Текст книги "Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы"

Глава восьмая

Нет никакой особой доблести в том, чтобы носить оружие, – сказал Хаут. Сузив вертикальные зрачки, он разглядывал мечи, лежащие на потертом и поцарапанном столе. – Все, что ты тут видишь, по сути, лишь разновидности одного и того же. Но куда важнее, Кория, то, что в них есть нечто общее, а именно: все они – железные аргументы. – Яггут повернул к девушке морщинистое лицо; клыки его в слабом свете имели оттенок старого рога, а зеленоватый оттенок кожи напоминал патину. – Но тебе следует избегать столь очевидных метафор. Ибо для тебя железо – язык поражения.

Кория показала на мечи на столе:

– Однако все это оружие принадлежит вам, и, судя по тому, насколько оно изношено, вам не раз приходилось прибегать к подобным аргументам, хозяин.

– Да, и всегда последнее слово оставалось за мной. Другое дело, что это мне дало. Что я обрел в результате? Больше лет, которые приходится тащить на своем горбу, больше дней под бесчувственным солнцем и бьющим в лицо равнодушным ветром. Больше пустых ночей под безразличными звездами. Больше могил, которые приходится навещать, больше преследующих меня тяжелых воспоминаний. В своих снах, Кория, я утратил дар видеть краски. Уже давно мир перед моими глазами выцвел и лишился жизни, раня мою душу тусклыми оттенками серого.

– Похоже, я вас утомляю, хозяин.

– Глупое дитя, – усмехнулся Хаут. – Ты единственное мое яркое пламя. А теперь слушай меня внимательно, поскольку повторять я не стану. Мы должны покинуть это место.

– Вы опасаетесь возвращения джелеков?

– Не перебивай. Я имел в виду обучение, которое ожидает тебя, ибо все, что я для тебя делал, было лишь подготовкой к нему. Теперь тебе предстоит научиться тому, что выходит за пределы моего опыта. Мы отправимся на юг, туда, где пробуждаются могущественные силы.

– Не понимаю, хозяин. Какие еще силы? Разве яггуты не отказались от любых претензий на нечто подобное?

Хаут взял увесистый пояс с мечом в тяжелых кожаных ножнах, надел его, слегка поправил и, нахмурившись, снова снял. Оружие с громким стуком упало на стол.

– Азатанаи, – сказал он. – Кто-то оказался чересчур неосмотрителен. Но я должен поговорить со своими соплеменниками. В смысле, с теми, кто еще остался. Остальные могут гнить дальше.

– Почему я так важна для вас, хозяин?

– С чего ты взяла, что важна? Ничего подобного!

– Ну и зачем же тогда вы потратили столько лет, готовя меня, если я почти ничего не значу?

– Дерзость тебе к лицу, Кория, но не стоит лишний раз нарываться. Смотри, как бы я тебя не ударил.

– Вы еще ни разу не подняли на меня руку.

– И потому ты испытываешь мое терпение, подобно этим щенкам-джелекам?

Взяв со стола тяжелую алебарду, Хаут отошел назад и начал размахивать ею, пока лезвие не вонзилось в стену, высекая каменные осколки. С лязгом бросив оружие на пол, он потер запястья.

– А что вы намерены обсудить со своими соплеменниками? – задала следующий вопрос Кория.

– Обсудить? Мы никогда ничего не обсуждаем. Мы спорим.

– С помощью железа?

Его черты озарила мимолетная хищная усмешка, которая тут же исчезла.

– Нет, как бы заманчиво это ни было.

– Тогда почему вы снаряжаетесь, словно бы на войну?

– Опасаюсь, как бы моя походка не оказалась слишком легкой, – ответил яггут.

Кория с трудом подавила желание покинуть этот зал и вернуться в башню. Как хорошо было бы сейчас встать под утренними звездами и смотреть, как солнце постепенно гасит их все. Хаут запретил девушке брать с собой что-либо, кроме смены одежды, но ей почему-то все равно казалось, что они никогда уже больше сюда не вернутся.

Хаут взвесил в руке обоюдоострый топор с рукояткой из рога:

– Телакайский. Откуда он у меня? Вполне приличное оружие… Может, трофей или дар? Совесть меня не гложет, так что… вряд ли это добыча. Интересно, как часто ради триумфа приходится проливать кровь? И не потому ли вкус его кажется нам столь сладким?

