Текст книги "Край бесконечности (сборник)"

– Если верить кое-кому, так сейчас и в рассеянном диске становится тесно, – хмыкнул Рори.

– Это планетоиды вроде тех же Кентавров, – вновь пояснила Лекси, – с длинными, вытянутыми орбитами, которые могут их привести вглубь до орбиты Нептуна, а могут и увести далеко за Плутон, за дальний край пояса Койпера.

– Первый такой, Лужайка Скрипача, был заселен по ошибке, – сказал Рори.

– Это легенда, – возразила ему молодая женщина.

– Я встречал человека, который был знаком с тем, кто видел как-то его своими глазами, – не согласился Рори. – Пролетал в паре миллионов километров и заметил признаки хлорофилла, но останавливаться не стал, спешил куда-то.

– Это и называется легендой, – гнула свое женщина.

– Там разбился корабль, – Рори подчеркнуто обратился к Мэй. – Потерпевшие кораблекрушение на пустынном островке. Не сомневаюсь, что в земных морях такое и до сих пор случается.

– Крушения бывают, – согласилась Мэй. – Только все постоянно на связи со всем, так что, если кто-то выжил, их быстро найдут.

– А вот внешняя тьма за Нептуном до сих пор, в основном, не заселена, – продолжал Рори. – Мы еще не закончили каталогизацию объектов пояса Койпера и рассеянного диска, и уж там точно все не связано постоянно со всем. История гласит, что, когда Тихая Война вошла в горячую стадию, один корабль из системы Юпитера на подходе к Сатурну был поражен беспилотным снарядом. Двигатели были сильно повреждены, и корабль пронзил насквозь систему Сатурна и понесся дальше. Он не мог ни затормозить, ни причалить к чему-нибудь полезному. Команда и пассажиры погрузились в гибернацию. Шестьдесят-семьдесят лет спустя оставшиеся в живых проснулись. Они приближались к планетоиду где-то за орбитой Плутона, и реактивной массы у них оставалось в самый раз, чтобы выровнять орбиты.

Корабль вез строительное оборудование. Спасшиеся воздвигли себе жилище из битумных смол и глины планетоида: пузырек воздуха, тепла и света, вращающийся вокруг оси, чтобы создавать небольшое тяготение, с фермами и огородами внутри, с вакуумными организмами, произрастающими снаружи, – такой же, как парящие мирки пояса астероидов. Его назвали Лужайка Скрипача – в память земной легенды о благодатном острове, не нанесенном на карты, на который иногда натыкались застигнутые штилем моряки. Может, ты слышала ее, Мэй?

– Боюсь, что нет.

– Они выстроили себе мир-сад, – снова вмешалась молодая женщина, – но при этом даже не попытались позвать на помощь. Насколько такое вероятно?

– Может быть, – рассудил Рори, – они не пытались взывать о помощи, не веря в то, что Три Силы все еще контролируют системы Юпитера и Сатурна. А может, они были счастливы жить там, где оказались, и попросту не нуждались в помощи. Они не хотели возвращаться – ведь домом для них стала Лужайка Скрипача. Планетоид давал им все необходимое сырье. Ядерный генератор корабля поставлял энергию, тепло и свет. Они и посейчас там, несутся по орбите где-то за поясом Койпера. Живут в плетеных домах из веток и листьев. Возделывают землю. Влюбляются, растят потомство, умирают. Там целый мир.

– Романтика деградации, – проворчала молодая женщина.

– Может быть, это просто сказка, – признал Рори. – Но в ней нет ничего невозможного. Таких мест, как эта Лужайка Скрипача, сотни. Тысячи. Это просто крайний пример того, как далеко готовы зайти люди, чтобы создать собственный мир, свой образ жизни.

Поговорили об этом. Мэй рассказала про свою жизнь в Искандарии, про детство, про тогдашнюю работу отца, про свою работу в Департаменте древностей, про завершенный недавно проект – раскопки торгового центра двадцать первого века, погребенного бурей под слоем песка в годы Переворота. Наконец все пришли к общему мнению, что пора спать. Местные жители забрались в гамаки или коконы, Мэй постелила себе на земле, под раскидистыми ветвями старого дуба. Ей было тревожно, из головы не выходил ледяной вакуум за высоким прозрачным куполом – в каморке портовой гостиницы она такого не ощущала. То была одновременно ночь под куполом и ночь на открытой местности. Над черными тенями деревьев сияли твердые, холодные звезды.

