Текст книги "Сердца в Атлантиде"

– Будет побаливать неделю или около того, – предупредил ее Тед. – И по меньшей мере полмесяца не поднимай этой рукой ничего тяжелого и ничего ею не бросай. А не то головка может снова выскочить из ямки.

– Я поберегусь. – Теперь Кэрол не боялась смотреть на свое плечо и продолжала осторожно прикасаться к синяку кончиками пальцев.

– Сколько боли ты поймала? – спросил у нее Тед, и, хотя лицо Теда сохраняло серьезное выражение, Бобби почудилась в его голосе легкая улыбка.

– Почти всю, – сказала она. – Больно почти совсем не было.

Однако, не успев договорить, она привалилась к спинке кресла. Глаза у нее были открыты, но смотрели в никуда. Кэрол второй раз потеряла сознание.

Тед велел Бобби намочить полотенце и принести ему.

– В холодной воде, – добавил он. – Выжми, но не очень сильно.

Бобби вбежал в ванную, схватил личное полотенце с полки над ванной и намочил его в холодной воде. Нижняя половина окна там была из матового стекла, но если бы он поглядел через верхнее прозрачное стекло, то увидел бы, как к дому подъехало такси с его матерью. Но Бобби не поглядел, он старательно выполнял поручение. Не вспомнил он и о кольце с зеленым брелоком, хотя оно лежало на полке прямо перед его глазами.

Когда Бобби вернулся в гостиную, Тед опять сидел в кресле с высокой спинкой, держа Кэрол на коленях. Бобби заметил, какими загорелыми уже были ее руки по сравнению с остальной кожей, которая была чисто и ровно белой (кроме лиловых синяков). «У нее на руках словно надеты нейлоновые чулки», – подумал он, и ему стало немножко смешно. Глаза у нее начали проясняться и следили за движениями Бобби, когда он пошел к ней. Но все равно Кэрол выглядела не очень чтобы – волосы спутаны, лицо все в поту, а между ноздрями и в уголке рта подсыхали ниточки крови.

Тед взял полотенце и начал вытирать ей щеки и лоб. Бобби встал на колени у ручки кресла. Кэрол чуть-чуть выпрямилась, благодарно подставляя лицо прохладной влажности. Тед стер кровь у нее под носом, потом положил полотенце на угловой столик. Он откинул слипшиеся волосы Кэрол с ее лба. Когда пара прядей снова упала ей на лоб, он занес руку, чтобы снова их откинуть.

Но прежде входная дверь громко хлопнула. По вестибюлю простучали шаги. Ладонь на мокром лбу Кэрол замерла. Глаза Бобби встретились с глазами Теда, и они обменялись одной мыслью: мощная телепатия, состоявшая из единого слова: «ОНИ».

– НЕТ, – сказала Кэрол, – НЕ они, Бобби. Это твоя ма…

Дверь в квартиру открылась, и в ней возникла Лиз. С ключами в одной руке и шляпкой (той, что с вуалеткой) в другой. Позади нее по ту сторону вестибюля дверь в жаркий мир снаружи была открыта. Бок о бок на крыльце, на коврике с «Добро пожаловать» стояли два ее чемодана, там, куда их донес таксист.

– Бобби, сколько раз я тебе повторяла, чтобы ты запирал эту чертову…

Тут она умолкла. Потом годы и годы Бобби вновь и вновь проигрывал этот момент, видел все больше и больше того, что увидела его мать, когда вернулась из своей катастрофической поездки в Провиденс: ее сын на коленях у кресла, в котором старик, который ей никогда не нравился и не внушал доверия, сидит с девочкой на коленях. У девочки ошеломленный вид. Ее волосы слиплись от пота. Блузка с нее сорвана – лоскутья валяются на полу – и, хотя ее собственные глаза сильно заплыли, Лиз, конечно заметила синяки Кэрол – один на плече, один на ребрах, один на животе.

И Кэрол, и Бобби, и Тед Бротиген увидели Лиз с той же поразительной вневременной четкостью: два подбитых глаза (собственно говоря, правый глаз был лишь злым блеском в посиневшей припухлости), вздувшаяся, лопнувшая в двух местах нижняя губа, все еще в присохшей крови, будто в мерзкой засохшей помаде, сдвинутый на сторону нос, крюком нависший надо ртом, будто нос ведьмы из комикса.

