Текст книги "Сердца в Атлантиде"

И было решено, что на следующей неделе Тед во вторник и в среду переночует на разложенном диване в гостиной Гарфилдов. Бобби про себя ликовал: у него будет целых два самостоятельных дня – даже три, если присчитать четверг, а ночью, когда может стать жутко, рядом будет Тед. Не приходящая нянька, а взрослый друг. Конечно, не совсем неделя в лагере «Винни», как у Салл-Джона, но все-таки похоже. «Лагерь Брод-стрит», – подумал Бобби и чуть не засмеялся вслух.

– Мы весело проведем время, – сказал Тед. – Я состряпаю свое коронное блюдо: фасоль с сосисками. – Он наклонился и взъерошил ежик Бобби.

– Ну, если фасоль с сосисками, так, может, лучше захватить к нам вниз и это? – сказала его мама и пальцами с сигаретой указала на вентилятор Теда.

Тед с Бобби засмеялись. Лиз Гарфилд улыбнулась своей ядовитой полуулыбкой, докурила сигарету и погасила ее в пепельнице Теда. И тут Бобби снова заметил припухлость ее век.

Когда Бобби с мамой спускался по лестнице, он вспомнил объявление в парке – пропавший вельш-корги, который принесет вам МЯЧИК, если вы скажете: «ДАВАЙ, ФИЛ!» Он должен рассказать Теду про это объявление. Он должен рассказать Теду про все. Но если он расскажет и Тед уедет из сто сорок девятого, кто останется с ним на будущую неделю? Что будет с «Лагерем Брод-стрит», с двумя приятелями, ужинающими знаменитой фасолью с сосисками Теда (может быть, даже перед теликом, чего мама обычно не позволяла), а потом ложащимися спать так поздно, как им захочется?

Бобби дал себе обещание: он все расскажет Теду в следующую пятницу, когда его мама вернется со своего семинара или конференции, или что там еще.

Это решение удивительно очистило совесть Бобби, и когда он два дня спустя увидел перевернутую карточку «ПРОДАЕТСЯ» на доске объявлений в «Любой бакалее» – про стиральную машину с сушкой, – он позабыл про эту карточку почти сразу же.

* * *

Тем не менее неделя эта была тревожной для Бобби Гарфилда, очень тревожной. Он увидел еще два объявления о пропаже четвероногих друзей – одно в центре города, а другое на Эшер-авеню в полумиле за «Эшеровским Ампиром». (Квартала, в котором он жил, было теперь уже мало, и в своих ежедневных обходах он забирался все дальше и дальше.) А у Теда все чаще начали случаться эти жуткие провалы в никуда и длились они дольше. Иногда он что-то говорил – и не всегда по-английски. А когда он говорил по-английски, то иногда какую-то бессмыслицу. По большей части Бобби считал Теда чуть ли не самым разумным, понимающим, совсем своим из всех, кого он знал. Но когда он проваливался, было жутко. Ну, хотя бы его мама не знала. Вряд ли она, думал Бобби, сочла бы таким уж клевым оставить его на попечение человека, который иногда отключается и начинает нести чепуху по-английски или бормотать на неизвестном языке.

После одного из таких провалов, когда Тед почти полторы минуты неподвижно смотрел в никуда и никак не отзывался на все более и более испуганные вопросы Бобби, тому пришло в голову, что, может, Тед сейчас не у себя в голове, а в каком-то другом мире – что он покинул Землю, вот как герои «Кольца вокруг Солнца», когда они открыли, что могут по спирали на детском волчке отправляться, куда только захотят.

Тед, когда провалился, зажимал в пальцах «честерфилдку». Колбаска пепла все удлинялась, а потом упала на стол. Когда тлеющий кончик почти добрался до узловатых суставов Теда, Бобби осторожно выдернул сигарету и уже держал ее над переполненной пепельницей, как вдруг Тед очнулся.

– Куришь? – спросил он, нахмурясь. – Черт, Бобби, тебе еще рановато курить.

– Да я просто хотел погасить за вас. Я подумал… – Бобби пожал плечами, внезапно застеснявшись.

Тед посмотрел на указательный и средний пальцы своей правой руки, помеченные несмываемым желтым никотиновым пятном, и засмеялся – коротким, лающим, совсем невеселым смехом.

– Подумал, что я обожгусь, а?

Бобби кивнул.

