Текст книги "Детки в клетке (сборник)"

Попси выдернул Шеридана из кабины, его когти, разорвав рубашку и пиджак, глубоко вонзились в плечо. Зеленые глаза Попси вдруг налились кровью.

– Мы пришли в торговый центр, потому что мой внук попросил купить ему черепашек ниндзя, – прошипел Попси. Из его рта шел запах тухлого мяса. – Тех самых, что показывали по телевизору. Все дети хотят этих черепашек. Тебе следовало оставить его в покое. Тебе следовало оставить нас в покое.

Шеридана трясло. Он кричал от боли, и его трясло. Он услышал, как Попси ласково спросил мальчика, хочет ли тот пить. Мальчик ответил, что да, хочет, этот плохой человек сильно напугал его и в горле у него совсем пересохло. А в следующее мгновение ноготь большого пальца вспорол шею Шеридана. Прежде чем навсегда погрузиться в темноту, он увидел мальчишку, который сложил ладони лодочкой, точно так же, как детстве, в жаркий летний день он, Шеридан, складывал их, если хотел напиться из стоящей во дворе колонки, и Попси, поглаживающего ребенка по головке с любовью, свойственной только дедушкам.

Центр притяжения

[17]17
  Groms on Von © Перевод. Вебер В.А., 2000


[Закрыть]

В Новой Англии осенью, в ожидании снега, который выпадет только через четыре недели, меж крестовником и золотарником видны проплешины тощей почвы. Водопропускные решетки забиты опавшей листвой, небо серое, стебли кукурузы тянутся длинными рядами, словно солдаты, которые изобрели способ умереть стоя. От тыкв, наваленных у северных стен сараев, пахнет, как изо рта старухи. В это время нет тепла, но нет и холода, только воздух не стоит на месте, теребит голые поля под белесыми небесами, где птицы, выстроившись клином, летят на юг. Ветер поднимает столбы пыли с местных дорог, превращая их в танцующих дервишей, словно расческой приглаживает поля, заглядывает в машины-развалюхи, стоящие во дворах.

Дом Ньюолла у городской дороги номер три стоит над той частью Касл-Рока, которую называют Дуга. Сказать что-то хорошее о доме просто невозможно. Ощущение заброшенности только частично можно объяснить облупленными стенами. Лужайка перед домом кочковатая, заросшая сухой травой, которую скоро изогнет и выбелит утренний морозец. Тонкий дымок поднимается над магазином Брауни, расположенном у подножия холма. Когда-то Дуга играла важную роль в жизни Касл-Рока, но период этот остался в прошлом вместе с Корейской войной. На эстраде по другую сторону дороги от магазина Брауни двое мальчишек катают друг другу игрушечную пожарную машину. С бледными, усталыми лицами, лицами стариков, а не детей. Их руки рассекают воздух, отправляя пожарную машину по выверенному маршруту. Изредка поднимаются, чтобы вытереть бегущие из носа сопли.

В магазине председательствует Харли Маккиссик, полный, краснолицый, а старый Джон Клаттербак и Ленни Патридж сидят у печки, подняв ноги. Пол Корлисс облокотился на прилавок. В магазине стоят запахи далекого прошлого: салями, липкой бумаги от мух, кофе, табака, сладкой темно-коричневой кока-колы, перца, гвоздики и закрепляющего средства для волос «Оделла», которое видом напоминает сперму и превращает волосы в монолит. Засиженный мухами плакат, приглашающий на городской бал 1986 года, соседствует с другим, который сообщает о грядущем появлении Кена Корриво на ярмарке округа Касл, имевшей место быть в 1984 году. Свет и жара десяти прошедших лет отразились на этом плакате, и Кен Корриво, который уже пять лет как не поет и торгует «фордами» в Чамберлейне, заметно поблек и выцвел. В глубине магазина стоит огромный холодильник, прибывший из Нью-Йорка в 1933 году, и в самых дальних углах ощущается запах кофейных зерен.