Тишина, мгновение осознающей тишины в середине жаркого летнего дня. Где-то раздался выхлоп. Где-то закричал мальчик: «Да ну же, ребята!» А сзади, с Колония-стрит, доносился звук, который для Бобби особенно сильно ассоциировался с его детством вообще и этим четвергом в частности: Баузер миссис О’Хары лаял, все дальше вторгаясь в двадцатый век, «руф-руф-руф».

«Джек ее сцапал, – подумал Бобби. – Джек Меридью и его дружки нимроды».

– Ох ты! Что случилось? – спросил он ее, нарушив тишину. Он не хотел узнать, он должен был узнать. Он подбежал к ней, уже почти плача от страха – но и от горя: ее лицо, ее замученное лицо! Она была совсем не похожа на его маму. Она была похожа на старуху, которой место не на тенистой Броуд-стрит, а «там, внизу», где люди пьют вино из бутылок в бумажных пакетах и не имеют фамилий. – Что он сделал? Что этот подонок сделал с тобой?

Она не обратила на него никакого внимания, словно даже не услышала. Однако схватила его и так вцепилась в его плечи, что ее пальцы больно вонзились в его кожу. Подержала его и отстранила, не взглянув.

– Отпусти ее, грязный старикашка, – сказала она тихим ржавым голосом. – Сейчас же отпусти!

– Миссис Гарфилд, пожалуйста, поймите, – сказал Тед, снимая Кэрол с колен, – даже и теперь он бережно не прикасался к ее поврежденному плечу. Он встал, расправив брючины, аккуратный машинальный жест, в котором был весь Тед. – Видите ли, ее избили. Бобби нашел ее…

– Извращенец! – взвизгнула Лиз. Справа от нее был столик с вазой. Она ухватила вазу и швырнула в него. Тед наклонился, но недостаточно; ваза низом задела его макушку, подпрыгнула, будто камешек, пущенный скакать по поверхности воды, ударилась об стену и разлетелась черепками.

Кэрол вскрикнула.

– Мам! Нет! – завопил Бобби. – Он ничего плохого не делал. Он ничего плохого не делал!

Лиз словно не услышала.

– Как ты смел ее лапать? Тын моего сына лапал? Так? Так? Тебе не важно, на какой они лад, лишь бы они были детьми!!!

Тед шагнул к ней. Пустые петли его подтяжек болтались вдоль его ног. Бобби увидел розочки крови в редких волосах на его макушке, где ваза оставила свой след.

– Миссис Гарфилд, уверяю вас…

– Уверяй вот это, грязный извращенец!!! – На столике, кроме вазы, не было ничего, а потому она ухватила столик и швырнула. Столик ударил Теда в грудь, заставил его попятиться. Он бы упал на пол, если бы не кресло с высокой спинкой. Тед рухнул в него, глядя на нее широко открытыми непонимающими глазами. Губы у него тряслись.

– Он тебе помогал? – спросила Лиз. Лицо у нее стало смертельно бледным. Синяки выделялись на нем, как родимые пятна. – Ты научил моего сына помогать тебе?!!

– Мам, он ничего плохого ей не делал! – завопил Бобби и обхватил ее поперек живота. – Он ничего плохого ей не делал, он…

Она схватила его, как вазу, как столик, и позже он подумал, что в ней было столько же силы, как в нем, когда он нес Кэрол из парка вверх по склону. Она швырнула его через комнату. Бобби ударился об стену. Голова его откинулась, затылок стукнулся о настенные часы, они упали на пол и остановились навсегда. Перед глазами поплыли черные точки, заставив его коротко и невнятно подумать

(готовятся к захвату, раз на объявлениях теперь его фамилия)

о низких людях. Потом соскользнул на пол, попытался устоять на ногах, но колени подогнулись.

Лиз посмотрела на него, словно бы без особого интереса, потом перевела взгляд на Теда, который сидел в кресле с высокой спинкой, а столик лежал у него на коленях, и ножки почти втыкались ему в лицо. Теперь кровь капала и из одной щеки, а волосы из седых стали ржаво-красными. Он попытался заговорить, но из его груди вырвался сухой корежащий кашель старого курильщика.

– Грязный старикашка! Грязный, грязный старикашка! Да за два цента я бы сдернула с тебя штаны и с корнем вырвала бы твою грязную штуковину!

Она обернулась и еще раз посмотрела на своего скорчившегося сына, и выражение, которое Бобби уловил в том ее глазу, который вообще был виден, – презрение, обвинение – заставило его заплакать еще сильнее. Она не сказала: «И ты тоже!», но он прочел это у нее в глазу. Потом она опять накинулась на Теда.