Все, что выглядело здесь так естественно – лес, лужайки, грядки с пышными овощами и зеленью, – было на самом деле рукотворным. Хрупким. Уязвимым. Мэй попыталась представить себе жизнь в пузыре, несущемся в такой дали, что Солнце там лишь самая яркая звезда на небе, и не смогла. Ее беспокоило предстоящее дело, путь в тайное место, где ей с Лекси Трюэ предстояло развеять прах Тьерри.

Наконец сон сморил Мэй, и ей приснилось, будто она парит высоко над Нилом, окруженным лоскутным одеялом хлопковых и рисовых полей, деревень, огородов, и все это проваливается вниз, уменьшается, сливаясь в желто-коричневую пустыню, а сама она падает вверх, в бесконечный колодец неба…

Сон был дурацким порождением обычного беспокойства, но он все вертелся в мыслях у Мэй, пока они с Лекси Трюэ ехали на север, к станции железной дороги, охватывавшей Диону по экватору, поднимались в алмазную пулю вагона и мчались над изрытой равниной. С ними был и мул Тьерри по кличке Арчи – приземистый робот-носильщик с плоским кузовом, небольшой сенсорной башенкой впереди и тремя парами суставчатых ног, несколько напоминающий гигантского таракана. Арчи вез запасные баллоны с воздухом и пистолет-распылитель и не желал сообщить ни Мэй, ни Лекси место окончания их маршрута или то, почему так важно достигнуть его до восхода. По его словам, все должно было проясниться, когда они прибудут.

Как объяснила Лекси, в пистолете мгновенным нагреванием испарялся лед, и образовавшиеся водяные пары распыляли содержимое присоединенного к пистолету мешочка – скажем, зернистого порошка, в который превратилось тело Тьерри после ресомации [12]12
   Ресомация – щелочной гидролиз, технология растворения трупов раствором гидроксида калия при высоком давлении и температуре. Процесс выгодно отличается от кремации меньшим энергопотреблением (прим. пер.).


[Закрыть], или частиц тиксотропного пластика, находившегося в том мешочке, которым пистолет был снаряжен сейчас. Того самого пластика, с помощью которого Мэйси Минно с приятелем превращали ледяную пыль в снеговиков.

– Нам придется что-то раскрасить прахом старика, это-то понятно, – сказала Лекси. – Вопрос только в том, что именно?

Арчи вежливо и изобретательно уклонялся от ответа.

Вагон двигался на восток, пронизывая ночь. Как почти все луны Сатурна, да и земная Луна, Диона совершала круг по орбите ровно за тот же отрезок времени (в ее случае около шестидесяти шести часов), какой требовался ей, чтобы повернуться вокруг оси, так что одна из ее сторон была постоянно обращена к газовому гиганту. Ночь здесь была длинней, чем целые сутки на Земле.

Огромный и яркий полумесяц Сатурна опускался к горизонту на западе, по мере того как поезд пересекал равнину, взбитую, словно огромной мешалкой, и покрытую штампиками кратеров. Время от времени Мэй замечала мимолетный блеск купола или угловатого шатра над поселением. Геометрическую фигурку хлорофилловой грядки, мелькнувшую на застывшем боевом поле лунного ландшафта. Россыпь сияющих огоньков в небольшом кратере. Лоскутные одеяла полей черных вакуумных организмов, раскинувшиеся на плоскогорьях и склонах. Плантации чего-то, напоминающего огромные подсолнухи, выстроившиеся вдоль гребней и все, как один, обращенные на восток в ожидании Солнца.

