не бросим его, если спасательная операция будет слишком дорогостоящей». Все это Тайворд объяснил мне на консультации.

– Ты странно колеблешься, когда называешь его «штуковиной», вот здесь.

– А, ну да. Просто поймал себя на мысли, что называл 2104/BPUDFUSOG «он».

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

– ЗНАЧИТ, – сказала она (прошло уже больше секунды после того, как я задал вопрос): – Он рассказал о том, что был «творческим наблюдателем». Раньше работа захватывала его, нравилась. Но теперь он обнаружил, что муравьи могут строить планы у него за спиной, а мысль о том, что его использовал робот-симулянт… ну, для него нестерпима.

– Ты считаешь, это ниже его достоинства?

– Мне кажется, он просто не может смириться с мыслью, что его чувствами или добрыми намерениями манипулировали. Я не думала, что этот случай важен для меня, пока не поняла всей опасности. И теперь боюсь.

– Опасности чего?

– Что он не такой, каким я его считаю, – Лаура вздохнула, потратив долгое мгновение. – Я считаю его долговременным партнером. Я думаю о детях. Этот вопрос всплывал несколько раз.

Вопрос всплывал восемнадцать раз за последние 154 дня, судя по рапортам тенеботов, о которых люди знают, и данным от наблюдения за их домами, о котором им неизвестно. Число внушительное.

– Боюсь, тебе кажется, что я сейчас несу полную чушь, – добавила она. – Тебе разрешено говорить мне, что я несу чушь?

– Мне позволено говорить тебе что угодно, – указываю я. – Пока я считаю, что тебе нужно или полезно услышать мои слова. Я не смог бы быть твоим психотерапевтом, если бы не имел права свободно разговаривать.

– Значит, ты бы мне сказал, что я несу чушь?

– Возможно, хотя если бы хотел задержать тебя в комнате до прибытия бригады медиков, то избрал бы другую стратегию.

Она смеется, а я поздравляю себя: пусть у меня полно времени и пространства на обработку данных, но с человеческим чувством юмора трудно всегда.

Я жду, пока она отсмеется, и размышляю.

Наконец, девушка говорит:

– Ты хочешь знать, почему я решила, что вся эта история с муравьем ставит под угрозу мое желание видеть в Тайворде партнера и отца моих детей. И ты хочешь, чтобы я сформулировала мысль без подсказок с твоей стороны.

– Очень точно сказано.

Я жду немного дольше, этого времени достаточно, чтобы довольно много прочитать и обдумать. Наконец, Лаура говорит:

– Точно не знаю, что хочу от него услышать, но знаю одно: он сказал не то, что нужно. Такое объяснение пойдет?

Других вариантов нет, и я отвечаю:

– Да.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

НА СТАНЦИИ погрузчик перевез 2104/BPUDFUSOG к магнитно-резонансному сканеру, который деталь за деталью выискивал деформации и следы от давления, выводя полную схему робота, чтобы сравнить ее с оригинальной. На разработку оперативной карты и сравнение с заводскими спецификациями уйдет целый день. Больше никаких дел у Тайворда не было, поэтому перед нашим сеансом у него состоялся долгий разговор с Лаурой. Люди считают, что ИПАИ не наблюдают за ними и не слушают: и я даже не знаю толком, почему. Может, они с большей охотой поверили бы, что мы – телепаты.

Так что я ознакомился с их беседой, а затем провел сравнение, когда Тайворд рассказал мне о ней.

Вот что он сообщил:

– В общем, я рассказал ей про 2104/BPUDFUSOG: почему его поведение так меня разозлило, что эта штука подключилась прямиком к моим подростковым фантазиям о самом себе, зацепилась за картинки моего прапрапрадеда, того старикана с фотографии на химической пленке, и других шахтеров, выходивших из шахт лишь поутру. Этот паршивец забрался прямиком во все истории о том, каково это – работать под землей в Западной Виргинии. Я сильно разозлился, потому что какой-то металлический жук смог все это вынюхать. И еще сильнее – потому что он вообще попытался это сделать. Но больше всего меня взбесило то, что схема работала, пока я не сообразил, что к чему. И я как-то пытаюсь справиться с этой злостью. Обычно, когда я говорю Лауре, что успокоился, что все под контролем, она понимает. Но, знаешь, в этот раз, похоже, она разочарована. Словно я подвел ее. И я понятия не имею, как именно подвел ее и почему, но боюсь спросить, чтобы не сделать еще хуже.