– Знаешь что? Ты сейчас отправишься в тюрьму! – Она ткнула в него пальцем, и даже сквозь слезы Бобби увидел, что с него исчез ноготь, который был на месте, когда она уехала в «мерсе» мистера Бидермена, – остался только кровавый рубец. Голос у нее был придушенный, но словно бы начинал звучать громче, когда переваливал через ее распухшую нижнюю губу. – Сейчас я вызову полицию. Если ты хоть что-то соображаешь, так сиди смирно, пока я буду звонить. Просто прикуси язык и сиди смирно. – Голос ее все поднимался, поднимался… Пальцы, исцарапанные, распухшие в суставах, с изуродованными ногтями, сжались в кулаки, которыми она погрозила ему. – Если попробуешь сбежать, я тебя догоню и располосую самым длинным моим кухонным ножом. Вот увидишь! Прямо на улице, чтоб все видели, и начну с той штуковины, которая доставляет вам… вам, мальчикам… столько беспокойства. Так что сиди смирно, Бреттиген. Если хочешь дожить до тюрьмы, не шелохнись!

Телефон был на угловом столике у дивана. Она пошла к нему. Тед продолжал сидеть со столиком на коленях, а из его щеки текла кровь. Бобби скорчился рядом с упавшими часами, теми, которые его мать выиграла за рекламные вкладыши. В окно на ветерке от вентилятора Теда врывался неумолчный вопль Баузера: «Руф-руф-руф».

– Вы не знаете, что тут произошло, миссис Гарфилд. То, что произошло с вами, – ужасно, и я вам глубоко сочувствую… Но это случилось с вами, а не с Кэрол.

– Заткнись! – Она не слушала, даже не смотрела в его сторону.

Кэрол подбежала к Лиз, протянула к ней руки и вдруг замерла. Глаза на ее бледном лице стали совсем огромными, рот раскрылся.

– Они сорвали с вас платье? – Это был полушепот-полустон. Лиз перестала набирать номер и медленно обернулась к ней. – Зачем они сорвали с вас платье?

Лиз словно бы взвесила, как ответить. Очень тщательно.

– Заткнись, – сказала она наконец. – Заткнись и все, ладно?

– Почему они гнались за вами? Кто бил? – голос Кэрол прерывался. – КТО бил?

– Заткнись!!! – Лиз уронила трубку и заткнула уши. Бобби смотрел на нее с возрастающим ужасом.

Кэрол обернулась к нему. По ее щекам снова катились слезы. В ее глазах было понимание – да, понимание. Того рода, решил Бобби, которое пришло к нему, когда мистер Маккуон старался его обжулить.

– Они погнались за ней, – сказала Кэрол. – Она попыталась уйти, а они погнались за ней и заставили вернуться.

Бобби уже знал. Они гнались за ней по коридору отеля. Он видел это. Не помнил где, но видел!

– Пусть они перестанут! Пусть я перестану это видеть! – закричала Кэрол. – Она отбивается, но вырваться не может! Она отбивается, но не может вырваться!

Тед сбросил столик на пол и с трудом поднялся на ноги. Его глаза горели.

– Обними ее, Кэрол! Обними изо всех сил! И тогда это кончится!

Кэрол обхватила здоровой рукой мать Бобби. Лиз, шатаясь, попятилась и чуть не упала – ее туфля зацепилась за ножку дивана. Она устояла, но трубка скатилась на пол возле кроссовки на вытянутой ноге Бобби. Из нее доносилось сердитое жужжание.

На мгновение все застыло в этом положении, будто они играли в «статуи» и водящий закричал: «Замри!» Первой сделала движение Кэрол, отдернув руку от Лиз Гарфилд и отступив. Слипшиеся пряди волос падали ей на глаза. Тед подошел к ней и хотел положить руку ей на плечо.

– Не прикасайся к ней! – сказала Лиз, но машинально, бессильно. Что бы ни вспыхнуло в ней при виде девочки на коленях у Теда Бротигена, теперь поугасло, во всяком случае, пока. Вид у нее был совсем измученный.

Тем не менее Тед опустил руку.

– Вы правы, – сказал он.