– О чем вы думаете, когда вот так отключаетесь? Куда вы исчезаете?

– Трудно объяснить, – ответил Тед, а потом попросил Бобби почитать ему его гороскоп.

Мысли о провалах Теда очень мешали жить. А умалчивать про то, за что Тед платил ему, мешало еще больше. В результате Бобби – обычно подававший очень хорошо – четыре раза промазал, когда Волки играли в Стерлинг-Хаусе. И четыре раза проиграл в «морской бой» Саллу у него в пятницу, когда шел дождь.

– Чего это с тобой? – спросил Салл. – Ты в третий раз называешь квадраты, которые уже называл. И я просто орал тебе в ухо, прежде чем ты отвечал. Что случилось?

– Ничего, – сказал он. «Все» – вот, что он чувствовал.

Кэрол тоже раза два спрашивала Бобби на этой неделе, не заболел ли он, а миссис Гербер спросила, «хорошо ли он ест», а Ивонна Лавинг поинтересовалась, все ли у него дома и хихикала, пока чуть не лопнула.

И только его мама не замечала странностей в поведении Бобби. Лиз Гарфилд была поглощена предстоящей поездкой в Провиденс. По вечерам разговаривала по телефону с мистером Бидерменом или с одним из двух других, кто туда ехал (один был Билл Кушман, а как звали второго, Бобби позабыл); раскладывала одежду на кровати так, что покрывала совсем видно не было, потом мотала головой и сердито убирала все в шкаф; договаривалась по телефону, когда сделать прическу, а затем снова звонила туда и спрашивала, нельзя ли еще и маникюр. Бобби толком не знал, что такое маникюр. Ему пришлось спросить у Теда.

Приготовления эти ее вроде бы увлекали, но в ней крылась и какая-то угрюмость. Она была, как десантник перед штурмом береговых вражеских укреплений или парашютист, готовящийся к прыжку за линией фронта. Один вечерний телефонный разговор перешел в спор шепотом – Бобби думал, что говорила она с мистером Бидерменом, но уверен не был. В субботу Бобби вошел к ней в спальню и увидел, что она рассматривает два новых платья – «выходные платья», – одно с узенькими бретельками, а другое и вовсе без бретелек, только верх, как у купальника. Коробки из-под них валялись на полу, из них пеной выбивалась папиросная бумага. Его мама стояла над платьями и глядела на них с выражением, какого Бобби еще никогда у нее не видел: огромные глаза, сдвинутые брови, напряженные белые щеки, на которых горели алые пятна румян. Одну руку она прижимала ко рту, и он расслышал костяное пощелкивание – она грызла ногти. В пепельнице на бюро дымилась сигарета, видимо, забытая. Ее огромные глаза метались от платья к платью.

– Мам? – спросил Бобби, и она подпрыгнула – по-настоящему подпрыгнула. Затем молниеносно обернулась к нему, и ее губы сложились в гримасу.

– Ох, черт! – почти зарычала она. – Ты что – НЕ ПОСТУЧАЛ?!

– Извини, – сказал он и начал пятиться к двери. Его мать никогда прежде не говорила, чтобы он стучал. – Мам, тебе плохо?

– Очень даже хорошо! – она увидела сигарету, схватила ее и отчаянно запыхтела. Бобби казалось, что вот-вот дым пойдет у нее из ушей, а не только из носа и рта. – Хотя мне было бы лучше, если бы нашлось платье для приема, в котором я не выглядела бы Коровой Эльзи. Когда-то я носила шестой размер, тебе это известно? До того, как вышла за твоего отца, мой размер был шестой. А теперь погляди на меня! Корова Эльзи! Моби-чертов-Дик!

– Мам, ты вовсе не толстая. Наоборот, последнее время…

– Убирайся, Бобби. Пожалуйста, не приставай к маме. У меня болит голова.

Ночью он опять слышал, как она плачет. А утром увидел, как она аккуратно укладывает в чемодан одно платье – то, с бретельками. А второе отправилось в магазинную коробку – на крышке красивыми оранжевыми буквами было написано: «ПЛАТЬЯ ОТ ЛЮСИ, БРИДЖПОРТ».

Вечером в понедельник Лиз пригласила Теда Бротигена поужинать с ними. Бобби любил мясные рулеты своей матери и обычно просил добавки. Но на этот раз с трудом справлялся с одним ломтем. Он до смерти боялся, что Тед провалится, а его мать из-за этого устроит истерику.