Приподнятый над поверхностью рельсовый путь пересек по длинному стройному мосту провал впадины Эврота, перепрыгнув широкие ледяные осыпи, нисходящие в реку бездонной тени. Противоположная сторона была изрезана каньонами поменьше и распадалась на невысокие, ярко освещенные обрывы, ступенчато поднимавшиеся к поверхности и разделенные широкими террасами. Дорога повернула на север вслед за длинным проходом, прорезающим высокие обрывы и вновь уходящим к востоку. Наконец от горизонта накатил, как волна, длинный гребень: южный фланг кольцевого вала кратера Амата.

Вагон замедлил ход, проскочил по проложенному сквозь горный вал короткому тоннелю, миновал лежащую следом угольно-черную тень, вынырнул обратно под свет Сатурна и подкатил к станции, пристроенной на кронштейнах к склону. Внизу тянулось к горизонту клетчатое поле похожих на коросту вакуумных организмов. Наверху припорошенный пылью склон с россыпью мелких, четко очерченных кратеров поднимался к пологим зубцам верхнего края, оттиснутым на фоне черного неба.

В гараже под станцией обнаружилось несколько вездеходов на широких катках. Следуя указаниям Арчи, Лекси и Мэй забрались в один из них (сам Арчи вспрыгнул на плоскую крышу экипажа) и покатили вдоль колеи, поднимавшейся по склону. Километров через пять колея вывела на широкий уступ, обогнула балок – приземистый цилиндр, торчащий из-под груды ярко-белых ледяных глыб, перевалочный пункт для бродяг и альпинистов, направлявшихся к центру огромного кратера, – и повела на восток, изгибаясь вместе с уступом, пока не была прервана цепочкой небольших кратеров по два-три десятка метров в поперечнике.

Лекси с Мэй вылезли наружу, Лекси проверила скафандр Мэй, и они пошли пешком вслед за Арчи, обходя кратеры, напоминавшие чаши с оббитыми краями. В пыли виднелось много отпечатков сапог: следы Тьерри, ведущие и туда, и обратно. Мэй старалась не наступать на них. Странно думать, что они могут здесь сохраниться на миллионы лет.

– Недалеко, – отозвался Арчи на нетерпеливые вопросы Лекси. – Уже недалеко.

Мэй продвигалась вперед плавными полупрыжками, ей вдруг стало весело: казалось, что она может запрыгать, как дети в поселке, перемахивая гребни и в один шаг пересекая кратеры, может обойти весь этот мирок гигантскими шагами. Что-то подобное она испытала, когда родилась ее первая внучка. Полет на волне счастья и облегчения. Сброшенный груз ответственности. Свобода от диктата биологии.

То и дело скафандр предупреждающе бибикал, а один раз, когда она превысила какой-то жестко заданный параметр безопасности, он вообще взял управление на себя, замедлил беззаботные скачки и заставил остановиться, пошатнувшись, над припорошенным пылью краем маленького кратера. Пришлось вспомнить, насколько она зависит от непроницаемости изоляции этого персонального космического кораблика, от его запрограммированного на местные условия интеллекта, от шороха поступающего в шлем кислорода.

Лекси в своем причудливо разукрашенном костюме, находившаяся с другой стороны того же кратера, обернулась в прыжке и осведомилась, все ли у Мэй в порядке.

– Все прекрасно!

– Вы отлично справляетесь, – похвалила Трюэ и не то в пятый, не то в десятый раз поинтересовалась у Арчи, не пришли ли они.

– Уже недалеко.

Лекси обождала, пока Мэй обойдет кратер неуклюжим подпрыгивающим шагом, как ее учили, и они пошли дальше. Каждая деталь пейзажа воспринималась с особенной остротой, все казалось свежим, необычным и новым. Неяркий отблеск Сатурна на забрале шлема. Волнистое одеяло крупнозернистой пыли, все в ямочках от попаданий микрометеоритов. Расходящиеся лучами полосы блестящих острых осколков. Плавные подъемы и спуски гребня, уходящего вдаль под черным небом, сплошь усыпанным немигающими звездами. Полумесяц Сатурна, повисший над западным горизонтом. Безмолвие и неподвижность окружающего. Его грубая, неприкрытая реальность.

Мэй представила, как ее отец идет здесь, под этим самым небом. Один-одинешенек среди лунного пейзажа, где нельзя приметить и следа человеческой деятельности.