Лиз сделала глубокий вдох, задержала воздух, потом выдохнула. Она посмотрела на Бобби, отвела глаза. Кэрол рассказала маме Бобби о том, как большие ребята схватили ее в парке и как сначала все было вроде как одна из их шуток. А потом Гарри начал бить ее по-настоящему, а другие двое держали. Щелчок у нее в плече напугал их, и они убежали. Она рассказала Лиз, как Бобби нашел ее через пять минут – а может, через десять: боль была такая сильная, что она не знает, сколько минут прошло – и принес ее сюда. И как Тед вправил ей плечо, но сначала дал ей пояс Бобби ловить боль. Она нагнулась, подобрала пояс с пола и показала Лиз проколы, оставленные ее зубами. Показала с гордостью и смущением.

– Всю я не поймала. Но очень много.

Лиз бегло взглянула на пояс и обернулась к Теду.

– А зачем вы разорвали ее блузку, шеф?

– Он не разрывал! – крикнул Бобби, внезапно обозлившись на нее. – Он разрезал ее, чтобы осмотреть плечо и вправить его, и не сделать ей больно лишний раз. Так я же принес ему ножницы сам! Почему ты такая глупая, мам, почему не понимаешь…

Лиз размахнулась, не оборачиваясь, захватив Бобби врасплох. Тыльная сторона ее ладони впечаталась в его лицо сбоку – указательный палец даже ткнул его в глаз, и голову ему пронзила острая боль. Его слезы разом высохли, словно в качавшем их насосе произошло короткое замыкание.

– Не смей называть меня глупой, Бобби-бой, – сказала она.

Кэрол со страхом смотрела на крючконосую ведьму, которая вернулась на такси в одежде миссис Гарфилд. Миссис Гарфилд, которая убегала и дралась, когда уже не могла больше бежать. И в конце концов они сделали с ней то, что хотели.

– Не надо бить Бобби, – сказала Кэрол. – Он не такой, как они.

– Он что – твой мальчик? – Лиз засмеялась. – Верно? Ну, ты молодчина! Но я открою тебе один секрет, детка, – он точно такой же, как его папочка и все они остальные. Пойдем в ванную. Я тебя умою и подберу, что тебе надеть. Черт, ну и вид!

Кэрол еще секунду смотрела на нее, потом повернулась и пошла в ванную. Ее голая спина выглядела узенькой и беззащитной. И белой. Такой белой по контрасту с загорелыми руками!

– Кэрол! – окликнул ее Тед. – Теперь лучше?

Бобби решил, что спросил он ее не о плече. На этот раз.

– Да, – ответила она, не оборачиваясь. – Но я все еще слышу ее где-то далеко. Она кричит.

– Кто кричит? – спросила Лиз. Кэрол ей не ответила. Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Лиз секунд пять смотрела на дверь, словно выжидая, не выскочит ли из нее Кэрол, а потом обернулась к Теду. – Кто кричит?

Тед только настороженно посмотрел на нее, будто ожидая нового нападения в любой момент.

Лиз начала улыбаться. Бобби знал эту улыбку, ее «я вот-вот выйду из себя» улыбку. Неужели ей еще осталось из чего выйти? Из-за подбитых глаз, сломанного носа и разбитой губы эта улыбка сделала ее лицо совсем жутким – лицо не его матери, а какой-то чокнутой.

– Вы ну прямо добрый самаритянин, а? И сколько раз вы ее пощупали, пока вправляли ей плечо? Подержаться, конечно, особо не за что, но, спорю, вы ничего не пропустили, верно? Удобного случая не упустите, так? Давайте-давайте, признавайтесь мамочке!

Бобби смотрел на нее с возрастающим отчаянием. Кэрол же рассказала ей все – всю правду, но это ничего не изменило. Ничего! Черт!

– В этой комнате есть опасный взрослый, – сказал Тед. – Но это не я.

Она посмотрела на него, сначала не понимая, потом не веря своим ушам, потом с яростью.

– Да как ты смеешь! Как ты смеешь!

– Он же ничего не сделал! – закричал Бобби. – Ты что, не слышала, что говорила Кэрол? Ты что…

– Заткни пасть, – сказала она, не глядя на него. Глядела она только на Теда. – Полиция, по-моему, очень тобой заинтересуется. Дон позвонил в Хартфорд в пятницу, прежде чем… ну, прежде. Я его попросила. У него там друзья. Ты никогда не занимался бухгалтерией в штате Коннектикут, не служил в управлении контролера, ни где еще. В тюрьме сидел, верно?