Но боялся он зря. Тед интересно рассказывал о своем детстве в Нью-Джерси, в ответ на вопрос его мамы рассказал и о своей работе в Хартфорде. Бобби показалось, что про бухгалтерию он говорит не так охотно, как о катании на санках со снежных горок, но его мама вроде бы ничего не заметила. И вот Тед добавки попросил.

Когда со стола было убрано, Лиз дала Теду список телефонных номеров – в том числе доктора Гордона, администрации Стерлинг-Хауса и отеля «Уоррик».

– Если что-то будет не так, позвоните мне. Договорились?

Тед кивнул.

– Обязательно.

– Бобби? Все нормально? – Она на секунду положила ладонь ему на лоб, как делала, когда он жаловался, что его лихорадит.

– И еще как! Мы здорово проведем время. Правда, мистер Бротиген?

– Да называй его Тедом! – почти прикрикнула Лиз. – Раз он будет ночевать у нас в гостиной, так и мне лучше называть его Тедом. Можно?

– Ну конечно. И пусть будет «Тед» с этой самой минуты.

Он улыбнулся, и Бобби подумал, какая это хорошая улыбка – дружеская, искренняя. Он не понимал, как можно устоять против нее. Но его мать устояла. Даже теперь, когда она отвечала Теду, ее рука с бумажной салфеточкой сжималась и разжималась в знакомом тревожном движении неудовольствия. И Бобби вспомнилось одно из самых любимых ее присловий: «Я ему (или ей) настолько доверяю, насколько поднимаю рояль одной рукой».

– И с этой минуты я – Лиз. – Она протянула руку через стол, и они обменялись рукопожатием, будто только-только познакомились… но вот Бобби знал, что его мама уже составила твердое мнение о Теде Бротигене. Если бы ее не загнали в угол, она бы не доверила ему Бобби. Даже и через миллион лет.

Она открыла сумочку и вынула белый конверт без надписи.

– Тут десять долларов, – сказала она, протягивая конверт Теду. – Думается, вам, мальчикам, захочется разок перекусить вечером не дома – Бобби любит «Колонию», если вы не против, – а может, вам захочется сходить в кино. Ну, не знаю, что там еще, но кое-что в загашнике иметь не помешает, верно?

– Всегда лучше предусмотреть, чем потом жалеть, – согласился Тед, аккуратно засовывая конверт в передний карман своих домашних брюк, – но не думаю, что мы сумеем потратить десять долларов за три дня, а, Бобби?

– Да нет. Ничего даже придумать не могу.

– Кто деньги не мотает, тот нужды не знает, – сказала Лиз. Это тоже было ее любимое присловье вместе с «у дураков деньги не держатся». Она вытащила сигарету из пачки на столе у дивана и закурила не совсем твердой рукой. – С вами, мальчики, все будет в порядке. Наверное, время проведете получше, чем я.

Поглядев на ее обгрызенные чуть не до мяса ногти, Бобби подумал: «Это уж точно».

Его мама и остальные отправлялись в Провиденс на машине мистера Бидермена, и утром в семь часов Лиз и Бобби Барфилды стояли на крыльце и ждали. В воздухе была разлита та ранняя тихая дымка, которая возвещает наступление жарких летних дней. С Эшер-авеню доносились гудки и погромыхивание густого потока машин, устремляющихся к месту работы, но здесь, на Броуд-стрит, лишь изредка проезжала легковушка или пикап. Бобби слышал «хишша-хишша» обрызгивателей на газонах, а с другого конца квартала неумолчный «руф-руф-руф» Баузера. Лай Баузера казался Бобби Гарфилду совсем одинаковым, что в июне, что в январе. Баузер был неизменным, как Бог.

– Тебе вовсе не обязательно стоять тут со мной, – сказала Лиз. На ней был плащ, и она курила сигарету. Накрасилась чуть сильнее обычного, но Бобби все равно вроде бы разглядел синеву у нее под глазами – значит, она провела еще одну беспокойную ночь.

– Так мне же хочется.

– Надеюсь, что все обойдется, что я оставляю тебя на него.

– Ну, чего ты беспокоишься, мам? Тед отличный человек.

Она хмыкнула.

У подножия холма блеснул хром – с Коммонвелф свернул и начал подниматься по склону «меркьюри» мистера Бидермена (не то чтобы вульгарный, но все равно грузная машина).