Последний, самый большой кратер окружали завалы искореженных ледяных глыб высотой в три этажа, сцементированных оседающей пылью. Арчи, не колеблясь, поднялся по грубой лестнице, вырубленной во льду, и нырнул в рваную расщелину. Лекси с Мэй последовали за роботом, и перед ними распахнулась чаша кратера, наклоненная относительно равнины за изгибом гребня. Над горизонтом едва виднелась искорка Солнца. Световая дуга очерчивала противолежащую оконечность пейзажа, клин света прочертил дно кратера с разбросанными валунами и окружающей их вязью отпечатков от сапог и следов, как будто тут что-то волокли.

– По крайней мере успели вовремя, – пробурчала Лекси.

– Что мы должны увидеть? – спросила Мэй.

Лекси переадресовала этот вопрос Арчи.

– Скоро это станет понятно.

Они стояли бок о бок, Лекси и Мэй, слегка покачиваясь в объятиях вялого тяготения. Свет уже залил половину кратера прямо перед ними, дальше лежала темнота, и тени все сжимались, меж тем как солнце медленно ползло вверх по небу. А потом они увидели, как из тени появляются первые фигуры.

Колонны или высокие вазы. Цилиндрической формы, в рост человека или несколько больше. Разной высоты, расположенные, на первый взгляд, в беспорядке. Каждая сделана из прозрачного льда, окрашенного в розовый или фиолетовый цвет светлых тонов и пронизанного сетью темных прожилок.

Лекси спустилась по расколотым глыбам внутреннего склона и двинулась по дну кратера. Мэй последовала за ней.

Ближайшие вазы оказались вдвое выше обеих женщин. Лекси протянула руку к одной из них, провела по поверхности кончиками одетых в перчатки пальцев.

– Изваяны вручную, – произнесла она. – Видны следы инструментов.

– Из чего изваяны?

– Наверное, из этих валунов. Ледяную стружку он, должно быть, вывозил.

Обе говорили вполголоса, не желая нарушать спокойствие этого места. Лекси сказала, что спектральный рисунок льда указывает на присутствие искусственных фотосинтезирующих пигментов. Нагнувшись ближе, так что едва не задевала забралом шлема выпуклость вазы, она добавила, что во льду содержатся живущие в вакууме микроорганизмы.

– Здесь есть какая-то структура, – сообщила она. – Длинные тонкие проволочки. Пятнышки микросхем.

– Прислушайся, – сказала Мэй.

– К чему?

– Разве не слышишь?

На обычной волне, которой пользовались для разговоров Лекси и Мэй, звучало нечто вроде помех. Слабых и прерывистых. Нерешительных. Обрывки звука чистых тонов, поднимавшихся и опадавших, вновь поднимавшихся.

– Слышу, – сказала Лекси.

Сила звуков нарастала по мере того, как все больше и больше ваз выныривало на Солнце. Протяжные ноты соединялись в полифоническую гармонию.

Вакуумные микроорганизмы впитывают солнечный свет, определила Лекси немного спустя. Превращают свет в электричество и питают им что-то, реагирующее на изменения в структуре льда. Может, датчики механических напряжений, соединенные с передатчиками.

– Солнечный свет нагревает лед, совсем чуть-чуть, – говорила она. – Тепло распространяется асимметрично, и вмурованные в лед схемы реагируют на микроскопическое давление…

– Красиво, правда?

– Да…

Музыка была прекрасна. Буйный хор то поднимался, то опадал, бесконечно изменяясь, на фоне ровной басовой пульсации.

Они долго простояли, слушая, как поют вазы. Тех оказалось с сотню, даже больше. Целое поле или сад. Теснящихся друг к другу, как трубы органа. Стоящих по отдельности на фигурных пьедесталах. Блестящих на солнце. Подкрашенных розовой или фиолетовой дымкой. Поющих.

Наконец Лекси взяла Мэй за одетую в перчатку руку и повела ее по дну кратера туда, где ожидал робот-мул Арчи. Мэй достала мешочек с человеческим прахом, и они присоединили его к свободному разъему пистолета. Лекси включила нагреватель и показала, как пользоваться несложным спусковым механизмом.