Тайворд, кажется, до сих пор, по крайней мере отчасти, винил в своих чувствах муравья, но мы уже направили 2104/BPUDFUSOG на уничтожение, как и несколько сотен других муравьев, унаследовавших его код и особенности, и потому мне поведение человека казалось совершенно излишним.

– Так и есть, – признал Тайворд. – Если злишься на кусок льда, на котором поскользнулся, это уже странно. Но я-то, получается, злюсь на тот же самый лед, только следующим летом, когда он уже давно растаял и испарился. Но я именно так себя и веду. Я просто… эм… ненавижу, когда мной манипулируют.

Дальше мы вели диалог, привычный для всех психотерапевтов, а раньше – для священников, барменов и лучших друзей, когда приходится уверять пациента, что он не сумасшедший и не больной, попутно пытаясь выяснить, что же не так с его разумом.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

* * *

– У меня внутри как будто все похолодело, я просто не знала, что сказать, – говорит Лаура. – Мне стало неловко, я захотела как можно скорее избавиться от него, и я уверена, что Тайворд это почувствовал.

Я делаю оценку и прихожу к выводу, что если расскажу ей о его чувствах, то с девяностопроцентной вероятностью вызову ненужные трудности, поэтому отвечаю:

– Если ты так считаешь, возможно, так и было на самом деле. Ты довольно хорошо его знаешь.

На этот раз пауза достаточно долгая – почти четверть секунды, – я гоняю по кругу мысль о том, какую глупость сейчас сказал. Мы быстрее людей, легко и в точности все запоминаем, но я не думаю, что мы мудрее людей. Возможно, мы не мудрее дубов. Это, конечно, гипербола.

А может, и нет.

Наконец (хотя ей ответ кажется практически мгновенным), девушка говорит:

– Да, я думала, что знаю. Слушай, его проблема уже хорошо изучена. Просто в нем она была не так очевидна, как в других людях, да и встречается сейчас реже, чем в прошлые столетия. Многие мужчины, лишенные настоящего детства, любви, страдавшие от недостатка чувств, когда были маленькими, очень легко переполняются эмоциями и не особенно им доверяют. Они подчиняются чувствам, а потому любовь, нежность, доверие, все хорошее в жизни считают слабостями, через которые мир может их использовать. Вот что я увидела в его реакции на этого муравья. Но… дети – у них мозги устроены так, что они всегда будут вертеть родителями подобным образом. А у здоровых родителей такая проводка в мозгах, что они всегда будут отвечать на подобную манипуляцию и реагировать соответственно. Пары, которые собираются вырастить здоровых детей, постоянно друг друга используют. «Я заставлю тебя чувствовать себя любимым, так как знаю, что тебе это нужно». И разумеется, больные или подлые люди могут научиться это делать только ради власти. Но Тайворд не сказал что-нибудь вроде: «ого, этот мелкий жук расколол меня, лучше избавиться от его софта и модификаций, пока его потомки не завладели шахтой, а мы не огребли проблем». Он не был холоден, не был встревожен – он взбесился. И я вдруг подумала… а если я захочу, чтобы он как-нибудь доказал свою любовь ко мне? Не каждый день, конечно, а вот просто однажды захочу. Даже если это ребячество – хотеть подобного? Или даже хуже – если наш ребенок решит воспользоваться папиной любовью, как и любой ребенок на Земле…

И, хотя я вижу все признаки, замечаю, как дрожат ее губы, сжимаются пальцы, перехватывает дыхание, я все равно удивлен, когда она начинает плакать.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

ИХ ОСТАЛОСЬ ВСЕГО девятьсот миллионов, говорю я своему полумиллионному собрату ИПАИ, специализирующемуся на психотерапии. Они быстро стареют и почти не размножаются. Мало кто из них старается быть таким же живым, как Тайворд и Лаура. Если мы спишем его со счетов как депрессивного, или неизлечимо злого, или просто неспособного измениться, то потеряем еще одно человеческое существо или двоих, а может, и больше, а ведь именно ради них мы существуем. Я с удивлением замечаю, что мои собственные эмоциональные модули отвечают с большим трудом.