– Вот и он, вот и он, – сказала его мама, вроде бы нервно и радостно. Она нагнулась. – Чмокни меня в щечку, Бобби. Я тебя не хочу целовать, чтобы не размазать помаду.

Бобби положил пальцы ей на локоть и чуть поцеловал в щеку. Почувствовал запах ее волос, ее духов, ее пудры. Больше он никогда уже не будет целовать ее вот с такой, ничем не омраченной, любовью.

Она улыбнулась ему смутной улыбочкой, не глядя на него, глядя на грузную машину мистера Бидермена, которая изящно свернула с середины мостовой и остановилась у их дома. Лиз нагнулась за своими двумя чемоданами (что-то много – два чемодана на два дня, решил Бобби), но он уже ухватил их за ручки.

– Они тяжелые, Бобби, – сказала она. – Ты споткнешься на ступеньках.

– Нет, – сказал он. – Не споткнусь.

Она рассеянно взглянула на него, потом помахала мистеру Бидермену и пошла к машине, постукивая высокими каблуками. Бобби шел следом, стараясь не морщиться от веса чемоданов… да что она в них наложила? Одежду или кирпичи?

Он дотащил их до края тротуара, ни разу не остановившись передохнуть. И то хорошо. Мистер Бидермен уже вылез из машины, небрежно поцеловал его мать в щеку и вытряхнул из связки ключ багажника.

– Как делишки, приятель? Как дела-делишки? – мистер Бидермен всегда называл его «приятель». – Волоки их к заднему колесу, а я вдвину их на место. Женщины всегда тащат с собой все хозяйство, верно? Ну, да знаешь старую поговорку – жить с ними нельзя, и пристрелить их тоже нельзя, если ты не в Монтане. – Он оскалил зубы в усмешке, которая напомнила Бобби, как ухмылялся Джек в «Повелителе мух». – Взять у тебя один?

– Справлюсь, – ответил Бобби и угрюмо потрусил следом за мистером Бидерменом. Плечи у него ныли, шея нагрелась и начала потеть.

Мистер Бидермен открыл багажник, забрал чемоданы у Бобби и поставил рядом с остальным багажом. Позади них его мама смотрела в заднее стекло и разговаривала с двумя другими мужчинами, которые ехали с ними. Она засмеялась чему-то, что сказал один из них. Бобби этот смех показался таким же естественным, как деревянная нога.

Мистер Бидермен закрыл багажник и посмотрел на Бобби сверху вниз. Он был узкий, с широким лицом. Щеки у него всегда были красными. В бороздках, оставленных в его волосах зубьями расчески, виднелась розоватая кожа. Он носил очки с маленькими круглыми стеклами в золотой оправе. Бобби его улыбка казалась такой же неестественной, как смех его мамы.

– Будешь играть в бейсбол летом, приятель? – Дон Бидермен чуть подогнул колени и взмахнул воображаемой битой. Бобби подумал, что вид у него очень глупый.

– Да, сэр. Я Волк в Стерлинг-Хаусе. Надеялся стать Львом, но…

– Отлично. Отлично. – Мистер Бидермен очень заметно поглядел на свои часы – в лучах утреннего солнца широкий золотой браслет слепил глаза, – а потом похлопал Бобби по щеке. Бобби пришлось стиснуть зубы, чтобы не отдернуть голову. – Ну, пора сдвинуть этот фургонище с места! Держи хвост пистолетом, приятель! И спасибо, что одолжил нам свою мамочку.

Он повернулся и повел Лиз к передней дверце. Положил ладонь ей на спину и повел. Это понравилось Бобби даже меньше, чем смотреть, как этот тип чмокал ее в щечку. Он поглядел на раскормленных мужчин в строгих костюмах на заднем сиденье – второго фамилия Дин, вспомнил он – как раз вовремя, чтобы заметить, как они тычут друг друга локтями. Оба ухмылялись.

«Что-то тут не так», – подумал Бобби, и когда мистер Бидермен распахнул дверцу перед его матерью, а она поблагодарила и скользнула внутрь, чуточку подобрав платье, чтобы не мялось, ему захотелось попросить ее никуда не ездить: до Род-Айленда слишком далеко. Даже до Бриджпорта далеко. Ей лучше остаться дома.