– На которую будем распылять? – спросила Мэй.

Лекси улыбнулась за узким, как селедочница, забралом шлема.

– Почему бы не на все сразу?

Они работали по очереди. Отходили от ваз подальше и обстреливали их облачками зернистого льда, расходившегося широкими веерами и ложившегося на вазы асимметричным узором. Лекси смеялась.

– Старый ублюдок, – сказала она. – Должно быть, у него ушла на это не одна сотня дней. Его последняя, и самая лучшая тайна.

– А мы – его сообщники, – подхватила Мэй.

Чтобы освободить мешочек, потребовалось немалое время. Задолго до того, как они закончили, музыка ваз начала меняться в ответ на изменения теневого рисунка на их поверхностях.

Наконец две женщины закончили свою работу и просто стояли, в немом восторге слушая созданную ими музыку.

Вечером, вернувшись под купол поселка Джонсов-Трюэ-Бакалейниковых, Мэй думала об отце, представляя, как он работал в этой безымянной впадине, примостившейся высоко на стене кратера Амата. Рубил твердый, как камень, лед молотком и зубилом. Прислушивался к песням ваз, добавлял еще голос, вновь прислушивался. В одиночестве, под черным пустым небом, погруженный в радостное сотворение музыкального сада изо льда и солнечного света.

И еще она думала об истории Лужайки Скрипача, пузырька воздуха, тепла и света, созданного из того, что удалось добыть на куске смолистого льда, вокруг которого он вращался. О живущих там людях. Затянувшееся изгнание превращается для них в образ жизни, а замкнутый мирок уносится все дальше и дальше от Солнца, центрального очага Системы. Текут зеленые дни, полные повседневных забот и маленьких радостей. Уход за растениями, приготовление пищи, плетение новых домов в висячем лесу на внутренней поверхности пузырька. Гончар лепит тарелки и чашки из изначальной глины. Гоняются друг за другом дети, перепархивая между летучими островками деревьев, точно косяки рыбок. Звучит музыка детского смеха. Счастье не записанной ни в какие анналы обыденной жизни длится там, посреди внешней тьмы.

Кристин Кэтрин Раш
Техника безопасности

Опаздываю на пятнадцать минут. Вечно опаздываю на пятнадцать минут, хоть и живу в шести шагах от офиса.

Соседняя дверь, вполне скромненькая, с загадочной табличкой: «ПиП, только для сотрудников».

«ПиП» – права и правила. Так невинно звучит, а все нас боятся.

И не зря, надо полагать. Мы – в основной части космической станции, хотя интуитивно ожидаешь, что должны вместе с нашими кораблями располагаться на отдельной платформе. Думается, давным-давно, когда никто еще не разобрался, какой опасной может быть контора ПиП, она и располагалась близ кораблей, которые, скорее всего, швартовались не так далеко отсюда.

Теперь-то всем известно, что одна ошибка пилота может уничтожить целую секцию станции, поэтому корабли для испытаний вынесли на наружную платформу подальше от нас. А ПиП осталась на прежнем месте, ведь здесь безопаснее, а безопасность – это очень, очень важно.

Я захожу и вдыхаю присущий этому месту запах плохого кофе. Здесь я почти как дома. Если белый (ну сероватый) офис с рабочими креслами может считаться домом. Здороваюсь с Конни и бросаю сумку на спинку своего кресла в рабочем отсеке.

Конни не отзывается. Она никогда не здоровается. Хотелось бы хоть разок услышать: «Рада тебя видеть, Дев», или «Опять опаздываешь, Девлин», или хоть бы пальцем помахала. Хотя бы хмыкнула. Даже простое хмыканье меня поразит.