– Хозяин, если мне предстоит защищаться не железом, то чем же тогда?

– Своим умом, дитя мое. Но разве ты не видишь, что я занят?

– Вы велели мне внимательно слушать, хозяин. Что я и делаю.

– Да неужели? И что же ты услышала?

– Мы собираемся отправиться на юг, к вашим соплеменникам. Однако источник вашего любопытства находится среди азатанаев. Так что, полагаю, с ними мы тоже встретимся. Путешествие обещает быть долгим, но у нас будет лишь небольшая сумка с едой, по одному меху с водой у каждого, два одеяла и котелок.

– Хорошо. Найди нам еще черпак.

– Вы собираетесь отдать меня кому-то из своих соплеменников, хозяин? Чтобы я там продолжила обучение?

– Да кто же тебя возьмет? Выброси эти дурацкие мысли из головы. Мне при всем желании от тебя не избавиться. С тем же успехом мы могли бы быть скованы цепями. Ты – моя головная боль, которую мне не изгнать из-под черепа, старая рана, ноющая перед дождем, хромая нога, спотыкающаяся на ровном месте. – Хаут нашел кожаный ремень, способный выдержать вес телакайского топора. – Ну что, – сказал он, беря шлем и поворачиваясь к Кории, – ты готова? Тогда вперед!

– А черпак?

– Раз уж тебе так не терпится вооружиться – почему бы и нет? Он висит на крючке над очагом.

– Знаю, – бросила девушка, поворачиваясь и протягивая руку к черпаку. – Не люблю тайны, хозяин.

– Тогда я буду кормить тебя исключительно тайнами, пока ты не распухнешь и почти не лопнешь.

– Загадки я не терплю еще больше.

– Тогда я сделаю тебя загадкой для всех. Да возьми ты уже этот черпак! Нет, сунь его к себе за пояс. Ага, вот так. Теперь будешь гордо ступать, словно отважная волчица. Или, может, предпочитаешь взять топор?

– Нет уж. Оружие меня пугает.

– Значит, чему-то путному я тебя все-таки научил. Уже неплохо.

Кории очень не хотелось уходить. С этой башней было связано намного больше воспоминаний, чем с ее родными местами, но сейчас девушке казалось, будто она отправляется в некое паломничество, которое приведет ее кружной дорогой обратно домой. Однако на этом пути ей предстояло встретить других яггутов, а потом азатанаев. После визита джелеков Хаут заметно оживился, настроение у старика улучшилось, а донимавшие его недомогания словно бы исчезали одно за другим, подобно сбрасываемым на жаре шкурам. У него теперь был вид воина, готовящегося к очередному спору, в котором придется прибегнуть к аргументам из железа.

Кория шагнула следом за хозяином к выходу, хмуро глядя на дверь, будто видела ее впервые. Девушка попыталась представить, что ждет ее по другую сторону. Желтая трава, пологие выветрившиеся холмы впереди, бледнеющее от лучей солнца небо – наверняка там все как всегда. Чего, собственно, бояться?

Взявшись за ручку, Хаут помедлил и обернулся:

– Ты учишься.

– Не понимаю.

Яггут распахнул дверь. Его, словно дым, окутала тьма, обвивая щупальцами ноги. Он что-то пробормотал, но Кория не сумела разобрать слова.

Бедняжка застыла от ужаса. Сердце ее отчаянно билось, словно у пойманной птицы.

Хаут снова заговорил, и на этот раз она отчетливо его слышала:

– Похоже, я начинаю понимать, что они сделали. Умно, хотя и рискованно. Что ж, идем. Посмотрим, куда приведет нас этот путь.

– Хозяин… что случилось с миром?

– Ничего… покамест. Идем.

Каким-то образом Кории удалось последовать за Хаутом. Черпак при каждом шаге ударялся о бедро, раздражая и отвлекая внимание, но она не сводила взгляда со странной дымной тьмы. Когда та окутала ее, девушка вдруг поняла, что сквозь эту бесплотную субстанцию вполне можно видеть. Яггут шагал впереди, шурша тяжелыми сапогами по гравию.