Но только он ничего не сказал, а просто стоял на тротуаре, пока мистер Бидермен захлопывал дверцу и обходил машину к дверце водителя. Он открыл ее, постоял и опять по-дурацки изобразил бейсбольную подачу. Только на этот раз он еще по-идиотски покрутил задницей. «Ну и нимрод же!» – подумал Бобби.

– Смотри, не делай ничего такого, чего я делать не стал бы, приятель, – сказал мистер Бидермен.

– А если все-таки сделаешь, назови его в мою честь, – крикнул Кушман с заднего сиденья. Бобби не совсем понял, что такое он сказал. Но, наверное, что-то смешное, потому что Дин захохотал, а мистер Бидермен подмигнул ему в этой своей манере «между нами, друзьями, говоря».

Его мать наклонилась к нему из окна.

– Будь умницей, Бобби, – сказала она. – Я вернусь вечером в четверг около восьми… не позже десяти. Тебя точно это устраивает?

«Нет, не устраивает! Не уезжай с ними, мам, не уезжай с мистером Бидерменом и этими двумя ржущими идиотами у тебя за спиной. Этими нимродами. Пожалуйста!»

– Ну конечно, устраивает. Он же молодец. Верно, приятель?

– Бобби? – сказала она, не глядя на мистера Бидермена. – Ты справишься?

– Угу, – сказал он. – Я же молодец.

Мистер Бидермен взвыл от свирепого смеха («Свинью – бей! Глотку – режь!» – подумал Бобби) и включил скорость.

– Провиденс или хана! – вскричал он, и «меркьюри» отъехал от тротуара, развернулся к противоположному и покатил к Эшер-авеню. Бобби стоял на краю тротуара и махал вслед «мерку», а тот проехал мимо дома Кэрол, мимо дома Салл-Джо-на. У Бобби будто кость засела в сердце. Если это было какое-то предчувствие – если его стукнуло, – то на будущее он обошелся бы без этого.

На его плечо опустилась ладонь. Он повернул голову и увидел Теда, который стоял около в халате, шлепанцах и курил сигарету. Волосы, которые пока не возобновили знакомства со щеткой, торчали вокруг ушей смешными белыми вихрами.

– Так это был босс? – сказал он. – Мистер… Бидермейер, так?

– БидерМЕН.

– Он тебе нравится, Бобби?

С негромкой горькой четкостью Бобби ответил:

– Он мне настолько нравится, насколько я одной рукой рояль поднимаю.

VI. Грязный старикан. Коронное блюдо Теда. Скверный сон. «Деревня проклятых». Там, внизу

Примерно через час после прощания с матерью Бобби вышел на поле Б позади Стерлинг-Хауса. Настоящие игры начинались только во второй половине дня, а пока – ничего, кроме разминок или тренировок с битой, но даже тренировка с битой была лучше, чем совсем ничего. На поле А, к северу, малышня играла во что-то, отдаленно напоминающее бейсбол; на поле В, к югу, старшеклассники играли как почти заправские игроки.

Когда куранты на площади отзвонили полдень и ребята отправились на поиски фургона с горячими сосисками, Билл Прэтт спросил:

– Кто этот старый хрыч, вон там?

Он указывал на скамью в тени, и, хотя Тед был в длинном плаще, старой фетровой шляпе и темных очках, Бобби сразу его узнал. И Эс-Джей, наверное, узнал бы, если бы не был сейчас в лагере «Винни». Бобби чуть было не помахал ему, но удержался – Тед ведь закамуфлировался. И все-таки он пришел посмотреть, как играет его друг с первого этажа. Пусть даже игра была просто тренировкой, но все равно Бобби почувствовал, как в горле у него поднимается дурацкий большой комок. За два года, с тех пор как он начал играть в бейсбол, его мама приходила посмотреть, как он играет, всего раз – в прошлом августе, когда его команда участвовала в чемпионате Трех Городов, – но и тогда она ушла прежде, чем Бобби послал мяч, который оказался победным. «Кто-то же должен работать тут, Бобби-бой, – ответила бы она, – твой отец, знаешь ли, не оставил нас купаться в деньгах».

Конечно, это была правда – она должна была работать, а Тед был на пенсии. Однако Теду надо было прятаться от низких людей в желтых плащах – а это была круглосуточная работа. И то, что они не существуют, ничего не меняет. Ведь Тед-то в них верит… и все-таки пришел посмотреть, как он играет.