– В определенном смысле – пожалуй, – сказал Тед. Он, казалось, немного успокоился, хотя по его щеке все еще сползала кровь. Он достал сигареты из кармана рубашки, посмотрел на них и снова положил в карман. – Но не в такой, о какой вы думаете.

«И не в этом мире», – подумал Бобби.

– За что бы? – спросила она. – За ублажение маленьких девочек по первому разряду?

– У меня есть нечто ценное, – сказал Тед, поднял руку и постучал пальцем по виску. На подушечке пальца отпечаталась кровь. – И есть другие, как я. И есть люди, чья работа – ловить нас, удерживать и использовать для… ну, использовать нас, ограничимся этим. Я и еще двое спаслись. Один был пойман, один убит. Только я остаюсь на свободе. То есть если… – он посмотрел по сторонам, – это можно назвать свободой.

– Ты чокнутый. Чокнутый старик Бреттиген. Свихнутый дальше некуда. Я звоню в полицию, и пусть они решают, отправить тебя в тюрьму, откуда ты смылся. Или в сумасшедший дом. – Она нагнулась за телефонной трубкой.

– Нет, мам! – сказал Бобби и протянул к ней руку. – Не…

– Бобби! Нет! – резко сказал Тед.

Бобби попятился, посмотрел сначала на маму, которая уже поставила телефонный аппарат как следует, потом на Теда.

– Не в этом ее состоянии, – сказал Тед. – В этом ее состоянии она может только кусаться.

Лиз Гарфилд одарила Теда сияющей, почти невыразимой улыбкой – «Ничего не выйдет, сукин ты сын» – и сняла трубку с рычага.

– Что происходит? – крикнула Кэрол из ванной. – Можно мне выйти?

– Пока еще нет, деточка, – ответил Тед. – Чуть попозже.

Лиз проверила телефон, осталась довольна и начала набирать номер.

– Мы узнаем, кто ты такой, – сказала она странным уверенным тоном. – Наверняка это будет интересно. И что ты натворил. Это может быть даже еще интереснее.

– Если вы вызовете полицию, они заодно узнают, кто вы такая и что натворили вы, – сказал Тед.

Она перестала набирать номер и посмотрела на него. Это был хитрый косой взгляд – Бобби увидел его впервые.

– О чем ты говоришь, а?

– О глупой женщине, которая могла бы сделать выбор лучше. О глупой женщине, которая достаточно нагляделась на своего начальника, чтобы быть осмотрительнее, которая достаточно часто слышала его разговоры с приятелями, чтобы быть осмотрительнее, чтобы знать, что их «семинары» практически исчерпываются пьянками и сексуальным разгулом. Да плюс немножко марихуаны. О глупой женщине, которая позволила своей алчности взять верх над здравым смыслом…

– Да что ты знаешь о том, как жить одной? – воскликнула она. – Мне надо растить сына! – Она поглядела на Бобби так, словно в первый раз за порядочный срок вспомнила про сына, которого должна была растить.

– Сколько ему следует, по-вашему, услышать?

– Ничего ты не знаешь! Откуда бы?

– Я знаю ВСЕ. Вопрос в том, сколько, по-вашему, следует услышать Бобби? А сколько вашим соседям? Если явится полиция и заберет меня, она узнает все, что знаю я, обещаю вам. – Он помолчал. Зрачки его не расширились, но глаза как будто стали больше. – Я знаю ВСЕ. Поверьте мне на слово, если не хотите убедиться на деле.

– Зачем вам надо причинить мне такой вред?

– Если у меня будет выбор, я не стану этого делать. Вам уже причинили много вреда – и вы сами, а не только другие. Позвольте мне уехать, больше я ни о чем не прошу. Я все равно собрался уехать. Так не мешайте мне. Я ведь только хотел помочь.

– О да! – сказала она и засмеялась. – Помочь! Когда она сидела на тебе практически нагишом. Помочь!

– Я бы и вам помог, если бы я…

– Еще бы! И я знаю как! – Она снова засмеялась.

Бобби открыл было рот, но увидел в глазах Теда предостережение. За дверью ванной вода теперь стекала в раковину. Лиз опустила голову, прикидывая. Потом подняла ее.

– Ну ладно, – сказала она. – Вот что я сделаю. Я помогу подружке Бобби привести себя в порядок. Дам от боли аспирин. Подберу ей что-нибудь надеть, чтобы она могла дойти до дома. И задам ей несколько вопросов. Если ответы будут нормальными, ты можешь убираться. Чище в доме будет.