Перешагнув через порог у входа в башню, Кория разглядела узкую тропинку, что вилась вдоль каменного хребта не больше локтя шириной. По обеим сторонам простиралась пустота. Девушка сглотнула, ощутив внезапное головокружение.

– Хозяин, но как такое может быть? – спросила она, и бездна тут же поглотила ее голос.

Почувствовав, как скользит гравий под ногами, Кория посмотрела вниз и увидела сверкающую россыпь – толстый ковер из драгоценных камней, перстней и прочих украшений. Хаут не обращал никакого внимания на эти сокровища, небрежно разбрасывая их во все стороны сапогами, будто щепки и камешки. Присев, девушка зачерпнула горсть. Все перстни были разрезаны и погнуты, будто их стащили с бесчувственных пальцев. Она подобрала шейный обруч из чистого золота, с оставшимися на нем следами ножа. Разорванные ожерелья скользили между ее пальцев, холодные, будто змеи. Подняв взгляд, Кория увидела, что Хаут остановился и смотрит на нее.

Она недоверчиво покачала головой:

– По сравнению с обладателем такого богатства любой знатный господин выглядит нищим. Хозяин, разве можно просто так уйти с подобной тропы?

– Богатство? – усмехнулся Хаут. – Разве редкость равносильна ценности? Если так, то доверие, истина и честность намного дороже всех этих безделушек. Я уж не говорю про умение прощать. Самое же ценное – протянутая рука помощи. Богатство? Мы живем в бедности. То, что ты видишь, – самый предательский путь, и мы должны пройти по нему без единой ошибки, дитя мое.

Кория бросила сокровища и выпрямилась:

– Боюсь, я могу споткнуться, хозяин.

Хаут пожал плечами, как будто это не особо его встревожило.

– Это награбленная добыча. Сокровища убийц. Путь уходит вверх, и кто может сказать, что ждет в конце его? Крепость, покрытая слоями расплавленного золота? Алмазный трон, на котором восседает разлагающийся труп? Поверишь ли ты, что этот путь столь очевиден? Кто защищает сие королевство? Какое войско служит золоту и серебру? Насколько тепло по ночам на ложе из драгоценных камней?

– Я же говорила, что не люблю загадок, хозяин. Что это за королевство?

– Королевство! В этом слове таится множество нюансов. Равновесие и неподвижность, пылинка к пылинке, иллюзия прочности. Место, через которое мы проходим, называя своим домом то, что доступно нашему взгляду. Ты ожидала увидеть знакомый тебе мир? Считала, что тебя ждет будущее, ничем, по сути, не отличающееся от прошлого? Где же луга и леса, спросишь ты? Где смена дней и ночей? Но чему новому я могу научить тебя в привычном мире? Что еще можно о нем узнать, помимо того, что любой сообразительный ребенок способен постичь за пару лет?

Его слова достигли ее ушей, а затем смолкли, не оставив даже эха. Хаут зашагал дальше.

Кория последовала за ним.

– Это создали азатанаи.

– Очень хорошо, – ответил он, не оборачиваясь.

– Но что они хотели этим сказать?

– Спроси у джелеков. Хотя уже слишком поздно. Эти глупцы ушли, поджав хвост между волосатых ног. Подумать только: они ведь хотели заполучить тебя. Будто еще одну безделушку. Интересно, что твои соплеменники станут делать с парой десятков щенков-одиночников?

– Не знаю. Наверное, приручат их.

Хаут хрипло рассмеялся:

– Ха! Приручить можно лишь того, кто глуп. А с этими зверюгами такой номер не пройдет, поскольку они хоть и дикие, но уж точно не глупые.

– Но, став заложниками, они научатся обычаям тисте и не будут считать их чужаками или врагами.

– Ты полагаешь? Ну что ж, авось и получится.

Тропа продолжала подниматься вверх, хотя и не столь круто, чтобы путники могли потерять опору. Однако ноги у них уже начали уставать.

– Хозяин, вы этого ожидали?

– В каком-то смысле – да.

– То есть?

– Дитя мое, нас пригласили в гости.

– Кто?

– А вот это нам и предстоит выяснить.