– Наверное, какой-нибудь грязный старикан думает присмотреть малыша и дать пососать, – сказал Гарри Шоу. Гарри был маленький и крутой – мальчик, который шагает по жизни, выставив подбородок вперед на милю. Оттого, что он был с Биллом и Гарри, Бобби вдруг затосковал по Салл-Джону, который уехал в лагерь «Винни» на автобусе утром в понедельник (в пять часов, это надо же!). Эс-Джей был покладистым и добрым. Иногда Бобби думал, что это в Салле самое лучшее – что он добрый.

С поля В донесся звук удара битой по мячу – полновесного удара, на какой никто из ребят на поле Б еще не был способен. За ним последовал такой звериный рев одобрения, что Билл, Бобби и Гарри тревожно посмотрели в ту сторону.

– Ребята из Сент-Габа, – сказал Билл. – Они думают, что поле В ихнее.

– Слабаки поганые, – сказал Гарри. – Они все слабаки. Я их всех сделаю!

– А если с пятнадцатью или с двадцатью? – спросил Билл, и Гарри заткнулся. Впереди, точно зеркало на солнце, засверкал сосисочный фургон. Бобби нащупал в кармане доллар. Тед достал его из конверта, который оставила мать, а потом положил конверт за тостер и сказал Бобби, чтобы он брал столько, сколько ему понадобится и когда понадобится. Бобби был просто на седьмом небе от такого доверия.

– Худа без добра не бывает, – сказал Билл. – Может, сентгабцы вздуют этого грязного старикана.

Когда они дошли до фургона, Бобби купил только одну сосиску вместо двух, как собирался. Ему расхотелось есть. Когда они вернулись на поле Б, куда как раз явились тренеры с мячами и битами в тележке, на скамейке, где сидел Тед, уже никого не было.

– Ну-ка, ну-ка! – закричал тренер Террел, хлопая в ладоши. – Кто тут хочет поиграть в бейсбол?

Вечером Тед приготовил свое коронное блюдо в духовке Гарфилдов. Это означало опять сосиски, однако летом 1960 года Бобби Гарфилд мог бы позавтракать, пообедать и поужинать сосисками и еще одну съесть перед сном.

Он читал Теду газету, пока Тед стряпал им обед. Тед захотел послушать только пару абзацев о приближающемся матч-реванше Паттерсона с Йоханссоном, но зато статью о бое Альбини – Хейвуда в «Гарден» в Нью-Йорке на следующий вечер выслушал всю целиком до последнего словечка. Бобби это показалось довольно глупым, но он был так счастлив, что ничего не сказал, а жаловаться не стал бы и подавно.

Он не помнил ни одного вечера, который провел бы без матери, и ему ее не хватало, но все-таки он чувствовал облегчение, что она ненадолго уехала. В квартире уже недели, а то и месяцы ощущалось какое-то странное напряжение. Точно гудение электричества, такое постоянное, что к нему привыкаешь и не замечаешь его, а потом оно вдруг обрывается, и ты понимаешь, как прочно оно вошло в твою жизнь. Эта мысль привела ему на память еще одно присловье его матери.

– О чем ты задумался? – спросил Тед, когда Бобби подошел взять тарелки.

– О том, что перемена – лучший отдых, – ответил Бобби. – Так иногда мама говорит. Вот бы ей сейчас было так же хорошо, как мне.

– И я на это надеюсь, – сказал Тед, нагнулся, открыл духовку и проверил, как там их обед. – И я надеюсь.

Коронное блюдо Теда было потрясенц с консервированной фасолью именно того сорта, который нравился Бобби, и сосиски со специями – не из супермаркета, а из мясной лавки, чуть не доходя городской площади (Бобби решил, что Тед купил их, пока был в своем «камуфляже»). И все это под хреном, от которого во рту пощипывало, а потом лицо словно начинало гореть. Тед съел две порции, а Бобби – три, запивая их стаканами виноградного «Кулэйда».

Во время обеда Тед один раз провалился и сначала сказал, что чувствует «их» обратной стороной глаз, а потом перешел не то на иностранный язык, не то на полную чушь, но длилось это недолго и ничуть не отбило аппетита у Бобби. Провалы были свойством Теда, только и всего – ну, как его шаркающая походка и никотиновое пятно между указательным и средним пальцами правой руки.