Старики наблюдают за играющими детьми и негромко переговариваются. Джон Клаттербак, чей внук Энди этой осенью пьет по-черному, говорит о городской свалке. Свалка эта, по его разумению, летом ужасно воняет. Никто с ним не спорит, все так, но тема эта никого не интересует. Лето закончилось, настала осень, а громадная печь, работающая на солярке, дает достаточно тепла. Термометр на прилавке показывает 82°[18]18
  82° по шкале Фаренгейта соответствуют 28° по Цельсию. – Примеч. пер.


[Закрыть]. На лбу Клаттербака, аккурат над левой бровью, красуется здоровенная вмятина, результат автомобильной аварии в далеком 1963 году. Иногда маленькие дети просят разрешения потрогать вмятину. Старый Клат выиграл немало денег у туристов, приезжающих летом отдохнуть в этих местах, на пари, что во вмятине умещается содержимое небольшого стаканчика.

– Полсон, – срывается с губ Харли Маккиссика.

Старый «шевроле» останавливается рядом с колымагой Ленни Патриджа. По борту тянется надпись: «ГЭРИ ПОЛСОН, ПОКУПКА И ПРОДАЖА АНТИКВАРНОЙ МЕБЕЛИ». Под надписью – номер телефона. Гэри Полсон вылезает из кабины, старик в выцветших зеленых брюках. За собой он вытаскивает сучковатую трость, держась за дверцу до тех пор, пока трость не упрется в землю. На трость натянут белый пластмассовый набалдашник с велосипедного руля. На темном дереве он смотрится, как презерватив. Пока Полсон медленно шествует к двери магазина, трость, упираясь в землю, поднимая облачка пыли.

Дети на эстраде смотрят на Полсона, затем, следуя за его взглядом (похоже, со страхом), – на дом Ньюолла, застывший на вершине холма. И вновь начинают возиться с игрушечной пожарной машиной.

Джо Ньюолл приобрел собственность в Касл-Роке в 1904-м и оставался ее владельцем до 1929-го, но состояние нажил в соседнем промышленном городе Гейтс Фоллз. Его отличали щуплая фигура, подвижное злое лицо и желтоватые белки глаз. Участок земли он купил на Дуге (Касл-Рок тогда процветал, спасибо деревообрабатывающему заводу и мебельной фабрике) у Первого национального банка Оксфорда. Банк получил землю от Фила Бадро по распоряжению шерифа округа Никерсона Кэмбелла о переходе заложенной недвижимости в собственность залогодержателя. Фил Бадро, которого соседи любили, но считали дурачком, уехал в Киттери и следующие двенадцать лет чинил мотоциклы и автомобили. А потом отправился во Францию воевать с гансами, выпал из самолета во время разведывательной миссии (так, во всяком случае говорили), и погиб.

Участок Бадро пустовал долгие годы, а Джо Ньюолл в это время снимал дом в Гейтс-Фоллз и старался приумножить свое состояние. Он прославился тем, что держал рабочих в железной узде и сделал прибыльной прядильную фабрику, которая дышала на ладан, когда Джо приобрел ее в 1902 году буквально за гроши. Рабочие прозвали его Джо-Гонитель, потому что он увольнял любого, кто пропускал хотя бы одну смену. Никакие оправдания не принимались.

В 1914 году Джо Ньюолл женился на Коре Леонард, племяннице Карла Стоува. Женитьба несла с собой несомненную выгоду, естественно, по разумению Джо: Кора была единственной родственницей Карла, а потому после его кончины получала немалое наследство (при условии, что Джо оставался в добрых отношениях со стариком, которого в свое время полагали акулой, а в последние годы стали считать размазней). В Гейтс-Фоллз были и другие заводы, которые стоили гроши, но могли приносить большие прибыли тому, кто вложил бы в них немного денег. Вскорости Джо эти деньги получил: не прошло и года со дня свадьбы, как богатый дядюшка его жены отошел в мир иной.

Женитьба оказалась прибыльной, двух мнений тут быть не могло. Сама Кора, к сожалению, глаз не радовала. Ее отличали невероятно толстые бедра, огромный зад, совершенно плоская грудь и тоненькая шейка, на которой, словно подсолнух, качалась большущая голова. Щеки висели, как тесто, губы напоминали куски печенки, а мимика отсутствовала вовсе. Лицо ее более всего напоминало полную луну в безоблачную зимнюю ночь. А на платье под мышками даже в феврале темнели широкие полукружия, и от нее постоянно разило потом.