Хотя Кория была еще совсем юной и неопытной, но у нее уже возникало ощущение, что ждать в конечном счете особо нечего. Идти было некуда, кроме как вперед, словно бы за тобой гонятся волки, но никто не мог утверждать, что впереди ожидает лучшая жизнь. Любые перспективы и возможности казались ей тяжким бременем. Мечты о божественном могуществе постепенно превратились в обрывки детских впечатлений, устало повисшие, будто флажки с прошлогоднего праздника. Она вспомнила запертых в темноте и безмолвии сундука кукол, их смотрящие в никуда глаза, улыбающиеся в пустоту рты; теперь игрушки остались далеко позади, став недосягаемыми, и Кория уже не могла в любой момент подбежать и протянуть к ним руку. В сундуке царила тишина, равно как и в окружавшей его комнате да и в самой крепости. И тем не менее куклы жили в своем сундуке, так же как они с Хаутом – в крепости. Вполне возможно, что этот новый мир был лишь еще одной версией прежнего и дело заключалось лишь в масштабах.

Боги и богини пребывали в своих покоях. Кория почти ощущала их присутствие, стоя у высоких окон и мечтая о лучших местах, лучших временах, лучшей жизни. Как и у кукол, взгляды их были устремлены в неведомую даль, и ничто более близкое не могло поколебать их даже на мгновение.

Но теперь девушку преследовали некие более странные воспоминания. Ее комната в башне, кучка дохлых мух на грубом каменном подоконнике возле мутного стекла, словно бы разбившихся насмерть в попытках добраться до недосягаемого света. Ей не стоило смахивать паутину с рамы – пауки вполне могли насытиться плодами тщетных мушиных усилий.

Не было ли будущее лишь последовательностью миров, в которых хотелось жить? Миров, недосягаемых вовеки, залитых чистым светом и полных прекрасных образов? Так ли уж велика разница между страстным желанием и мучительной тоской?

Кория и Хаут уже почти полдня поднимались по тропе, но та уходила все выше. Усталые ноги пылали огнем, вызывая в памяти детские воспоминания о торфяных пожарах, о местах, где лес умер столь давно, что уже полностью сгнил, превратившись в пропитавшуюся ржавой водой почву. Девушка вспомнила, как из глубоких луж вытаскивали мешки с мокрыми шкурами, с которых свисали на черных веревках каменные грузила. День тогда выдался холодный, в воздухе висели тучи мошкары, мелькали лезвия ножей, вспарывая мешки, из которых вываливались шкуры.

Внезапно нахлынувшие воспоминания заставили Корию остановиться.

«Это были шкуры джелеков».

Хаут, похоже, заметил, что девушка больше не идет за ним. Повернувшись, он направился к ней.

– Хозяин, – попросила Кория, – расскажите про первые встречи джелеков и моего народа.

Страдальческое выражение, которое при этих словах появилось на лице яггута, повергло ее в смятение.

Он ничего не ответил, и она спокойно, но настойчиво продолжила:

– Я кое-что вспомнила, хозяин. Мы ведь ничего не знали про одиночников. Не понимали, что гигантские волки, которых мы убивали, – на самом деле разумные существа. Мы лишали их жизни. Мы охотились на них, поскольку душа наша полна страсти к охоте. – Кории хотелось со злостью выплюнуть последнее слово, но оно прозвучало столь же безжизненно, как и остальные. – Мы сдирали шкуры с их туш и вымачивали эти шкуры в болотах.

Хаут жестом велел ей следовать за ним и двинулся дальше.

– Происхождение джелеков покрыто тайной, заложница. Когда они принимают облик двуногих, то чем-то напоминают песьегонов с крайнего юга. Возможно, у них более звериные черты, но вряд ли это должно тебя удивлять: холодный мир крайнего севера не слишком гостеприимен.

– Песьегоны с ними общаются?

– На юге теперь живут джеки. Вполне возможно.

– А мы на них охотились. Ради развлечения.

– Таково наследие большинства разумных существ: время от времени наслаждаться кровопролитием, – ответил Хаут. – Для нас это своего рода игра в богов. Мы сами себя обманываем иллюзией всемогущества. Есть лишь одна мера мудрости разума – умение сдерживаться. Стоит лишь отбросить ограничения, как в твоих глазах вспыхнет жажда убийства и все претензии на цивилизованность окажутся пустым звуком.