Убирали они со стола вместе. Тед спрятал остатки фасоли в холодильник и вымыл посуду, а Бобби вытирал и убирал ее, потому что знал, где чему место.

– Хочешь поехать со мной завтра в Бриджпорт? – спросил Тед, пока они работали. – Сможем пойти в кино на утренний сеанс, а потом мне надо будет заняться одним делом.

– Еще как! – сказал Бобби. – А что вы хотите посмотреть?

– Готов выслушать любое предложение, но я подумывал о «Деревне проклятых». Английский фильм, снят по очень хорошему научно-фантастическому роману Джона Уиндхэма. Подойдет?

Бобби даже захлебнулся от волнения и не мог вымолвить ни слова. Он видел рекламу «Деревни проклятых» в газете – жутковатые ребята со светящимися глазами, – но никакие думал, что ему удастся увидеть фильм. В «Харвиче» на площади или в «Эшеровском Ампире» на утренних сеансах такого ни за что не покажут. Крутят ленты с лупоглазыми жуками-чудовищами, вестерны или военные фильмы про Оди Мэрфи. И хотя мама обычно брала его с собой, когда ходила на вечерние сеансы, но научной фантастики она не любила (Лиз нравились меланхоличные любовные истории, вроде «Тьмы на верхней лестничной площадке»). Да и кинотеатры в Бриджпорте были совсем другие, чем старый-престарый «Харвич» или чересчур деловой «Ампир» с простым, ничем не украшенным фойе. Кинотеатры в Бриджпорте были, словно волшебные замки – огромные экранища (между сеансами их закрывали мили и мили бархатных занавесов), потолки, на которых мигали лампочки в галактическом изобилии, сияющие электрические бра… и ДВА балкона.

– Бобби?

– Само собой! – ответил он наконец и подумал, что ночью, наверное, спать не будет. – Мне очень хочется. Но разве вы не боитесь… ну, вы знаете…

– Мы поедем не на автобусе, а на такси. И я закажу по телефону другое такси, когда мы решим вернуться домой. Все будет отлично. И я думаю, что они удаляются. Я уже не ощущаю их так четко.

Однако при этих словах Тед отвел глаза, и Бобби показалось, что он похож на человека, который рассказывает себе историю, а сам не верит ей.

Если он проваливается чаще и за этим что-то кроется, подумал Бобби, так у него есть все причины быть похожим на такого человека.

«Прекрати! Низкие люди не существуют, они настоящие не более, чем Флэш Гордон и Дейл Арден. Ну а то, что он поручил тебе высматривать, это же… ну… пустяки… Запомни, Бобби-бой: самые обыкновенные пустяки!»

Покончив с уборкой, они сели смотреть «Мустанга» с Тайем Хардиным. Не лучший из так называемых вестернов для взрослых (самые лучшие – «Шайенн» и «Бродяга»), но и неплохой. На середине Бобби довольно громко пукнул (коронное блюдо Теда начало действовать). Он покосился исподтишка на Теда – не задрал ли он носа и не гримасничает ли? Ничего подобного, глаз от экрана не отводит.

Когда пошла реклама (какая-то актриса расхваливала холодильник), Тед спросил, не выпьет ли Бобби стакан шипучки. Бобби сказал, что выпьет.

– А я, пожалуй, выпью «алка-сельтерс» от изжоги. Я видел бутылочки в ванной, Бобби. Возможно, я чуточку переел.

Когда Тед встал, он продолжительно и звучно пукнул, будто где-то заиграл тромбон. Бобби прижал ладони ко рту и захихикал. Тед виновато ему улыбнулся и вышел. От смеха Бобби опять запукал – очень звучная получилась очередь, а когда Тед вернулся со стаканом брызжущей «алка-сельтерс» в одной руке и пенящимся стаканом рутбира в другой, Бобби хохотал уже так, что по щекам у него потекли слезы и повисли на краю подбородка, точно дождевые капли.

– Должно помочь, – сказал Тед, а когда он нагнулся, чтобы отдать Бобби шипучку, из-за его спины донеслось громкое гоготание. – У меня из задницы гусь вылетел, – сообщил он серьезно, и Бобби так заржал, что не усидел в кресле, а сполз с него и скорчился на полу, будто человек без костей.

– Я сейчас вернусь, – сказал ему Тед. – Нам нужно еще кое-что.