– Мам…

Лиз подняла руку, будто регулировщик на перекрестке, приказывая ему замолчать. Она ела глазами Теда, а он смотрел на нее.

– Я проведу ее до дома, подожду, чтобы она вошла в дверь. Что она решит рассказать матери – их дело. А от меня требуется присмотреть, чтобы она благополучно вернулась домой. После этого я пойду в парк и немножко посижу в тенечке. У меня была тяжелая ночь, вчерашняя ночь. – Она втянула воздух и испустила шелестящий горестный вздох. – Очень тяжелая. Так, значит, я пойду в парк посидеть в тенечке и подумать, что мне делать дальше. Как мне уберечь его и себя от жизни в ночлежках. Если я, миленький, когда вернусь из парка, застану тебя тут, то вызову полицию… и лучше не проверяй мои слова на деле. Говори, что хочешь. Никто и слушать не станет, если я скажу, что вернулась домой на несколько часов раньше, чем ты ждал, и застала тебя, когда ты засовывал лапу в шортики одиннадцатилетней девочки.

Бобби уставился на мать в безмолвном потрясении. Она не увидела этого взгляда, она все еще смотрела на Теда, ни на миг не отводя от него заплывшие глаза.

– Если же я вернусь, а тут и духа твоего не будет, то мне не придется никуда звонить или что-нибудь говорить. Tout fini[23]23
  Все кончено (фр.).


[Закрыть].

«Я поеду с тобой, – думал Бобби на Теда. – Я не боюсь низких людей. Лучше пусть тысяча низких людей в желтых плащах ищет меня – да хоть миллион, – чем и дальше жить с ней. Я ее ненавижу!»

– Ну? – спросила Лиз.

– Договорились. Я уйду через час. А вероятно, и раньше.

– Нет! – закричал Бобби. Когда он проснулся утром, то смирился с отъездом Теда – ему было грустно, но он смирился. А теперь снова вернулась вся боль. И даже сильнее, чем раньше. – Нет!

– Помолчи, – сказала его мать, все еще не глядя на него.

– Это единственный выход, Бобби. Ты же знаешь. – Тед посмотрел на Лиз снизу вверх. – Позаботьтесь о Кэрол. Я поговорю с Бобби.

– Вы не в том положении, чтобы распоряжаться, – сказала Лиз, но пошла в ванную, и Бобби заметил, что она прихрамывает. У одной ее туфли был отломан каблук, но он решил, что хромает она не только из-за этого. Она постучала в дверь ванной и, не дожидаясь ответа, проскользнула туда.

Бобби кинулся через комнату, но когда он вскинул руки, чтобы обнять Теда, старик их перехватил, коротко пожал, потом прижал их к груди Бобби и только тогда отпустил.

– Возьмите меня с собой, – исступленно потребовал Бобби. – Я помогу вам высматривать их. Две пары глаз лучше, чем одна. Возьмите меня с собой!

– Этого нельзя, но ты можешь дойти со мной до кухни, Бобби. Ведь не только Кэрол нужно привести себя в порядок.

Тед встал с кресла и пошатнулся. Бобби протянул руку, чтобы поддержать его, однако Тед снова отвел ее, ласково, но решительно. Бобби стало больно. Меньше, чем когда мама не помогла ему встать (даже не посмотрела на него!) после того, как швырнула об стену. Но все равно очень больно.

Он прошел с Тедом на кухню, не прикасаясь к нему, но держась очень близко, чтобы поддержать его, если он упадет. Но Тед не упал. Он посмотрел на свое мутное отражение в стекле окна над мойкой, вздохнул и открыл кран. Намочил посудное полотенце и начал стирать кровь со щеки, иногда поглядывая на свое отражение – как продвигается дело.

– Твоя мать нуждается в тебе теперь, как никогда раньше, – сказал он. – Ей необходим кто-то, кому она может доверять.

– Мне она не доверяет. По-моему, я ей вообще не нравлюсь.

Губы Теда сжались, и Бобби понял, что наткнулся на правду, которую Тед видел в сознании его матери. Бобби знал, что не нравится ей, он знал это, так почему к горлу опять подступили слезы?

Тед потянулся к нему, словно бы спохватился, и опять заработал полотенцем.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Предположим, ты ей не нравишься. Но если это и правда, то не потому, что ты сделал что-то не так. А просто потому, что ты – это ты.

– Мальчишка, – сказал Бобби с горечью. – Поганый мальчишка!