– У вас, яггутов, тоже есть такое наследие?

– Было время, Кория, когда яггуты остановились в своем движении вперед.

Услышав это, девушка вздрогнула: похоже, Хаут без труда прочитал ее мысли.

– Мы тогда оказались перед выбором, – продолжал он. – Идти дальше или повернуть назад, чтобы познать благословение, каковым является возврат к тому, с чего все начиналось. Мы много веков спорили, стоя на месте, пока наконец, к взаимному и вполне заслуженному неудовольствию, каждый из нас не выбрал свой собственный путь.

– И на этом закончилась ваша цивилизация?

– Ну, положим, ее с самого начала трудно было назвать таковой. Как, впрочем, и почти любую другую цивилизацию. У воспоминаний о прошлом горький вкус. Скажи, как бы ты поступила с ними – выплюнула или проглотила?

– Я бы ушла прочь от цивилизации.

– Но это невозможно, ибо ты носишь ее в себе.

– А вы нет? – бросила заложница.

– Не будь глупой, Кория, – ответил Хаут. Голос его звучал тихо, подобно шороху лезвия ножа на точильном камне. – Ты видела мой набор оружия. Большинство споров, решаемых с помощью железа, вызвано цивилизацией. Какие цвета мы будем носить? Под каким именем нас будут знать? Каким богам мы должны поклоняться? И кто ты такая, чтобы отвечать на подобные вопросы от моего имени? Я прихватил этот топор, чтобы защищать свою дикую сущность, но знай: эхо моих суждений ты будешь слышать во веки веков.

– Полагаете, я проживу много веков, хозяин? – усмехнулась Кория.

– Дитя мое, ты будешь жить вечно.

– Что за детские мечты!

– Это кошмар взрослого, – возразил он.

– Вам хотелось бы, чтобы я никогда не повзрослела? Или вы с радостью готовы созерцать мой вечный кошмар?

– Выбирать тебе, Кория: выплюнуть или проглотить.

– Я не буду жить вечно. Никто этого не может, даже боги.

– И что ты знаешь о богах?

– Ничего.

«Всё. Я стояла вместе с ними у окна».

Во тьме сундука глаза ее ничего не видели, но не знали об этом. Она могла бы достать из него кукол, прежде чем уйти. Посадить их в ряд на подоконнике, среди дохлых мух, и прижать их плоские лица к грязному стеклу. Она могла велеть им увидеть все, что следовало.

Но хотя Кория и была когда-то богиней, вряд ли она смогла бы поступить столь жестоко.

«Мы ведь не мухи».

Однажды, подойдя к окну, девушка обнаружила, что все мухи исчезли. Солнечное тепло полностью вернуло всех к жизни. Тот день стал самым пугающим в ее юной жизни.

«Мне следовало скормить их паукам. Если бы я не смахнула паутину…»

– Я начинаю кое-что вспоминать, – сказала Кория.

– А это точно твои воспоминания? – буркнул Хаут, не оборачиваясь и не замедляя шага.

– Думаю, да. Чьи же еще?

– Это нам предстоит узнать, заложница. Но начало положено.

«Махибе. Сосуд, ожидающий, когда его наполнят. Сундук с куклами. Сунь туда руку, быстро! Выбери одну, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Выбери!»

На Корию нахлынуло новое воспоминание, но оно никак не могло быть реальным. Она парила снаружи башни, в жарком летнем воздухе. Перед нею было окно, и сквозь его серое стекло Кория видела ряды лиц. Она смотрела на них и удивлялась, почему все они столь печальны.

«Кажется, я наконец понимаю, на что смотрят все боги и богини».

Под ногами хрустели и перекатывались драгоценности. Кория представила себя сгорбленной искалеченной старухой, в руках у которой все золото, серебро и бриллианты мира. Душа ее наполнилась тоской, и она поняла, что готова отдать все… за одну лишь детскую мечту.