Джо начал строить дом для своей жены на участке Бадро в 1915-м, и годом позже строительство вроде бы подошло к концу. Дом на двенадцать комнат выкрасили белой краской. Джо Ньюолла в Касл-Роке не жаловали по нескольким причинам. Во-первых, состояние он нажил в Гейтс-Фоллз, во-вторых, его предшественник, Бадро, пользовался всеобщей любовью (хотя его и считали дурачком). В-третьих, и это главное, дом строили рабочие, нанятые в других городках. И буквально перед завершением жестяных работ, установкой труб и навеской сливов кто-то желтым мелом написал на входной двери непристойное слово.

К 1920 году Джо Ньюолл стал богачом. Три его прядильные фабрики в Гейтс-Фоллз работали круглосуточно. Заказы, особенно военные, приносили приличную прибыль. Он начал пристраивать к дому новое крыло. Большинство жителей Касл-Рока сошлись во мнении, что затеял он это напрасно: на двоих двенадцати комнат вполне хватало. Кроме того, пристройка уродовала дом, и без того не шибко красивый. Новое крыло на этаж возвышалось над самим домом и упиралось в гребень холма, в то время заросший соснами.

Новость о том, что к двум Ньюоллам скоро прибавится третий, пришла из Гейтс-Фоллз скорее всего от Дорис Джинджеркрофт, в те дни медицинской сестры доктора Робертсона. Так что новое крыло, похоже, начали строить не просто так, а чтобы отметить рождение ребенка. После шести лет замужества, четыре из которых они прожили на Дуге (за это время Кору видели лишь издали, когда она пересекала двор или собирала полевые цветы на лугу за домами), Кора Леонард Ньюолл наконец-то понесла.

Она никогда не заглядывала к Брауни. Каждый вторник Кора ездила за покупками в большой магазин Китти Корнер, который находился в самом центре Гейтс-Фоллз.

В январе 1921-го Кора родила урода без рук и, как говорили, с пятью аккуратными пальчиками, торчащими из одной глазницы. Ребенок умер через шесть часов после того, как сокращения матки вытолкнули его красное, сморщенное личико на свет. Семнадцать месяцев спустя Джо Ньюолл добавил к крылу купол, поздней весной 1922-го (В западном Мэне ранней весны не бывает, только поздняя, а до нее – зима). Он продолжал покупать все необходимое вне Касл-Рока и никогда не заглядывал в магазин Билла Брауни Маккиссика. Не переступал он и порога местной методистской церкви. Младенца-урода, выскользнувшего из чрева его жены, похоронили на кладбище в Гейтс, а не на родине. Надпись на миниатюрном надгробии гласила:

САРА ТЭМСОН ТАБИТА ФРЕНСИН НЬЮОЛЛ

14 ЯНВАРЯ 1921

УПОКОЙ ГОСПОДЬ ЕЕ ДУШУ

В магазине частенько говорили о Джо Ньюолле, его жене, доме. Сын Брауни, Харли, еще совсем молодой, даже не начавший бриться (однако в заложенной в него генетической программе уже читалась и старость, просто еще ничем не проявившая себя), но уже вытаскивавший ящики с овощами и мешки с картофелем на придорожный лоток, стоял и слушал. Разговоры главным образом вертелись вокруг дома. Многие полагали, что дом этот не просто портит вид, но оскорбляет чувства горожан. «Но он притягивает взгляд, верно?», – как-то изрек Клейтон Клаттербак (отец Джона). Оспаривать его слова никто не стал. Потому что в действительности так оно и было. Если человек стоял у магазина Брауни, может, просто выискивал кузовок с лучшей черникой, когда шел сбор урожая, рано или поздно, взгляд его устремлялся на стоящий на горе дом, точно так же, как перед мартовским бураном флюгер поворачивается на северо-восток. Рано или поздно человек обязательно смотрел на дом, причем для большинства это случалось скорее раньше. Потому что, как и отметил Клейт Клаттербак, дом Ньюолла притягивал взгляды.

В 1924 году Кора упала с лестницы, спускаясь из купола в новое крыло, сломав шею и спину. По городу ходили слухи (возможно, инспирированные злыми языками), что нашли ее в чем мать родила. Похоронили Кору рядом с ее умершей в младенчестве дочерью.