– И сын своего отца, не забывай этого. Но, Бобби… нравишься ты ей или нет, она тебя любит. Я понимаю, что это смахивает на поздравительную открытку, но это правда. Она любит тебя и нуждается в тебе. Ты – то, что у нее есть. Сейчас она очень пострадала…

– Сама виновата, что пострадала! – не выдержал он. – Она ведь знала, что что-то не так! Вы же сами сказали. Знала за недели, за МЕСЯЦЫ! Но не ушла с этой работы! Знала и все равно поехала с ними в Провиденс! Все равно поехала с ними!

– Укротитель львов тоже знает, но все равно входит в клетку. Потому, что ему за это платят.

– У нее есть деньги! – выкрикнул Бобби.

– Видимо, их недостаточно.

– Ей их никогда не будет достаточно, – сказал Бобби и, едва договорив, понял, что так оно и есть.

– Она тебя любит.

– А мне все равно. Я ее не люблю.

– Нет, любишь. И будешь любить. Так надо. Это ка.

– Ка? Какое еще ка?

– Судьба. – Тед почти совсем очистил волосы от крови. Он завернул кран и еще раз поглядел на свое призрачное отражение в окне. За окном лежало лето – более юное, чем когда-либо вновь станет Тед Бротиген. Более юное, чем когда-либо вновь станет Бобби, если на то пошло. – Ка – это судьба. Ты меня любишь, Бобби?

– Вы же знаете, что да, – ответил Бобби, вновь начиная плакать. Последнее время он вроде бы только и делал, что плакал. У него даже глаза ныли. – Очень-очень.

– Тогда попытайся быть другом для своей матери. Ради меня, если не ради себя самого. Останься с ней. Помоги ей залечить эту ее боль. А я время от времени буду присылать тебе открытки.

Они возвращались в гостиную. Бобби стало чуть полегче, но ему хотелось, чтобы Тед обнял его за плечи. Он хотел этого больше всего на свете.

Дверь ванной открылась. Первой вышла Кэрол, глядя вниз на свои ноги с непривычной стеснительностью. Ее волосы были смочены, зачесаны назад и стянуты резинкой в «конский хвост». На ней была старая блузка его матери, такая большая, что доставала ей почти до коленок, будто платье. Ее красных тортиков не было видно вовсе.

– Выйди на крыльцо и подожди, – сказала Лиз.

– Хорошо.

– Ты ведь без меня домой не пойдешь, правда?

– Да, – сказала Кэрол, и ее опущенное лицо приняло испуганное выражение.

– Очень хорошо. Встань рядом с моими чемоданами.

Кэрол пошла было в вестибюль, потом повернулась.

– Спасибо, Тед, что вы вылечили мне руку. Надеюсь, что у вас не будет из-за этого неприятностей. Я не хотела…

– Иди на чертово крыльцо! – рявкнула Лиз.

– …чтобы у кого-нибудь были из-за меня неприятности, – докончила Кэрол тоненьким голоском, почти шепотом мышки из мультфильма. Потом она вышла в вестибюль. Она совсем утопала в блузке Лиз – в какой-нибудь другой день на нее было бы смешно смотреть. Лиз повернулась к Бобби, и когда он посмотрел на нее вблизи, у него упало сердце. Ее ярость снова пылала. Лицо между синяками и шею залила багровая краска.

«Ох, черт, что еще?» – подумал он. Она подняла руку с зеленым брелоком на кольце для ключей, и он понял.

– Я… ну… – Но он не находил, что сказать, – ни уклониться, ни прямо солгать, ни даже признаться. Внезапно Бобби охватила жуткая усталость. Ему хотелось только одного: прокрасться к себе в спальню, спрятаться под одеялом и заснуть.

– Я ему подарил, – мягко сказал Тед. – Вчера.

– Ты возил моего сына в Бриджпорт? К букмекеру? В покерный притон?

«На брелоке ничего про букмекера нет, – подумал Бобби. – И про покер тоже ничего… потому что это запрещено законом. Она знает, чем там занимаются, потому что мой отец бывал там. А как отец, так и сын. Есть такая поговорка: как отец, так и сын».

– Я возил его в кино, – сказал Тед. – На «Деревню проклятых» в «Критерионе». А пока он смотрел картину, я сходил в «Угловую Лузу» по одному делу.

– По какому делу?

– Я сделал ставку на исход боксерского матча.