Сейчас она облокотилась на стойку, разбираясь с очередными дураками, которых занесло в нашу контору. Дураков здесь хватает. Народ это должно бы пугать, поскольку мы – последний оплот между ними и катастрофой. Однако в нашу маленькую бюрократическую контору мало кто заглядывает. Считается, что космическим транспортом должен заниматься кто угодно, только не мы. Хотя, если вспомнить, сколько кретинов заваливается в наши двери… Кретинов с багажом годичного обучения, пяти письменных экзаменов (минимальный балл – 80 %), пятисот часов на симуляторах, трехсот – работы с инструктором и одним самостоятельным рейсом: обычно это простой выход из испытательного отсека станции, круг по учебному сектору и возвращение с правильной посадкой в том же доке, откуда корабль снялся десять минут назад.

Это только на ученические права, дающие допуск к самостоятельной практике в свободных от других судов участках пространства. У нас нет автоматики. Слишком велик риск, слишком много значат решения, слишком многое зависит от впечатления, которое у нас должно сложиться за пять секунд знакомства. Описать это ощущение – «Чтоб этот тип правил кораблем? Да вы что?» – невозможно, зато оно куда точнее компьютерных тестов, которые плохо учитывают реакцию человека на критические обстоятельства.

Кто-то еще удивляется, что люди моей профессии быстро выгорают? Женщина, занимавшая пост до меня, погибла, когда настоящий пилот – парень возил продовольствие с Земли на Луну – вздумал получить права гонщика. Зашел не под тем углом, промахнулся мимо дока, задел одно из наших учебных грузовых судов, перевернулся и умудрился отключить контроль среды – целиком и полностью – у себя в рубке. Почему-то моя предшественница не успела его восстановить. Погибла ужасной смертью – такой никто из нас себе не пожелает, хотя все знают, что она возможна.

Пожалуй, суть нашей работы вот в чем: получи денежки и сматывайся. У того, кто дослужился до моего поста, остается пять лет. Платят соответственно – и каждые полгода жалованье поднимают.

Я здесь уже три года и чувствую, что вымотался. Наверное, потому каждый раз опаздываю. С трудом выбираюсь из квартиры по утрам – никогда ведь не знаешь, какую свеженькую чертовщину принесет день.

Сегодняшняя чертовщина – в шести лицах – расселась в креслах приемной.

У каждого в руке зажат монитор здоровья, а в другой маленькая пластинка. Раздавая пластинки, Конни говорит, что они завибрируют, когда подойдет их очередь, а на самом деле они фиксируют все, что не положено отслеживать через монитор здоровья: ДНК, гормональный баланс, выделения кожи. Мы будем в курсе, если у кого-то есть склонность к шизофрении или биполярному расстройству, если в генах слишком много деменции и тому подобного, если в крови есть маркеры гипертонии, диабета и прочих болезней, с которыми мы вправе иметь дело, хотя они влетят в копеечку компании, если у кого-то из-за стресса от нашего наблюдения удар случится на десятилетия раньше статистической вероятности.

Ну да, это незаконно, но мы так делаем. Потому что, если не выполоть все сорняки, виноватой всегда окажется ПиП. Мы же виноваты и тогда, когда кто-то сдуру врезается в космическую станцию или просто, забыв о маршрутной карте, сворачивает в великое ничто, не запасшись топливом, кислородом и здравым смыслом. Обычно таких идиотов отлавливают прежде, чем они погубят корабль, пассажиров и команду или (что, с точки зрения многих компаний, еще хуже) сбросят или уничтожат груз.

Все остальное – на усмотрение таких как я. Нам положено отсеивать психов, прежде чем они съедут с катушек, даже если до срыва им еще пять десятков лет.

Отсюда и незаконный мониторинг. Получив тревожный сигнал, я найду на чем завалить претендента.

Пусть себе жалуются. На обращение в суд уйдет целая вечность, а к тому времени годы моей кабалы истекут, и отдуваться за меня будет кто-то другой. Если суд разберется. Мы с Конни недурно заметаем следы, особенно она. Потому что платят ей меньше, работать предстоит дольше, а значит, она в десять раз сильнее рискует, что придется расплачиваться по иску.

Она, пока дожидалась меня, успела выполоть четверых – наверное, послала на дополнительную практику в надежде, что парням надоест. А может, они не сдали и положенных экзаменов, – не мое это дело, честно говоря. Просто вижу – в креслах должно было дожидаться десять тушек, а сидит всего шесть.