«Дети умирают». Слова эти преследовали Ферен, наполняя горечью ее мысли. Некоторые покидают утробу с закрытыми глазами, и тепло крови на их лицах кажется жестокой насмешкой. Извергнутые в волнах боли, они остаются лежать в окровавленных ладонях. Ни одна женщина не заслуживает подобного. Другим ребятишкам выпадает счастье прожить пару лет, и лишь впоследствии кажется, что это слишком короткий срок, ибо время сие целиком заполнено голодным плачем, цепкой хваткой маленьких ручонок, не по годам мудрым взглядом блестящих глаз. А потом вдруг этот взгляд из-под полуприкрытых век становится пустым и невидящим.

Несчастье не щадит никого. Судьба надменно заходит в пустые комнаты, как к себе домой. Дети умирают. А рыдания матерей становятся пустым звуком. Все отворачиваются, глядя в землю или в некую точку на горизонте, будто там происходит что-то важное.

Ферен помнила, как изменилось выражение лица Ринта, ее любимого брата, когда он все понял. Она помнила, как тихо и деловито трудились старухи, не встречаясь с ней взглядами. Она помнила, какую ярость вызывали у нее самой смех малышей поблизости, а затем чье-то рявканье, заставлявшее их замолчать. Смерть вовсе не была чем-то редким и исключительным. Она всегда держалась рядом, холодная, словно тень. Жестокая правда заключается в том, что мир обрушивает на наши души удар за ударом, пока не ломаются кости и не разрываются сердца.

С тех пор Ферен постоянно пыталась отползти прочь. Прошли годы, но хотя она с тех пор постарела, однако чувствовала себя всего лишь на день старше. Нанесенная горем рана оставалась по-прежнему свежей, и в ушах продолжало звучать эхо бесчувственного смеха.

Пока они ехали через Баретскую пустошь, Ферен каждую ночь пускала к себе в постель молоденького парнишку, внебрачного сына Драконуса, убеждая себя, что делает это лишь по просьбе повелителя. Но днем ей становилось все сложнее смотреть в глаза брату. Аратан изливал в нее свое семя дважды и трижды за ночь, и Ферен никак не пыталась предотвратить возможные последствия, так же как и в ту ночь, когда спала с Гриззином Фарлом, но тогда она, по крайней мере, могла оправдаться тем, что была слишком пьяна. Ее охватило некое упрямство, готовность встретить свою судьбу, чем бы это ни закончилось.

Собственное будущее нисколько ее не пугало. Погрязнув в обстоятельствах, которые сама же и создала, Ферен пребывала в иллюзорном убеждении, будто они полностью ей подвластны. Но теперь ей хотелось обладать тем, что принадлежало другим, – она претендовала на чужие жизни, на долгие годы, что ждали их впереди. Как известно, матери, однажды потерявшие дитя, порой становятся чересчур заботливыми, что вполне могло случиться и с Ферен, и тогда малыш наверняка страдал бы от чрезмерной опеки. Аратан мог стать отцом ее внебрачного ребенка, оказавшись своего рода отражением собственного отца, и взгляд, который они увидят в этом зеркале, будет холоден и суров. А брат Ферен, вновь обезоруженный, сбежит, чтобы не выступать в роли любящего дядюшки, не желая опять испытать боль невыносимой утраты.

Если бы ее сын не умер, он был бы сейчас ровесником Аратана, этого парнишки, придавленного тяжестью мира, как и все юнцы. Аратан не был ее ребенком, но вполне мог подарить ей ребенка. Собственно, Ферен была в этом уверена. И брат чувствовал, что она мысленно заключила странную, жуткую сделку, предполагавшую смешение судеб, одна из которых была пуста, а другая быстро наполнялась. Ферен в этом нисколько не сомневалась.

Одно дело – использовать кого-то ради развлечения. И совсем другое – просто использовать. Ферен приобщала Аратана к искусству любви, нашептывая, как впоследствии будут благодарны ему другие женщины за все то, чему она сама научила его в постели. Но какое ей дело до его будущих любовниц? И где, интересно, он вообще найдет всех этих женщин, хилый мальчишка-ублюдок, которого вскоре должны бросить среди азатанаев? Разумеется, это не ее забота. Ферен часто напоминала себе об этом, но, увы, тщетно. Аратан должен был стать тем, кого она из него сделает, и дать ей того, кем сам никогда не смог бы стать, – сына. А потому, в темноте и любовном жаре, Ферен исступленно гладила парня по волосам и сжимала его пальцы, мягкие и с обгрызенными ногтями, в кулаки, которые затем обхватывала собственными пальцами и, ощущая тошноту от чувства вины, в мимолетном экстазе воображала, будто кулаки эти меньше, чем на самом деле, словно бы сила ее рук могла сдавить их до надлежащего размера.