Дверь из квартиры в вестибюль он оставил открытой, и Бобби слышал, как он поднимается по лестнице. К тому моменту, когда Тед достиг третьего этажа, Бобби сумел забраться назад в кресло. Наверное, еще никогда в жизни он так сильно не смеялся. Он отпил рутбира и снова пукнул.

– Гусь только что вылетел… вылетел из… – Но докончить ему не удалось. Он прижался к спинке кресла и взвыл, мотая головой из стороны в сторону.

Скрип ступенек предупредил, что Тед возвращается. Он вошел в квартиру, зажимая под мышкой вентилятор со шнуром, аккуратно обмотанным у основания.

– Твоя мама была права насчет него, – сказал он, а когда нагнулся вставить вилку в штепсель, из его задницы вылетел еще один гусь.

– Так ведь она же обычно всегда права, – сказал Бобби, и это рассмешило их обоих. Они сидели в гостиной, а вентилятор поворачивался из стороны в сторону, перегоняя с места на место все более благоуханный воздух. Бобби подумал, что у него голова треснет, если он не перестанет смеяться.

Когда «Мустанг» кончился (к этому времени Бобби утратил всякое понятие о том, что происходило на экране), он помог Теду разложить диван. Кровать, которая пряталась внутри, не выглядела такой уж удобной, но Лиз застелила ее запасными простынями и одеялом, и Тед сказал, что все прекрасно. Бобби почистил зубы, потом выглянул из двери своей комнаты. Тед сидел на краю диван-кровати и смотрел последние известия.

Тед оглянулся на него, и Бобби почудилось, что Тед сейчас же встанет, пройдет через комнату, потискает его или даже поцелует. Но он только по-смешному отсалютовал ему.

– Сладких снов, Бобби.

– Спасибо.

Бобби закрыл дверь спальни, влез под одеяло и раскинул пятки по углам матраса. Глядя в темноту, он вдруг вспомнил то утро, когда Тед взял его за плечи, а потом переплел узловатые старые пальцы у него на лопатках. Их лица тогда совсем сблизились – почти как у него с Кэрол на Колесе Обозрения перед тем, как они поцеловались. День, когда он заспорил с мамой, день, когда узнал про деньги в каталоге. И день, когда он выиграл девяносто центов у мистера Маккуона. «Пойди купи себе мартини», – сказал тогда мистер Маккуон.

Может, дело в Теде? Может, его стукнуло, потому что Тед прикоснулся к нему?

– Угу, – прошептал Бобби в темноте. – Угу, так, наверное, и было.

А что, если он еще раз коснется его вот так?

Бобби все еще обмозговывал эту мысль, когда его настиг сон.

* * *

Ему снились люди, которые гонялись за его мамой по джунглям, – Джек и Хрюша, малышня и Дон Бидермен, Кушман и Дин. На его маме было ее новое платье – «платья от Люси», черное, с тонкими бретельками, только ветки и колючки его порвали. Ее чулки висели клочьями. Казалось, будто с ее ног свисают полоски мертвой кожи. Глаза у нее были двумя дырами, мерцающими ужасом. Мальчики, гонящиеся за ней, были голые, на Бидермене и двух других были их костюмы. Лица всех были размалеваны чередующимися белыми и красными полосами, все размахивали копьями и вопили: «Свинью – бей! Глотку – режь! Выпусти – кровь! Свинью – прикончи!»

Он проснулся в серости рассвета, весь дрожа, и встал, чтобы сходить в ванную. А когда вернулся, уже толком не помнил, что ему приснилось. Он проспал еще два часа и проснулся навстречу аппетитному запаху яичницы с грудинкой. В его комнату струились косые солнечные лучи, а Тед стряпал завтрак.

«Деревня проклятых» оказалась последним и самым лучшим фильмом детства Бобби Гарфилда. Она была первым и самым лучшим фильмом того, что пришло после детства: темного периода, когда он часто был скверным и все время – сбитым с толку, был Бобби Гарфилдом, которого, как ему чудилось, он по-настоящему не знал. У полицейского, который арестовал его в первый раз, волосы были белокурые, и, когда полицейский выводил его из «семейного магазина», куда Бобби залез (тогда он и его мать жили в пригороде, к северу от Бостона), Бобби вспомнились эти белокурые ребята в «Деревне проклятых». Будто кто-то из них вырос и стал полицейским.