Ура-ура! Может, закончу пораньше.

Ага, а может, из моей задницы на древнем «Сатурне-пять» вылетят свиньи и запоют гимн сгинувшего Советского Союза. Да-да, я – фанат истории космоса. Да, потому и попал на эту работу.

Поэтому и еще из-за огромного желания спать только в собственной постели. Я даже за грузовые рейсы не брался, сколько бы боссы меня ни упрашивали. Военный пилот первого уровня – нас очень мало, – уходя в отставку, не остается без предложений работы.

Я отпахал свое в невесомости. И в опасных зонах. И подписался в эту контору в надежде на тихую жизнь.

Ага, как же. Тихую.

Каким местом я думал?

Нет ничего опаснее, чем нервный новичок в пробном рейсе.

Пока я это понял, испытательный срок закончился, и сбежать я уже не мог. Застрял здесь, пока не пройду первую серию тестов на отказ (а там раздел 52 такой сложный, что никак не подделаешь) – или пока не истечет срок контракта.

Сменил одного хозяина из госструктур на другого, одну опасную зону – на дюжины, одну головную боль – на бесконечные кошмары изо дня в день.

Ну ладно – не бесконечные. На сегодняшний день меня ждет всего шесть. Разного размера, разного возраста, с разным уровнем амбиций. Вот молоденькая красотка сидит на краешке стула, сжимая свою пластинку так, словно решила затискать до смерти. Глазами стреляет во все стороны. Тощая – в хорошей форме, волосы коротко подстрижены. Готова ко всему.

Три довольно молодых парня: двое мускулистые, один, пожалуй, не во всякую рубку влезет. Хорошенько просмотрю его пластинку, прежде чем допускать к испытаниям. А этот постарше, в волосах соль с перцем, морщины у губ – возможно, пересдача. Наркотики? Алкоголь? Состояние здоровья? А может, просрочил права. Или кто-то заказал повторную квалификацию, – но такое редко бывает.

Женщина тоже немолодая, руки скрестила на груди, голову откинула, глаза закрыла. Эта здесь не в первый раз и боится выдать нетерпение.

– Кого-то повыдергивала? – как можно тише обращаюсь я к Конни.

– Уже выставила, – отвечает она.

Я беру одну из сложенных за стойкой пластинок и поднимаю бровь в безмолвном вопросе: пришлось ли кого-то отправить из-за химического состава пота, генетической предрасположенности или проблем с нервами?

– Все согласно отчетам, – говорит Конни.

Согласно отчетам. Мы не можем отказать претенденту, если он обзавелся врачебным допуском или сам упомянул о гипертонии, психических заболеваниях родственников или о том случае, когда, съехав с катушек, угрожал пассажирам оружием. Ну ладно, последнее в любом случае ведет к дисквалификации, но я всегда подозреваю, что они готовы на какую-нибудь пакость в этом роде.

– Ладно, – устало тяну я, заранее ужасаясь предстоящей работе. – За дело.

Первым беру громилу. Сажаю его в самую маленькую рубку – ему не втиснуться в кресло. Просит другой корабль – я даю. У него локти упираются в панель управления. Он просит свой корабль – я отказываю. Мы здесь не частные пилотские права выдаем. Те стоят неимоверных денег, и на них собственный золотой стандарт. Кто думает, что на моей работе быстро выгорают, посмотрел бы на ребят, имеющих дело с частниками. Половина кораблей не в порядке, техосмотр обычно просрочен, управление то и дело отказывает, а у многих нет даже места для второго пилота, не говоря уж об инструкторе.

Моя работа – для чокнутых, у них – для безумцев.

Я посылаю здоровяка к ним и надеюсь, что у него не хватит денег.

Следующие двое – как по учебнику. Стандартные ошибки – забывают провести визуальный осмотр перед входом в корабль, не проверили спасательное снаряжение до старта – это у всех бывает, и даже такая зараза, как я, к таким вещам не цепляется.

И с пожилым я не ошибся – алкоголь. Три года чист и трезв. Руки не дрожат. Никаких средств против алкоголизма не принимает. Провел генетическую модификацию, чтобы избавиться от предрасположенности, прошел несколько курсов избавления от привычки, но мозга не касался, потому что хотел вернуться к работе пилота.