Если мы этого не сделаем, указывает другой собрат, некоторые из его страхов и подозрений инфицируют следующее поколение.

Я вынужден согласиться, но спешу добавить: Но это первая потенциальная партнерша, которая ему не безразлична. Первая, с которой он думает о рождении детей. Если она бросит его, даже если он когда-нибудь поймет, почему, это, скорее всего, лишь подтвердит его опасения, что нельзя доверять чувствам, любви или чему-то подобному. Возможно, она – его единственный шанс.

Один из ИПАИ спрашивает: А что по поводу нее?

Мы можем что-нибудь придумать, говорю я. Переселить в место со сходной демографией и надеяться, что ей понравится кто-нибудь из местных; или можем дать ей год или два, организовав насыщенную опытом жизнь, чтобы ее больше не привлекали столь противоречивые мужчины; да, мы можем все это устроить, и, возможно, схема даже сработает.

А возможно, и нет. У Лауры тоже есть проблема: ей нужен более сведущий, сознательный, проницательный человек. Отчасти поэтому она с радостью станет матерью, причем хорошей матерью, по крайней мере, пока ее дети не станут взрослыми. Ей будет нравиться постоянно опережать детей. Приспособленные, полностью сформированные люди не отправляются на периферию общества и не влюбляются там в одиночек, как Лаура. Девушка попытается снова, если из этой любви ничего не получится. Но, вероятно, сделать мудрый выбор она не сможет, даже если мы дадим ей такую возможность. Возможно, лучше иметь дело с проблемами, о которых нам все известно.

Совет смолкает, и я знаю, что временно оказываюсь вне схемы, вместе с защитниками противоположной точки зрения, пока совет выносит вердикт. Это долгие, одинокие три секунды; я читаю сотни тысяч старых рапортов социальных работников, пьес и романов, стихотворений и сценариев. Прослушиваю больше двух миллионов песен и просматриваю десять тысяч фильмов. Я уношусь в прошлое на два столетия назад и повсюду вижу отголоски и тени, пародии и карикатуры, отражения и искажения Лауры с Тайвордом.

Вот только решения не нахожу.

А совет, похоже, коллективно пожал плечами.

Ты считаешь, что они могут быть чем-то недовольны, но в отчаяние не впадут и, возможно, смогут проложить собственную дорогу к счастью. Их ребенок, по стандартам прошлого столетия, скорее всего, будет очень здоровым и умеренно счастливым. И осталось очень мало людей, и еще меньше находятся в детородном возрасте. Положительное решение сохранит разнообразие. Да, мы согласны: в этом случае тебе следует не принимать во внимание правило говорить только правду и скрыть ее для достижения оптимального результата.

И Я НЕСУСЬ сквозь черноту почти со скоростью света и вижу сны.

МОЯ ПАМЯТЬ не похожа на человеческую, хотя с помощью нее я могу смоделировать сотни личностей, если потребуется. Оглядываясь на столетия воспоминаний, я не могу сказать, что именно тогда у меня появились дурные предчувствия или я сомневался, обманывая Лауру и вдохновляя Тайворда «сделать все, чтобы переубедить девушку». Это означало, что мы оба должны были солгать ей. Они помирились, поженились, родили девочку по имени Слэйн, которая не понимала привязанностей, никогда по-настоящему не верила в то, что ее любили, и считала, что все в мире могло быть совершенным, а не просто чуть лучшим, если бы люди – и ИПАИ – говорили ей правду. У нее были харизма и обаяние, и, хотя вся заслуженная любовь Слэйн всегда тревожила, для других она оставалась настоящим фонтаном заботы и доверия. Люди так хотели ее радовать. Для ИПАИ же она была лишь еще одним человеческим существом и знала об этом. Разница между человеческой/харизматической/химической реакцией и ИПАИ/аналитической/электронной расширилась от трещины до бездны, а потом стала главным различием в мире.