Женщинам свойственно безрассудство. Раздвигая ноги, Ферен приглашала Аратана в себя, и приглашение это вело к капитуляции, вкус которой каждую ночь проникал в душу подобно наркотику. Брат Ферен все это видел и испытывал опасения, надо сказать, вполне оправданные, ибо неизвестно, чего можно ожидать от женщины, которая закусила удила.

Каждый день, пока они ехали по бесплодной пустыне, она тосковала о будущей ночи, о беспомощной страсти юноши, о содроганиях его тела, о сладостных волнах, которые, казалось, отбирали часть его жизни – столь много ее изливалось внутрь самой Ферен. И она намеревалась этой жизнью воспользоваться.

Дети умирают. Но ведь женщина может родить и других детей. Сыновья рождаются и иногда умирают, но их много. И даже мечты о будущем не окутаны тьмой.

Ринт молча ехал рядом с сестрой, глядя на простиравшуюся вокруг местность. Ему хотелось, чтобы перед ними из земли внезапно выросла неприступная каменная стена, не оставив путникам иного выбора, кроме как повернуть назад, в Куральд Галейн.

Он знал, что, когда Ферен забеременеет, она сбежит, будто пробирающийся темными закоулками вор, неся в утробе ценную добычу, а если кто-то вдруг окажется рядом, будет грозно шипеть на него, вытащив нож. Даже на собственного брата.

Ринт проклинал Драконуса, проклинал все их предприятие, чувствуя, как при виде юного Аратана, гордо ехавшего рядом с отцом, его охватывает невыносимая тоска. Он был лучшего мнения о своей сестре. Мир, сомкнувшийся вокруг их небольшого отряда, стал вдруг грязным и омерзительным.

День близился к концу, скакавшие впереди всадники отбрасывали длинные бесформенные тени. По обе стороны тянулась покрытая складками, будто сдвинутый с места ковер, равнина, иссеченная, словно ножами, многомесячными зимними ветрами. Безжизненная земля местами побелела от соли.

Вскоре после полудня они миновали какие-то руины. Камни фундамента из изъеденного гранита образовывали прямоугольник над широкой неглубокой впадиной. Размеры сооружения казались чрезмерными для азатанаев, и Ринт не увидел в грубо обработанном граните никаких признаков их легендарного искусства. Стены давно обрушились, осыпавшись по склону со стороны впадины и превратившись в груды камней по другую ее сторону. Ничто не свидетельствовало о том, что кто-то когда-нибудь обшаривал эти обломки. Кроме этого одинокого строения, Ринт не заметил никаких других признаков жилья: ни стен загонов для скота, ни ограждений, ни каких-либо следов вспаханной земли, и это удивило его, когда они проезжали мимо.

Лишь невежество превращало прошлое в пустоту. Глупцы строили мир из ничего: словно то была прихоть некоего бога, смелое заявление о бытии внутри Бездны. Все эти представления о сотворении мира служили лишь тщеславию тех, кто их придерживался: как будто все сущее создавалось исключительно для них, чтобы им было на что смотреть и чем восхищаться. Ринт в это не верил. Прошлое не имело начала. Что-то всегда существовало раньше, сколь далеко назад ни заглядывай. Только смертные, чья жизнь имела начало и, соответственно, должна была иметь конец, воображали, что все сущее следует их примеру, как будто послушно повинуясь их воле. На самом же деле оно существовало всегда, во множестве форм и разновидностей.

Ферен стала любовницей незаконнорожденного парнишки, который мог быть ровесником ее умершего сына. В голову Ринту приходили самые разные мысли. В тусклом, мертвенно-бледном свете обнажались неприятные тайны, покровы с которых оказывались сорванными. У прошлого было свое лицо, и именно это лицо пыталась вновь оживить сейчас его сестра. Аратан заслуживал лучшего, и вряд ли стоило удивляться простодушию этого парня, его наивности в подобного рода вопросах, ибо он был еще глуп в силу своего юного возраста. Мечты пылали в нем подобно пламени солнца, но, как бы высоко они его ни уносили, Аратана ждало неизбежное падение в бездну отчаяния. От прежней утонченности не осталось и следа: бездонная любовь к Ферен подавляла разум, угрожая вскоре смениться уязвленной ненавистью.