А Джо Ньюолл – горожане пришли к единому мнению, что у него просто еврейский нюх на деньги, – продолжал умножать свое состояние. На гребне холма появились два амбара и хлев, которые соединялись с домом ранее построенным крылом. Строительство хлева закончилось в 1927 году. А появился он на холме по причине того, что Джо решил стать и фермером. У одного парня в Меканик-Фоллз он закупил шестнадцать коров. И привез сверкающую доильную машину, приобретенную у того же человека. Выглядела она, как металлический осьминог. В этом мог убедиться каждый, кто заглянул в кузов грузовика, пока водитель покупал в магазине Брауни бутылку холодного эля.

Разместив коров в хлеву и установив доильную машину, Джо нанял в Моттоне какого-то недоумка, чтобы тот заботился о его хозяйстве. Как такое мог сделать вроде бы трезвомыслящий и расчетливый бизнесмен, осталось для всех загадкой (собственно, ответ напрашивался только один – Ньюолл дал маху), но так уж вышло, и коровы сдохли.

Чиновник окружной администрации, отвечающий за здравоохранение, приехал, чтобы взглянуть на коров, и Джо показал ему заключение ветеринара («ветеринара из Гейтс Фоллз», всегда уточняли горожане, рассказывая об этом случае и многозначительно вскидывали брови), удостоверяющее, что причина падежа – коровий менингит.

– По-английски это значит – не повезло, – прокомментировал заключение Джо.

– Я должен воспринимать твои слова как шутку? – полюбопытствовал чиновник.

– Как хочешь, так и воспринимай, – пожал плечами Джо. – Имеешь право.

– Прикажи этому идиоту заткнуться, а? – Чиновник посмотрел на недоумка. Тот привалился к столбу, на котором висел почтовый ящик Ньюоллов, и рыдал в голос. Слезы бежали по его грязным щекам. Время от времени он отрывался от столба и отвешивал себе оплеуху, словно знал, что вина за случившееся лежит на нем.

– Пусть воет. Это его право.

– Не нравится мне все это, – покачал головой чиновник. – Шестнадцать коров лежат на спинах, вскинув ноги. Я их отсюда вижу.

– И хорошо, – усмехнулся Джо. – Потому что ближе ты не подойдешь.

Чиновник округа швырнул ветеринарскую бумажку на землю и потоптался на ней сапогами. Посмотрел на Джо Ньюолла. Лицо его побагровело, а вены так набухли, что едва не лопались.

– Я должен посмотреть на этих коров. Не хочешь пускать меня в хлев – приволоки одну сюда.

– Нет.

– Напрасно ты ведешь себя так, словно тебе принадлежит весь мир, Ньюолл. Я могу получить ордер судьи.

– Давай поглядим, сможешь или нет.

Чиновник уехал. Джо проводил его взглядом. Недоумок, одетый в запачканный навозом комбинезон, все выл, привалившись к столбу с почтовым ящиком. Он провел у столба весь августовский день, воя во всю мощь легких, обратив монголоидное лицо к желтому небу. «Воет, как волк на луну», – заметил тогда молодой Гэри Полсон.

Окружного чиновника звали Клем Апшоу. Жил он в Сиройз-Хилл. Наверное, чуть успокоившись, он бы плюнул на это дело, но Брауни Маккиссик, который поддерживал его на выборах (и частенько угощал пивом), уговорил его решить вопрос. Отец Харли Маккиссика не отличался дурным нравом, но ему очень уж хотелось поставить Джо Ньюолла на место, доказать ему, что частная собственность и вседозволенность – не синонимы. Он хотел, чтобы Джо понял: частная собственность – это хорошо, она – основа американского общества, но частная собственность существует не сама по себе, она связана с городом, а жители Касл-Рока считают, что интересы города должны стоять на первом месте даже для богачей, которые считают себя вправе возводить на своих участках все, что им вздумается. И Клем Апшоу отправился в Локери, где в те годы располагалась администрация округа, и получил ордер.