На миг сердце Бобби упало еще ниже, и он подумал: «Что с тобой? Почему ты не соврал? Если бы ты знал, как она относится ко всякому такому…»

Но Тед же знал! Конечно, знал.

– Ставка на бокс. – Она кивнула. – Так-так. Ты оставил моего сына одного в бриджпортском кино, чтобы пойти поставить на бокс. – Она захохотала. – Что ж, наверное, я должна тебе сказать «спасибо», а? Ты принес ему такой милый сувенирчик. Если он захочет как-нибудь поставить на бокс сам или продуть свои деньги в покер, как его отец, он будет знать, куда отправиться.

– Я оставил его на два часа в кинотеатре, – сказал Тед. – Вы оставили его со мной. Он словно бы без вреда перенес и то, и другое.

У Лиз на мгновение стал такой вид, будто ей дали пощечину, и даже показалось, что она вот-вот заплачет. Потом ее лицо разгладилось, утратило всякое выражение. Она зажала кольцо с зеленым брелоком в кулаке и сунула его в карман платья. Бобби знал, что больше никогда его не увидит, но ему было все равно. Не хотел он больше видеть этот чертов брелок.

– Бобби, иди к себе в комнату, – сказала она.

– Нет.

– БОББИ, ИДИ К СЕБЕ В КОМНАТУ!

– Нет! Не пойду!

Стоя в солнечном свете на коврике с «Добро пожаловать» рядом с чемоданами Лиз Гарфилд, утопая в старой блузке Лиз Гарфилд, Кэрол заплакала.

– Иди к себе в комнату, Бобби, – негромко сказал Тед. – Я очень рад, что познакомился с тобой и узнал тебя.

– Узнал? – сказала мама Бобби сердитым, намекающим голосом, но Бобби не понял, а Тед не обратил на нее никакого внимания.

– Иди к себе в комнату, – повторил он.

– А с вами все будет хорошо? Вы знаете, о чем я.

– Да. – Тед улыбнулся, поцеловал пальцы и послал Бобби поцелуй. Бобби поймал его и крепко зажал в кулаке. – Со мной все будет прекрасно.

Бобби медленно пошел к двери своей спальни, опустив голову, упершись взглядом в носки своих кроссовок. Он уже почти дошел до нее, как вдруг подумал: «Я не могу! Я не могу вот так позволить ему уйти».

Он подбежал к Теду, обнял его и принялся целовать его лицо – лоб, щеки, губы, тонкие шелковистые веки.

– Тед, я люблю тебя.

Тед сдался и крепко его обнял. Бобби ощущал еле заметный запах его лосьона для бритья и более крепкий аромат сигарет «Честерфилд». Эти запахи еще долго будут жить в его памяти, как и прикосновение широких ладоней Теда, поглаживающих ему спину, подпирающих его затылок.

– Бобби, я тоже тебя люблю, – сказал он.

– Бога ради! – почти взвизгнула Лиз. Бобби повернулся к ней и увидел, как Дон Бидермен заталкивает ее в угол. Где-то включенный на всю мощь проигрыватель изрыгал «Прыжок в час дня» в исполнении оркестра Бенни Гудмена. Мистер Бидермен заносил ладонь, словно для удара. Мистер Бидермен спрашивал ее, не хочет ли она еще, и раз ей нравится, так она получит еще, раз ей так нравится. Бобби почти на вкус ощущал, с каким ужасом она поняла.

– Так ты же не знала. Правда? – сказал он. – То есть не все, не все о том, чего они хотели. Они думали, ты понимаешь, а ты не понимала.

– Немедленно отправляйся к себе в комнату, не то я звоню в полицию и прошу, чтобы они прислали патрульную машину, – сказала его мать. – Я не шучу, Бобби-бой.

– Я знаю, что не шутишь, – сказал Бобби. Он ушел к себе в комнату и закрыл за собой дверь. Сначала он думал, что с ним все в порядке, а потом подумал, что его вытошнит или он потеряет сознание. Или и то, и другое вместе. Он пошел к кровати на подгибающихся дрожащих ногах. Он собирался просто посидеть на ней, но тут же лег наискосок, будто все мышцы вывалились из его живота и спины. Он попытался приподнять ноги, но они не шевельнулись, будто мышцы вывалились из них тоже. Ему вдруг почудилось, как Салл-Джон влезает по лестнице на вышку бассейна, разбегается и ныряет. Если бы он сейчас был с Эс-Джеем! Да где угодно, лишь бы не здесь.