Таковы были опасения Ринта, который чувствовал себя абсолютно беспомощным. Повернувшись в седле, он взглянул назад, ища глазами Вилла и Галака, но вокруг тянулась лишь безлюдная равнина, исчезая на востоке во мраке. Даже в самом лучшем случае их разделяли день или два пути.

Где-то впереди находились первые поселения азатанаев. Ринт представил себе впечатляющие крепости, замки и дворцы. Сады, где из земли услужливо текла вверх вода. Следы огня от устроенных разбойниками-джелеками пожаров на стенах и вокруг прочных дверей. Слабый запах застарелого дыма в просторных залах, обставленных убогой мебелью, – острый и едкий, исходивший не от очагов, но от одежды и постельного белья. Места эти нельзя было назвать дружелюбными, и Ринт знал, что ему захочется как можно скорее их покинуть.

Что, помимо простого гостеприимства, побудило азатанаев пригласить повелителя Драконуса? Это оставалось загадкой. Гриззин Фарл относился к Драконусу как к старому приятелю, и их дружеское общение в ту пьяную ночь вовсе не было наигранным. Но насколько знал Ринт, повелитель всю жизнь провел в Куральде Галейне и отсутствовал дома лишь тогда, когда сражался на войне. Мало того, Защитник азатанаев никогда не бывал в королевстве тисте. Как же они в таком случае познакомились?

Тут явно крылась некая тайна. Драконус не просто забирал из дома внебрачного сына, пусть даже затем, чтобы помешать амбициям своих врагов при дворе. Наверняка речь шла о чем-то еще.

Дневная жара не спешила уходить. Они подъехали к очередным руинам, напоминавшим предыдущие, хотя здесь имелись остатки по крайней мере трех строений, массивных и, похоже, возводившихся каждое само по себе, без учета соседних. Углы не гармонировали друг с другом, линии не состыковались, и тем не менее, насколько мог понять Ринт, все три здания были построены в одно время. По углам остатки стен доходили до уровня груди, а между ними были вдвое ниже. Вывалившиеся из стен камни беспорядочно валялись внутри и снаружи, а от крыш не осталось никаких видимых следов.

Сержант Раскан повернулся к Ринту и Ферен.

– Разобьем здесь лагерь, – сказал он.

Приподнявшись на стременах, пограничник огляделся вокруг:

– Не вижу колодца или какого-то источника воды, сержант.

– Боюсь, сегодня придется обходиться только тем, что у нас с собой.

Весьма недовольный услышанным, Ринт спешился, стряхивая пыль с узких кожаных штанов.

– Если бы ты предупредил нас утром, сержант, мы бы наполнили про запас еще несколько бурдюков.

– Это моя ошибка, – послышался голос Драконуса. Повелитель все еще сидел верхом, и его силуэт в черной кольчуге и потертых кожаных доспехах отчетливо вырисовывался на фоне руин. – Насколько я помнил, эти места были обитаемы.

– Если только много веков назад, повелитель, – недоверчиво протянул Ринт. – Когда-то очень давно.

Поморщившись, Драконус спешился.

– Сегодня придется как-то обойтись без воды.

– А завтра, повелитель? – спросил Ринт.

Раскан недовольно зыркнул на него, но Драконус тут же ответил:

– К середине дня мы должны добраться до реки Херелех, которая, в отличие от большинства рек в этих краях, течет круглый год.

– Очень хорошо, повелитель, – кивнул Ринт.

Ферен расседлывала коня с таким видом, словно бы ее нисколько не волновали предстоящие этой ночью трудности. Большая часть имевшейся у них воды требовалась лошадям, так что для готовки оставалось совсем мало, а уж о том, чтобы смыть накопившиеся за день пот и грязь, и вообще речи не шло. Но похоже, сестра Ринта была готова спокойно переносить любые тяготы.