Но пока он ездил в Локери, к хлеву, мимо воющего недоумка, подкатил большой трейлер. И когда Клем Апшоу вернулся с ордером в руках, в хлеву он нашел только одну корову, уставившуюся невидящими глазами в набитую сеном кормушку. Клем удостоверился, что эта корова действительно умерла от коровьего менингита, и отбыл. И тут же за последней коровой приехал трейлер.

В 1928 году Джо начал строить еще одно крыло. Горожане, собирающиеся в магазине Брауни, дружно решили, что он – чокнутый. Умный, но псих. Бенни Эллис заявил, что Джо сохранил единственный глаз своей дочери и держит его в банке с, как сказал Бенни, «фольмардегидом» на кухонном столе, вместе с ампутированными пальчиками, которые торчали из второй глазницы. Бенни непрерывно читал дешевые книжонки с романами ужасов, на обложках которых чудовища или великаны куда-то утаскивали обнаженных дам. Так что источник вдохновения Бенни лежал на поверхности. Однако очень скоро многие жители Касл-Рока, и не только Дуги, клялись и божились, что все это – истинная правда. Некоторые утверждали, что в банке Джо хранилось кое-что еще, о чем говорить не принято.

Строительство второго крыла закончилось в августе 1929-го, а два дня спустя, ночью, к дому Джо, светя фарами, на большой скорости подъехал автомобиль, резко затормозил, и в новое крыло полетел труп большого скунса. Ударился о стену над окном, забрызгав стекло кровью.

В сентябре того же года в чесальном цехе головного предприятия Ньюолла в Гейтс-Фоллз случился пожар, принесший убытков на пятьдесят тысяч долларов. В октябре рухнула фондовая биржа. В ноябре Джо Ньюолл повесился на потолочной балке в одной из еще не обставленных комнат, возможно, в спальне, нового крыла, где стоял крепкий сосновый запах. Его нашел Кливленд Торбатт, заместитель управляющего «Гейтс-миллз» и партнер Джо (такие ходили слухи) по многим биржевым сделкам, в ходе которых приобретались акции, теперь не стоившие и ломаного гроша. Тело вытащил из петли коронер округа, Нобл Апшоу, родной брат Клема.

В последний день ноября гроб с телом Джо опустили в землю рядом с могилами дочери и жены. День выдался ясным, но холодным, и из всего Касл-Рока на похоронах присутствовал только один человек – Олвин Кой, который сидел за рулем катафалка «Похоронного бюро Хэя и Пибоди». Олвин доложил, что среди пришедших проститься с Джо он заметил молодую стройную женщину в шубе из енота и черной широкополой шляпе. Сидя в магазине Брауни и закусывая бочковым огурчиком, Олвин плотоядно улыбался и говорил, что крошка была что надо, ничем не напоминала родственников Коры Леонард Ньюолл и не закрывала глаз во время молитвы.

Гэри Полсон входит в магазин нарочито медленно, плотно закрывает за собой дверь.

– Добрый день, – здоровается Харли Маккиссик.

– Слышал, ты вчера выиграл в Ассоциации фермеров индейку, – говорит старый Клат, набивая трубку табаком.

– Да, – кивает Гэри. Ему восемьдесят четыре года и, как и остальные, он помнит времена, когда жизнь на Дуге била ключом. Он потерял двоих сыновей в войнах, до Вьетнама, и очень тяжело переживал их гибель. Третий сын, хороший парень, погиб в 1973-м: его автомобиль столкнулся с лесовозом неподалеку от Пресью-Айла. Одному Богу известно почему, но его смерть Гэри перенес легче. Теперь из уголков рта у него иногда течет слюна, и он издает чавкающие звуки, словно хочет засосать ее обратно, прежде чем она побежит по подбородку. Он многого не знает в современной жизни, но ему доподлинно известно, что проводить последние годы жизни старея – просто мука.

– Кофе? – спрашивает Харли.

– Пожалуй, что нет.

Ленни Патридж, которому, похоже, уже не оправиться после перелома ребер, полученного во время странной автомобильной аварии, случившейся двумя годами раньше, подтягивает ноги, чтобы Гэри Полсон мог пройти мимо и осторожно опуститься на стул в углу (сиденье Гэри обтянул сам, еще в 1982-м). Полсон чмокает губами, всасывает слюну и кладет руки на ручку трости. Усталый, осунувшийся.