Он оказался единственным, у кого заметная нервозность не повлияла на навыки пилотирования. Я бы в любое время с ним полетел – так ему и сказал.

Он ответил благодарным взглядом. По-моему, это искренняя благодарность, такая мне нечасто выпадает.

А теперь молодая дамочка.

Она слишком сильно надушилась. Какой-то цветочный аромат, за который ее вышибли бы с первой практики. Духи иногда нарушают работу управления, особенно если они смешиваются, например, с кремом для рук.

Но я молчу, даже когда она, представляясь, мило улыбается мне. Мало кто улыбается при виде меня, а такие красотки – никогда.

Зовут ее Ла-Донна, не помню, как дальше. Запоминать имена – не мое дело. Они проставлены в анкетах и в регистре. Конни проследит, чтобы все, что нужно, было записано и на своем месте. А мне надо удержать одно слово в голове и только на время экзамена. На свое имя люди реагируют быстрее, чем на любую команду. Рявкнешь: «Ла-Донна» – и подействует в двадцать раз быстрее, чем «Стоп!».

Она претендует на учебные права для пилотирования грузовика. Я-то думал, гонщица, но, как видно, девица не из тех. Хочет пробиться на коммерческие рейсы, но не пассажиркой, никак не пассажиркой.

Она из тех возбудимых типов, которые, когда нервничают, не способны заткнуться. За час я успею узнать все о ее парне, о родителях и собачках, а может, и о сексуальных проблемах. Не сказать чтобы мне этого хотелось. Люди обычно не так интересны, как им кажется.

Я стараюсь не задавать вопросов. От них только хуже. Вопросы поощряют говоруна продолжать, внушают, что мне есть до него дело.

Учебные права «карго-плюс» при первой попытке – значит, берем наш самый большой и старый корабль. Такую колымагу непросто вывести из дока, так что мне особенно стараться не придется. Если она не справится – экзамену конец, и я перейду к последней жертве… простите, кандидату.

Мы берем корабль восемнадцати лет от роду, он похож на гигантскую прямоугольную коробку. Подарок одной грузовой компании и с кое-какими модификациями, позволяющими мне не только быстро перехватить управление, но и получить доступ к отдельному движку, который, как ничто другое, может вынести из опасной ситуации. Эти большие корабли на быстрый ход не рассчитаны, но аварии вроде той, что убила мою предшественницу, требуют быстро соображать и быстро маневрировать, а у этого корабля поворотливости хватает.

Мозгами, в случае чего, полагается работать мне.

Вид у корабля жуткий. Весь помят и побит. Древние иллюминаторы с металлическими герметичными крышками. Элероны ему уже ни к чему – таким колымагам в наше время посадки на Землю не дают. И прочие излишества остались без применения.

Наше дело – запугать кандидата еще до того, как он поднимется на борт. Честно говоря, мы стараемся заранее отбить у них охоту сдавать экзамен. Пробиваются только самые отважные или подготовленные по-настоящему.

Этот корабль стоит в отдельном доке, потому что маневрировать на нем тяжело. Испытательный отсек торчит из станции отдельным отростком, подальше от всего остального, а этот док – на самом дальнем конце отсека. Приходится пройти по надувному тоннелю, который ведет к кораблю. Сам док крошечный (сравнительно), и я всегда беспокоюсь, не откажет ли здесь контроль среды.

С первой минуты готовлюсь к глупостям. Но девица, как ни странно, дело знает. Обходит корабль кругом, молча осматривает. Это «молча» меня удивляет. Я ждал, что она будет болтать без умолку, а она молчит. Серьезная такая, худое личико выглядит старше, и даже вся милота куда-то пропала.

Сунув руку в карман, вытаскиваю информатор. Трогаю пальцем экран и получаю анкету, заполненную Конни на девицу. Ого, да она на десять лет старше, чем я думал, и история странноватая. Вечная студентка, потом школьная учительница, потом уволилась ради поступления на курсы юристов, которые бросила через несколько месяцев.