– Скоро пойдет дождь, – нарушает он затянувшуюся паузу. – Мои суставы это чувствуют. Все болит.

– Плохая осень, – поддакивает Пол Корлисс.

Вновь воцаряется тишина. Тепло, идущее от печки, наполняет магазин, который закроется, когда Харли умрет, или даже раньше, если он прислушается к советам младшей дочери, но пока оно согревает воздух, одежду, старческие кости, во всяком случае, старается. От тепла запотевают стекла, выходящие во двор, где до 1977 года стояли заправочные колонки. Никакой прибыли магазин не приносит, его услугами пользуются лишь некоторые местные жители да случайные туристы, проезжающие мимо. Для них старики, даже в июле сидящие у печки в теплом нижнем белье, – диковинка. Старый Клат всегда заявлял, что вскорости в этой части Касл-Рока появятся новые люди, но в последние два года ситуация изменялась только к худшему: похоже, умирает весь город.

– А кто пристраивает новое крыло к дому этого Ньюолла? – вдруг спрашивает Гэри.

Все поворачиваются к нему. Лишь старый Клат все чиркает спичкой о серу. Наконец спичка зажигается и Клат раскуривает трубку.

– Новое крыло? – переспрашивает Харли.

– Да.

Синий дымок поднимается от трубки старого Клата к потолку и там растекается тонкой пеленой. Ленни Патридж вскидывает подбородок, чешет шею, издавая сухой хруст.

– Я не знаю, – отвечает Харли, и его тон ясно указывает: если не знает он, значит, не знает никто, во всяком случае, в этой части света.

– Они не могли найти покупателя с восемьдесят первого года, – говорит старый Клат. Под «они» подразумеваются «Саутерн Мэн виавинг» и Банк Южного Мэна, но он имеет в виду другое: массачусетских итальяшек. Компания «Саутерн Мэн виавинг» стала владельцем трех фабрик Джо и дома на горе через год после его самоубийства, но для стариков, которые собираются в магазине Брауни, это название всего лишь ширма… или, как они иногда говорят, легальное прикрытие. Вообще к Закону они относятся с подозрением. К месту и нет упоминают об одной даме, которая подала на бывшего мужа в суд и теперь легально он не может видеться с собственными детьми. Закон доставлял и доставляет массу неприятностей и им, и их ближним, но они не перестают удивляться тому, как ловко некоторые люди используют Закон, чтоб обделать свои темные делишки.

Компания «Саутерн Мэн виавинг», она же Банк южного Мэна, она же массачусетские итальяшки, получала устойчивую прибыль от трех прядильных фабрик Джо Ньюолла, но стариков, которые собирались в магазине, занимало другое: новые хозяева никак не могли избавиться от дома. «Он – что заноза, которую никак не вытащишь, – как-то сказал Ленни Патридж, и все согласно покивали. – Даже у макаронников из Молдена и Ривера ничего не выходит».

Старый Клат и его внук Энди сейчас в ссоре, и причиной тому стал уродливый дом Джо Ньюолла… Хотя, конечно, были и другие причины, более личные, но они остались за кадром. Заспорили они, оба вдовцы, как-то вечером, плотно пообедав в городском доме молодого Клата.

Молодой Энди, тогда он еще не потерял работу в полиции, очень довольный собой, снисходительно поглядывая на дела, пытался объяснить ему, что «Саутерн Мэн виавинг» с давних пор не имела никакого отношения к прежней собственности Ньюолла, что истинным владельцем дома на Дуге являлся Банк Южного Мэна, что эти две частные фирмы никоим образом не связаны друг с другом. Старый Джон прямо заявил Энди, что только круглый идиот может в это поверить. Все знают, добавил он, что и банк, и текстильная компания – легальное прикрытие массачусетских итальяшек, а отличаются эти две фирмы только словами в названиях. А их более очевидные связи скрыты под грудой юридических документов, чтобы все было шито-крыто, по Закону.

Вот тут молодой Клат допустил бестактность, громко рассмеявшись. Старый Клат побагровел, бросил салфетку на тарелку, поднялся. «Смейся, – сказал он. – Смейся сколько угодно. Почему нет? Для пьяницы лучше смеяться над тем, чего он не понимает, чем плакать над тем, чего не знает». Энди это разозлило, он что-то пробурчал насчет Мелиссы, безвременный уход которой и побуждает его тянуться к бутылке, на что Джон резонно спросил внука, сколько еще тот будет винить в своем пьянстве мертвую жену. После этих слов Энди побледнел как полотно и велел старику убираться из его дома. Джон ушел, и больше к Энди не заглядывал. Да и не больно хотелось ему туда идти. Кому охота смотреть на пьяного внука?

Но что бы там ни говорилось, факт оставался фактом: дом на холме пустовал последние одиннадцать лет, раньше никто не задерживался в нем надолго, а Банк Южного Мэна то и дело пытался продать его через одного из местных риэлтеров.

– Последние покупатели приезжали из штата Нью-Йорк, не так ли? – спрашивает Пол Корлисс. Голос он подает так редко, что все к нему поворачиваются. Даже Гэри.

– Да, сэр, – отвечает Ленни. – Очень милая пара. Мужчина собирался выкрасить хлев в красный цвет и приспособить его под антикварный магазин, так?

– Да, – кивает старый Клат. – А потом их мальчишка нашел пистолет, который они держали…

– Люди так беспечны… – вставляет Харли.

– Он умер? – спрашивает Ленни. – Мальчишка?

В ответ – тишина. Похоже, никто не знает. Наконец, с неохотой, ее нарушает Гэри.

– Нет. Но ослеп. Они уехали в Обурн. А может, в Лидс.

– Очень милые люди, – продолжает Ленни. – Я даже думал, откажутся от этого дома. Но они остановили свой выбор именно на нем. Подумали, все шутят, говоря им, что над этим домом висит проклятие, пользуются тем, что они издалека. – Какое-то время он раздумчиво молчит. – Может, теперь они понимают, что никто и не думал шутить… Кем бы они ни были.

И старики думают о семейной паре из штата Нью-Йорк, а может, о том, что стареющие тела все больше и больше подводят их, отказываясь выполнять положенные функции. В темноте за печкой булькает солярка. Где-то дальше поскрипывают петли ставни, качающейся под осенним ветром.

– Новое крыло строят быстро, – говорит Гэри. Спокойно, но уверенно, словно отметая возможные возражения. – Я это видел, поднимаясь по Речной дороге. Стены практически возвели. Крыло большое, длиной в сотню футов, а шириной – в тридцать. Строят из отличных кленовых бревен. Где сейчас только такие берут?

Никто не отвечает. Никто не знает.

Молчание решается нарушить Пол Корлисс:

– Они же не собираются там жить, Гэри? Неужели…

– Очень даже собираются, – обрывает его Гэри. – Говорю вам, к дому Ньюолла пристраивают новое крыло. Стены уже стоят. Если у кого есть сомнения, выйдите на улицу и убедитесь в этом.

Что тут говорить, на это возразить нечего – они ему верят. Ни Пол, ни кто-либо другой не спешат к двери, чтобы посмотреть на новое крыло, которое пристраивают к дому Ньюолла. Разумеется, вопрос этот важный, но и спешка тут не нужна. Время течет… Харли Маккиссик не единожды отмечал: если бы за время платили, они давно стали бы богачами. Пол подходит к стеклянному шкафу-холодильнику с газировкой, берет банку апельсинового «Краша». Дает Харли шестьдесят центов, тот на кассе пробивает покупку. А закрыв кассовый аппарат, чувствует, что атмосфера в магазине переменилась. Пришла пора обсудить другие проблемы.

Ленни Патридж кашляет, морщится от боли, потирает грудь в том месте, где два ребра так и не срослись, спрашивает Гэри, когда состоятся похороны Даны Роя.

– Завтра, – отвечает Гэри. – В Горхэме. Где похоронена его жена.

Люси Рой умерла в 1968-м. Дана до 1979-го работал электриком «ЮС джипсэм» в Гейтс-Фоллз и умер от рака кишечника два дня назад. Всю жизнь он прожил в Касл-Роке и любил рассказывать, что за свои восемьдесят лет он лишь трижды покидал штат Мэн: один раз ездил к тетке в Коннектикут, второй – в Бостон на матч «Ред сокс» на стадионе в Фенуэй-Парк («и они проиграли, засранцы», – неизменно добавлял он), а третий – на съезд электриков в Портсмут, штат Нью-Хемпшир. «Потеря времени, – так отзывался он о съезде. – Пьянка да бабы, ничего больше, а бабы – посмотреть не на что, не говоря уж о чем-то еще». Он был их добрым приятелем, его смерть, с одной стороны, печалит их, с другой – вызывает чувство облегчения.

– Они вырезали четыре фута его кишок, – напоминает Гэри. – Но ему это не помогло. Рак съел его всего.

– Он знал Джо Ньюолла, – неожиданно говорит Ленни. – Бывал в доме, когда его отец делал электропроводку, ему было лет шесть – восемь. Помнится, он говорил, что Джо дал ему как-то леденец, но он выплюнул его, когда возвращался домой в пикапе отца. Говорил, что у леденца был горьковатый вкус. А потом, когда фабрики вновь начали работать, в конце тридцатых, он уже сам обновлял электропроводку. Ты это помнишь, Харли?

– Да.

Вот так, через Дану Роя, разговор снова возвращается к Джо Ньюоллу. Старики молчат, вспоминая разные истории, связанные с этими двумя людьми. И тут старый Клат сообщает нечто удивительное:

– Скунса бросил в дом старший брат Даны Роя, Уилл. Я в этом практически уверен.

– Уилл? – Ленни вскидывает брови. – Я бы сказал, Уилл Рой для такого был чересчур добропорядочным.

– Да, работа Уилла, – поддерживает старого Клата Гэри.

Все поворачиваются к нему.

– Это жена дала Дане леденец в тот день, когда он пришел с отцом в дом, – продолжает Гэри. – Кора, не Джо. И Дане было не шесть или восемь лет. Скунса бросили незадолго до краха биржи, а Кора к тому времени уже умерла. Нет, Дана, возможно, этого не помнил, но ему было годика два. Леденец он получил в 1916-м, потому что проводку Эдди Рой делал в шестнадцатом году. И больше не появлялся в доме. Френку, среднему сыну, он десять или двенадцать лет как умер, могло быть шесть или восемь. Френк видел, что Кора проделала с малышом и, наверное, сказал Уиллу, не сразу, а спустя какое-то время. Уилл решил принять меры. Но женщина умерла, вот он и выместил злость на доме, который Джо для нее построил.

– Первый раз об этом слышу. – В голосе Харли звучит неподдельное удивление. – А что она сделала с Даной? Это самое интересное.

Гэри говорит медленно, буквально цедит слова.

– Из того, что Френк как-то раз рассказал мне, пропустив несколько стаканчиков, одной рукой Кора дала Дане леденец, а другой залезла в штанишки. На глазах у Френка.

– Не может быть! – вырывается у старого Клата.

Гэри смотрит на него, но ничего не говорит.

Вновь тишина, только ветер скрипит ставней. Дети на эстраде забрали пожарную машину и отправились играть в другое место, день тянется и тянется, никак не начинает темнеть, земля все ждет снега.

Гэри мог бы рассказать им о больничной палате, где умирал Дана Рой с черными, запекшимися губами, от которого пахло, как от выброшенной на солнце рыбы. Он мог бы рассказать им о прохладных голубых кафельных плитках стен, о медицинских сестрах с волосами, убранными под сеточки, в основном молодых, со стройными ногами и упругой грудью, даже не представляющих себе, что в 1923 году тоже жили люди, пусть и сохранился этот год только в воспоминаниях стариков, которые едва таскают ноги. Он чувствует, что может поговорить о зловредности времени и даже зловредности некоторых мест, объяснить, почему Касл-Рок превратился в гнилой зуб, готовый выпасть с минуты на минуту. Больше всего ему хочется рассказать о том, как дышал Дана Рой. Казалось, что легкие у него набиты сеном, через которое воздуху приходится просто продираться. И о том, что выглядел Дана так, словно начал гнить заживо. Однако Гэри ничего этого не говорит, потому что не знает, с чего начать, и молча засасывает вытекающую из уголков рта слюну.